Звезды над Кишимом. 1-й том

Местное население словно не проявляло к нам интереса. Женщины, чьи лица прикрывали платки, странновато одетые мужчины в чалмах и причудливых шапках сновали по улочкам, занятые своими делами. Больше всего бросалось в глаза несоответствие в одежде. Непривычные головные уборы, шаровары свободного кроя, резиновые калоши и надетые почти на каждого второго мужчину… классические пиджаки. Такой вот восточный колорит. Отличие от мира, в котором я жил, было настолько разительным, и можно было подумать, что я переместился не только в пространстве, но и во времени. При этом люди здесь также рожали и воспитывали детей, возделывали землю, добывали средства к существованию, радовались и страдали.

Без оружия и в таком экстравагантном виде на улицах этого кишлака я чувствовал себя немного смущенно. Казалось, заваруха может начаться в любой момент, и мы в этом случае станем легкой целью. Но сопровождавший нас прапорщик, за плечом которого буднично болтался АКС7 со спаренным рожком, не выказывал суеты и, наверное, ощущал себя в данных условиях как рыба в воде. Это несколько сбавляло тревожность, но все же хотелось поскорее получить личное оружие.

От аэропорта мы прошли не более полукилометра, войдя на территорию, огороженную забором из камня и глины. Когда мы миновали КПП8 со шлагбаумом и вооруженными часовыми, к нам подошли солдаты в касках и бронежилетах.

Прапорщик, сопровождавший нас, обратился к одному из них, внешне похожему на узбека, и велел отвести нас в казарму. Тот с радостью согласился. Его компаньоны, изображая бывалых вояк, лениво следовали рядом. На ходу затягиваясь сигаретами без фильтра, они с деланым безразличием, как бы невзначай бросали на нас тяжелые оценивающие взгляды.

Казармой оказалась приземистая хибара со стенами, вылепленными из глины. Внутри этого сооружения было прохладно по сравнению с уличной жарой. У стены стояли железные армейские кровати со скатанными матрацами в изголовье.

– Выбирайте кровати. Постельное белье выдадут потом, – сказал сопровождавший нас солдат. И после короткой паузы спросил: – Есть кто из Узбекистана?

Среди нас было несколько человек из Узбекистана, я в том числе. Мы разговорились. Его звали Икрам, через полгода он собирался домой. Икрам был не из Ташкента, но русским владел свободно. Он сообщил, что мы в Кундузе и что в здешней роте материального обеспечения служит один паренек из Ташкента.

– Он водитель, с колонной уехал куда-то. К вечеру приедет, я ему про вас скажу. Обрадуется.

Со мной по учебке были и два земляка: Саид, с которым мы учились в одном техникуме, и Азам – парень безбашенный, раздолбай и авантюрист по натуре.

Мы рассказали Икраму и его приятелям, что пункт нашего назначения Файзабад. Услышав это, они замялись, слегка поеживаясь.

– Мрачное место, – произнесли они хором и, заметив, что их слова привели нас в замешательство, пояснили: у этого самого Файзабада дурная репутация, там ведутся активные боевые действия.

Мы расположились, расстелив ватные, видавшие виды матрацы на металлических койках. Переоделись в полевую форму, в ней было комфортнее. Немного погодя пошли на склад за постельным бельем. Вещмешки взяли с собой, чтобы не стащили. Место было новое, и ухо следовало держать востро.

У склада я опять встретил Икрама. Он обмолвился, что ему скоро домой, поинтересовался, какого размера моя парадная форма. Я понял, куда он клонит, и ответил отказом. Он не отступал.

– Пойми, зема… Тебе полтора года служить. Полтора года – долгий срок. Трудно будет сберечь форму… Не здесь, так в Файзабаде все равно отдашь кому-нибудь. А мне как раз нужна такого размера. Помоги, тут ведь все так…

Ротный каптер в учебной части был моим земляком. Приближалась его демобилизация, поэтому он готовил меня в качестве замены себе. Я не хотел отсиживаться в Союзе, тогда как мои товарищи будут тащить службу в Афгане.

Парадную форму я выбрал себе сам, и она сидела на мне почти безупречно, лишь в груди и плечах была тесновата. Икрам был худощавее меня, и ему она подошла бы идеально. В его словах был резон. Целых полтора года беречь какую-то тряпку не только не имело смысла, но было бы и обременительно. Что-то подсказывало, когда придет мой дембель, без формы я не останусь. Но отдать ее просто так означало проявить слабость, и мы решили произвести обмен. Не помню, что он принес взамен, скорее всего, явную ерунду, тем не менее обмен, пусть и символический, лучше, чем ничего. Многие из наших тоже отдали свою парадную форму старослужащим, как когда-то, будучи молодыми, вероятно, поступили и они.

Была дана команда ступать на обед. Столовая находилась в том же здании, что и казарма, хотя язык не поворачивался назвать эту глинобитную хибару зданием. Посуда была пластмассовая, как и в учебной части, кружки, правда, оказались металлические, эмалированные. И какой садист их придумал. Они нагревались от горячего чая так, что обжигали губы, но верхом издевательства были кружки алюминиевые. Те вообще оставляли волдыри на губах.

Пища была проще, чем в Союзе, но последние двое суток мы сидели на сухпаях, оттого горячее поели с аппетитом. На первое были щи, на второе – макароны по-флотски с тушенкой, консервированная кабачковая икра, сладкий чай и хлеб.

После обеда бездельничали. Пришел Икрам с каким-то светловолосым голубоглазым парнем. Форма выгоревшая, почти белая. Лицо открытое и доброжелательное.

– Меня Витей зовут, – он приветливо протянул руку. – Я родом из Ташкента. С девятнадцатого квартала Чиланзара9.

– Аким, – ответил я, пожимая его ладонь. – И я с Чиланзара, с третьего квартала. А Саид живет на двадцатом. Так что вы соседи.

Витя обменялся рукопожатиями с Саидом и Азамом. Он расплылся в улыбке, обращаясь к Икраму, и добавил, кивая в мою сторону:

– Сразу видно – ташкентский. У меня раньше такой же чиланзарский акцент был. Его ни с чем не спутаешь. «И я с Чиланзара, с третьего квартала…» – повторил он произнесенную мной фразу, копируя меня и слегка растягивая слова, дабы обратить внимание на особенности ташкентской речи.

Все рассмеялись. Витя мне понравился. Он производил впечатление жизнерадостного и дружелюбного человека.

Виктор с Икрамом заговорщицки переглянулись.

– Пойдемте… – сказал Витя все с тем же озорным выражением лица, видимо понятным Икраму, но насторожившим меня. Он прошмыгнул в проход в глинобитном заборе. Икрам за ним. Мне, Саиду и Азаму не оставалось ничего, как последовать за ними.

Мы оказались на территории автопарка, где стояли военные грузовики, ЗИЛы, КрАЗы и КамАЗы.

Присели в тени одного из грузовиков, прямо на пыльную землю, спинами прислонясь к колесам. Витя достал из кармана пачку сигарет «Донские» без фильтра. Извлек одну сигарету, вытряхнул из нее часть табака, а оставшуюся – на ладонь. Оторвал от пачки картонную крышку, скрутил ее спиралью и вставил в один из концов полой сигареты, так что получился своеобразный фильтр. От небольшой палочки он отщипнул несколько кусочков, размял их пальцами и смешал с табаком в ладони. Он ловко набил полученной смесью сигарету с картонным фильтром и уплотнил ее.

Для тех, кто вырос в Средней Азии, все, что проделал Виктор, было не в диковинку. На жаргоне это называлось «забить косяк», то есть соорудить сигарету с анашой10. Разница была лишь в том, что в Союзе для того, чтобы курнуть план11, пользовались папиросами «Беломорканал». Да и сама конопля в основном была обычной сушеной травой. Мы слышали, конечно, об «афганке» и ее сильном действии, но пробовать ее ни мне, ни Саиду и Азаму не приходилось.

– Попробуйте афганского чарса, мужики… – беззаботно предложил Витек.

Запах от раскуриваемой конопли трудно спутать с чем-либо. Он очень специфический и довольно резкий.

На гражданке я пробовал это зелье, но однажды от раскуривания косяка мне стало так плохо, что чуть не умер. Ощущение было такое, будто язык раздувается, а носоглотка набивается песком. Казалось, еще немного, и я не смогу дышать. Ужас от осознания того, что я умру, буквально охватил все мое существо. Тебе всего девятнадцать, ты полон сил, планов, на дворе весна и… сейчас всему этому наступит конец! В общем, испугался неслабо. Что-то внутри подсказало – нужно вызвать отток крови от головы к ногам. И я побежал. Прибежал домой бледный как смерть и попросил маму вызвать скорую помощь.

Телефона дома не было, и взволнованная мама спустилась этажом ниже к соседке – врачу. Она поднялась к нам, задала мне несколько вопросов, пощупала пульс, послушала сердце. Сделала укол, и мне полегчало. Анализируя произошедшее, я решил, что, возможно, имел место спазм сосудов в области носоглотки и результат мог быть весьма печальным. С тех пор прошло более полугода, в течение которого я избегал употреблять данную отраву.

Здесь же отказываться от раскуривания чарса было бы невежливо, и когда очередь дошла до меня, я, стараясь внешне не выражать никакого опасения, взял косяк. Неглубоко затянувшись дважды и ловя на себе пытливые взгляды, я передал сигарету. Азам сделал три затяжки и собирался было приложиться вновь, но Виктор остановил его:

– Э-э-э, дружище, осторожнее! А то, чего доброго, башню снесет. Это тебе не чуйка какая-то.

Чуйкой называли травку, добытую в долине реки Чу, что в Киргизии. Там дикая конопля произрастала в огромном количестве. Она не отличалась крепостью, но из-за своей доступности была известна всему Союзу.

Азам внял совету более опытного и поэтому заслуживающего доверия Виктора и передал сигарету дальше. Второй круг я пропустил, сказав, что мне хватает. Настаивать никто не стал, за что я был признателен.

Виктор и Икрам рассказывали нам об особенностях службы в этих краях, про обычаи и порядки, бытовавшие в войсках, военные операции, дедовщину, а также нравы местного населения.

Несмотря на то, что время шло к вечеру, было жарко. Чарс уже оказывал на нас свое влияние. Разговор сопровождался шутками, вызывавшими приступы безудержного смеха даже у Азама, который посредственно владел русским языком. Но наше настроение было настолько заразительным, что смысл не имел особого значения. Мы гоготали над всякой чепухой.

– Главное, отколпачить свое по уму, – говорил Икрам, – и не быть заложником. А то до самого дембеля чморить будут.

Многие речевые обороты наших собеседников были мне не совсем понятны. Я попросил разъяснить, что такое «отколпачить» и что подразумевается под их трактовкой слова «заложник».

Слово «чморить» было нам знакомо. Оно происходило от аббревиатуры «чмо», которая расшифровывается как «человек, морально опустившийся». В Советской армии это было одним из серьезных оскорблений.

Нам пояснили, что колпаками являются те, кто попал в Афган после учебки, следовательно, с этого дня и мы в их числе. Теперь это звание будет закреплено за нами полгода, вплоть до следующего приказа министра обороны о новом призыве и демобилизации отслуживших. Этот период называется колпачество.

Под действием чарса Саид и Азам вдруг перевоплотились в моем воображении в партизан с нахлобученными колпаками из овчины и красной лентой наискось. Они словно сошли с экрана фильмов про Великую Отечественную войну и партизанского командира Ковпака, чья фамилия показалась мне созвучной с нашим нынешним статусом. «Заложниками» же называли стукачей – тех, кто доносит офицерам на соратников. В таком качестве это слово поначалу резало слух. А офицеров между собой звали «кадетами».

Потом Витя сказал, что ему пора возвращаться, дескать, служба есть служба. Обещал, что будет навещать нас, и дал мне палочку чарса.

— Покурите, если будет желание.

Он поднялся, отряхнулся от пыли и пошел в сторону своей роты. Икрам тоже встал, и, сообщив, что скоро ужин, удалился. Я попытался привстать, с первого раза не удалось. «Неслабая травка», — подумал я.

Столовая примыкала стеной к автопарку. Мы подошли к одному из окон и заглянули туда. Несколько человек накрывали столы. Никого из офицеров, прапорщиков и старослужащих видно не было. Мы поленились обходить здание и вошли через приоткрытое окно. Строение было невысоким, окно располагалось почти у земли. Мы помогли накрыть столы.

Старослужащих на пересылке было немного, со всеми мы уже познакомились. Они держались особняком и заняли места за отдельными небольшими столами. А мы уселись за длинным столом, сколоченным, вероятно, из досок от ящиков с боеприпасами. Ели спокойно, без суеты.

В учебной же части сержанты давали на прием пищи мало времени, да еще дрессировали нас, как правильно входить в столовую и выходить из нее. Таким образом, они поддерживали свой авторитет и приучали нас к порядку.

Почему-то в армии изначально принято относиться к новобранцам как к скоту. Возможно, для условий армии это оправдано. Кому нужны мыслящие солдаты? Солдат должен понять, что от него требует командир, и выполнить приказ без всяких раздумий. Но человек устроен гораздо сложнее. Он способен не только подчиняться, но и помнить обо всех унижениях и при случае взять реванш. Похоже, этого наши сержанты брать в расчет не хотели или наивно полагали, что минует их чаша сия. Зато перед отправкой в Афган оголтелая и неуправляемая толпа носилась по территории учебной части, добывая их несчастных в разных уголках и закутках. Над теми из них, кто был некогда особенно жесток и не успел спрятаться, учиняли безжалостную расправу, припоминая все содеянное ими.

Я не участвовал в этой акции, поскольку не верю, что зло можно одолеть злом. Хотя с одним сержантом из учебной хлебопекарни мне, пожалуй, стоило бы объясниться. Этот тип несправедливо обошелся со мной. У него не было на это никакого права и оснований, ведь он служил в другом подразделении.

В тот раз ему и так досталось. Ребята-туркмены из учебной хлебопекарни расквитались с ним по полной программе. Удовлетворения это известие мне не принесло. Насилие всегда вызывало у меня отвращение. Условия, в которых я рос и воспитывался, часто требовали проявления грубой силы. Но даже когда я одерживал победу в драке, наряду с чувством собственного превосходства где-то внутри фоном было ощущение какой-то потери, точно я отнял у противника что-то ценное и при этом утратил нечто важное сам.

Мы поужинали. На ужин была пшенная каша и рыбные консервы в масле, хлеб и сладкий чай.

У меня в голове не переставая играла органная музыка, что было следствием выкуренного снадобья. Неся свою посуду к окошку посудомоечной, мне казалось, что я иду к алтарю в необъятном готическом храме. Звуки органа в моей голове, высокие сводчатые стены, теряющиеся в темноте потолки, цветные полотна витражей. Это переживание завораживало, пугало и обволакивало осознанием своей ничтожности на фоне такого божественного величия.

Одновременно с этим другая часть меня вполне отдавала себе отчет в нереальности этих видений. «Ты сейчас в маленькой глинобитной столовой посреди Афганистана», – разъясняла она.

И пока все шло вроде неплохо. Я жив, здоров, сыт, одет и обут. О том, что здесь зона боевых действий, напоминает лишь наличие военной техники, вооруженные солдаты и офицеры вокруг. Кстати, все они одеты в одинаковую полевую форму, и определить звание можно только на близком расстоянии, если, конечно, не знать друг друга в лицо.

Оружие нам так и не выдали, и судя по всему, никто не собирался этого делать, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Было немного обидно выступать в роли пушечного мяса, но выбирать не приходилось.

Я вышел из столовой и вошел в казарму. Не снимая формы, развалился на кровати. До отбоя оставалась пара часов, и я просто отдыхал. Обувь снимать не стал, лег, свесив набок с кровати ноги. День был богат на впечатления. Но покой нарушили нежданные гости.

Это были местные солдаты. С большинством из них мы уже встречались в течение дня. Икрам тоже был здесь.

Я знал, что они будут пытаться сломить нас морально, тем самым указывая на наше положение в сложившихся обстоятельствах. Так бывает всегда, когда оказываешься на чужой территории. Хотя количеством мы превосходили их, они, чуя нашу уязвимость, вели себя нарочито пренебрежительно.

Со мной были те, кого я знал с учебки. Это несколько солдат из учебной хлебопекарни во главе с туркменом Худайули. Из моей учебной роты были Алишер, Азам, Саид и Леша, который отличался высоким ростом, длинными руками и увесистыми кулаками. При необходимости мы могли дать отпор пришедшим, но лично мне не очень хотелось, чтобы все развивалось по такому сценарию.

Вставать я не спешил и ждал, что будет дальше. Слегка приподнявшись на кровати и опершись на спинку, я обменялся взглядом с теми, от кого можно было ждать поддержки, и уловил молчаливую готовность, если понадобится, оказать нашим посетителям сопротивление. В этот момент мы уже не были каждый сам за себя. Эта ситуация как-то неожиданно сплотила нас.

Наши гости также не желали форсировать события. Они по-хозяйски разбрелись по всему помещению, словно намереваясь взять под свой контроль большую площадь, курили, бросали в наш адрес всякие шуточки.

– Ну что, колпачары! – выкрикнул какой-то герой из числа вошедших. – Добро пожаловать в Афган! Как вам первый день на этом курорте?!

По-видимому, своей презрительной интонацией он стремился нас устрашить. Правда, ничего конкретного за этим не последовало, и мы продолжали заниматься тем же, что и до появления визитеров, но в воздухе витало некое напряжение.

Наконец, один из вошедших с сержантскими погонами громко, но менее вызывающе произнес:

– Ну мужики, давайте знакомиться… – и после короткой паузы совсем уж буднично громко дал команду: – Строиться!

С первых дней в армии я возненавидел эту команду. Она будто внушала, что я не принадлежу себе, а являюсь маленькой деталью какого-то огромного механизма, частью гигантской Машины.

– Ты должен служить мне! – скрежетала она. – Делай, что говорит тебе вышестоящее руководство, а уж я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждался. Выполняй приказы, и у тебя будет все: еда, одежда, крыша над головой и гарантированное будущее.

И я, как большинство, подчинялся. Старался быть примерным, учился, работал, служил добросовестно и честно. Да, эта Машина обещала многое и даже могла сдерживать свои обещания. Все вокруг считали за великое благо угождать этому механизму. Или почти все. Кто-то приспосабливался, искал теплое и безопасное место в чреве бездушного монстра. Кто-то плыл по течению. Кто-то свято верил в идею, тем более она была заманчива – создать общество, где не будет угнетенных и эксплуататоров, где все будут на равных.

Но на деле, увы, все было не так. Было создано безжалостное чудовище, вынуждавшее всех покориться его воле. Тех же, кто осмеливался пойти против Машины, она безжалостно пропускала через свои жернова, ломая и подчиняя себе, или просто пожирала, обращая все остальные части своего механизма на подавление любого противостояния. Здравый смысл подсказывал, что с этой машиной лучше не спорить. Разумнее принять ее условия и делать то, что требуется. Мы проявили послушание и в этот раз. Формальности были соблюдены, не придраться – команду подал сержант, то есть старший по званию, и по армейским порядкам нам следовало подчиниться. Однако никто из офицеров не доводил до нашего сведения, что именно он будет нашим непосредственным начальством. Но упираться и игнорировать приказ было бы равносильно сознательному обострению обстановки.

Построились вдоль одной из стен. Сержант ждал, когда мы выровняемся. Его приятели стояли позади него, с любопытством наблюдая за происходящим.

Пройдя вдоль строя, он ни на ком особо не задерживал свой взор. Потом представился, сказал, что на этом этапе все вопросы решаются через него. Объяснил порядок пребывания и правила поведения на пересылке.

– Вопросы есть? – спросил он.

– Автоматы когда дадут? – обратился к нему один из наших, тем самым изрядно рассмешив старослужащих.

Сержант с деланой строгостью бросил на своих дружков суровый взгляд. Те в такой же наигранной манере как бы осеклись, продолжая при этом нагло зубоскалить.

– Автоматы, значит… – вслух рассуждал он. – А стрелять-то умеете?

– Стреляли в учебке, на полигоне.

– Стреляли – это хорошо. Но пока вы не прибудете к месту вашей постоянной службы, оружие вам не дадут. И то, скорее всего, только после курса молодого бойца.

По строю прокатилась серия разочарованных вздохов.

Затем была дана команда предоставить для осмотра личные вещи. Мы взяли вещмешки, встали в строй и положили их себе под ноги. Тут приблизились остальные старослужащие. Всем было понятно, что это откровенный шмон. Но переживать не стоило, им нужны были армейские значки и всякие прибамбасы, которыми любили украшать себя увольняющиеся в запас солдаты срочной службы. Парадную форму почти у всех уже так или иначе экспроприировали, а значков перед отправкой в Афган нам не выдавали, поэтому взять у нас было нечего.

Записные книжки также оставляли досмотрщиков равнодушными, чего не скажешь о фотографиях, особенно девушек. Но полюбовавшись ими, они возвращали снимки их законным обладателям. В моем комсомольском билете были карточка отца и мое фото. Они никого не заинтересовали, что, признаться, меня ничуть не огорчило.

В самый разгар ознакомления с содержимым наших вещмешков раздался грохот от взрыва, за ним еще один, послышалась длинная автоматная очередь. Наши посетители метнулись к выходу. Мы было рванули за ними, но нас запихнули обратно в барак, приказав не высовываться. Когда бойцы испарились, все высыпали на улицу.

Солнце клонилось к закату. Отовсюду доносились крики команд, рев двигателей заводящихся бронемашин, где-то раздавались пулеметные и автоматные очереди, гремели взрывы. Бежали куда-то вооруженные автоматами солдаты в касках и бронежилетах. Сориентироваться в этой ситуации было нелегко. Что это за стрельба? Кто и в кого стреляет? Где враги, где свои?

Над нашими головами, хищно наклонив нос и рассекая винтами воздух, пронеслись вертолеты Ми-24. Они летели на северо-восток. Немного погодя в той стороне прогремели взрывы. На фоне погружающихся в темноту гор гирлянды трассирующих пуль и снарядов, артиллеристская канонада, вспышки взрывов, залпы НУРСов12, выпущенные вертушками, представляли собой потрясающее зрелище. Стрельба из крупнокалиберных пулеметов, установленных на бронетранспортерах, была слышна какое-то время. Постепенно звуки боя смолкли. Вертолеты вернулись. Снова стало тихо, будто ничего и не было. Лишь там, где прошел бой, багровело зарево пожара.

Подошли и солдаты, которые проводили у нас несанкционированный досмотр. В касках и бронежилетах, с автоматами – у кого в руках, у кого за спиной, с суровым выражением на лицах… Когда они проходили мимо нас, мне вдруг показалось, что между нами огромная разница в возрасте. Вся бравада и напыщенность куда-то пропали. Исчезла внешняя шелуха, обнажив что-то настоящее, спрятанное в обычной жизни где-то глубоко; проявилась некая сила, решимость, подкрепленная верой в собственную правоту.

Мы спросили, что это было. Кто-то из солдат ответил, что духи обстреляли аэропорт.

Чуть позже мы узнали, что из зеленой зоны, располагавшейся неподалеку, душманы произвели несколько выстрелов по аэропорту. Я тогда не понял, из чего именно, вероятно, из миномета или реактивной установки. Артиллерия, поднятые по тревоге вертолеты и другая боевая техника подавили огневые точки душманов.

Произошедшее было ярким завершением первого дня в этой чужой стране. Все мы находились в состоянии адаптации, осмысливая свое положение и возможное развитие событий. Я старался не думать о плохом. Саид с Азамом пошли покурить и позвали меня.

Я бросил курить год назад. Пообещал своему тренеру по парашютному спорту Вячеславу Романовичу. На аэродроме его называли просто Романыч. Он был авторитетом не только для нас – его учеников, но и для многих спортсменов, занимавшихся в ташкентском аэроклубе ДОСААФ. Очень признателен ему за то положительное влияние, которое он оказал на меня.

Год назад, на проводах в армию ребят из нашей группы, он сказал мне: «Пообещай, что бросишь курить по меньшей мере на два года».

Я пообещал, не сделал ни одной затяжки, хотя порой искушение было сильным. Иной раз приснится, что куришь, проснешься с досадой и злостью на себя, мол, не сдержал слово, сломался. Потом поймешь, что это лишь сон, и с облегчением продолжаешь спать дальше.

Держался благодаря слову, данному Романычу, но что-то во мне постоянно искало возможности обойти этот запрет. И вот здесь это нечто нащупало слабое место. Хочется курить — покури. Мало ли, война ведь. Неизвестно, что будет завтра. А Романыч мужик свой, поймет…

Знал я, конечно, что вру себе, и не Романычу это нужно, а мне самому. Тем не менее нашел оправдание своей слабости и попросил сигарету. Саид и Азам удивленно посмотрели на меня и угостили, ни о чем не спросив.

На улице уже была ночь, темное небо покрывала россыпь звезд. Воздух был прозрачен и свеж. Покурили, вернулись в барак. Вслед за этим провели вечернюю поверку и дали команду: «Отбой!», пожалуй, лучшую команду в армии. Таким запомнился мне первый день в Афганистане.