Комната с загадкой

– …по швам. Так и было.

Сергей прошил его взглядом, Колька ответил тем же.

Тогда как же выпал он из поезда – солдатиком? Лейтенант прикинул расстояние от трупа до путей, попытался представить траекторию падения тела. «Здесь электричка идет под горку, наверняка несколько ускоряется. Впрочем, почему обязательно предполагать, что он прыгнул? Может, напился чернее грязи, заснул и выпал. Был ли пьян?»

Ну, это без вскрытия не понять. Будь лицо целым, можно было понюхать и компетентно сделать заключение, а к этому месиву носом лезть – слуга покорный. К тому ж сейчас уже не разберешь, в кровавой каше.

– Я тоже сперва подумал, что пьяный выпал из тамбура, – начал было Колька.

– Чтобы эдаким-то бревном вывалиться, надо вусмерть упиться.

«А дважды два – четыре, – и вновь, надувшись, подумал парень, – тоже мне, строит из себя неизвестно что. Дураком надо быть, чтобы не понять, что погиб мужик, не придя в себя».

– По карманам не шарил?

«А то сам не видел», – чуть не сорвалось с языка, но снова сдержался и лишь ответил:

– Не успел.

– Это правильно, не надо хвататься за все руками, а то на тебя ориентировка придет как на подозреваемого.

– В чем?

– Хотя бы в убийстве с целью ограбления.

А сам же полез шарить по карманам – разумеется, зря. Ни документов, ни бумажника, ни даже носового платка. Колька мстительно заметил:

– Ишь, какие разборчивые ворюги. Кольцо на пальце оставили, часы не взяли.

Сергей, крякнув, хотел сделать внушение, но промолчал. Пусть его поумничает. Тяжело с ними – что ним, что с Ольгой. Никак не привыкнешь к тому, что оба здоровые лбы, а внутри как были балбесами обидчивыми, так и остаются. А если еще и поженятся, да такие же дети пойдут – только держись.

Но часы, как он верно заметил, на месте. Да еще какие часы! Колька чиркнул спичкой.

– Это не надо, – заметил лейтенант, – видишь?

Странно, как это Пожарский раньше и не заметил, что крупные светлые цифры и метки на черном фоне так и сияют ярко, зеленым светом. Может, слишком светло было.

– Ух ты, аж глаза режет. Это что за часы такие?

Палыч поправил:

– Это хронограф, дублирующий инструмент, в дополнение компасу и альтиметру.

– Пилотные? Трофейные?

– Само собой.

– Дорогие?

– Кто понимает – ничего не пожалеет.

– Вор, может, не понимал, – предположил, помолчав, Пожарский, – взял что попроще, лопатник да документы. А печатку просто снять не смог, крепко сидит на пальце.

– Печатка-то тоже трофейная, – заметил Акимов, – посвети сюда. Погоди, я сам. – И, достав свою зажигалку, на которой можно было вскипятить чайник, запалил ее. – Видишь?

– Потертость.

– Не потертость, – поправил Сергей, – это как пить дать спиленный орел.

– Дрянь, – Колька сплюнул, – и по доброй воле на руку нацепил, фашист. Поделом, значит, пассажира ссадили.

– Не торопись с выводами.

– Не стану.

– Правильно. Вдруг это хороший человек, а кольцо ему специально нацепили.

– На такую-то сардельку – да тут с маслом не натянешь!

– Может, – поддакнул Акимов, а сам думал, что очень это странно. Молодой, хорошо одетый гражданин гуляет по Москве без документов.

«Странно, и весьма. Значит, кому-то потребовались не цацки, а документы. Для себя, как запасный вариант или чтобы затруднить установление личности, чтобы подольше не опознали. Все возможно».

Колька уже дозрел до того, чтобы сменить гнев на милость и поведать Палычу все – или почти все, хотя бы о встрече у Брусникиных, по поводу дымохода, но тут на поляне стало многолюдно: до «дачи» добралась опергруппа. И Пожарский, которому совершенно не улыбалась роль юного следопыта – помощника милиции, промолчал.

– Ба, знакомые все лица, – капитан, главный опергруппы, первым делом сострил: – Товарищи с окраины в своем репертуаре. Специально народ подтаскиваете к рельсам.

Акимов в долгу не остался, подтвердил:

– Так и есть. То волоком, то на перекладных.

– Ладно, ладно, вам палец в рот не клади. Давайте пока, обеспечьте охрану, а мы тут поработаем.

Подоспел старый знакомый, медик Борис Ефимович Симак, сухой, крошечного роста, шустрый, как воробей, и шибко умный, он, как попугай, выступал по поводу и без повода. Вот и сейчас: осмотрев труп, быстро, бойко, телеграфным стилем надиктовав все, что и без него было очевидно, вынес вердикт, почти безапелляционно:

– Пометим, Волин: на трупе имеются внутренние и внешние повреждения, полученные вследствие выпадения из движущегося транспорта… записали? Характерные для падения с высоты… А смерть наступила часа два назад.

Тут раздался негромкий, но упрямый голос из тьмы:

– Неправда ваша.

Капитан – он, казалось бы, маячил далеко, на насыпи, – немедленно прикрикнул:

– Участковый Акимов! Почему посторонние на месте происшествия?

Симак ничуть не обиделся, напротив, поинтересовался:

– Кто у нас там такой осведомленный? Покажись из тьмы.

Анчутка – похоже, не без чьей-то посторонней помощи – шатнулся вперед.

– Ты кто таков? – благожелательно спросил медик.

– Я-то Яков Канунников, – представился тот, подбоченясь, – свидетель!

– Сами видели? – спросил лейтенант Волин, тихий, спокойный, всезнающий человек.

– На моих глазах все и случилось! И было это минут сорок-пятьдесят назад. Вот и Пожарский может подтвердить.

Вот кто его вытолкнул? Вышел и Колька, был вынужден предстать пред острые птичьи очи.

– Что там насчет того, кто что видел?

– Я не видел, как произошло, – пояснил Пожарский, – я подошел около пятидесяти минут назад, и он только-только выпал…

Медик прервал:

– Ясно, молодцы, хвалю и не оспариваю. Нашли вы его, скажем… сколько времени? А вот, погодите, – он, наклонившись, глянул на часы погибшего, – вот, хорошая немецкая техника, а перед советской галькой спасовала.

– Это гравий, – деликатно вставил Акимов.

– Где?

– На насыпи гравий.

– Какая разница? – высокомерно спросил медик.

– Галька гладкая.

– Все равно разновидность гравия, – прервал самолюбивый Симак, – не важно. Стало быть, ребята, нашли вы его около пятидесяти минут назад. А переворачивать, кстати, не стоило.

Анчутка, поджав губы, покосился на Кольку, тот сделал вид, что не замечает его взгляда.

– Вот, а смерть-то наступила раньше. На это указывает, вот, обратите внимание, степень окоченения и проявляющиеся…

Товарищ Волин мягко прервал:

– Борис Ефимович, не стоит прямо так уж детально.

– И то верно, – согласился медик, – не надо вязнуть в частностях, тем более без вскрытия. В общем, судя по, по… кхе, ну ряду иных признаков, смерть наступила несколько раньше того, как эти вот граждане его нашли.

– На сколько раньше? – спросил Сергей.

– Сложно сказать, но готов спорить, что погиб он не в результате падения.

– А в результате чего, предположительно?

– Много хотите, – заметил Симак, – вскрытие покажет.

– А вы сказали, повреждения…

– Повреждения, сказал, не отказываюсь. Имеются и характерные для случаев выпадения из движущегося поезда, а траектория дает основания полагать, что выпрыгнул он из поезда не сам.

– Это как? – не выдержав, влез в разговор Анчутка.

– Ну как-как. Физику учили в школе?

Яшка увял.

– А учили бы, сообразили, что расстояние от тела до путей невелико, – охотно пояснил тот, – если смоделировать траекторию, то есть основание полагать, что начальный импульс… толчок, проще говоря, никто ему не придавал. Но, как я уже сказал, вскрытие покажет.

Волин рассеянно кивнул, постукивая по зубам карандашом и лишь потом вычерчивая. Тут капитан с насыпи начал выкрикивать какие-то показатели, Волин записывал не их, а то, что сам намерил, причем так, чтобы не видел старший по званию, – благо было уже темно. Фотограф, ворча на слабый свет и чьи-то смешные претензии на перерасход магния, щелкал затвором и сверкал вспышкой. Симак, убедившись, что, кроме Акимова и двух пацанов, никто не слушает, все-таки продолжал, не в силах обуздать любовь к лекциям и дедукции:

– Вы смотрите, смотрите внимательнее, мертвые порой больше говорят, чем живые. Вот, например, я вам скажу, что по профессии погибший электрик и невысокой квалификации.

Волин, который будто бы не прислушивался, но все слышал, немедленно спросил:

– Это из чего сие следует?

– А вот посветите.

Медработник повернул руку погибшего ладонью вверх, Волин наклонился. Что-то они там оба разглядели, со значением переглянулись и покивали. Акимов видел лишь едва заметные следы, похожие на засохшие ранки от старых небольших мозолей, и две обычного вида, хотя и глубокие, параллельно идущие царапины.

– Борис Ефимович, говорите, низкая квалификация, а смотрите, как одет хорошо и часы дорогие, – и Волин указал на ноги погибшего: – Туфли прямо сказочные.

– Должно быть, скрипучие, – немедленно и ревниво подхватил медик-всезнайка.

«Скрипучие, это ты верно заметил. Еще какие скрипучие», – повторил про себя Колька. Тут пролетела электричка в центр, и, когда вновь заплясали по остаткам мертвого лица огни, Кольке стало очень стыдно.

Он дернул Акимова за рукав:

– Товарищ лейтенант, позвольте прикурить, – и, отведя его в сторону, быстро, тихо зашептал:

– Сергей Палыч, никакой это не электрик. Врет он.

– Зачем ему врать-то, ты полегче, – попенял Акимов и тотчас уточнил: – Почем знаешь?

– Да видел я его сегодня и разговаривал. С утра.

– Уверен? Любопытно знать, с чего ты это решил? Лица-то нет.

– Остальное есть. Я запомнил. Толстый, волосня длинная, на ушах виснет. Кольцо запомнил, и ботинки эти так уж у него скрипели…

– Для опознания немного, но как версия – очень даже, – признал Акимов. – И где же виделись? Разговаривали? Назвался, может, имя знаешь?

– Нет. Он к соседке заходил камин актировать, а дочка соседки позвала меня расписаться, потому что мама в больнице была… – тут Колька о чем-то задумался, почесывая за ухом.

– Какая мама? Что за камин?

– Ну дымоход, дымоход.

– Центральное ж, паровое отопление имеется.

«Шляпа он все-таки, порядочная», – подумал Колька не без превосходства и принялся объяснять:

– Дом у нас, Сергей Палыч, старый, дореволюционный. Камин у соседки в комнате с тех времен остался. Там шоровский кабинет был.

– Шоровский – это чей? Кто это?

– Вы что, не знаете, что он раньше целиком шоровский был?

– Откуда мне знать? – резонно заметил Акимов. – Это задолго до моего появления было.

– Ну и до моего, – таким же манером подтвердил Колька. – Мне отец рассказывал о том, что у Маргариты Вильгельмовны муж был консерваторский профессор, у него в нашем доме семья и жила, и классы здесь были еще до революции. Вот с тех пор камин остался.

– Понимаю, понимаю, камин, – проговорил Акимов, косясь туда, где грузили труп на носилки, разорялся бравый капитан, тыча в схему, начерченную Волиным, и тот, сохраняя смиренный и придурковатый вид, все стучал по зубам карандашом.

Понятые, две пожилые тетки, стояли, хлопая глазами, и медик, судя по жестикуляции, излагал им то, что Волин просил парням не рассказывать. Не спать сегодня женщинам спокойно.

– Николай, друг, давай покороче.

– Я и так о самом главном, – стал терпеливо пояснять Колька, – только то, что важно: раньше весь наш этаж был общей комнатой и с камином. Рояль стоял. Потом, когда разделили на комнаты, камин оказался в комнате Брусникиных. И вот этот мужик приходил акт писать, про дымоход.

– И что ж, они топили его?! – нетерпеливо спросил Акимов. – Недопонял!

– Да не топили! В войну трубы от буржуек выводили в форточки.

– Не в дымоход камина?

– Там такая трубища, в нее целиком человек может влезть. И не просунуть туда трубу было, кладка такая плотная, что нож не впихнешь. В форточку проще.

– Ясно, ясно. Камин заделанный. Но поскольку есть, то проверять надо и акт представлять. А этот приходил его проверять… Слушай, ну это здорово, теперь его легко найти, проверить в жилконторе, кого отправляли на инспекцию… Скажи, а давно вообще кто-то интересовался этим вот дымоходом?

– Вообще ни разу не видел, чтобы кто-то к ним ходил. Но, может, без меня дело было.

«Тысячу раз был прав мой начальник, капитан Сорокин: дружи с пионерами, все увидят, разглядят. Вот так мы тут, не сходя с места, установили личность неизвестного гражданина, чей труп был найден», – Сергей пожал Кольке руку, от чистого сердца сказал:

– Спасибо, дружище, существенно жизнь облегчил.

– Да что я, – смутился тот, – само так сложилось. Ботинки у него скрипели – аж зубы сводило… вот и запомнилось.

– Соседка сможет подтвердить, что он приходил? Как ее зовут?

– Брусникина, Зоя.

– Зоя, Зоя, а отчество?

– Я не помню. Девчонка еще.

– А вот это плохо, – признал Акимов, – взрослых, стало быть, не было дома. Ну, кроме тебя, конечно. Ну у нее мама или кто-то есть?

– Татьяна Ивановна. Да вы знаете ее, Зоя – это как раз та самая дочка, которая, как думали, погибла, а она нашлась.

– Это всегда приятно, – рассеянно поддакнул лейтенант, думая о другом.

Тут снова загудел капитан:

– Акимов, ты где там? Пара вопросов и поручений.

Сергей поспешил на зов, напомнив:

– Николай, если что – вызовем. Не теряйтесь там.

– Да куда ж мы денемся, не впервой, – заверил тот.

Продолжалась какая-то нужная, хотя и малопонятная работа, пришли с носилками, принялись грузить тело, капитан выдавал на-гора ценные указания. Колька свистнул Анчутке, и они, убедившись, что в них нужды никакой нет, отправились в сторону дороги на станцию. Уже выбравшись на нее, Яшка зачем-то оглянулся, точно прикидывая, далеко ли отошли, и принялся шипеть и плеваться ядом.

– Нет, ты слышал? Два часа как помер, ага! А ведь еле-еле час прошел.

Колька заметил:

– Ему виднее, он ученый. Светку куда дел?

– Домой ее отвел. Она так расквасилась, ревет как белуга. Эх, а только ведь, только согласилась со мной на море поехать. К новой, так сказать, жизни!

Пожарский не сдержался, треснул ему по шее, хохотнул в голос:

– Весна! Понесли калоши Яшу. Чес-слово, у тебя хворь – как потеплеет, так тебе нужно все бросать и нестись куда-то сломя голову.

Анчутка и не думал отнекиваться:

– А что, если и так. Это вы у нас все правильные, детишки домашние, а у меня по-другому. Все разные люди, в этом наша ценность…

– Ну-ну, золотой запас Страны Советов. Ты девчонку не баламуть, не то голову отверну.

– Ой, да ладно, – Анчутка отвел кулак от носа, – я что? Так… в порядке предложения. А вот насчет этого мертвяка.

– Что еще? – делано равнодушно спросил Пожарский, но уши насторожил.

– Я тебе, Никол, так скажу: какой он там электрик или дворник – не знаю, а вот на Трех вокзалах я его частенько видел.

– Оп-па. Это в твоем шалмане, имеешь в виду.

– Так.

– Не обознался? Морда-то…

– Ни боже мой. Он, он. И без лица, кажись, заметный. И прикинут модно, и отворачиваться будешь – заметишь.

– Что ж он у вас там делал?

– То же, что и все, – играл, профукивал до нитки.

– И тебе тоже?

– Ну а как без этого, если лох сам в руки идет?

– Имя, само собой, не знаешь.

– А вот представь, знаю. Слышал, шмара одна его Гариком звала, стало быть, Игорь, Гоша – пес его ведает. Фамилию, конечно, не знаю, там не принято про фамилию спрашивать. Сыграли и разбежались.

Шли они по дороге, шли и уперлись в развилку. В одну сторону лежала дорога к гладковскому дому, в другую – к обители Пожарских, и если пройти чуть подальше, то к фабричному общежитию, где наверняка коротал вечерок Пельмень, покуривая и что-то паяя.

Колька колебался. Дома пусто, скучно. Сиди да в потолок пялься. Наверняка еще тетю Таню не выписали, а рамку он только ей вручит, лично в руки… Пойти к Ольге?

Она занята, да и Вера, ее мать, скорее всего, злая как черт – она из тех, что любят, когда муж всегда у ноги, а Сергей Павлович вон, трудится. Куда ж податься?

Яшка, баламут порядочный, был парень добрый, внимательный и сообразительный, тотчас уловил колебания товарища, безошибочно сопоставил фактики – прежде всего наличие на Колькиной физиономии особо угрюмого выражения, поиски их со Светкой для вручения двух «лишних» билетиков в киношку. И изложил дело прямо:

– Ты как, совсем поправился? Тогда имеется литров пять «жигулей», вязанка тарани и, по желанию, кой-что покрепче… Ходу?

И почему-то колебания Кольки как рукой сняло. В конце концов, если его никто нигде не ждет, то что, больше всех надо? Ну не хочет Гладкова по-человечески, чаю попить или в кино пойти, что ему, как красной девице, сидеть дома да слезки утирать кулачками? Ждать, пока позвать соизволят?

На нервах от происшедшего, да и от обиды на Ольгу, перспектива попить пивка в компании холостяжника представилась радужной, как пятно от бензина на весенней луже. Жизнь вольная, свободная и без женского вмешательства вдруг обернулась самой светлой стороной, без единого темного пятна. И Колька сказал:

– Айда. Буханку только прихватим.

– Да что ты, не к чужим идешь.

– Не-не, с пустыми руками не дело.

– Закрыто уже везде, – напомнил Анчутка, – пошли, пошли, чего вола пинать.

«Нечего бегать дурацким ишаком: работа – Ольга – дом, – думал Колька, с каждым шагом ощущая, как жить становится лучше и веселее, – пора с накатанной свернуть. Человек имеет право на отдых».