Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

Пролог

«От Советского Информбюро

В течение 13 сентября западнее города Сталино (Донбасс) наши войска продолжали развивать наступление и, продвинувшись вперёд от 6 до 15 километров, заняли свыше 90 населённых пунктов, в том числе районный центр Сталинской области Большая Янисоль и крупные населённые пункты Комарь, Времьёвка, Новодаровка, Санжаровский, Ворошиловка, Зачатьевка.

На Нежинском направлении наши войска, преодолевая сопротивление противника, продолжали успешное наступление и, продвинувшись вперёд от 10 до 17 километров, заняли свыше 40 населённых пунктов, в том числе районный центр Черниговской области Комаровка, крупные населённые пункты Воловица, Степановка, Британы, Евлашовка, Бурковка, Печи, Малый Самбур, Великий Самбур, Тиница, Голёнки, Гайворон, Дептовка, Кошары, Галка и железнодорожные станции Круты, Варваровский.

На Прилукском направлении наши войска продолжали развивать наступление и, продвинувшись вперёд от 10 до 12 километров, заняли свыше 140 населённых пунктов, в том числе крупные населённые пункты Хмелёв, Коровницы, Герасимовка, Бобрик, Ручки, Крутьки, Харьковцы и железнодорожные станции Андреяшевка, Юсковцы.

На Рославльском направлении наши войска, преодолевая сопротивление противника, продвинулись вперёд от 4 до 6 километров и заняли свыше 40 населённых пунктов.

На Брянском направлении наши войска продолжали успешное наступление и, продвинувшись вперёд от 10 до 15 километров, заняли свыше 30 населённых пунктов, в том числе крупные населённые пункты Ивот, Цементный, Крыловка, Самара-Радица, Большое Полпино, а также железнодорожные станции Бело-Бережская, Снежетьская, Свень и железнодорожные узлы Брянск-1 и Брянск-2 (на восточном берегу реки Десна). Таким образом, наши войска вплотную подошли к городу Брянску».

Именной список безвозвратных потерь начальствующего состава ***38-го Гвардейск. Краснознам. мином. полка с 10 по 20 сентября 1943 г. ф. 2

1. Варзин Михаил Илларионович

Военное звание – гвардии рядовой

Должность и специальность – номер орудия

Партийность – член ВКП(б)

Место и год рождения – Вологодская обл., Вологодский р-н, дер. Глушица

1912 года

Каким РВК и какой обл. призван – Вологодским ГВК Вологодской обл.

Когда и по какой причине выбыл – 13 сент. 1943 г. Прямым попаданием в землянку снаряда противника

Где похоронен – Ленинград. обл., Шлиссельбург. р-н, восточнее 600 метр. д. Марьино

Имя, отчество и фамилия жены или родителей – жена Варзина Евгения Ивановна

Адрес местожительства – г. Вологда, ул. Урицкого, д. 29, кв. 2.

Выслано извещение – 17.09.43 г.

2. Романов Павел Петрович

Военное звание – гвардии рядовой

Должность и специальность – номер орудия

Партийность – член ВКП(б)

Место и год рождения – Горьковская обл., Кстовский р-н, дер. Слобода-Подновье

1905 года

Каким РВК и какой обл. призван – Кстовским РВК Горьковской обл.

Когда и по какой причине выбыл – 13 сент. 1943 г. Прямым попаданием в землянку снаряда противника

Где похоронен – Ленинград. обл., Шлиссельбург. р-н, восточнее 600 метр. д. Марьино

Имя, отчество и фамилия жены или родителей – жена Романова Мария Николаевна

Адрес местожительства – Горьковская обл., Кстовский р-н, дер. Слобода-Подновье

Выслано извещение – 12 17.09.43 г.

Начальник штаба полка

Гвардии майор Паливода.

*** Начальствующего состава – так в оригинале документа.

Пролог

Затишье у нас. Значит, можно вздохнуть посвободнее. Судя по сводкам, что утром зачитывал замполит дивизиона, наши дерут фрицев в хвост и в гриву где-то на Донбассе, а мы так, прохлаждаемся. А что, заслужили передышку после закончившегося три недели назад наступления. Может, кому-то эти отбитые тридцать километров покажутся мелочью… А вот приезжайте к нам, если так кажется.

Командир полка, майор Потифоров, говорят, примеряет к погонам ещё одну звёздочку. Пусть, нам-то что? Главное, что он умудрился где-то выцыганить на два дня передвижной банно-прачечный пункт. Успеем помыться, постираться, да заодно повыведем шестиногих фашистских диверсантов – чего уж скрывать, встречаются. Немного и не часто, но бывают. Правда, как говорит товарищ капитан Алымов, они на нас от голода дохнут. Шутит, конечно, дивизионный – с прорывом блокады со снабжением стало получше, отъелись мы чуток, округлились, и теперь даже вошке есть за что зацепиться. Ничего, уничтожим и эту гадину.

А ещё прибытие бани – верная примета к наградам. Летом перед вручением гвардейского знамени приезжала, и вот сейчас. «За отвагу» непременно очистится, не иначе, вот нутром чую. Мне и Мишке. Вот наводчику, тому не меньше «Красной звезды» – батарейная аристократия, им без орденов вообще никак.

– Паша, ну ты идёшь? – Боевой товарищ заглядывает в землянку и хитро подмигивает одним глазом. Второй вчера прямой наводкой подбили соседи-самоходчики.

Вот всем хорош Мишка, но, по-старорежимному выражаясь, пагубная страсть к трофеям его когда-нибудь погубит. Зачем нужно было тот брезент экспроприировать? Приди к ихним ремонтникам с полной фляжкой, так сами отдадут. Нет же, обязательно попятить и никак иначе. Ну и заработал в рыло, заполучив вместе с фингалом почётное прозвище.

– А, Кутузов, заходи!

Я в землянке один – законопатили чуть ли не под арест по причине болезни. За полтора года ни единой царапины, а тут свалился с обыкновенной простудой. Так, ерундовина пустяковая, но горло перехватило, и в левом виске будто черти горох молотят. Ангина, как фельдшерица сказала.

– Опять бредишь? – Варзин обиделся за Кутузова. – Тут как к человеку, а он…

Смешно. Когда Мишка обижается, то становится похожим на немца с плакатов Кукрыниксов. Не знаю чем, но похож. Да он и так на вид истинный ариец – наверняка в пехоту не взяли из-за того, что свои могут перепутать и шлёпнуть под горячую руку. Не даром же особист косится. Долю с трофейного шнапса берёт, но всё равно косится.

– Да ладно, чего ты, Михаил Илларионович! – смеяться больно, а не смеяться нельзя.

– Одевайся, меня старшина прислал. Наши все помылись, только заразных в последнюю очередь запускают. – Варзин многозначительно покрутил перед носом свёртком с чистым бельём. – Горячей воды литров сорок осталось, будем как их сиятельства буржуйские графы отмокать.

– И откуда у тебя, товарищ коммунист, такая тяга к роскошной жизни?

Мишка не смущается:

– Смотри! Фрицевское пойло! Генеральское, не меньше.

Разматывает приготовленные в баню подштанники и показывает пузатую бутылку с золотой каймой по краю этикетки и синими буквами названия.

– Дай-ка сюда… – Приходится вставать и поворачиваться к свету. – Ага, точно генеральское. «Мартель Кордон Блю» тридцать второго года. Виноградники Бордери.

– Не знал, что ты по-немецки сечёшь.

– Да там на французском.

– Это всё из тех снов, Паш? – В глазах у Варзина любопытство и предвкушение.

Если скажет, что опять брежу – дам во второй глаз.

Сны… Почти две недели ночных кошмаров, заканчивающихся всегда одинаково – я просыпаюсь от собственного сдавленного хрипения, хватаю воздух саднящим горлом и сижу потом до утра, боясь заснуть. И неважно где, в окопе ли, в землянке, или просто привалившись спиной к колесу «катюши» – стоит задремать, и они приходят. И меня опять убивают, задушив каким-то разноцветным шарфом.

Мишке о шарфе не рассказываю – в лучшем случае сочтёт сумасшедшим, в худшем же… А вот об остальном можно. Он сначала не поверил, решил, что разыгрываю, но потом как-то разом перестал смотреть с жалостью, будто на деревенского дурачка, и увлёкся. И требует всё новых и новых историй. После войны, говорит, книжку нужно написать, как товарищ Толстой. Ну, это, конечно, загнул… Где я, а где Алексей Николаевич? Да и интересного не очень-то много – дворцы видел, кареты, войска в старинном обмундировании, похожие на оловянных солдатиков, баб в пышных платьях с почти голыми титьками… Прям так и есть – тряхнуть чуть-чуть, и выпрыгнут из низкого выреза точно в руки. Ещё с королём французским разговаривал у него же дома. Король не понравился. Королева, кстати, тоже. Не так, чтобы совсем страшная, а не легла душа, и всё тут.

Каждую ночь в голове кино крутится, и каждый раз новые фильмы показывает. Хорошие такие, цветные… Жаль только, заканчиваются одинаково – бьют чем-то тяжёлым и душат шарфом. Не к добру это. Убьют меня скоро, чувствую.

– Так ты мыться пойдёшь? – Мишка обрывает неприятные воспоминания тычком в бок и забирает бутылку с коньяком. – А то я один. И потом тоже…

Этот может и в одиночку, такая вот натура вологодская – что водку пить, что фрицев бить, везде поспеет.

– Погоди, Миш, сейчас иду. Внутри что-то… Ну понимаешь.

– Очень понимаю! – Варзин ухмыльнулся и зачастил, окая так, что даже мне, волгарю, завидно стало. – Чего не понять-то? Когда меня с колхозу по спине мешалкой погонили, оно тоже в грудях аж стеснение выходило.

– А это здесь с какого сбоку припёка? Хотя постой, тебя разве раскулачивали?

– Зачем? – удивился Мишка.

– Ну, не знаю…

– Не знаешь, так не говори! С председателем добром договорился – он выгоняет по-хорошему, а я в область уезжаю и к его жене больше ни ногой. Да, а чо… ноги ведь там не главное.

– И что, больше ни-ни?

– Как сказать… Погодь, заболтал, Пал Петрович, совсем. Об этом начинали-то?

– О чём же?

– О понимании, Паш, исключительно о понимании! – Варзин махнул рукой и достал спрятанную было бутылку. – Вот ей, родимой, только и спасался от внутреннего угнетения. Потом уж попустило, когда женился, а так бы совсем беда. Давай что ли?

– Прямо так?

– А чо такого?

Я поискал взглядом крышку от котелка, помню же, что на столе должна быть. Ага, вот и она, на самом краешке… Взять не успел – тяжело вздрогнула земля, ударила по ногам и ушла из-под них, будто живая, а её вскрик от страшной раны утонул в грохоте разорвавшегося снаряда.

– Гаубица! – определил Мишка, отряхивая с волос сыпанувший с наката мусор. – Давеча рама кружила… гнида.

Новый близкий взрыв заставил плотнее вжаться в прикрытый брезентом пол.

– Не дрейфь, Романов! Говорят, что своей пули или снаряда услышать нельзя!

Он оказался прав – мы и не услышали.

«Уведомясь, что английское правительство, в нарушение общих народных прав, дозволило себе насильственным образом обидеть датский флаг заарестованием купеческих их кораблей, шедших под прикрытием датского военного фрегата; таковое покушение приемля Мы в виде оскорбления, самим нам сделанного, и обеспечивая собственную нашу торговлю от подобных сему наглостей, повелеваем: все суда, английской державе принадлежащие, во всех портах Нашей империи арестовать и на все конторы английские и на все капиталы, англичанам принадлежащие, наложить запрещение; а каким образом в сем поступить, имейте снестись с президентом коммерц-коллегии князем Гагариным».

«…чтобы со стороны коммерц-коллегии приняты были меры, дабы пенька, от российских портов ни под каким видом и ни через какую нацию не была отпускаема и переводима в Англию, а потому и должно принять предосторожность, чтобы комиссии, даваемые от англичан по сей части купечеству и конторам других наций, не имели никакого действия; российскому же купечеству объявить, что ежели таковой перевод, под каким бы то предлогом ни было, открыт будет, то все количество сего товара будет описано и конфисковано в казну без всякого им платежа».

«…по существующей между сими державами теснейшей связи, не на Пруссию сие обращается, но есть общая мера, принятая правительством, к пресечению вывоза товаров в Англию», причем это запрещение «распространяется повсеместно на все Балтийские и прочие порты к единственному пресечению видов, англичанами принятых».

Глава 1

Я не слышу, я совершенно ничего не слышу, только хруст и звон падающих осколков раздавленного в руке бокала. Кровь мешается с цимлянским и пятнает манжет.

– Ваше Императорское Величество… Ваше Величество, Вам дурно? – Голос пробивается сквозь гул в ушах и звучит откуда-то издалека. Незнакомый? Знакомый и равнодушный. – Лекаря сюда скорей!

– Не нужно врачей, Александр.

Это я сказал? Наверное. Но почему все замолчали и смотрят удивлённо? Ну да, сам же запретил употребление слова «врач». Запретил? Зачем?

– С Вами точно всё в порядке? – В глубине глаз сидящего за противоположной стороной стола читается надежда на отрицательный ответ. – Пётр Алексеевич говорил…

– Вздор! – перебиваю его, и мой vis-a-vis замолкает. – Немецкий колбасник не мож. ет иметь мнение, противоречащее императорскому.

Изумление Александра сменяется потрясением, слишком молод, чтобы научиться скрывать чувства. Он, кстати, кто? Да, здесь ещё один есть… застыл с вилкой, поднесённой к открытому рту. Мухи же залетят, дурачок! Это – сыновья, неожиданно приходит понимание. Мои? Нет, Пушкина… От невинной шутки вспыхивает внезапная злость, и нестерпимо захотелось найти товарища Пушкина и сослать в Сибирь, предварительно подвергнув смертной казни через расстреляние. Но разве у императора могут быть товарищи?

– Поди прочь! – Лакей в смешном напудренном парике, быстро и бесшумно убирающий осколки разбитого бокала, отпрянул в испуге. – Совсем уйди!

Молчаливый поклон, и он исчезает, пятясь задом и мелко семеня обтянутыми в белые чулки ногами. Что ещё за маскарад? Или машкерад?

– Ваше Императорское Величество! – Младший (Константин, всплывает знание) уже справился с растерянностью. – Разве граф Пален может быть колбасником?

– Фон дер Пален, – поправляю сына. – И эти фашистские сволочи все одним миром мазаны. Ещё Эренбург говорил: сколько раз встретишь немца, столько и убей!

Господи Боже, что за ахинею я несу? Кто такой Эренбург? Почему нужно убить чуть ли не половину собственных генералов? Ответа нет, и в повисшем молчании слышен бой барабанов и звуки флейт за окном. И кровь капает с сжатой в кулак руки. Кап… кап… на скатерть, на посуду с затейливыми вензелями, на широкую ленту Андрея Первозванного. Зачем при параде и орденах?

Верно, при параде. А как иначе прикажете принимать присягу? Хотя да, можно и иначе – неровный, мечущийся от малейшего движения огонь коптилки, сделанной из расплющенной гильзы, тени на бревенчатых стенах землянки, заученный наизусть текст под аккомпанемент далёких взрывов, подпись химическим карандашом в придвинутом политруком журнале. Тоже присяга – образца весны сорок второго года на Невской Дубровке.

Подождите… Вспомнил! Это же сны? Те самые сны, что вижу постоянно? Аж полегчало. Значит, меня сегодня опять убьют, и я вернусь, и Мишка Варзин снова начнёт приставать с расспросами. А что тут расскажешь? И не видел ничего толком – весь день командовал марширующими под музыку солдатиками, потом принимал присягу у сыновей Павла Первого, сейчас вот ужинаем втроём. Одному нельзя никак, сыпанут отравы и…

Вот опять! Это не мои мысли. И дети… Нет, дети мои. Александр, Константин, Николай, Михаил… Дочери ещё есть. Вот настрогал! Да, я помню и знаю! Эти старшие сидят не шелохнувшись, боятся спугнуть царственную мысль. Откуда, кстати, мысли? Раньше в снах не мог изменить ничего, даже слова повторялись одни и те же.

– Ваше Императорское Величество?

– Ничего-ничего, сидите, это я презабавнейший анекдот вспомнил. Из Плутарха, – с трудом сдерживаю рвущийся наружу смех.

Как не смеяться? Представляю лица учёных историков из будущего, если бы они смогли прочитать, что Павел Первый вечером перед своей смертью обозвал графа Палена фашистом и колбасником. Жаль, не смогут. Хорошая шутка, Мишке расскажу, оценит.

– И всё же позвольте…

– Не позволю! – Грозный окрик, вырвавшийся сам собою, казалось, отбросил Александра. Приборы звякнули, на скатерти появился ярко-алый отпечаток ладони. – Сидеть, сказал!

Эх, хорошо быть самодуром! Кабы не упорно ползущие слухи о моей скорбности на голову, так и совсем прекрасно. И вообще… никакая помещичья сволочь не смеет указывать коммунисту, что ему можно делать, а что нельзя. Тем более если этот коммунист на должности императора. Дождётесь! Коли уж так получается изменять сны, хлопну дверью напоследок. Тем более с настоящим Павлом не по-человечески выходит: я-то проснусь, а ему оставаться. Недолго оставаться, пока не задушат. Не брошу товарища в беде.

– Всё, свободны оба! – Их высочества с готовностью подскакивают, срывая салфетки. – Но завтра поутру извольте явиться для серьёзной беседы.

О чём говорю, какое поутру? До утра ещё ни разу не доживал. Ладно, разберёмся. Чему быть, того не миновать!

Высокие двухстворчатые двери распахнулись сами собой, едва только подошёл. В щёлку подсматривали, ироды? Лакеи по сторонам застыли в почтительном поклоне – не иначе свинцовые грузы сзади для равновесия подвешивают, нормальный человек давно бы кувыркнулся головой вперёд. Эти же как игрушки-неваляшки. Если задержаться, час так простоят?

Молоденький офицер с восторженным лицом только что выпущенного из училища младшего политрука и в мундире флигель-адъютанта вытянулся во фрунт. Орёл, как есть орёл, разве что не двуглавый. И это плохо. В том смысле плохо, что такие энтузиасты голову кладут в первые пять-десять минут первого же боя. С двумя дольше бы прожил.

– Кто таков?

– Лейб-гвардии Семёновского полка прапорщик Бенкендорф, Ваше Императорское Величество!

И тут одни немцы. Ей-богу, если сейчас ещё окажется, что он Фриц Карлович, непременно прикажу расстрелять без всякого трибунала, руководствуясь токмо чувством пролетарской справедливости.

– Бенкендорф, говоришь? А по батюшке?

– Александр Христофорович, Ваше Императорское Величество!

– Ну полно тебе, братец, не ори так, как есть оглушил. А не ты ли, прапорщик, Пушкина угнетал?

– Не могу знать!

Ну вот, ни с того ни с чего насел на человека. Может быть, это совсем другой Бенкендорф? Вполне могу ошибаться, так как ещё не вполне разобрался в воспоминаниях настоящего Павла Первого. Ага, а я, получается, поддельный?

– А что ты вообще знаешь, милок?

Флигель-адъютант побледнел и стиснул рукоять шпаги. Покосился с опаской на лакеев и прошептал, почти не шевеля губами:

– Разрешите доложить наедине, Ваше Величество?

– Изволь. – Тьфу, старорежимные словечки так и лезут. – Так проводи меня.

– Соблаговолите Николаю Павловичу покойной ночи пожелать?

В груди всколыхнулось и потеплело – дома тоже Колька остался, на Покров в аккурат десять годков исполнится. Здешнему поменьше, больше чем вдвое поменьше. И вообще, расплодился я тут неимоверно, как будто другого занятия и не было. Память подсказывает – действительно не было. Или солдатиков по плацу гоняй, или горькую пей, или чпокайся. От второго матушка уберегла (старая жирная ведьма, чтоб ей на том свете сковородка погорячее досталась!), первому и третьему занятию мог предаваться невозбранно. Вот и предавался…

Предлагают навестить сына? А почему бы и нет?

– Ведите, прапорщик, – милостиво киваю, и окрылённый флигель-адъютант лично распахивает следующую дверь.

Интересно, как можно жить во дворце, где все комнаты проходные? Надеюсь, моя спальня будет отдельной? Опять подсказка: зря надеюсь, там ещё есть вход в покои императрицы. А если… хм… ладно, разберёмся на месте.

Детская встретила грохотом сражения, летающими ядрами, с успехом заменяемыми подушками, атакой кирасир на игрушечных лошадках и криками няньки, судя по бестолковости и общей глупости, изображающей австрийского фельдмаршала. Впечатление подтверждал и усиливал её забавный шотландский акцент, ставший ещё более заметным с появлением на пороге моего величества. Впрочем, долго разглагольствовать у мисс (или миссис? или, вообще, леди?) не получилось: ловко брошенная думка свернула пышный парик на нос, а куда-то в область ретирадной части воткнулась деревянная шпага, направленная детской, но твёрдой и уверенной рукой.

– Папа, я убил вражеского генерала!

Поверженный оружием Николая противник не разделял восторгов юного кавалериста, но и выказывать недовольство не решался. Да, пусть помолчит, раз заколота в задницу! Не то осерчаю… и на Соловки, как пособницу английского империализма.

– Сударыня, Вы свободны. Пока свободны.

Не знаю, что она услышала в моём голосе, но тут же её кровь отхлынула от раскрасневшегося даже под толстым слоем белил лица, и дама сомлела. Да что там, натурально хлопнулась в обморок. Никакого уважения к монарху!

– Поручик, воды!

– Будет исполнено, Ваше…

Не договорил, убежал. А почему такой радостный и цветущий, будто клумба перед Домом культуры речников?

– Вот, Ваше Императорское Величество! – Протягивает кувшин, а сам смотрит с вопросом и ожиданием.

– Поручик, – повторил с нажимом. Не признавать же свою оговорку? – Вода нужна не мне, а ей. Хотя постой… бездыханная мадам разговору не помешает?

– Никак нет, Ваше…

– Спокойнее, юноша, спокойнее. Давай уж по-простому, без титулования…

Не верит.

– Ну?

– Государь?

– Вот так-то оно получше. И покороче. А тётку всё равно отнеси куда-нибудь… э-э-э… куда-нибудь.

– Простите, государь, но это не моя тётка.

Да, молод офицерик и жизни не знает. Сюда бы товарища капитана Алымова, живо бы разъяснил немчуре всю его родословную, особенно по женской линии.

– Выполнять! Вытравлю моду с царём спорить! Без трибунала в штрафную роту закатаю!

Покуда новоиспечённый поручик уносит няньку, можно собраться с мыслями. Можно, но не дают – Мишка ухватился за орденскую ленту и тянет её, настойчиво просясь на руки, а Николай вскинул деревянную шпагу в воинском салюте:

– Bonsoir, papa!

– Коленька, – стараюсь, чтобы голос звучал строго, но мягко. – Негоже приветствовать своего отца и государя на языке противника.

Мальчик смутился и пролепетал:

– Доброго вечера, папа, – потом оживился. – А можно, ты тогда велишь всех учителей прогнать?

– Зачем же так?

– Но ведь все чужие языки – вражеские?

Вот оно как! Совсем малец, а выводы делает весьма правильные и полезные. Но не во всём правильные.

– Поди-ка сюда! – присаживаюсь на низенькую софу, и дети с готовностью и охотой лезут ко мне на колени. – Нешто неучем хочешь жить?

– Я хочу царём, как ты! – насупился было Николай. – А почему тебя Павлом Первым зовут?

– Ну… в нашем роду с таким именем до меня никого не было.

– А с моим?

– Тоже.

– Значит буду Николаем Первым! Но сначала генералом и фельдмаршалом.

– А скажи, любезный мой генерал-фельдмаршал, как же, не зная языков, пленных допрашивать?

Коля задумался, упрямо сжав пухлые губы, и объявил:

– На английский, французский да немецкий согласен. А турецкий не буду! Какие же из них враги, коли их только ленивый не бьёт?

Миша заёрзал, полностью соглашаясь со старшим братом, и попросил:

– Кази каску!

– Сказку рассказать? Какую же?

– Стласную.

Появившийся Бенкендорф деликатно предложил:

– Принести няньку обратно, государь?

– Не нужно, сам расскажу.

У поручика удивлённо взлетели брови – видимо, репутация сумасшедшего царя получила новое подтверждение и ещё более упрочилась.

– Сказку, говорите? Хорошо, будет вам сказка страшная-престрашная. Про колобка.

Я обнял детей, стараясь не прижимать к груди, чтобы не поцарапались о брильянты орденов, прокашлялся и начал.

– Было это, дети, во времена столь незапамятные, что немногие старики и упомнят. И жил тогда то ли в Херсонской губернии, то ли в Полтавской отставной портупей-юнкер Назгулко. Надобно добавить, что, несмотря на военный чин, не служил тот почтеннейший муж ни одного дня и ни одной ночи, будучи записанным в полк во младенчестве. По указу же о вольностях вовсе перестал думать о славе русского оружия, занявшись хитроумной механикой в собственном поместье. И был у того господина Назгулко кучер…

– Злой, – уточнил Николай.

– Почему?

– Кучеры все злые, они лошадок бьют.

– Хорошо, пусть будет злой.

– Это не хорошо, а плохо.

– Мы его потом накажем.

– Тогда ладно, – согласился мальчуган. – А дальше-то что?

– А вот слушайте… И захотел тот кучер как-то пирогов с вишнею. Захотеть-то захотел, но откуда вишням зимой взяться? Делать нечего, приказал своей бабке колобок испечь, а не то в угол на горох поставит да розгами попотчует. Бабке деваться некуда, тесто замесила, колобка испекла и на открытое окошко остудиться положила.