Вот так запросто

Published by special arrangment with HarperCollins Publishers LLC.

Copyright © 2021 by Gary D. Schmidt

© С. Силаковa, перевод, 2023

© ООО «Издательство «Розовый жираф», электронное издание, 2024

* * *

С отцовской любовью посвящаю эту книгу вам, Дэвид и Тейлор

Лето 1968 года

Глава первая

В том году Мирил Ковальски перешла в восьмой класс. В июне она каждый вечер смотрела по телевизору новости с вьетнамской войны. В Южном Вьетнаме двадцать три американских солдата летели на вертолете Си-Эйч-46А – его еще называют «Морской рыцарь» – на базу Кхесань^[1], помочь с эвакуацией морских пехотинцев. Вертолет попал под обстрел, рухнул. Половина тех, кто был на борту, погибли.

И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.

Мирил сидела перед телевизором, закрыв лицо руками.

В июле Мирил увидела в вечерних новостях репортаж с высоты 689, где американские морпехи уничтожили триста пятьдесят северовьетнамских солдат. И сказали, что будут оставаться там, пока последний северовьетнамский солдат не сложит голову.

Там они и остались.

И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.

Мирил смотрела на экран и плакала.

А потом, в августе, лучший друг Мирил – самый-самый лучший, тот, кто однажды подарил ей розу, и танцевал с ней на бар-мицве Данни Запфера, и вместе с ней слушал, как чудесно чпокает и шипит кола, когда открываешь новенькую бутылку… Самый-самый лучший друг Мирил сел на заднее сиденье отцовского «мустанга» и поехал в кино – дурацкое кино, дурацкое, черт бы его побрал, кино. В «мустанг» врезалась чужая машина, и голова Холлинга Вудвуда запрокинулась, и что-то хрустнуло.

Вот так запросто.

Мирил помчалась в Сайосетт, в больницу – но попрощаться не успела.

И тогда перед глазами Мирил Ковальски, закрыв весь мир – абсолютно весь мир, – повисла Мгла.

Отпевание было в пресвитерианской церкви Святого Андрея. Народу было полно. Мужчины в черных костюмах, женщины в темных платьях. Вся Камильская средняя школа: миссис Сидман, директриса, и учителя Холлинга, и его друзья Данни Запфер и Мей-Тай. Сборные по кроссу из Бетпейджа, Фармингдейла, Уэстбери и Ванты – все ребята в форменных майках с номерами. Мистер Гольдман, хозяин «Самолучшей выпечки Гольдмана», сидел на задней скамье, рыдал в голос. Меркуцио Бейкер сжимал в руке белый, новенький, идеальный бейсбольный мяч: жаль, не успел сыграть с мальчиком; а рядом с Меркуцио сидел его брат, лейтенант Тибальт, муж миссис Бейкер, в парадной военной форме. Был там и священник из собора Святого Адальберта. И раввин из синагоги Бейт-Эль.

Надгробное слово произнесла, держа в руках хризантему, миссис Бейкер, учительница Холлинга. Говорила ровным голосом и только под конец, когда начала декламировать стихи: «Не страшись впредь солнца в зной, ни жестоких зимних вьюг: завершил ты труд земной, на покой ушел…»^[2] – внезапно осеклась. Просто не смогла дочитать. Даже с третьей попытки. И вернулась на свое место. А проходя мимо гроба, положила на него хризантему – бережно-бережно.

И тогда за Холлингом пришли носильщики, и его отец встал – и все тоже встали; а когда Холлинга проносили мимо, отец вцепился в гроб и завыл. И вой был глухой, страшный, очень страшный, и ничего нельзя было сделать – нечего было сказать в утешение.

Носильщики остановились. Ждать им пришлось долго.

Мирил слышала вой даже сквозь Мглу.

Ей казалось, что она будет слышать его всю оставшуюся жизнь.

Казалось, вой будет откликаться эхом в пустоте – там, где у Мирил раньше было сердце. Вечным эхом.

На кладбище она не поехала. Просто не смогла бы слышать надгробные речи и стук комьев о крышку, не смогла бы видеть, как Холлинга…

Просто не смогла бы.

Родители отвезли ее домой.

Шли недели: одна, вторая… Проведать Мирил заходили Данни Запфер и Мей-Тай, и миссис Бейкер, и другие учителя Камильской средней школы, и даже мистер Гольдман, но она целый месяц просидела в четырех стенах. Все, что она видела вокруг, видела только она – одна, без Холлинга, и знакомый вой откликался эхом в пустоте, там, где раньше у нее было сердце. Мирил не могла зайти ни в квартал, где жил Холлинг, ни в универмаг «Уолворт», где они когда-то пили колу, не могла ступить на Ли-авеню и тем более не могла даже приблизиться к Камильской средней школе – просто не могла, совсем, совсем не могла. Не могла, и все тут.

Потому что один шаг, один взгляд – и Мгла превратится в то, что еще страшнее. Станет бездной, белой головокружительной бездной, и Мирил соскользнет туда и сама станет пустотой, где кружится эхо воя, Мирил и так едва не соскользнула в бездну, еще чуть-чуть – и соскользнула бы.

И тогда в сентябре ее родители позвонили в Женскую школу-пансион Святой Елены и навели справки. И сказали: ты начнешь жизнь с нового листа. Сказали: даже распорядок дня будет абсолютно новый. А сколько новых подруг у тебя появится. Ты достигнешь больших высот в учебе. Директриса школы ручается за это лично. И море – ты ведь еще никогда не жила у самого моря. А в Мэне даже не море, а океан, очень красивый, говорили родители.

Мирил знала, что Холлинг Вудвуд никогда не бывал на побережье Мэна. Ни разу. И в Мэне все ей будет незнакомо. Там не будет Ли-авеню. Не будет Камильской средней школы. Не будет «Самолучшей выпечки Гольдмана». Ничего. Может, и вправду уехать в Мэн?

Мама собрала ее одежду.

Папа – книги.

Купили форму, предписанную уставом Женской школы-пансиона Святой Елены: шесть белых блузок, три юбки в шотландскую клетку – зеленые с золотом, два свитера – зеленые с золотой тесьмой, два блейзера – зеленые с шевронами, а на шевронах – золотые кресты, герб школы-пансиона Святой Елены. Родители сами аккуратно уложили все в чемодан.

А в назначенный день усадили ее в машину.

Всю дорогу лил дождь – преследовал их по всему штату Нью-Йорк. И в Коннектикуте не отставал. И в Массачусетсе, с первого до последнего километра. Нью-Гэмпшир и юг Мэна тонули в серой мороси.

Заночевали в отеле в Брансуике. Дождь перешел в ливень.

Утром Мирил прижалась лбом к стеклу, попыталась вглядеться. Мир снаружи расплывался.

Все молчали.

Глава вторая. 1967–1968

Никто на полуострове не знал, когда именно Мэтт Коффин появился в здешних местах. Кажется, в прошлом году, нет? А лет ему сколько? С первого взгляда не скажешь. Лет тринадцать, четырнадцать? Тот парнишка, который живет прямо на берегу, который не ходит в школу, а на закате сам с собой играет в блинчики у моря, парнишка, который всегда один.

Тот парнишка, который всех всегда дичится.

И верно, жил Мэтт на берегу, в ветхом домике, где покойный капитан Кобб раньше торговал омарами навынос. Увидев над кирпичной трубой завитки дыма, местные подумали: ну и ну, даже в этой гнилой развалюхе кто-то поселился – верно, какой-нибудь старый бродяга. Но наступила осень, а за ней зима, а за ней весна, и все это время Мэтт Коффин жил близ океана, словно тюлень: глянешь – стоит у воды, моргнешь – а его уже не видать.

Городские власти попытались – два раза – усадить Мэтта Коффина за парту, но и в первый раз, и во второй он проучился в Харпсвеллской средней школе лишь несколько дней. И больше в классе не появлялся, и ни директор, ни учителя по нему не скучали. Так что день-деньской Мэтт собирал мидий, или ловил рыбу, или полол фасоль – ее он посадил весной позади хибарки капитана Кобба; грядки с кустовой фасолью были довольно ровные, подпорки для лимской фасоли – прочные, и местные говорили, что из парнишки выйдет толковый огородник, надо только опыта набраться.

Возможно, так все продолжалось бы еще очень долго, но однажды весной, под вечер, когда оранжевое солнце сползало к горизонту и сосны отбрасывали длинные тени, миссис Нора Макнокатер спустилась с крутого каменистого холма, где стоял ее дом, на берег, выбрала достаточно широкий (фигура у нее была массивная) валун, уселась. Заметила, что по невысоким волнам – как раз начинался отлив – скачет плоский камешек. Обернулась. Увидела, как Мэтт Коффин, голый до пояса, откинул со лба волосы, отвел назад руку, чтобы бросить еще один… Но, заметив миссис Макнокатер, застыл на месте.

– Пять блинчиков, – сказала она. – Похвально.

Мэтт Коффин схватился за футболку, заткнутую за ремень, отвернулся к соснам.

– Это лучшее, на что ты способен? – спросила миссис Макнокатер.

Он обернулся к ней, торопливо одеваясь.

– Всего пять?

– Семнадцать.

Миссис Макнокатер огляделась по сторонам, встала, обошла валун, нагнулась за подходящим камешком. Дородная, величественная, скорее поплыла, чем зашагала к воде, а Мэтт Коффин попятился, но все же не отвел взгляда.

Миссис Макнокатер размахнулась, запустила камешек.

Обернулась к Мэтту Коффину:

– Восемь.

– Семь, – поправил он.

– Ты обсчитался.

– Тот раз, когда камень тонет, не считается.

– Не самая милосердная арифметика, – отметила миссис Макнокатер.

Мэтт Коффин спустился к воде, подошел поближе, нагнулся, взял пару камешков. Один оставил себе, другой отдал миссис Макнокатер. В тот вечер до самой темноты, пока еще худо-бедно удавалось подсчитывать отскоки, они играли в блинчики и смотрели, как камни прыгают по волнам отлива к темно-рыжей полосе, которая становится все уже.

На следующий вечер, на закате, миссис Макнокатер пришла снова.

И Мэтт Коффин – тоже.

Объявил:

– Одиннадцать.

– А как же правило, что тот раз, когда камешек тонет, не считается?

– Я его не посчитал.

– Нет, посчитал – совершенно точно. – И миссис Макнокатер бросила свой камешек.

– Один, – сказал Мэтт Коффин, – вместе с тем разом, когда камень тонет. Ну как, теперь арифметика милосердная?

– Ты любишь тушеные сосиски с фасолью? – спросила миссис Макнокатер.

Он посмотрел на нее. В сумерках ей не удалось понять, о чем он сейчас думает, хотя обычно она читала по глазам, как по книгам.

– Когда как.

– Разогреть – минутное дело.

Мэтт Коффин запустил последний камешек.

– Три, – подытожила миссис Макнокатер.

– Ну ладно, – согласился он.

Допустим, дело все же не минутное: разогреть сосиски с фасолью, и разложить на тарелке хлеб с изюмом, и посыпать яблочный соус корицей, и подать на стол соленые огурцы в укропном уксусе, и налить в стакан ледяного молока, и зажечь две высоких свечи, чтоб бросали красивые блики на потолочные балки.

Мэтт Коффин проглотил все, что перед ним поставили, – замешкался лишь один раз, а потом и второй, заглядевшись на книги в гостиной: длинные ряды на стеллажах от пола до потолка.

– Это всё читальные книги? – спросил он.

Миссис Макнокатер кивнула, пододвинула ему тарелку с хлебом. А к тарелке – блюдце со сливочным маслом.

– И вы все-все прочитали?

– Все до одной. У тебя есть любимый писатель?

Он взял еще один ломоть хлеба, обмакнул в яблочный соус и съел.

На следующий день шел дождь, и миссис Макнокатер не спускалась на берег. Но ближе к ужину, услышав шум отлива, вышла на террасу – и увидела, что Мэтт Коффин стоит у клумбы с рододендронами: одна рука в кармане, другая держит наволочку, закинутую за плечо, чем-то заполненную до половины, кепка надвинута до бровей, с козырька стекает вода.

– Восемнадцать, – сказал он.

– Мясной рулет, – ответила она, и Мэтт вошел в дом. – Сумку можешь оставить в гостиной.

Он уселся, положил наволочку на пол, запихнул ногой поглубже под кушетку. И вдохнул запах мясного рулета.

– Ужин готов, – окликнула с кухни миссис Макнокатер.

Мэтт выковырял из рулета весь лук, но мясо умял в один присест, отрываясь от еды, только чтобы в очередной раз подлить кетчупа. Миссис Макнокатер смотрела на Мэтта неотрывно.

Потом, после пары яблок в тесте, он вернулся в гостиную и оглядел стеллажи с книгами.

Макнокатер взяла с полки «Остров сокровищ», показала Мэтту.

– Про что книжка? – спросил Мэтт.

– Про мальчика по имени Джим. Про море. Поиски клада. Про пиратов. Капитана Флинта, Черного Пса, Билли Бонса и Долговязого Джона Сильвера.

Мэтт взял книгу, полистал:

– Картинки ничего, нормальные.

И вернул ей.

– А знаешь, Мэттью, мне всегда нравилось читать вслух. Я это часто делала, когда работала учительницей, но теперь мне некому читать. Ты не будешь возражать, если я прочту тебе первую главу?

Мэтт пожал плечами:

– Раз вам хочется.

А когда доктор Ливси переупрямил капитана и миссис Макнокатер дочитала первую главу, Мэтт поинтересовался:

– Почему вы так смешно говорите?

– Смешно?

– Ага. Очень.

– Моя семья из Эдинбурга, – сказала миссис Макнокатер. – Это очень-очень далеко, за океаном.

А Мэтт вдруг совсем притих, глянул на нее, а потом за окно, в сумрак, и подумал: вот куда бы, очень-очень далеко…

С тех пор в хорошую погоду миссис Макнокатер спускалась на берег и играла с Мэттом в блинчики. А стоило им нагулять аппетит – точнее, стоило миссис Макнокатер нагулять аппетит, потому что Мэтт всегда был голодный, – они взбирались на холм и ужинали в ее доме, а после ужина миссис Макнокатер читала вслух «Остров сокровищ». В дождливую погоду Мэтт просто приходил к ужину.

Если он не приходил, миссис Макнокатер догадывалась, что он в море. Тогда в сумерках она выходила на свою террасу и смотрела в бинокль на рыбацкие суда и катера-краболовы, идущие назад в порт, и Мэтт махал ей рукой с палубы, и она удивлялась, как теплеет на сердце. Однажды она спросила его о школе.

– Я думал, вы больше не учительница, – сказал он.

– Бывших учителей не бывает. Я директриса Женской школы-пансиона Святой Елены.

– А что должна делать директриса?

– Мое дело – добиваться, чтобы в школе все шло как надо.

– А как добиться, чтобы все шло как надо?

– Хитростью. Мэттью, тебе стоило бы ходить в школу.

– Пробовал уже. Два раза. Больше – ни ногой.

– Прошлые попытки еще ничего не значат, не исключено, что…

– А мы сегодня будем читать?

– Мэттью…

– Будем?

И в тот вечер они вместе поужинали – запеченной треской с соусом тартар, – а потом стали читать. Читали и в июльскую жару, и августовскими вечерами, когда роятся светлячки, и в сентябре, когда начинает холодать и листья на кленах краснеют, словно их обмакнули в кровь пиратов. Они дочитали «Остров сокровищ», когда до начала осеннего полугодия в Женской школе-пансионе Святой Елены оставалось всего несколько дней, – попугай капитана Флинта скрипуче прокричал на всю гостиную: «Пиастры! Пиастры!»

Миссис Макнокатер глянула на книгу:

– Да, мистер Стивенсон определенно умеет рассказывать о приключениях.

Мэтт помолчал, а потом выдал:

– Долговязый Джон Сильвер хоть и сволочь, но для Джима как отец родной. Вроде того.

Миссис Макнокатер посмотрела на Мэтта:

– Да, вероятно, так и было, но Джим определенно обрадовался, когда их пути разошлись.

Мэтт взял у нее книгу, захлопнул:

– Наверное. Но все равно в конце он надеется, что у Сильвера все в порядке.

– Возможно, – тихо сказала миссис Макнокатер. И спросила: – Мэттью, ты знаешь, где твой отец?

В комнате словно бы что-то разбилось. Мэтт Коффин посмотрел на миссис Макнокатер как на предательницу. Встал.

– Мэттью, я ничего не буду выспрашивать.

Ушел, хлопнув дверью.

– Мэттью!

На следующий вечер он не пришел. Миссис Макнокатер завернула мясной рулет без репчатого лука в фольгу, убрала в холодильник.

Спустя три дня, когда миссис Макнокатер отправилась в школу-пансион Святой Елены, чтобы руководить торжественной церемонией начала учебного года, она думала только о пропавшем Мэттью Коффине.

Осеннее полугодие. Сентябрь – декабрь 1968 года. Препятствия

Глава третья

Когда Мирил с родителями въехали в ворота школы-пансиона Святой Елены, то увидели девочек в зеленой с золотом форме, под черными зонтиками, – школьницы указывали дорогу к спальным корпусам. Несмотря на ливень, девочки улыбались, словно они самые счастливые на свете, и приветливо махали руками, словно Мирил – их давнишняя подруга и вернулась после долгой разлуки.

Мирил не стала махать в ответ.

Отец, поглядывая на таблички, подъехал к спальному корпусу имени Маргарет Нетли, где у главного входа под козырьком ожидала осанистая дама – миссис Келлог, заведующая корпусом, по ней сразу было видно, что она чем-то заведует. Вся семья Ковальски остановилась поговорить c миссис Келлог, а две девочки в черных платьях и белых фартуках – в отличие от других, неулыбчивые и без зонтиков, – выгрузили багаж Мирил: чемодан и два полиэтиленовых пакета.

Миссис Келлог распорядилась:

– Пакеты возьмет Алетея, а чемодан – Бетти. Все доставить в Нетли двести четыре, в комнату мисс Ковальски.

Мирил смотрела вслед девочкам, которые уносили ее вещи.

– Мы так рады, что вы будете у нас учиться, – сказала миссис Келлог.

– Спасибо, – ответила Мирил. Но ей не верилось, что миссис Келлог и вправду рада: казалось, та читает свои реплики по бумажке.

– Мы надеемся, что в нашей школе вы будете очень счастливы, – продолжала миссис Келлог.

В это Мирил тоже не верилось.

Был бы тут Холлинг, Мирил обернулась бы к нему и сказала: «Понимаешь, о чем я?» – а Холлинг заговорил бы механическим голосом, точно робот: «Мы так рады, что вы будете у нас учиться, Мирил Ли Ковальски. Надеемся, в нашей школе вы будете очень счастливы, Мирил Ли Ковальски. Все девочки в спальном корпусе имени Маргарет Нетли с нетерпением ждут знакомства с вами, Мирил Ли Ковальски, Ковальски, Ковальски».

И тут миссис Келлог пожала руку Мирил со словами:

– Все девочки в спальном корпусе имени Маргарет Нетли с нетерпением ждут знакомства с вами, Мирил Ли.

Серьезно, слово в слово.

Услышав это, Холлинг повалился бы от смеха на траву.

– Пожалуй, нам пора, – сказал папа.

У Мирил перехватило дыхание, словно ее ударили в живот. Может, это миссис Келлог ее ударила?

Мама обняла ее, а папа поцеловал в макушку, и до Мирил вдруг дошло, что все это происходит наяву. Через минуту они бросят ее в школе-пансионе Святой Елены и уедут, а Холлинга с ней больше нет, и она останется одна, одна-одинешенька.

Мгла.

И эхо воет в пустоте, где когда-то было сердце.

Она пошла за родителями, встала рядом с машиной. Под дождем. Без зонтика.

Родители сели в машину. Захлопнули дверцы.

Мама опустила стекло.

– Мама, – сказала Мирил.

– Все будет хорошо, – ответила мама.

– Вы меня здесь не бросите.

– Мирил, это твой шанс начать с чистого листа. Все будет хорошо.

– Неправда. – Мирил подергала ручку задней дверцы. Не поддается.

– Мирил, ты привыкнешь, уже завтра или послезавтра. Поверь моему слову. Обещаю.

Дождь хлещет все сильнее. Мирил утирает глаза.

Она смотрела поверх машины на деревянные здания кампуса. И на белую церковь – под дождем скорее серую, чем белую. Смотрела на ступеньки, ведущие в спальный корпус имени Маргарет Нетли: миссис Келлог на своем наблюдательном пункте под козырьком дожидается Мирил – но демонстративно заводит карманные часы, висящие у нее на шее на черном плетеном шнурке. Мирил смотрела на девочек в зеленой с золотом форме: одни входят в корпус имени Маргарет Нетли, другие выходят, и все – стайками, укрываясь зонтиками, лучезарно улыбаясь, как будто с первого класса порхают по этой школе одними и теми же стайками, под одними и теми же зонтиками, все вместе. И улыбаются подругам, которых знают всю жизнь.

Улыбаются друзьям, которых знают всю жизнь.

Две девочки в черных платьях с белыми фартуками вернулись и стояли теперь позади миссис Келлог. Обе промокли до нитки. Обе стояли, опустив глаза.

– Вы меня не бросите, – сказала Мирил.

Папа так и сидел за рулем:

– Мирил, мы ведь уже все решили. Здесь тебя ждут блестящие перспективы, новые люди, новые подруги. Школа-пансион Святой Елены – одна из лучших частных школ во всей Новой Англ…

– Видите кирпичную стену? – показала Мирил. – Знаете, зачем на ней железные шипы?

– Для красоты, Мирил. Это художественная ковка.

– А если какая-нибудь девочка попробует отсюда выбраться, она упадет прямо на них.

– Нам пора, – сказал папа.

– А плющ на стене видите?

Мама начала поднимать стекло.

– Он ядовитый.

– Ничего подобного…

– Серьезно, самый настоящий ядовитый плющ. А если дотронуться до ядовитого плюща, знаете, как сильно обожжешься? Вы правда хотите бросить меня в школе за стеной с шипами и зарослями ядовитого плюща?

– Мирил… – вздохнул папа.

– Вы совершаете ужасную ошибку.

– Мирил, – сказала мама. – Тебе очень понравится в школе Святой Елены. И доктор Макнокатер тебе тоже очень понравится. Мы много раз беседовали с ней по телефону, и она заверила, что этот пансион оправдает все наши надежды. Вот увидишь, не пройдет и месяца, как школа станет для тебя вторым домом.

– Как знать, буду ли я здесь через месяц, – процедила Мирил.

– Разумеется, будешь – как же иначе?

– А вот Холлинга больше нет.

Мгла.

Мама вышла из машины, взяла Мирил за обе руки:

– Да, его больше нет. И нам всем его не хватает. И мы никогда его не забудем. Но ты здесь. Твоя жизнь продолжается. И тебе пора идти по жизни дальше, своим путем. Надо жить.

Мирил понимала, что мама права. Надо жить. Что ей еще остается делать?

– И ты не упустишь этот шанс начать с чистого листа. А мы будем тобой гордиться.

Мирил молчала, не могла говорить.

– Мы тобой уже гордимся, – добавила мама.

Мирил кивнула, попыталась улыбнуться – ведь маме хотелось увидеть ее улыбку.

Мама села в машину. Отец завел мотор.

– Мы тебя любим, – сказала мама.

– Держись подальше от ядовитого плюща, – сказал папа.

Они помахали на прощанье, и Мирил проводила их взглядом: машина двинулась к главным воротам, тоже увенчанным шипами, захрустел под колесами мокрый черный гравий. Заметила, что на секунду загорелся стоп-сигнал, прошептала: «Пожалуйста… ну пожалуйста…» – но машина выехала из ворот, скрылась из виду.

Края Мглы размылись.

Если смотреть сквозь пелену дождя, запросто могло почудиться, что Мирил плачет.

Миссис Келлог наконец завела часы. И окликнула с крыльца спального корпуса имени Маргарет Нетли:

– Мисс Ковальски, то, что вы приехали с опозданием, не повод опаздывать и на церемонию начала учебного года.

Мирил глубоко вздохнула, собираясь с силами. В последний раз посмотрела на ворота – мало ли, обернулась к миссис Келлог. Та стояла прямая, как восклицательный знак. И тогда Мирил, пробиваясь сквозь Мглу, поднялась на крыльцо; как же ей хотелось оказаться сейчас не в школе-пансионе Святой Елены, где она новенькая и никого не знает, а в Камильской средней школе, и чтобы Холлинг… чтобы по главной лестнице сейчас поднимался Холлинг в своей всегдашней черно-белой куртке, заношенной до дыр, и он бы помахал ей, не поднимая руки, как он обычно делал…

– Ваш багаж уже доставлен в вашу комнату, и вам давно пора проследовать за ним, – сказала миссис Келлог. – Мы просим и обязываем всех учениц, даже новоприбывших, надевать форму школы-пансиона Святой Елены на все классные и внеклассные занятия и мероприятия, особенно на торжества по случаю начала учебного года.

Мирил покосилась на девочек за спиной миссис Келлог: одна по-прежнему смотрела в пол, но другая разглядывала Мирил во все глаза.

– Алетея, – резко одернула миссис Келлог.

Алетея перевела взгляд на свои туфли.

– Следуйте за мной, – приказала миссис Келлог.

Мирил повиновалась.

Но успела хорошенько рассмотреть лицо Алетеи.

Алетея не улыбалась.

Алетея и не думала улыбаться. Что-то подсказывало Мирил: Алетее все равно, будет Мирил счастлива в этой школе или нет.

Мирил пошла переодеваться в форму, предписанную уставом школы-пансиона Святой Елены.