Твоя ль вина, что милый образ твой
Не позволяет мне сомкнуть ресницы
И, стоя у меня над головой,
Тяжелым векам не дает закрыться?
Твоя ль душа приходит в тишине
Мои дела и помыслы проверить,
Всю ложь и праздность обличить во мне,
Всю жизнь мою, как свой удел, измерить?
О нет, любовь твоя не так сильна,
Чтоб к моему являться изголовью,
Моя, моя любовь не знает сна.
На страже мы стоим с моей любовью.
Я не могу забыться сном, пока
Ты – от меня вдали – к другим близка.
Уильям Шекспир.
От автора
Есть у меня такая мысль, что любой, кто берется за написание книги, считает себя гением. Если не гением, то хотя бы человеком, способным привнести в общество что-то новое, что-то особенное. Особенную историю, которую раньше никто и представить себе не мог. Историю, прочитав которую, люди откроют в изумлении рот и скажут «вау». Как же это наивно и… несколько глупо? Самонадеянно? В нашем мире написано столько книг, издано столько историй, что складывается ощущение постоянного дежавю. Неужели вы думаете, что я не понимаю, что еще до того, как эта книга только задумывалась в моей голове, на подобные темы были написаны и опубликованы сотни, может даже тысячи книг? Спешу вас уверить: я прекрасно это понимала тогда и понимаю сейчас. Но у каждой книги, и я в этом абсолютно уверена, найдется своя аудитория. К тому же, в наш век, есть одна очень удобная философия: все новое – это хорошо переработанное старое. Как-то так.
Давайте абстрагируемся от меня и моих мыслей и вернемся к общему, к гипотетическому автору, который, как было сказано выше, считает себя особенным и надеется озарить мир литературы своим гениальным произведением. Этот самый автор без устали лелеет надежду, что книгу – его детище – не просто заметят, он уверен, что книга «выстрелит». Миллионы копий, признание критиков, экранизация – как идеальный итог. Множество конференций с читателями, автографы, известность… Картина маслом, короче.
В действительности же, я уверена, что так случается крайне редко. Уверена, что большинство романов (по разным причинам) достигают своего потолка в маленьких книжных магазинах, куда редко заходят крутые голливудские продюсеры. Или же и вовсе остаются навечно болтаться на просторах интернета, без шанса получить хоть когда-то твердый переплет и свое место на полке в магазине. Но это не страшно. Если посмотреть под другим углом (а у всего, как известно, две стороны) это даже приятно, ведь в конечном итоге твоя история над которой ты корпел, которой жил и дышал очень долго, не разбежится по всему миру, не опошлится, и в мире будет всего несколько человек, которые прочитают, проживут твою историю, смогут что-то для себя понять, и, в конце концов, узнают тебя саму.
И вот теперь интересно – почему я решила написать эту книгу? Очень хороший вопрос. Кто-то может сказать, что основным мотивом была погоня за деньгами. Я не буду отрицать желание хоть какой-то прибыли, но вряд ли эта причина была решающей. Как можно быть уверенным, что идея окупится? Хочешь богатства – начинай вкладывать наличные в недвижимость или займись продажей тортов ручной работы. Но уж никак не писательством. Слишком это ненадежное предприятие.
Да и что говорить? В тот момент, когда созрела идея этой книги, я знать не знала, что такое получение прибыли. Я была молода и не думала о каких-то материальных выгодах. Как любой одинокий подросток, не имеющий возможности жить так, как ему хочется, я мечтала. И вот, в один прекрасный момент (в решающий момент, я бы сказала) руки сами взяли ручку, пустую тетрадку и строчка за строчкой довели меня до написания книги. Получалось, конечно, слишком бредово, но с возрастом логики в повествование все же добавилось.
Итак. Поначалу все, что вы увидите на страницах, было способом уйти от реальности, иметь возможность в трудные времена обратиться к чему-то светлому и доброму, – тому, что сам сочинил и одобрил. В последствии книга, ее события, ее герои заняли неприлично большую часть моей жизни, что очень мне нравилось. Сжиться с ними было совсем не сложно. Не забывайте – все это брало корни из моих подростковых чаяний и надежд. Это был мой идеальный мир.
Но вот в чем парадокс: сейчас я понимаю, что вовсе и не придумывала этих персонажей. Они родились сами. Родились такими, какие они есть… Разумеется, у меня возникало желание исправить в них что-то. Например, на протяжении всей книги мне хотелось пару раз (это я еще сильно преуменьшила) наорать на Энни и открыть ей глаза на прописные истины. Или подтолкнуть Саймона в нужном направлении. Но, заставить их плясать под мою дудку у меня не получилось, хоть ты тресни. Потому что, как я уже писала выше, это были готовые цельные личности, которые не желали меняться ни по чьему усмотрению, кроме собственного. Кстати, их разговоры я тоже не выдумывала. Они общались сами, а мне оставалось только стоять в сторонке и, не мешая, записывать за ними. Наверное, именно по этому, многие из них пышут остроумием, тогда как я сама далека от этого. И да, я вполне здорова. Даже на учете у психиатра не состою.
Мне всегда, с самых первых страниц, было интересно, сможет ли Энни прозреть? Частенько мне хотелось огреть ее чем-нибудь тяжелым по голове, но я не могла этого сделать. Она должна была вырасти самостоятельно, без чьей-либо помощи. Ведь только так происходит настоящее взросление. Сейчас, когда и я повзрослела, ее поведение частенько кажется мне нелепым. Но, стоит чуть отмотать назад, вспомнить себя в ее возрасте и… многие поступки становятся более понятными. Зато теперь я могу гордиться тем, что смогла присутствовать при этом и хоть как-то постаралась изложить это на бумаге.
Я люблю этих персонажей. Я сроднилась с ними и это навсегда. Вдруг, они и для вас станут родными? Поживем, увидим.
Процесс написания трилогии о жизни ничем непримечательной девочки (как мне казалось вначале пути) растянулся на многие годы. Я жила и росла вместе со своими героями, чувствовала вместе с ними, вместе с ними узнавала новое, знакомилась с миром вокруг и с миром внутри. Особенно с миром внутри. Вместе с ними смеялась, мечтала и плакала. Много плакала. Вместе с ними прошла через все трудности и радости. Это довольно странное ощущение – делить жизнь с кем-то, кого, по сути, даже не существует в реальности. Но это всегда было своеобразной жизнью, отделенной от жизни реальной лишь парой занавесок из ванной комнаты.
Как я уже говорила, очень хочется верить, что для любой книги найдется своя аудитория.
По моему скромному мнению эта книга для всех возрастов. Юные особы, взявшись за ее прочтение, смогут не только что-то понять для себя самих, но и посмотреть на себя со стороны. Возможно, эта книга их даже чему-то научит. Тем же кто постарше, кто давно вырос из романтичных мечтаний о первых поцелуях, о румянце на щеках при неловком взгляде на мальчишку или девчонку (которые давно нравятся но ты никак не можешь решиться подойти и завести разговор), для тех у кого время в жизни измеряется не долгими ночами погруженными в мечты о будущем, а мыслями о проблемах на работе, о очередном кризисе своего ребенка, об процентах на ипотеку… с ними, конечно же, будет посложнее.
Но секрет очень прост. Нужно воспринимать эту книгу как отдушину. Как возможность уйти от насущных проблем хоть на несколько часов. Дайте строчкам из книги возможность увести вас в прошлое. Вспомните, какими вы были в шестнадцать, в семнадцать, в восемнадцать. Вспомните, как вас волновало что-то такое, о чем вы сейчас даже не стали бы задумываться. Посмеялись бы и забыли, но тогда это казалось чем-то столь важным, что вы могли не спать ночи напролет, ссориться с родителями, сбегать из дома, в общем творить разную несусветную ерунду, которую сейчас сами бы не одобрили. Глупости которые мы совершали раньше, для всех нас вовсе не были глупостями. Они были частью нашей жизни, важной частью. Над каждой глупостью мы рассуждали так, будто это теорема Ферма, а не какая-то ерунда. Трагедии которые случались в нашей жизни раньше были всеобъемлющими. Фатальными. Трагедиями мирового масштаба. Сейчас же мы бы даже не обратили внимания на такой пустяк. Помните об этом. О том, что в детстве и юности все видится, воспринимается через несколько другие призмы.
Не смотрите на главных героев с высоты своего опыта. Не смейтесь над их ошибками. Дайте им шанс объяснить свои поступки. Вспомните себя и улыбнитесь. Расслабьтесь и постарайтесь посмеяться. А иногда и погрустить. Расслабьтесь и получайте удовольствие.
И да, безусловно, история, которая будет рассказана на этих страницах, не закончена. Она не закончится и спустя еще две книги, которые будут продолжением. История не закончена настолько, насколько не может быть закончена человеческая жизнь, пока Смерть не поставит в ней окончательную точку… А со смертью, как это не печально, героям придется познакомиться. И, увы, произойдет это гораздо раньше, чем они бы того хотели.
p.s.: заклинаю, не нужно видеть в знакомых ситуациях банальное клише. Нас восемь миллиардов, и все мы уникальны настолько, что жутко повторяемся.
Приятного чтения.
Ваш непризнанный автор.
Пролог.
Лето в этом году началось рано. Середина июня, а наш дом, как и все окрестности, уже вовсю купается в зелени. Возможно, это всего лишь особенность маленького городка в центре Айдахо, или же так происходит везде… Никак не могу вспомнить. В прошлой жизни такие мелочи меня мало интересовали. Лето приходило тогда, когда приходило. Мне не было до этого дела. Но здесь оно раннее. И это стало приятной особенностью, к которой я уже успела привыкнуть и которую успела полюбить. После снежной, холодной зимы, когда ветра с севера наметают столько снега, что поутру трудно выйти на крыльцо, не начерпав полные сапоги снега, раннее лето – это как долгожданное открытие, как глоток свежего воздуха. Лето – это тепло, по которому успевают соскучиться твои щеки, исколотые иголками мороза.
Окрестные домики, скрывающиеся за кустами, разлапистыми деревьями и высокими живыми изгородями окутаны запахами лета. Запахами свежести. Запахами обновляющихся хвойных, принесенному с севера, с гор. Запахами новой жизни, которая пробуждается каждый год, не смотря ни на что. Такой пестрый аромат – самое чудесное, чем привлекает меня лето. Ведь каждый день лета пахнет по-особенному.
Веселый гомон невидимых глазу птиц, которого так не хватает зимой, наконец-то начинает утихать. На широкую и уже такую любимую Рокинг-Хорс-роуд опускаются сумерки, удлиняя тени и призывая пернатых заканчивать с дневными делами, отходить ко сну. Но завтра, когда я проснусь утром и приоткрою окно в спальне, чтобы запустить в комнату свежий утренний воздух с отчетливым запахом влажной росы, первое что я услышу – радостный перелив голосов все тех же невидимых и слегка трусливых птиц. Слушать, как они начинают новый день – это мой любимый утренний ритуал летом и весной. Так же как поцелуй в маленькую щечку, умывание, поиск тапочек, которые эта белая пушистая бестия прячет от меня каждую ночь, и кофе. Его вкус я так и не полюбила, но каждое утро завариваю маленькую чашку, чтобы запах разносился по дому. Вдыхаю терпкий аромат, чтобы впустить в себя прелесть нового дня и воскресить в памяти картинки прошлого…
Обшитая благоухающими досками комната с продавленным диваном, камин, танцующие тени, эксперименты с едой, веселые игры, его руки… Теплые, сильные, нежные, способные унять все тревоги. Я позволяю себе эту слабость, эту небольшую игру с воспоминаниями, лишь в эти волшебные несколько минут, пока завариваю кофе, который не буду пить так же, как не пила его тогда. Только в эти минуты я вижу его так же отчетливо, как было раньше: упрямые прядки волос, его голос, наши разговоры и его поцелуи. Улыбаюсь. Стою несколько минут, обнимая кружку ладонями. Потом начинается другая жизнь. Я научилась разделять свое прошлое и настоящее. Огромное количество времени было потрачено с пользой – теперь я умею жить и там, и здесь так, чтобы не чувствовать горя. Я научилась наслаждаться воспоминаниями и реальностью настоящего дня одновременно. Кажется, впервые за всю свою жизнь я научилась по-настоящему жить… Мне просто повезло получить этот второй шанс.
Мы смотрим на закат. Огненное солнце опускается за гряду гор-холмов, покрытых соснами до самого горизонта. Миллионы оттенков и полутонов раскрасили небо как на картине футуристов – столь ярко, прекрасно и необычно выглядит сегодняшнее небо.
Девочка на моих коленях обнимает плюшевого мишку – того самого, Первого мишку, и восторженно наблюдает за движением солнца. А может быть она восторгается своими выдумками – у нее такое богатое воображение. С улыбкой, я подглядываю за тем, как солнце движется в отражении ее широко открытых зеленых глаз. Девочка в моем животе, а я не сомневаюсь, что это девочка, легонько пнула меня ножкой. Чувствую себя маленькой интриганкой, ведь он все еще не знает о ребенке. Его ждет большой сюрприз по возвращению. Эту новость мне обязательно хотелось сказать ему лично, а не по телефону через несколько тысяч километров. Мы втроем смотрим на закат.
Когда от огненного диска на горизонте остается лишь небольшой сияющий краешек, дочка зевает и начинает тереть глазки кулачком. У меня внутри в очередной раз все сжимается от той нежности, которую вызывает во мне любование этим волшебным ребенком. Она протерла глазки и так по-взрослому вздохнула, вложив свою крохотную ладошку в мою. Такой вздох всегда означает только одно – она думает о том, чего еще не может до конца осмыслить, но внутренняя привязанность – штука серьезная даже в таком нежном возрасте.
– Скоро он приедет, не волнуйся, – тихонько говорю я.
– Я не люблю, когда он на долго уезжает, – промямлила малышка. – Я очень боюсь, что он там заболеет. Он так далеко от дома, что никто не сможет его там полечить.
Интерпретация малышки была интересной и вызвала во мне улыбку. Как будто и она чувствует, что с ним может случиться что-то непоправимое, даже не понимая толком, на какой риск он отправляется каждый раз, покидая нас.
– С ним ничего не случится, – ответила я, ощущая неприятный укол от собственной совести. – Он у нас слишком сильный и очень сильно нас любит, чтобы не вернуться домой.
– Наверное.
– И врачи у них очень хорошие, он не заболеет. Тебе не стоит волноваться.
Если бы эти слова могли успокоить и мои переживания… Он всегда обещает, что вернется целым и невредимым. Но гарантий он не давал никогда. Он не может их дать. А мне они так нужны. Особенно сейчас.
– Пойдем спать или еще немного погуляем? – спрашиваю я.
– Давай погуляем, – отвечает малышка, улыбаясь. – Подождем, пока солнышко совсем спрячется.
Я ставлю малышку на землю, беру ее за руку. Ее крошечный кулачок сжимается вокруг моего пальца – самое прекрасное ощущение на свете. Легонько дотрагиваюсь до живота. Уже совсем скоро… Мы неспешно отходим от уличного кресла на веранде, в котором так долго просидели, проходя мимо кустов самшита, заходим за дом. Мягкая трава приятно пружинит под ногами. Газон, о котором я так заботилась, выглядит идеально. Потому что когда он вернется домой, ему будет приятно смотреть на яркую зелень вокруг нашего дома вместо надоевшего песка и камня.
Мы живем надеждами. Надеждами на то, что теперь все у нас будет хорошо.
А раньше… раньше я не могла похвастаться подобной верой.
Глава 1
ВСЕ СТОЯЩИЕ ИСТОРИИ НАЧИНАЮТСЯ С ПЕРЕЕЗДА.
МОЯ ИСТОРИЯ НЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ.
29 августа, 2007.
Ненавижу себя. Ненавижу!
Что ж, если подумать, то это «отличный» заголовок для новой страницы в книге моей новой жизни. Эту строчку, написанную в новой тетради, отведенной под личный дневник, я жирно обвела ручкой еще пару раз. Действительно прекрасная строчка для начала нового дневника, как ни крути.
Гора пессимизма, которую я не устаю штурмовать.
Утверждение о ненависти к себе абсолютно обосновано, правдиво и ни на шаг не отступает от истины. Почему ненавижу? Хороший вопрос. На него я могу ответить уже лет этак с одиннадцати: трусость – мой самый страшный враг. И это качество в себе я буквально презираю. Смягчая пилюлю своей трусости, я гордо именую себя консерватором, ссылаясь на яркий пример перед глазами – мою маму. Но факт остается фактом – я до жути боюсь всего нового. Любые изменения в жизни, любое событие, которое вышвыривает меня из зоны комфорта – смерти подобно. Если не смерти, то хотя бы тяжелому моральному потрясению с последующим самобичеванием и долгим, изнуряющим самоанализом. Хотя для любого, кто когда-нибудь меня видел, ясно – это ни какая не трусость, а огромный комплекс. Конечно, как же ему не образоваться, когда в голове постоянно вертятся мысли о том, что я толстая. Что еще, если не лишний вес, может быть страшнее всего для современного подростка? Разве что… нет, никаких альтернатив. Абсолютно никаких. Бывшая подруга однажды, нацепив самое серьезное выражение на свое лицо, заявила мне: «в свои шестнадцать ты довольно симпатичная брюнетка крупного телосложения».
Хах, это так мило звучит.
На ее фоне, безусловно, кто угодно казался бы носителем пары десятков лишних килограмм, но самооценку, которой у меня итак не было, эта фраза подруги убила напрочь. Нельзя сказать, что я толстуха. Хотя, разумеется, все познается в сравнении. А после просмотра определенных передач по TLC1, где в изобилии присутствуют документальные фильмы про толстяков и их жизни в условиях близко-доступного фастфуда, я и вовсе чувствую себя Кейт Мосс2, и ни граммом толще. Проще всего аргументировать свои проблемы с весом мне было заумными фразами, отсылающими всех недовольных и интересующихся к генетике или физиологической наследственности. Кстати, отговорка по поводу наследственности обычно помогала. Стоило кому-то просто посмотреть на мою маму, которая была далека от заветных девяносто-шестьдесят-девяносто так же, как Земля далека от Альфа-Центавры3.
Где-то лет в тринадцать, я успокаивала себя мыслью о том, что у меня, как это говорится? – широкая кость. Наверное. А может и нет. Когда я свожу плечи вместе, то кажусь себе очень даже узкой. В чем именно проявляется ширина кости я не знала ни тогда, ни сейчас, но эта аксиома хоть немного помогла мне стабилизировать свою нервную систему. Обратиться к врачу, чтобы он составил клиническую картину моего организма, я все равно ни за что не решусь. Слишком постыдное это занятие – признаваться перед кем-то в том, что у тебя проблемы. А проблема была, она отравляла своим присутствием всю мою жизнь. Кость не похудела, проблема не испарилась.
В ужасном приступе депрессии, я постаралась удавиться подушкой, но сил не хватило. Сквозь шторы я видела солнечное утро за окном и страдала еще больше: почему погода не может поддержать мое настроение? Пусть будет туман, моросящий дождь и россыпь молний в небе. А потом я выйду из дома и сорвусь с обрыва в огромную пропасть. Вздохнув, я протянула руку и нащупала под подушкой еще одну тетрадку. Мой предыдущий личный дневник я вела около пяти лет. Сейчас он был похож на распухшее нечто, прошедшее через какую-то мировую войну, но я его безумно любила. Мой дневник – это тот друг, который всегда выслушивал все мои мысли (мои настоящие мысли без цензуры) и знал обо мне все. Знал меня без защитной улыбки, которую я натягивала, когда видела как кто-то оценивает меня взглядом или говорит что-то про мой вес. Полистав его, я открыла страницу со своей фотографией. «Страница позора» – вот как я ее озаглавила. Это фото было сделано на школьном празднике и на нем меня застали врасплох. Я стояла в белой рубашке, на которой настояла мама, сутулилась, напоминая собой шкаф, смотрела куда-то с выражением лица «я у мамы дурочка», и всю эту картину дополнял хвост чересчур пушащихся волос на голове.
«Ужасно, что мир обременен такими уродливыми толстяками как я» гласила подпись под фото.
Скривившись от такого позорища, которым была сама, я открыла старую тетрадь в самом начале. Там я вклеила свои детские фото: годик, два, пять, семь… Как из такого очаровательного, милого и лучезарного ребенка я превратилась в то убогое существо?
На прикроватной тумбочке стояло зеркало. Вытянув руку, я взяла его и уставилась на собственное лицо. Построила рожицы, улыбнулась, и забросила зеркало куда-то в другой угол кровати.
То фото просто было супернеудачным. На самом деле ты очень симпатичная. Внутренний голос. Если бы не он, я бы давно ушла в монастырь. Но даже он не мог объяснить мне того, почему в зеркале я кажусь себе довольно миленькой, а на фото получаюсь как престарелый шарпей с деменцией и ожирением.
Пролистав еще пару страниц, я нашла другое фото, которое меня в принципе устраивало. Прошлогоднее. Тогда мы с мамой сфотографировались в парке бабочек. На фото я не была таким уж уродцем и толстяком. На нем я втянула живот (а делать это мне приходится постоянно), и стала практически плоской, что несказанно меня радовало. Очень даже симпатичный животик. Когда я разглядываю его в зеркале, выгибаясь как кошка, кажется, что на уровне талии (если смотреть сбоку) меня вполне можно схватить одной ладонью. Но вот грудь… пальцем я прикрыла часть фотографии. Вот бы сделать ее поменьше. Уже в тринадцать лет я носила лифчик, который многие девушки могут позволить себе только после специальной операции по увеличению. Девчонки с моей параллели в старой школе – те, которые не гнушались со мной общаться, во всеуслышание заявляли, что большая грудь для девушки это никакая не проблема. Попробовали бы они попрыгать на физкультуре с этой «не проблемной грудью». Дурацкий нестандартный четвертый размер, будь он неладен!
Признаться, я бы не видела никаких проблем в своей фигуре, если бы «добрые» мальчишки и девчонки которых много, слишком много, в жизни подростка, не указывали мне на них с удивительным постоянством. И чего им всем от меня нужно? Я же не толстая вовсе, так, чуть полновата… Вообще, это очень забавно – с толстяками общаются так, будто они заразные. Или же они сумасшедшие и по ночам убивают котят или пьют кровь младенцев. А может, все сразу – сумасшедшие, зараженные гнойными язвами, от которых лучше держаться подальше. А если не получается держать дистанцию, то непременно нужно смотреть на них с презрением. И чем презрительнее, тем, видимо, лучше. Когда-нибудь, если у меня получится поступить на психологический факультет, я напишу диссертацию на тему «Толстяки и чем они опасны для общества».
Так и хочется крикнуть всем кто косо на меня смотрит прямо в лицо: «Люди, я самая обычная девчонка, хватит пялиться и осуждать! Идите мимо или платите уже, в конце концов, за просмотр!» Так бы еще и подзаработала.
Из всего вышеперечисленного следует, и с этим следствием я пытаюсь свыкнуться всю свою сознательную жизнь, что я неудачница. Просто толстая неудачница, слишком пристрастная к себе. Я давно отнесла себя к этому типу людей и старалась жить так, чтобы по возможности проливать меньше слез из-за своего одиночества и социальной изолированности. Изолированности, которая, по мере моего взросления, будто бы тоже росла. Зато, забравшись в свою скорлупу (мое убежище на вражеской территории этого жестокого мира вокруг), я могу быть спокойной, ведь там мне ничего не мешает наслаждаться ее уютом и спокойствием и просто жить.
Поставь кресло-качалку, повесь цветной абажур и в скорлупе будет идеально…
И вот, с таким настроем меня заставляют переходить в новую школу. Что может быть хуже для старшеклассника-изгоя (страдающего манией самобичевания), чем переход в новую школу? Разве мама не смотрела вместе со мной все те ужасные молодежные комедии, где показывают унижения бедных аутсайдеров? Смотрела. Но, не взирая на это, она бросилась на другой конец Штатов, по первому зову моего обожаемого папочки. Так что со школой в Сан-Франциско пришлось попрощаться. Как и с моими мечтами мирно и спокойно досидеть еще два учебных года, стараясь превратиться в невидимку.
Неожиданная новость о переезде была озвучена утром, когда мы еще жили в Сан-Франциско. Был завтрак и у меня в голове велись сложные подсчеты: сколько же мне нужно проявить физической активности, чтобы сжечь калории от трех сэндвичей и глазуньи? Правда, потом я обречено поняла, что все равно не буду ничего делать. Мама вырвала меня из раздумий и ошарашила новостями. Я тогда чуть вилку не проглотила, узнав что мы собираемся лететь в Нью-Йорк. Потом на такси до небольшого городка в штате Нью-Джерси – Уэйна, округ Пассейик.
О чем мама только думала, когда перевозила нас с Самантой – моей младшей сестрой – в другой город? Уж точно не о нашем благополучии. У нас не будет ни друзей, ни знакомых, вообще ни кого, кто хоть как-то поддерживал бы и не смотрел с отвращением. Саманта, так как она являет собой пример идеального очаровательного ребенка, быстро адаптировалась к новым условиям, чего нельзя было сказать обо мне. Я ужасно скучала и все еще скучаю спустя два месяца после переезда… Сама не знаю по чему именно я скучаю, но это чувство всеобъемлющее. Конечно, если быть до конца откровенной, у меня и раньше друзей было не слишком много. Лишь одна подруга-кладезь откровений, которая считалась лучшей, но и она сейчас за тысячи миль. Хотя, все это не важно, потому что мы с Юджией в последний мой месяц в родном городе поссорились и она отказалась быть моей подругой. Бросила меня на растерзание одиночеству и этому жестокому миру.
Уэйн был милым маленьким городком. Я будто попала совсем в другой мир. Первое время я ходила по улицам и мечтала увидеть привычные для меня пальмы, но вместо них здесь росли хвойные представители флоры: ели, сосны, лиственницы и пихты. Дубы, клены, липы, ясени, березы, буки – все что угодно только не мои любимые пальмы. Позже я перестала гулять. Потому что лето было в самом разгаре и на улицах постоянно крутилась молодежь (твои сверстники, Энн). Среди подобной публики я была чужой. Почти как Чужой4 из одноименного фильма – старалась передвигаться только по темноте на полусогнутых ногах, выискивая пищу. Чаще всего в супермаркете. Но и пиццерии могли подойти. Хотя сходить хоть в одну из них я так и не решилась, зато телефон доставки выучила наизусть. Я была пришельцем. Пальцем в меня не тыкали, но взгляды… я постоянно ловлю на себе взгляды осуждения и тут же вспоминаю, что для них я прокаженный, который убивает котят. И это вовсе не мое воображение. Нет- нет, они все смотрят, я знаю это. Точно смотрят. И презирают тебя за то, что ты не такая стройная, как сейчас принято.
Маме я аргументировала свое затворническое поведение тем, что мой дизайнерский потенциал нужно реализовывать. Вот и вышло, что я старательно ремонтировала, отделывала, наполняла вещами свою комнату и комнату Саманты почти два месяца. К счастью, в новом доме еще были кухня, столовая, две гостиные, садик на заднем дворе. Работы мне хватало. Свое истинное упадническое настроение я умело скрывала (натренировалась за столько лет), а мама была счастлива проснувшемуся во мне трудолюбию. Но, что бы я ни делала, меня съедала грусть. Съедала в прямом смысле этого слова: грызла, грызла, грызла и спастись от нее не получалось. Частенько я выглядывала из окна гостиной и видела наших соседей. Молодые парни и девушки с друзьями прогуливались по улицам, раскатывали на собственных машинах (непременно смеясь или шушукаясь), заставляя меня по ночам выть на луну и лезть на стены от однообразия нового дома.
Новый дом, надо сказать, был не под стать нашей старой трехкомнатной квартире в бедном районе Сан-Франциско, где мы жили впятером (еще мои бабушка и дед). Новый дом двухэтажный еще с огромным чердаком под самой крышей и подвалом (как будто двух этажей мало, ей Богу! – дурацкие зажиточные капиталисты!). Белая облицовка стен, зеленая крыша и гараж на две машины. Кустики перед окнами, настоящий фонарь и почтовый ящик перед тротуаром – все как в идеальном фильме, где все вокруг счастливы. Все так, как я и мечтала, покупаясь на идеальные фильмы про американскую мечту. А еще был задний двор. О нем я буквально грезила, чтобы иметь возможность загорать на солнце без посторонних взглядов. Дом купался в растительности и я считала его своим личным оазисом. Конечно, любой человек радовался бы такой перемене, но, не смотря на все плюсы маленького рая, у меня не было ни какого желания веселиться.
Большой новостью (и основной причиной нашей миграции на восточное побережье страны) стало то, что теперь мы будем жить с двумя моими старшими братьями: Тимом и Кевином. Они двойняшки и им уже по семнадцать лет. Кевин старше Тима на семь роковых минут. Почему роковых? Не знаю, но считаю, что эти семь минут сыграли огромную роль в становлении характеров парней. Кевин выглядит гораздо более солидным, рассудительным, взрослым, нежели постоянно смеющийся, раздолбай Тим, перекрасивший свои волосы в ярко рыжий цвет. Раньше они жили в Уэйне с папой двумя кварталами дальше нашего нового дома. Но теперь он всех нас бросил. Поэтому я считаю, что отца у меня никогда не было и нет. Ведь надо же быть таким гадом: бросить детей и умотать с какой-то молоденькой дамочкой в Европу. Кажется, во Францию. Где как ни во Франции устраивать свою личную жизнь, если тебе уже немного за сорок? Вся эта романтика, елисейские поля, ресторанчики – можно забыть про то, что наплодил кучу детей на другом конце мира и начать жизнь заново. Тим называет такое поведение отца прогрессивным и не считает, что нужно его за это осуждать. Если честно, мне абсолютно не интересно, куда отправился этот горе-папаша. Хорошо что помог с оплатой перелета, покупкой нового дома побольше (опять же для того, чтобы всем его детям было, где жить) и обещал в будущем помогать финансово. Впервые на моей памяти мой отец собирался хоть как-то мне помогать.
Хотя, ясно как божий день, – мне уже ничего не поможет.
***
Запись от 29 августа, 2007
Думаю, настоящим писателем мне не стать. Но, тем не менее, тяга к такому завораживающему процессу – выводить строки ручкой по бумаге – у меня невероятная. Возможно все дело в том, что когда пишешь… забываешь обо всем. Вспоминаешь и забываешь. Странно. Как будто бумага съедает твои мысли. Написал и… будто выбросил из головы. Поделился. Выговорился. Действительно странно. Если простой лист бумаги обладает такой волшебной силой, то зачем вообще нужно общение? Ах, да, забыл – чтобы не спятить, вот зачем нужно общение. Но, все это достаточно сомнительно. Ведь, по крайней мере, лист бумаги не посмотрит на тебя с презрением или, что хуже, с непониманием. Да, верно – презрение – это эмоция. Человек реагирует на тебя, пусть и отрицательно. Непонимание же… это как подтверждение того, что ты так и останешься один. Так и не найдешь человека, который бы понимал тебя, который бы знал что ты, черт побери, такое . Хотя, сколько раз я убеждался, что мне плевать на других людей и их мнение? Счет подходит к бесконечности? (Разве я в этом виноват?) «Зато честно!» – как любит говорить Билли.