- -
- 100%
- +
– Дура-девка, девка-дура, что творишь?! – спиной вперед, держась за причинное место и подвывая, он уполз куда-то в сторону двери…
– Проблемы, госпожа? Корчмарь подошел строго тогда, когда нужно. Когда все закончилось и можно смело или вчинять иск по убыткам или оттаскивать раненых-убитых. Тоже опытный.
– А нет, Фома Лукич. Никаких проблем, так одни мелкие неприятности. Девка убрала нож в ножны и присела на свое место. Та самая грудастая молча шлепнула перед ней стакан клюковки и краюху хлеба. Ну оно и понятно, девка она тебе не мужик, ее сис… обаянием не взять, чаевых не дождешься, так чего зря стараться. Да и заказ небогатый.
– Позволите угостить? Этан придвинулся ближе и откинул капюшон. Свою внешность он знал хорошо, и то, что она бабам нравится, тоже. Хоть человечьим, хоть эльфийским. Он, собственно, потому и бежал, от невесты, когда она начала ныть без конца, о том, что им уже по 150 лет и пора жениться, а он может не готов еще, а он может еще не нагулялся. Впрочем, девка на обаяние не купилась, прищурилась эдак недоверчиво.
– А тебе чего?
– Ничего. Просто я слышал тут отряд наемников собирается, хотел узнать, что почем. А вы, я вижу, как раз по этой части.
– Ага. По части. По этой. Наемница шмыгнула носом и слегка расслабилась, – клюковку будешь?
– А то.
Дело было на мази. Оставалось только слегка подруливать диалогом, направляя его в нужное русло.
– Тебя как звать-то, эльф?
– Этаниэль.
– А я Данка. Данувиэль. Мамка, чтоб ее бесы драли, так назвала. А ты меня так не зови. Мне не нравится. Данкой лучше.
– Хорошо, но, по моему мнению, Данувиэль тоже очень красиво и вам идет.
Глава 2 Турнир – дело затратное, а невесту выбрать – пуд соли съесть.
– Ну а точно нам нужен этот хренов турнир? Глаза Наума были большими и печальными как у коровы на апрельском лугу, – ведь это же куча расходов. Организация, гости, призы, застолье. А казна то, сам знаешь, пуста казна то. Может метнулся бы один, ну с парой-тройкой людей, да и ладно. Там неизвестно еще, как оно пойдет. Может я ей не глянусь, или она мне.
– Глянусь, не глянусь… Нагляделись уже. Вон боярыни ропщут, волосья друг дружке дерут. И каждая, заметьте каждая утверждает, что Вы на ней обещали жениться.
– Обещать, не значит жениться, – ну обещал, какой мужик этим не грешит, особенно ежели девица, вот она. Глаза томные, волоокие, бровки домиком, губки бантиком, приоткрытые, и грудь, главное, грудь, так и трепещет, пресоблазнительно. Ну как тут устоять.
– Ну как тут устоять? Ярослав на печальные глаза бабника не повелся и весьма сердито встряхнул зипуном. В сторону полетели пыль, крошки и даже, кажется, моль. Но это не точно. Может и таракан. Но явно что-то живое. Зипун был старый и лежал в сундуке целую прорву лет. Боярин повертел рухлядь в руках и со вздохом кинул на пол. К тому, что отбросить.
– Свадебный обоз – дело не быстрое и не легкое. Надо ж показать себя с лучшей стороны. Ведь же не мужик к знакомой девке в другое село, сам король сватается. Свита должна быть, слуги, воины, дары и подарки, чтоб все как у людей, -и не смотри на меня так. Надо, значит надо. Одежки много брать не стоит, все ж вы там жить не собираетесь, я надеюсь?
– Какой там жить! Планировал к весне вернуться. Сев, сам понимаешь, опять же весной у нас традиционно балы, красавицы, лакеи, юнкера…
– Что?!
– Бал, говорю, весенний. И на нем мне желательно показаться если не с женой, то хотя бы с невестой, а то ж не поймут бояре то, не поймут.
– А главное, их дочки, – Ярослав усмехнулся. Он искренне любил Наума и относился к нему, как к сыну, которого у него никогда не было. И при всех своих недостатках он был хорошим королем, – иди вон лучше зеленый сундук перебери.
– А что там?
– А кто его знает? Кажется, ваша матушка с приданным привезла.
– Нда? Вот матушка короля была из местных боярышень. А потому к делу свадьбы подготовилась еще более тщательно. Тридцать сундуков с кружевами да горностаями, куницами, лисицами, парчой, да золотым шитьем. Всё или жутко дорогое, чтоб носить каждый день или жутко неудобное. Поэтому большинство так и стояли нераскрытыми. В некоторые, правда Наум лазил, когда в прятки играл. А точнее прятался от своего жутко занудного учителя, фганцуза по происхождению, экзекутора по призванию, и до сих пор помнил жуткий запах пыли и не совсем свежих мехов, но зато в сундуке было тепло, да и месье Жан не осмеливался трогать королевское имущество, тем наследничек и спасался.
– А может ну его в пень. Обед вон скоро… Прямо сказать, сундук не хотелось разбирать до одури, и насколько помнил Наум, именно этот смердел особенно мерзко, такое чувство, что шкуры забыли снять с дохлых зверьков, а может просто хранили неправильно.
– Не выражайтесь, Ваше Величество. Неприлично.
– Прилично-неприлично. Его двести лет не открывали. И еще бы двести не открывать. И вообще, почему мы, в смысле достойный муж и глава государства, занимаемся какими-то бабскими вопросами? Сундуки, тряпки. У Настасьи спроси, ключницы.
– Знаю я твою Настасью. Ей двести лет в обед. Она себя то с трудом помнит. И ревет все время. Думает, что гонят. Воет, как по покойнику. Дура баба. А насчет турнира ты не прав. Да, обычай не нашенский, однако тут пониманье должно быть. Политическое.
– Какое?!
– Политическое. Ты ж не гулять едешь, ты жену привезёшь. То бишь королеву. А кто ее тут знает? Никто не знает. И горцев у нас не особо жалуют. За нрав горячий, за гордость до глупости. А тут гуляние во славу новой королевы. И призы с ее именем. А главный приз – великая честь сопроводить своего короля до его будущей супруги, и привезти уже обоих домой. Понимаешь теперь? Сразу коленкор другой, и отношение тож. А на турнире энтом еще пряников налепи, и бабам с дитями раздай.
– Яяяя?
Наум тут же представил себя в колпаке и с толстым пузом, что лепит и месит пряничное тесто, и громко фыркнул от смеха.
– Прикажи велеть! Как дитя малое, честное слово.
– А мужикам пива налить. В кружечки стеклянные.
– Вооот. Вот это уже стратегически верно. Можете же, Ваше Величество, только из вас блох выгонять надо.
– Так на той же неделе гоняли. В тон ответил Наум, и тут же смачно почесался. И в бороде будто завозилось что. Тьфу ты, пропасть!
– Только зачем же в стеклянных. Стеклянные кружечки – это нерачительно зело, выпьют и разобьют, во хмелю то. Пусть со своей тарой приходят, а мы им пару бочек и хватит. Наум махнул рукой. Когда грозит большая беда, война там али женитьба, на мелочи смотришь куда-как проще.
– Стекло, это вам не мелочи, это особый гоззаказ для стеклодувного цеха, ремесленникам приятно – раз, народу – два, и госказне – три.
– Казне то какая радость.
– Экие Вы еще недальновидные, государь. Пиво без закусок не пьют ведь, так?
– Ну…
– Не ну, а точно, да лавочники драться будут за места на турнире. Кто с баранками, крендельками солеными, кто с таранью, все выйдут, стало быть за место не одну, а три цены просить можно будет. Да налог с прибыли. Вот и считайте.
– Дааа, Ярослав, мне до тебя еще далеко.
– И насчет того, что поколют, это вы зря. Народ у нас охоч до всяких побрякушек и сувениров, а это ж такое событие. Да они эти кружечки как зеницу ока беречь станут, дитям, внукам передавать с прибауткой, дескать было такое событие…
– Да уж, событие…
Ветер пел свою печальную песню. Здесь, в башне, песня ветра звучала особенно тоскливо. Узкое окно с тонким стеклом дрожало и посвистывало крохотной дырой в раме, отчего слышался в этом звуке толи стон раненого, толи плач брошенного ребенка, а может быть все приведения замка собрались здесь, чтобы оплакать свою или ее судьбу. Ветер выл и плакал в ущельях уже не одну сотню лет. По ком? А не всё ли равно. Может быть по великому князю Вардо, деду Тамары, который так внезапно и глупо погиб, свалившись в ущелье. Так ей сказали, но она знала, что врут. Чтобы дед, да свалился? Глупее не придумаешь. Да, горы коварны и даже самые опытные могут оказаться в ловушке. Но только не Вардо. Они вместе, вместе облазили все горы в округе, взбирались по самым крутым утёсам. Иногда смеху для, иногда, чтобы достать какого-нибудь глупого козленка, который переоценил свои силы или выносливость. Дед сам учил Тамару: и как оценивать высоту, куда и как ставить ногу, и как подтягиваться, цепляться за скалу не только руками-ногами, но и всем телом, прилипая, вжимаясь в твёрдую породу, становясь с ней единым целым. Дед не мог просто свалиться, его столкнули. Она даже догадывалась кто, но разве поверят ребёнку то? Тем более, девочке. Основное предназначение женщины быть тихой и послушной, уметь вести хозяйство и рожать мужу сыновей. Всё. Ее и учили только этому. Как она упрашивала отца позволить присутствовать на занятиях вместе с братьями. Он не разрешал поначалу, но вот просьбе жены уступил. Очень уж любил свою красавицу Верико. Тамара походила на свою мать, но только не характером. Та была действительно украшением семьи, и с тихим достоинством руководила большим домом, и челядинцами, а иногда и гордым супругом, но так, чтобы он не замечал. Умной женщине это ничего не стоит, где улыбкой, где молчанием, иногда и советом, но так, чтобы муж думал, будто это решение принял он сам. А вот Тамаре не хватало ни терпения, ни усидчивости. – В бабку пошла, – хмыкал дед в полуседые усы. И глаза его становились задумчивыми и грустными. Свою жену он потерял еще лет двадцать назад. Ее убил оборотень. И никто не знал откуда он взялся в горах, но вот взялся и случайно ему попалась именно княжна, вышедшая к роднику за водой. Он целый год гонялся за этим чудовищем, и нашел, и привез домой. И долго держал в клети под замком, не спеша ни убить, ни отпустить, и часто спускался вниз, и проводил там по два-три часа, а что делал – непонятно. А потом оборотень исчез, просто однажды слуга принес ему еду, но обнаружил клетку пустой, а замок не взломанным, но открытым снаружи. Люди опасались новых нападений, но в округе было тихо, да и всем стало не до того. Подросла юная Верико и ей нужно было готовить приданное и искать жениха. А это было не просто. Горцы живут обособлено, и может быть не так богато, как на равнине, но здесь ценят другие вещи. Например, честное слово, узы дружбы и родства, закон гостеприимства и честь рода. После смерти княжны поползли нехорошие слухи о том, что род проклят, о том, что княжна вовсе не умерла, а сама стала оборотнем или хуже того волкодлаком. Дикие, ни на чем не обоснованные сплетни. Но они ходили по ярмаркам и постоялым дворам, грелись у камелька вечерами и усложняли и без того непростую жизнь обитателей замка. И все же для красавицы Верико нашелся жених. Однажды просто приехал и посватался, а кто и откуда, какого роду, никто не знал. Говорил, что долго жил на равнине, а теперь вернулся. Впрочем, никто особо и не расспрашивал, тем более что молодые пришлись друг другу по душе. Тамара родилась зимой, когда ветры особенно злы, а пики гор укрыты большими белыми шапками, какие носят местные чабаны. Зимой хорошо сидеть у горячего очага, положив голову на колени матери и слушать бурю, что норовит разрушить княжеский замок, да всё никак не может. Зимой хочется слушать сказки и старинные песни, и можно мечтать о несбыточном и представлять себя отважным героем на вороном коне, несущимся сквозь армию врагов, круша все на своем пути. Таким героем и воображала себя юная Тамара и любила смотреть, как тренируется брат в воинском зале. Она тоже приходила сюда, но, когда никто не видит, ночью, и в одиночку повторяла движения и замахи, подсмотренные у учителя днем. Так он ее однажды там и застал. Высокий одноглазый воин по имени Мурад. Мурад лишился глаза и половины руки в одной из прошлых войн между князьями, но не утратил ни стати, ни сноровки. Она сжалась в комочек, ожидая, что вот сейчас он закричит, затопает ногами, погонит прочь непутевую. Но он только хмыкнул и сбросил с плеч ахалохи.
– Ты неправильно держишь саблю, девочка. И в подтверждение слов слегка ударил клинком по клинку. Сабля вылетела из ладони и задорно поскакала по полу. Кисть обожгло болью, но она даже не пискнула, боясь спугнуть свою удачу.
С тех пор тренировки стали регулярными. И с отцом учитель поговорил, и к брату поставил, но не сразу, а когда она чуть-чуть освоилась. Тот сначала только хмыкал, мол, чего с девки взять. Но когда она победила, да не по одному разу, притих, и старался смотреть и слушать внимательнее. Ибо стыдно, когда женщина сильнее тебе. А она вовсе не была сильнее, проворнее да, а еще хитрее, тем и пользовалась. Но всё это ей ничуть не помогло, когда в замок пришла болезнь. Ее нельзя было проткнуть саблей или положить на обе лопатки, как и нельзя было вылечить. Очень-очень странная болезнь, поразившая исключительно князя, его супругу и сына. От нее синели губы, а на лице появлялись странные красные пятна, и запах, ужасный запах тухлятины, поселившийся в их покоях. Ни один доктор не признал в ней ни чуму, ни оспу, ни коровью мороть, словом, ничего из того, что было известно. И опять она чувствовала, ей врут.
– Отвечай, или я велю тебя казнить, – эта гордая девчонка четырнадцати зим от роду так драла нос и подбородок, что казалось еще чуть-чуть, и она проткнет ими потолок, но она не плакала и держалась так, как и достойно княжне великого рода. Зрелище было и грустное, и комичное, и лекарь вздохнул, присел рядом, на корточки, ничуть не чинясь, и погладил девчонку по руке.
– Княжна, я понимаю ваше состояние, но и вы поймите меня. Я и так делаю что могу, но эта задача мне не по силам. Я не знаю, что это за болезнь. Если бы знал, было бы проще помочь или хотя бы не мешать организму бороться. А я вижу такое в первый раз и тыкаю наугад, даже не понимая, что я лечу, убираю симптомы и только. Боюсь, они не доживут до утра.
– Что же вы за лекарь, если не знаете, что за болезнь. Лекари знают всё. Эта абсолютно детская вера в его всемогущество позабавила старого друга семьи. И он решился:
– Если бы я не думал, что это невозможно, я бы предположил… Вано замешкался, не зная, продолжать ли.
– Продолжай, – Тамара склонилась к нему так, что мягкие косы коснулись давно небритой щеки.
– Я бы предположил яд… Редкий и весьма действенный. Но кому оно надо? Верно?
Она похоронила их три дня спустя и долго стояла на утесе, позволяя ветру играть ее волосами и звенеть траурным ожерельем. А потом приехал дядька. Опекуном юной племяннице. И Жрец. Точнее, жрецы.
– Ну что, как думаешь, выгорит дельце то, а?
Князь развалился в кресле и взглянул на жреца. Неопрятное пузо его колыхалось, изо рта разило вином и мясом, и весь он был, словно не человек, а голем, тупая бездушная копия человека. Но жрец склонился в почтительном поклоне, и длинный балахон его пурпурным пятном растекся по каменным плитам.
– Да, вашшше сссиятельство. Именно так. Наум слаб, за ним нет рода, а таких легко скинуть, устранить, а Рось – это прежде всего территории, много территорий и много места, просссстор, ссссвобода.
– Территории – это да, это аргумент. Князь Ардан смачно рыгнул и перевел взгляд на мальчишку прислужника, -что ж, иди позови сюда Тамарку, говорить с ней буду, а станет артачится, скажи, плетей всыплю. Виданное ли дело, родному дядьке перечить. Ну, чего вылупился?! Ступай! Мальчишку вымело за дверь, как молодого марала.
– И ты ступай, Жрец, устал я что-то.
«Жрать меньше надо» – подумал про себя Жрец, но вслух ничего не произнес и, не снимая капюшона, поспешил прочь. Люди слишком вонючи и скучны, а он не совсем чтобы человек. По крайней мере сейчас.
– И да, ты это, – князь зевает, словно за зевотой хочет скрыть неприятные слова, -поаккуратней там что ли. Мне опять жалуются, что девка пропала, кухонная. Жрете вы их что ли? Так я тебе секрет открою, девки оне для другого дела, того которое в спальне. Понял али нет? Князь хохочет, сотрясается прям своей собственной плоской шутке. И этот хохот еще долго преследует Жреца.
– Потерпи Верховный. Я сейчас, – брат встречает его в покоях и торопится снять неудобный балахон, что липнет к телу и трещинам на нем, доставляя массу неудобств. У брата уже готов, что таз с теплой водой, что чистые тряпицы, и Верховный Жрец с наслаждением опускает черные ступни в теплую воду. Вода немедленно розовеет. Служение богине Ульшаг – это действительно Служение. Богиня сурова и требует от своих жрецов покорности и почитания, а еще умения терпеть боль, холод, лишения. Отмеченные вниманием богини верховные жрецы никогда не снимают перчаток и капюшона, ибо тот, кто однажды узрел мощь богини, никогда уже не будет прежним: ни внутри, ни снаружи. За всё надо платить – это знает каждый, кто приходит в культ Ульшаг. Молодшие братья думают, что отказ от мирской жизни, собственного имущества и послушание – это и есть та цена, которую они платят. Глупцы! Истинно верующие знают, что за реальное могущество Ульшаг попросит самое ценное, что есть у человека – его душу, его принадлежность к роду человеческому, и кто готов отринуть этот дар, измениться, тот становится выше всего и лишь тому открываются все сокровенные тайны. Тот становится магом и даже больше, тот становится почти Богом, равнозначным самой великой и ужасной. Но нужно много сил и времени, чтобы достичь такого могущества, а человеческий век короток.
Официально культ запрещён. Огнем и мечом выжжен предками короля Наума. Жалкие крохи остались после великой резни, чудом уцелевшие два десятка жрецов во всех странах объединенных королевств. Книги и свитки сожжены дотла, храмы уничтожены, и все последователи казнены или признаны вне закона. Почти двести лет ушло на то, чтобы найти утраченное знание, набрать и хоть немного натаскать адептов, которые могли бы заниматься самой простой работой: вербовкой и убийствами. А еще служением старшим жрецам. Должен же кто-то заботиться о пище и крыше над головой, пока верховные и старшие постигают Великое Знание.
– Он согласен, – не открывая глаз, едва слышно шепчет Верховный Жрец, когда боль немного отступает, – он вызовет Наума сюда, и каждый получит свое. Он – Королевство, а мы – паству. Культ возродится, как никогда раньше, только бы успеть, только бы хватило сил…
– Хватит. Непременно хватит. Брат подносит к сухим губам Верховного кубок с рубиново-красным вином, в котором примерно половина – человеческая кровь. Таково условие богини. Жизнь за жизнь, кровь за кровь, Верховный вынужден питаться человечьей кровью, чтобы жить. Здесь ее слишком мало. Здесь они слишком заметны, иное дело целая страна, целая страна с человечьим стадом, которым можно пользоваться по желанию. Кормить, растить как скот, и лишать жизни, но исключительно по необходимости. Верховный закрывает глаза и позволяет мечтам захватить его разум. Брат медленно и осторожно втирает в поврежденную кожу пахучую вязкую мазь на основе козьего жира, но Верховный знает, что не это ему поможет, а только кровь, которая уже начала действовать. Через час на теле останутся только тонкие шрамы. Вот они уже не исчезнут, и потому лик его всегда скрыт от посторонних глаз.
Тамара, прикрыв нос платком, перешагивает очередную лужу. Луж теперь много, ни кунаки дядьки, ни их свора собак, не утруждают себя приличиями. Когда все изменилось? Буквально за два года самый красивый замок горной страны превратился в оплот бродяг и всяких сомнительных личностей. Исчезли ковры со стен и гобелены, которые стоили целое состояние. Ибо старые мастера ткачества свое дело знали хорошо. Еще бы они его не знали. Князья Мценские всегда славились крутым нравом и скоростью принятия решений. Не стало картин в коридорах и на парадной галерее, где она любила рассматривать гордые лица князей и их жен. Дядька сказал: «Не к чему держать здесь галерею мертвецов» Теперь по стенам висело оружие, много оружия: сабли, и мечи, и кортики, не самого лучшего качества, но главное, что, много. Дядька приехал не один, привез целый отряд всякого сброда, такие же ироды, как и он сам. Если есть в стаде паршивый баран, то в славном роде Мценских, Ардан как раз тот самый. Еще в молодости, понимая, что наследство, как младшему в семье, ему не светит, он ушел из дома и примкнул к отряду Вольных. Грабил, убивал, насиловал, – слава о его «подвигах» катилась от села к селу. Дед Тамары переживал, но официально от сына так и не отрекся. А зря. И вот спустя столько лет явился тот, кого не ждали. Мурад и пускать не хотел, но ведь по праву крови же. Скорее всего это он отравил брата и его семью, но как докажешь? Не своими же руками, а подкупить какую-нибудь служанку, или мальчишку-поваренка, долго ли? Не вешать же всех. Зачем оставили ее только, вот этого девушка не понимала. Сначала думала, грешным делом, свататься будет или так в кровать полезет. Каждую ночь запиралась у себя в башне и дрожала от страха. Но обошлось. Пока, обошлось. Запираться, правда, не перестала. Ходят, в лицо улыбаются кунаки эти дядькины, но так преехидненько. И смотрят главное, как на шашлык смотрят, облизываются. Была бы их воля, страшно представить, что было бы. Она ведь уже не маленькая и видела всякое, и знает, как бывает в войну, когда род на род. Насилие, кровь, слезы женщин и детей. Или рабство или брак, по принуждению. А что может быть хуже? Бесчестие самое страшное, что может произойти с женщиной в горах.
– Звали, дядя? В голосе ни капли почтительности, но приличия, чорт бы их побрал.
– А, Тамарка, заходи, садись. Он указал на кресло подле себя, – разговор есть.
Тамара осторожно усаживается на самый краешек, сколько раз было, что после эдаких то разговоров и бежать приходилось сломя голову, а плечи неделю или две болели и саднили после ударов нагайкой.
– Да не трясись, – мужчина расслаблен и даже радушен, – дело у меня до тебя есть. Свадебного толку.
Тамара побледнела. Неужели же, посватается? Ведь ближник же. Нельзя. Но дядька сделал вид, что ничего не заметил.
– Ага, замуж тебя решил выдать. А то, виданное ли дело, семнадцать лет девке, а она еще ни сном ни духом, как мужику постель стлать. Жениха нашел. Хорошего жениха, хорошего. Не местного, правда, но зато самого короля. Рось. Слыхала про такую страну? Сосед наш северный. Письмецо ему кинул, что есть у нас девка тоже княжеского роду, хорошая девка, справная, а что с гонором, то про это не сказал, пущай потом сам учит. Уму-разуму. Ну и стал быть сюда приедет вскорости. Себя показать, тебя посмотреть… – дядька оценивающе оглядел худенькую Тамаркину фигуру, – мда, если найдет на что… Посмотреть, в смысле. Всё. Иди готовься, да спроси там у мамок-нянек как оно в кровати то, чё делать надо, а то ж позор выйдет, ежели не разбересся.
Тамара вскочила и ни слова не говоря вылетела вон. Лицо пылало от гнева и обиды.
– Ее, княжну рода Мценских, какому-то не мытому корольку. Да еще как корову, сами предложили. Позор. Бесчестие. Да если б родители были живы, разве допустили бы они такое. Да за ее руку самые видные женихи бились бы до последней капли крови и дары бы несли, шкуры горных козлов, добыть которые могут только самые ловкие и смелые джигиты, и каменья прозрачного хрусталя, что водится только в самых глубоких горных ручьях, и сабли дамасскою стали и много чего еще. А так… Что они написали? Как можно было предложить ее, как девку падшую. Не-мы-сли-мо!
Дорога сама легла под ноги и вывела на крепостную стену. Замок стоял на крутом утесе и где-то далеко внизу, как сердце огромного морского зверя, билось море. Море было живым, с яростью бросалось оно на утесы и так же яростно откатывалось назад. Горизонт, укутанный туманом, казался таким же далеким и смутным, как и ее счастливое детство. Было ли? Нет? Тамара подошла к самому краю. А что? Это выход. Просто и быстро, она даже не успеет ничего почувствовать. Девушка чуть-чуть подобрала подол расшитого платья и носок сапожка ступил на уступ между камнями.
– Не дури! – Кто-то подхватил ее за талию и аккуратно спустил вниз, – подохнуть всегда успеешь, – Мурад обнял девушку и набросил на плечи теплую овчинную бурку, —только глупцы думают, что в этом есть честь и правда. Для справного воина в бою, может оно и так, но не для девки, и уж тем более не для княжны. Надо бороться: за жизнь, за честь и свой замок. Поняла?
Тамара кивнула. Она поняла. Всё так. Она еще поборется, она еще всем покажет, не будь княжной Мценской.
Учитель одобрительно кивнул. И потом улыбнулся совсем уж хитро.
– А замуж – это не страшно, в замужестве тоже, говорят, жить можно.
– Жить можно! – я одобрительно кивнула и кинула монеты в кошель. Наум расщедрился. Целых двадцать золотых задатку. А ведь мы еще не выехали. Но мне то что, я рада. Прикупить бы чего в дорогу. Сбрую новую Пчелке моей, ножны опять же, к магикам надо, травки, снадобья, амулеты и сапоги. Мои то совсем уже. Вчера и без того слабая подметка, по сырой весенней погоде, окончательно отвалилась, и я еле дохромала до дома. То есть, до той скромной квартирки на втором этаже у рынка, которая была моим временным пристанищем. Ничего, еще пара-тройка «хлебных» заказов и можно будет думать о собственном доме с палисадником и розами в нем. Правда при моем образе жизни, розы скорее всего сдохнут через месяц, а в огороде будет водиться разве что лебеда, но это сейчас не главное, главное, что он будет у меня, мой собственный дом. С кружевными занавесями, и геранью на окне, что б цвела душным малиновым цветом, с рыжим котом на крылечке, что сонно дрыхнет на осеннем закатном солнце. Говорят, на закате спать нельзя, кошмары потом приснятся. Но коту все равно, в его кошмарах только наглая мышь, которую он не догнал. Не то, что мои. Моим кошмарам можно позавидовать, если, конечно, нашелся бы кто-то, кто завидует кошмарам. Но в собственном доме, на мягкой белой перине страшным снам не будет места, как не будет места воспоминаниям. Там будет жизнь, где на завтрак молоко и масло, столько сколько хочется, и сладкий кофе, булочки к нему, горячая яишница, мясо и рыба, не раз в год, а когда захочется и свежие, непременно свежие, а не те, которые мама брала обычно на рынке, в последний день перед тем, как их выкинут на помойку. С душком. У них дома вся еда была с душком. Если деньги были, мать покупала все самое дешевое, если же их не было, приходилось брать, что дают даром, а даром редко отдают хорошее. Теперь все это позади, и у меня будет все, о чем я мечтаю. Дом и палисадник и долбаные герани и кошка, ну или кот, смотря кто заведется. Коты, они говорят сами приходят в дом. Что ж, пусть приходят… Возможно однажды у меня заведётся и муж. А что, мужья они тоже, может как коты, сами приходят. Замечтавшись, я не заметила, как врезалась в кого-то.