Роскошь ослепительной разрухи

© Александр Телегин, 2022

ISBN 978-5-0055-4655-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БЕРЁЗКА НА КРЫШЕ

Альбина Николаевна

В большом сибирском селе Красновка1 на улице Советской жила Альбина Николаевна Н… – учительница английского языка.

Домик у неё был старый, бревенчатый, с трухлявым нижним венцом и осыпавшейся от дождя, ветра и зелёного дятла глиняной штукатуркой. Нынешней зимой краснокнижный, ранее не виданный в этих местах, зелёный дятел прилетал почти каждый день и, удобно устроившись у переплёта венцов, принимался стучать: «Тук-тук, тук-тук-тук». Хозяйка выбегала, прогоняла его, но он, выждав на ветке клёна, возвращался, и продолжал долбить штукатурку, усыпая ею сугроб над фундаментом.

Альбина Николаевна сердилась на дятла, опасаясь, что он может продолбить стену насквозь, но одновременно ей было весело на него смотреть: уж больно он был красив – светло-зелёный, с чуть более тёмными крыльями и красной полоской на голове.

– Я уже простыла, выбегая раздетой на мороз, – жаловалась учительница своей тридцатисемилетней дочери Юле, жившей с сыном Феденькой на другом конце села.

Но когда весной дятел перестал прилетать, Альбина Николаевна заскучала по нему, и долго ещё ждала, что раздастся глухой стук, но вместо него слышала, как о тарелку спутниковой антенны звонко бьётся капель.

Альбине Николаевне было чуть больше шестидесяти, но выглядела она намного моложе: роста была чуть выше среднего, держалась прямо, имела шикарные тёмно-каштановые волосы, густые и длинные, без единой сединки и, когда она укладывала их на темени, то будто корону надевала, и тогда в манере держать голову, в чуть заметной улыбке и во взгляде чувствовалось что-то царственное.

Уже четыре года Альбина Николаевна жила одна. Её муж Василий Павлович, бывший совхозный агроном, умер в январе пятнадцатого года от рака желудка. Смерть его была долгой, мучительной, потребовавшей её ухода из школы. Он плакал, кричал от боли и злился на неё за то, что давала недостаточную, по его мнению, дозу обезболивающего и запаздывала делать уколы.

Последние две недели были настоящим адом. Вася не спал сам и не давал ей. Стоило ей забыться, как он будил её криком, требуя, то укола, то холодной воды, то успокоительных капель, то прося поговорить с ним, жалуясь на жару, а через минуту на холод. Наконец, крещенским вечером Альбина Николаевна, сидя в кресле у постели мужа, провалилась в такой глубокий сон, из которого не выведешь даже стрельбой над самым ухом. Когда она проснулась, Вася уже был холодным.

На похороны приехало множество его родственников из Города, пришли её коллеги из школы и просто жители, знавшие Васю. Всё смешалось, закрутилось, замельтешило вокруг, мешая ей быть в этой суматохе самой собой и осознавать происходящее.

Вася лежал в гробу, будто был ей далёким и незнакомым человеком. Она удивлялась, что этот мужчина с провалившимися висками, впавшими щеками, жёлтым измученным лицом сорок лет был её мужем, и не испытывала ни горя, ни жалости, ни любви, никаких других чувств, а только отупение, безразличие и усталость, как снег, мертво застилавшую всё вокруг.

Когда были совершены какие положены обряды, включая поминки на девятый день, и все приезжавшие хоронить Васю, уехали, Альбина Николаевна зажила так, будто ничего не случилось. Мужа она вспоминала редко, и с тайной досадой.

Не зная этого и искренне желая хоть как-то поддержать её в первые, самые горькие дни утраты, приходила Васина сестра Зоя Павловна – тощая семидесятилетняя женщина, жившая по соседству с Юлей. Она садилась за стол, глядела на Васино место, вспоминала, как он последний раз ел приготовленный ею супчик и плакала:

– Две ложечки всего съел, а потом прошептал: «Всё! Съел я своё на этой земле».

Перейдя в зал, Зоя Павловна благоговейно смотрела на кресло, в котором сидел Василий и смотрел телевизор:

– Как он, миленький мой, любил про джентельменов удачи, как смеялся! – и она опять плакала.

Потом вставала, проводила сухонькой ручкой по сиденью и говорила:

– Будто тепло его ещё осталось.

Уходя, она утешала невестку:

– Крепись, Алечка! Всё в руках божьих. Не печалься уж очень. Скоро все там будем, все опять встретимся.

На сорок дней пришли только свои: Юля с Феденькой, Зоя Павловна да две соседки. Поставив на стол тарелку со стопкой блинов, золовка опять заплакала:

– Как он, братик мой миленький, любил блинки! Немного ж ему довелось их покушать.

За столом о Васе говорили меньше всего: соседки хвастались не по годам умными и бойкими внуками, коснулись вскользь растущих цен, соседка тётя Валя поделилась рецептом принесённого салата, так что даже Зоя Павловна попросила авторучку, чтобы записать и приготовить летом для обещавших приехать сына Василька и внука Василёчка.

Прощаясь, она начала, как всегда:

– Держись, Алечка! Всё в руках божьих. Не печалься уж очень, – и вдруг, поймав во взгляде родственницы не успевшую спрятаться усмешку, осеклась, – да ты, я вижу, не очень-то и печалишься!

– Ну почему же? Жалко. Всё-таки сорок лет вместе прожили…

– И всё?

– Разве этого недостаточно?

Чтобы чем-то развлечься в свободные зимние дни, Альбина Николаевна завела себе страничку в «Одноклассниках», поздравляла друзей и знакомых с днями рождения и праздниками, рассматривала чужие фотографии и выкладывала свои.

И вот в этом году, в день Васиной смерти, когда за окном ревела буря, и её дом содрогался от ударов ветра, а соседний – через дорогу – скрылся за несущимися снежными струями, попросился к ней в друзья Николай Р… Она вспомнила, что это её бывший сосед, друг детства, много лет назад живший в этом самом доме через дорогу, но ответить не успела из-за внезапного отключения света.

На другой день от Николая пришло такое письмо: «Здравствуй, Аля! Ты не ответила, вижу, не узнала меня! Мы были соседями. Ваш дом стоял против нашего через дорогу. Перед ним была зелёная лужайка, и вся уличная детвора собиралась на ней играть в лапту, вышибалы, „двенадцать палочек“, „выше земли“ и прочие игры, названия которых я уже забыл. За вашим огородом была низина, в которой после летних ливней собиралась тёплая вода – нам почти по пояс. И мы в этой луже барахтались как поросята, а вокруг бушевали репейники с уже лопнувшими лиловыми головками, тянулись сквозь ограду тыквенные плети с жёлтыми цветами, жужжали пчёлы, порхали бабочки, летали стрекозы с прозрачными крылышками; всё благоухало, сверкало, звучало, а мы кричали, визжали и прыгали от беспричинной радости. А после восьмого класса, мы уехали из Сибири на юг в тёплые края. Но, может быть, ты просто не хочешь со мной общаться. Может у тебя ревнивый муж, и я потревожил ваш семейный мир. Тогда прошу прощения за вторжение в него и обещаю больше никогда не писать тебе».

«Коля! – ответила она ему. – Ты нисколько меня не потревожил. Мой муж умер четыре года назад. Я тебя помню, и рада, что ты меня нашёл. Признаться, из всех мальчишек нашей улицы ты нравился мне больше всех. В наших играх ты был самый ловкий, быстрый, загорелый, а однажды спас меня. Помнишь, как я на речке провалилась в яму, наглоталась от страха воды, а ты меня вытащил?» – «Ты бы выплыла сама! – написал Николай. – Нам, пацанам, ты ни в чём не уступала: бегала быстрее всех, а однажды так влепила мне мячом в лоб, что я до сих пор, вспоминая, почёсываю его. Помню, как мы всей нашей компанией приходили к тебе. Родители купили тебе кинескоп, и мы, занавесив окно одеялом, смотрели на кухне диафильмы. Каждый хотел быть киномехаником и крутить картинки, а ты читала текст под ними. До сих пор помню: «Чудесный доктор», «Кот-скорняк», «Как мужик барина проучил», «Матрос Пётр Кошка», «Машинист последнего эшелона», «Приключения Пифа». – «Какое счастливое было время! – написала в ответ Альбина Николаевна. – Я ужасно боялась кадра гибели генерала Корнилова из фильма про матроса Кошку, зажмуривала глаза, а ты нарочно задерживал эту картинку на белой кухонной стене». – «Да, были у меня такие шуточки. И вот мне уже за шестьдесят… И жизнь прошла, словно бы и не жил, как говорил дедушка Фирс2… Забыл сказать, – с женой я развёлся год назад. Прости, а ты? Была ли ты счастлива с мужем?» – «Не очень», – ответила она.

Через несколько дней у Альбины Николаевны был день рождения. И почему-то ей очень хотелось получить поздравление именно от Коли. Проснувшись рано утром, она стала думать: поздравит или не поздравит, первый или не первый, и чувствовала, что от этого как-то зависит её будущее.

Встав часов в семь, она сразу включила компьютер и вошла в «Одноклассники». Письмо от него уже было в личных сообщениях: «Милая Аля! Поздравляю тебя со светлым днём твоего рожденья! Я всегда помнил тебя – солнечную девочку из моего счастливого детства. Сейчас на твоей странице я встретил роскошную царственную женщину, прекрасней которой не может быть на свете! Оставайся же вечно такой!»

Сладкое, никогда не испытанное чувство шевельнулось в груди Альбины Николаевны, и на глазах выступили счастливые слёзы. Что-то новое, огромное, радостное вошло в её жизнь, ярко-ярко её осветило, и в душе где-то под сердцем зазвучали чудесные струны. Весь день она вглядывалась в себя, слушала музыку этих струн, и сама играла на них: «Милая Аля!» – и струны отзывались! «Светлый день твоего рождения!» – музыка звучала! «Солнечная девочка моего детства» – и душа пела! «Царственная женщина, прекрасней которой не может быть на свете!» – боже мой! Как же хорошо!

Слова оставались свежими, не истирались от того, что она их повторяла, и раз за разом, извлекали из души одну и ту же чудесную музыку! Счастье! Вот оно какое! Ради него стоило жить и терпеть! Ради одного сегодняшнего дня! Ради одной минуты!

Альбина Николаевна изменилась даже внешне. Она светилась, лёгкая улыбка блуждала по лицу, и глаза были такими счастливыми, что это заметили пришедшие поздравлять её дочь Юля с восьмилетним Феденькой и Зоя Павловна.

– Да что с тобой сегодня? – спросила золовка, несколько раз получив от неё ответы невпопад. – Уж не влюбилась ли часом?

На что Альбина Николаевна звонко рассмеялась:

– Да в кого же?

– И правда… Вроде не в кого.

– Но ты, мама, правда, какая-то необычная сегодня! – сказала Юля.

– Да какая же?

– Счастливая.

– Бабушка счастливая, потому что мы пришли, что мы её любим! – пришёл ей на помощь Федя. – Правда, ба?

– Правда, правда, Феденька. Оставайся у меня ночевать. Уроки с тобой поделаем.

– А можно, я на твоём компьютере поиграю?

– Можно, можно, сегодня всё можно!

Альбина Николаевна ответила Николаю только на следующий день, подумав, что на сегодня ей достаточно счастья, надо что-то оставить и назавтра.

«Коленька! Родной ты мой! Если бы ты знал, какой счастливой я была вчера, получив твоё письмо»! Она испугалась этих слов, и поспешно удалила их. «Что это я?! В шестьдесят два года писать такое! Подумает, бог знает, что! Напишу лучше: спасибо, было очень приятно… Нет, холодно и сухо. Может даже обидно». И ответила полушутливо: «Ты меня прямо в смущение ввёл: ой, уж, царственная, ой уж не может быть прекрасней! – Обыкновенная баба!»

«Что ты, Аля! – написал Николай. – Сегодня целый день любовался тобой. Роскошные волосы! А во взгляде столько достоинства, благородства и ни капли надменности! Царица!»

Она внимательно оглядела себя в зеркале. Действительно, хороша! Водопад каштановых волос, улыбка… – очень хорошая, чуть заметная улыбка. Она поймала себя на том, что сама любуется собой, чего раньше никогда с ней не было. Но она опять написала, что ничего особенного в ней нет.

«Действительно, нет! – согласился Николай. – Ты обыкновенна так же, как обыкновенна Джоконда, Неизвестная Крамского… Да нет! Ты – это ты, и никто с тобой не сравнится».

С тех пор у Альбины Николаевны началась новая жизнь. Ощущение счастья не покидало её. До своего дня рождения она видела мир несправедливым, переполненным страданиями, нуждой, жестокими отношениями людей друг к другу, тупыми поступками; природу блёклой, безрадостной, депрессивной; её оскорблял вид разрушенных ферм, котельной, ремонтной мастерской, построенной её отцом; на неё наводили тоску трущобы, в которых жили алкаши, и которые у них в селе называли «Шанхаем». Теперь же оказалось, что прекрасно здание школы, Дом культуры под синим небом с вытянувшимися по обеим его сторонам, как солдаты в карауле, заснеженными соснами; отремонтированные дома с новыми крышами. И она стала стараться не гулять больше рядом с руинами и трущобами.

В конце зимы прилетели чудесные птицы с грудками цвета туманной зимней зари, с высокими хохолками на головах, лимонными полосками на распущенных хвостах и обклевали ранетку-дичку, усыпанную мелкими плодами, с осени специально для них оставленными.

Ранетка стояла близко против окна, и Альбина Николаевна сделала на купленный два года назад смартфон несколько эффектных снимков, которые ей самой очень понравились, и она выложила их в «Одноклассниках», собрав богатый урожай лайков и искренних восторженных комментариев.

Поразительно, но многие её знакомые, ахая и восторгаясь, спрашивали, как называются птицы, и ей пришлось объяснять, что это свиристели, что они прилетают к ней на ранетку каждый год, иногда по нескольку раз.

Николай тоже откликнулся, написав: «Изумительные по красоте фотографии! Как схвачен момент: свиристель тянется к красному яблочку, облепленному ноздреватым снегом, как крупинками сахара! И чистое голубое небо над этим чудом! Да ты, Аля, настоящий художник!»

Альбине Николаевне это очень понравилось, и она стала фотографировать небо, облака, закаты и рассветы, птиц, деревья, снег, вскрывшуюся речку и мокрые берёзовые колки3 за селом, чувствуя в душе неизъяснимый восторг творчества, о существовании которого раньше даже не подозревала.

В конце апреля, когда снег сошёл, всё высохло, и пробилась трава, она сфотографировала вечернее небо над улицей. Перенеся фотографию на компьютер, Альбина Николаевна удивилась тому, что получилось: погружающиеся во мрак дома с высокими крышами, а над ними светлые облака с тончайшими переходами белого и серого, испачканные кроваво-красными мазками.

«Аля! – написал ей в личку Николай. – У тебя громадный талант! Ты сама не знаешь, какой ты замечательный художник! Твоя картина с облаками потрясла меня. Не только тем, что мастерски сделана, что ты передала контраст света и тьмы, переходы цветов и оттенков. Но эти облака… Тревога и жуть! Какое-то страшное пророчество. У меня прямо мурашки по спине! Аля! Если бы ты смогла приехать ко мне, я бы устроил у нас в городе выставку твоих работ. Уверен, что они потрясли бы всех, как потрясли меня!»

«Что ты, Коля! Какая из меня художница! Картины создаю не я. Это природа создаёт шедевры, а я их просто фиксирую, чтобы показать всем. Приехать к тебе я никак не смогу. У меня здесь дочь, внук, за которым нужно смотреть, пока его мать на работе. Он непоседа, вечно попадает в истории… Но спасибо тебе, за такую оценку. Ты не представляешь, как я счастлива, … – она подумала, дописала, – родной ты мой!» – и, зажмурившись, нажала: «Отправить».

После этого она уже не стеснялась называть его Коленькой, а он обращался к ней «Алечка, Алюшенька, царица моя».

Ко Дню Победы распустились листья на деревьях. Бывший ученик Альбины Николаевны вспахал мотоблоком её огород, и она одна посадила пять ведер картошки и множество грядок с огурцами, луком, чесноком, зеленью, редиской, морковью, свёклой и прочей овощной юриспруденцией, как сказано у А. П. Чехова4.

Потом наступили почти летние дни. Двор зарос травами, и настала пора одуванчиков. Утром они открывали навстречу солнцу свои цветки, и двор превращался в ковёр с ярко-жёлтыми узорами на изумрудном фоне, над которым жужжали пчёлы и гудели шмели.

Над забором, обращённом на улицу, тесно смыкались клёны, оградив двор тёмно-зелёной стеной, не проницаемой для взглядов прохожих. Перед клёнами разрослись два куста вишни, исходившие сладким запахом листьев, два деревца крупноплодных ранеток с уже завязавшимися яблочками; в палисаднике против окон дома росли ранетки-дички, рябина и черёмуха. Несколько рядов весело зеленевших кустов малины и красной смородины отделяли двор от огорода.

От калитки до самого крыльца вела выложенная кирпичом дорожка, вдоль которой уже распустились тёмно-синие ирисы, голубые васильки, и ждали своей очереди на цветение лилии, мальвы и пионы.

И над всем этим висело празднично синее небо с высоким белыми облаками, неспешно плывшими на юг – может в Китай, а может в Монголию.

Неожиданный гость

В последнюю субботу июня, когда на огороде взошла картошка, и на её нежных листочках уже сидели голодные и злые колорадские жуки, обещая непрерывную работу на всё лето, Альбина Николаевна с Юлей пошли полоть обозначившиеся рядки и собирать в бутылочку полосатых иммигрантов с их прожорливыми детишками, похожими на волчью ягоду.

В целях трудового воспитания Юля хотела привлечь и Федю, который в это время производил на дворе экзерциции с суковатой палкой, махая ею вокруг себя, делая выпады и поражая невидимых врагов.

– Федька, паразит! Ты чуть в лицо мне не попал! – вскрикнула Юля.

– Ой извини, мам, я тебя не заметил!

– Опять джедаев рубишь? – насмешливо спросила Альбина Николаевна.

– Бабушка! Джедаи хорошие! Это ситхи5 плохие! Пора бы запомнить!

– Больно нужны мне и те, и другие! Бросай свой световой меч, пошли жуков ловить!

– Сейчас, – неохотно ответил Феденька.

Но трудового воспитания не получилось. Уже через пять минут за ним пришёл его друг Дениска – тринадцатилетний мальчик, приехавший из Города на каникулы к своей бабушке Даше, жившей на другом конце их улицы.

Дениска был современным мальчиком, то есть одевался, как он сам говорил, только в фирму; будучи жгучим брюнетом, имел на затылке кружок волос оранжевого цвета, закрывавший его голову будто крышка котелка. Пошептавшись с ним, внук сказал бабушке с матерью, что ему надо отлучиться ровно на десять минут.

Через десять минут запыхавшийся Федя, сероглазый и золотоволосый, как Есенин, прибежал на огород:

– Бабушка! Мама! Дайте мне, пожалуйста, сто шестьдесят рублей!

– Это зачем!? – сурово спросила Юля.

– Ну надо, очень надо!

– Пока не скажешь зачем, не дам!

– Ну, мам… В общем, мы с мальчишками играем. Каждый выстрогал себе кинжал, теперь надо покрасить ручки. Мы складываемся по сто шестьдесят рублей, чтобы купить краску.

– Федька! Ты в своём уме!? Сто шестьдесят рублей на покраску щепки!

– Мам! Ну это же особый кинжал! Такие кинжалы будут только у нас!

– У кого это, у вас?

– У нашего братства! И покрасить кинжалы надо особой краской, самой дорогой.

– Это Денис всё выдумывает! Ох, нехороший он мальчишка! Скажи ему, что я пожалуюсь бабе Даше, если не перестанет дурить вам головы, – сказала Альбина Николаевна.

– Ну, бабушка! – скуксился Федя, и на его ясных глазах выступили слёзы.

– Разговор окончен! – рявкнула мать.

Федя ушёл.

– Тревожит меня Федька, – сказала Юля, – подчиняется каждому встречному негодяю. У него совершенно нет воли! Этот его одноклассник Кирилл весь учебный год издевался над ним, теперь Денис! Встречу – прибью вместе с его бабкой! Был бы у Федьки отец, как у меня… Какой он у нас ни был, но за нас любому пасть бы порвал.

– Да уж. Как он говорил: «Я лев, моё дело защищать прайд, если надо, ценой жизни». Только от него самого кто бы нас защитил!

– Ну знаешь… Лучше такой, чем никакой! Других-то нет.

– Почему же нет?! Мы сами виноваты, что не можем разглядеть хорошего человека. Выходим за павлинов с индиговыми грудками и распущенными хвостами, а потом: ах-ах и оправдываемся, что все такие.

– Странно ты говоришь! Тётя Зоя мне на днях сказала: «Мать-то твоя не на белый свет глядит, а внутрь себя. А это бывает только, когда человек или смертельно болен, или бесконечно счастлив». Ты, правда, не влюбилась ли?

– А почему бы мне не влюбиться? Не вознаградить себя за сорок лет жизни с отцом, царствие ему небесное! Он мне хоть раз сказал доброе слово? Или цветок подарил? Или комплимент сделал? Красоту мою заметил?

– Мам! Ты что, действительно? Не шутишь?

– Да шучу, конечно! Шучу! Поздно мне.

– Бабушка, бабушка! – закричал неожиданно появившийся на огороде Федя. – Тебя какой-то дяденька спрашивает.

– Что за дяденька?

– Высокий, красивый…

Альбина Николаевна и любопытный Феденька поспешили к выходу с огорода. Навстречу шёл подтянутый седой мужчина в светло-серых брюках и белой рубашке:

– Ну здравствуй, Аля!

– Коля!! Ах, боже мой! Вот не ждала!

– Здравствуй, здравствуй, царица моя ненаглядная! – он обнял её, привлёк к себе горячими загорелыми руками и поцеловал в губы.

Мир, в котором она жила, куда-то пропал, и вместо него вспыхнул совсем другой – яркий, незнакомый, бесконечно счастливый…

– До чего же ты хороша, Алечка! – сказал Николай, и Альбина Николаевна очнулась.

Прежний мир встал на своё место, и первое, что она увидела, была неловкая улыбка Юльки, стоявшей перед рядами малины, и глупо-улыбающаяся рожица Феденьки.

– Коля! Да как же…

– У меня в Райцентре на Луговой улице тётя живёт – мамина сестра, решил навестить. Я у неё последний раз был двадцать семь лет назад. Я тогда постеснялся к тебе заехать. А сейчас подумал: заеду-ка, авось, не прогонит.

– Да ты что! Я так рада… Ты себе представить не можешь! Я знала, что ты приедешь! Я чувствовала, что увидимся! Коленька, дорогой ты мой, как я рада! Счастлива! Юля, да познакомься же! Это друг моего детства Николай Александрович! Я тебе когда-то говорила. Мы вместе в школу ходили, сидели за одной партой.

– Очень приятно, – всё с той же неловкой улыбкой сказала подошедшая Юля.

– А это, значит, твой внук? – сказал Николай. – Здравствуй, Фёдор!

– Здравствуйте! – ответил Феденька. – А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Бабушка мне о тебе кое-что сообщила. Мы ведь с ней друзья в «Одноклассниках». Ты кем хочешь стать?

– Астрономом. Я уже все планеты знаю! И знаю, что таких вселенных, как наша, миллиарды! Представляете? – Миллиарды!

– Слушай! Какой умный у тебя внук! Молодец, Фёдор!

– Ну пойдём, пойдём в дом, Коленька! – сказала почти оправившаяся от потрясения Альбина Николаевна.

– Подожди, дай оглядеться. Избу-то нашу не узнать, – сказал Николай, глядя через дорогу на свой бывший дом.

– Да. Третьи хозяева переменились. В прошлом году сделали капитальный ремонт: нижние венцы поменяли, сайдингом обшили, крышу перекрыли, вон какая красивая – цвета морской волны.

– А у тебя всё по-старому.

– Мужских рук нет, да и не было никогда… А самой не по силам. За сорок лет только и сделали, что к центральному отоплению подключились.

– Постой, постой, а где же котельная? Она стояла там, за твоим огородом. Моя мама работала кочегаром. В её смену я иногда прибегал к ней мыться в душе – горячей воды было вволю. Намёрзнешься на улице – такое блаженство было принять горячий душ!

– Эту котельную давно разрушили. Видишь, развалины клёнами заросли. В девяносто третьем году ввели в эксплуатацию новую пятиэтажную – вон она стоит! Самое высокое здание в селе. Когда у совхоза не стало денег, её передали на баланс сельской администрации. А у неё и подавно денег не было. За тридцать лет выдрали и сдали в металлолом оборудование, мальчишки выбили окна и носятся по крыше и эстакаде. Видишь – на крыше уже берёзка выросла.

Миллион двести тысяч советских денег стоила. А потом построили маленькую, модульную, которая отапливает школу, детсад, медпункт. Соседи подключились к школе, а я к соседям. Впечатлений на всю оставшуюся жизнь хватит.

– Что-то случилось?

– Сварщик подсоединил нас через пластиковую трубу. А её сорвало. Погреб кипятком затопило. Картошка сварилась, фундамент размыло. Целый год ремонтировали. А я одна. В год Васиной смерти произошло. Он хоть сам ничего не умел, но знал кого позвать, где что достать… Да и постоять за нас умел. А мне пришлось к тому же сварщику второй раз обращаться; и он ещё раз с меня деньги содрал за работу.

– Скажи кто-такой, он тебе их в зубах на коленках принесёт!

– Что ты, Коля! Четыре года прошло! Я не хочу! Бог с ним!

– Добрая ты, боярыня!

– Ну пойдём, пойдём в дом!

– Зачем в дом? Я не просто так приехал. Шашлыком вас накормлю.

– Да как же? У меня ни шампуров, ни мангала, – сказала Альбина Николаевна.