Менестрели врать не будут
- -
- 100%
- +
Самая текучка кадров началась именно в этот период: с азартом занимался воспитанием подчиненных: орал и писал приказы. Директор бешено вращал глазами, изображая гнев, и топал ногами. Попытка наладить дисциплину провалилась, – никто не соглашался работать бесплатно и без выходных.
Не удивительно, что эти два человека, – мэр и директор клуба, – понимали друг друга с полуслова. Они и разговаривали друг с другом полусловом: Кузькин обходился тремя буквами, директор, молча вытирая вспотевший лоб, выполнял беспрекословно любые распоряжения начальства и уже на языке мэра давал команды строптивому коллективу.
Исполнитель Дятел был исключительный, таких еще поискать. Как-то к приезду дорогих (для бюджета деревни) гостей, мэр приказал у единственного учреждения культуры, чтобы все было цивильно, заасфальтировать и разбить клумбы. Директор клумбы разбивал с усердием. Все бы ничего, но дело происходило в феврале месяце.
И вот, – приезжает делегация, а у клуба ярко цветущая клумба из замороженной герани и восковых цветов. И все так напоминало свежевырытый уголок забвения. По всей видимости, почившим так или иначе был не кто иной, как сам мэр, потому что усердный директор малость перестарался и в центре свежевскопанного установил на палке портрет улыбающегося главы.
Кузькин всегда считал работников культуры дармоедами и приказал директору – делать платные услуги. Что это такое, Дятлов представления не имел, но перечить не решился.
Единственное, с чего можно было сорвать куш, – это дискотеки. Прапорщику как-то доводилось проводить солдатам танцы, поэтому понятие, что это такое, директор имел, с его точки зрения, – четкое. Сам подобрал репертуар, а то чёрти – что крутят. И началось!
Молодежь не поняла, как так получилось: шли на дискотеку, а попали в армию. Кто-то в панике стал пробираться к двери, шаря глазами в поисках военкома. Директор перехватывал дезертира и устанавливал в центре зала.
Перед дискотекой он сказал речь. На сороковой минуте кто-то не выдержал и уже стал проситься домой, причитая и зарекаясь ходить на любые мероприятия, не связанные с семейными праздниками. Дятел во время лекции демонстрировал, какие движения в танце запрещено показывать, так как они с его точки зрения дискредитируют образ молодого человека развивающегося капитализма.
Кого-то ломало в истерике от такого развлечения, но директор был непреклонен. Доведя нужную, с его точки зрения, информацию, он включил популярную запись мэтра эстрады шестидесятых годов. Народ стал нервно выпрыгивать из окон. Для оставшихся директор давал команды:
– Ать-два, левой-правой! Выверт направо, выверт налево! Строем пошли!
Евгений Викторович подлетел к танцующей паре, не замечающей ничего вокруг:
– Отставить обнимание! Руки прочь от тело-носителя!
В толпе кто-то нервно засмеялся.
– Отставить смех в строю! Шаг вперед! – разошелся не на шутку экс-военный.
Нервно хихикающий, глядя на директора, продолжал судорожно заикаться:
– Не могу, мне будет сейчас плохо.
– Это точно, – подтвердил бывший прапорщик. – Отжаться сто раз!
Парень подумал, что это шутка и захохотал еще истеричнее. Дятла это обозлило еще больше:
– Молчать! Я не давал команду смеяться! На пол! – приказал он.
Прапорщик понял, что этот боец для него потерянный, и что делать с ним он не знал, обычно таких в армии сдают психиатру. Куда было сдавать этого, – не понятно.
Поэтому он переключился на другие движущиеся объекты, создающие угрозу правильно организованной дискотеке. Бывший прапорщик с ностальгией вспомнил, как слажено танцевали солдаты по его команде – никаких отсебятин, ненужных телодвижений. Что делать с этими гражданскими, директор не знал. И даже его большой опыт строевой подготовки ничего не мог подсказать.
И хотя дальнейшие дискотеки доходов не приносили, Дятлов все же был собой очень доволен.
Но Евгений Викторович был человек деятельный, без указаний он просто не мог жить. И однажды утром пришедший на работу народ увидел на туалетах надпись:
«Уволю, кто будет гадить мимо. Директор».
Так и осталось неизвестным, имело ли это событие место или директор просто решил упредить конфуз.
Директор, как говорится, не мог «ни гвоздь забить, ни моль прибить», но брался за все. Дискотеки – это самое малое, что он мог сделать для культуры. Последним всплеском его таланта была роль Адама с большим яблоком ниже пупа, где он, ста килограммовый красавец в прозрачном облегающем костюме, изображал Адама.
Видимо, надкусанное в некоторых местах яблоко символизировало происки искусителя. Под стать ему была и Ева, роль которой могла доверить себе только Воробьихина.
Ева пыталась обвить не тонкий стан пенсионера военной службы. Вокруг прыгала столь же умудренная житейским опытом ангел, она улыбалась во всю ширь своих оставшихся двух зубов – за неимением зубопротезиста в деревне и отставанием зарплаты культурного работника от инфляции в стране; на ней еле сходились крылья: в костюме с детского плеча.
Но когда появился Змей-искуситель с мишенью в том же месте, где яблоко у Адама, народ понял – появился в деревне новый талант. И скромно молчавший директор – режиссер и постановщик этого шедевра для себя сделал вывод: переплюнуть Змея-Искусителя в артистичности некому.
Образ был достоверен по причине того, что ползущий Змей так и не смог встать на ноги, публика вызывала его на бис.
Лучше местного министра культуры Харина вряд ли эту роль сыграл кто-либо лучше. Так пить мог только он да еще журналист, его приятель Мухрай Евгений Борисович.
Все бы ничего, но это были народные деньги, о чем Зоя Кобрина сигнализировала во все инстанции.
Конечно, все махинации были на поверхности, но кто бы их проверял, если счетную палату возглавляла любовница мэра, которая и научила его обходить все финансовые препятствия. Так что докопаться до правды было просто невозможно: на все ключевые посты были назначены свои люди.
Глава 5
Не надо думать, что в Сидристовке было безвластие. Были даже депутаты, избранные народом. Но почему – то так происходило, что побывав в кресле депутата, простой сельский житель, борец за права односельчан, вдруг через незначительное время, становится врагом народа.
Людей, которые его избрали, переставал замечать, не здоровался, лихорадочно начинал налаживать связи с чиновниками, на жалобы избирателей не реагировал, и всё время пытался что-нибудь получить для себя, хоть какую-нибудь выгоду.
Так было с нынешним председателем Совета депутатов Ожаровичем.
Каждый выдающийся политик Сидристовки пытался всячески способствовать своему имиджу заботливого хозяина села в разгар предвыборной кампании.
Но по жадности и предусмотрительности, – а вдруг не выберут, – в большой расход средств не входили, в основном по мелочам: кто торжественно вручит школе устаревший монитор от компьютера (всё равно выбрасывать), кто принесет подшивку прошлогодних газет для библиотеки.
Теперь уже главный депутат села, Ожарович, пошел дальше в своем меценатстве. Дворец бракосочетания в Сидристовке напоминал избушку на курьих ножках из русской народной сказки. С трудом верилось, что она стоит к новобрачным передом.
Во всяком случае, так скособенилась, что всем казалось: вот-вот завалится.
Николай Семенович, недолго думая, перед разбитым крыльцом установил камень с надписью: «Здесь будет построен новый ЗАГС в случае моего избрания».
И чтобы, видимо, закрепить свою клятву, данную электорату, рядом установил ворота счастья. Как-то по телевидению увидел сооружение в форме сердца и решил позаимствовать идею.
Новобрачные должны были перед входом во Дворец бракосочетания пройти сквозь сердце, символизирующее любовь.
Первая неувязочка получилась, когда силуэт сердца издалека напомнил, как бы это поприличнее объяснить, – большую задницу. Депутат хотел заодно пропиарить себя с помощью прессы, поэтому свадьбу устроил накануне выборов.
Вот здесь произошла и вторая неувязочка. Жених с невестой перешагнули символ, но про камень брачующийся забыл… Вот только кому предназначались все те слова, что услышал электорат при падении кандидата, так и не поняли. Но идея с камнями пришлась по вкусу многим, благо, затрат – никаких.
Поэтому весь центр села был завален валунами разного размера с обещаниями: здесь будет баня, больница, новая школа, стадион…
Николай Семенович представлял из себя ходячую мумию, обтянутую желтой кожей. Нет, главный депутат Сидристовки не был больным, за здоровьем он следил тщательно, просто его маленькое тельце так выглядело в силу анатомии. Когда Ожаровича избрали в депутаты, директор школы, где он учился, произнесла:
– За всю историю школы, тупее его не было, – за что вскоре поплатилась.
Конечно, имея вышеупомянутый багаж знаний одна дорога – в физкультурники. Николай стал тренером по боксу. Поэтому никого не удивляло, когда депутат при разговоре с вами вдруг «зависал», глядя в одну точку, начинала дергаться голова, это молчание могло продлиться долго. Потом он приходил в себя, совершенно не помня, о чем только что шла речь.
Об этом он и потом не вспоминал – были дела поважнее.
У Николая Семеновича было редкое качество: он любил подстрекать людей на действия, которые выгодны ему. Так было с митингами, где «серым кардиналом» был опять он. Сам в это время отсиживался в кустах, наблюдая процесс и только, когда ему выгодно, выходил на трибуну высказаться.
Ожарович шел к карьере долгими тропами. По дороге к ней предал не одну партию, двигавшую Николая Семеновича вперед, возлагавшую на него большие надежды, усадив в депутатское кресло.
Однако, когда ему свыше намекнули, что сомневаются в его лояльности новому режиму, он демонстративно сжевал свой партийный билет от оппозиции на глазах очевидцев. С того времени карьера пошла в гору, а несварение стало беспокоить все чаще.
Сразу на две вещи: работу и молодую жену, здоровья у пожилого человека не хватало. Поэтому на работе он постоянно дремал, с трудом раскрывая глаза, если к нему обращались. У депутата было огромное сходство с компьютером: он так же «зависал» в неподходящий момент и имел квадратную форму головы.
Но жить хотелось красиво, поэтому в доле с мэром прибирал к рукам всё, что еще можно утащить.
Исполнительная и законодательная власть жили в согласии и при случае избавлялись от тех, кто мешает их благополучию. Поэтому в деревне было относительно тихо.
Последующие события, правда, немного взбудоражили временное затишье.
В деревне кража века произошла! Услышав про это, каждому на ум приходило одно:
– Неужели печать у мэра из кабинета стащили? Больше там воровать нечего, бюджет давно расхитил.
Но оказывается, со двора у Попугаевой стащили алюминиевую бочку. Утром хозяйка пошла свиней кормить, а бочки нет. Она участкового вызвала. Приехали быстро, через двенадцать часов. Естественно, – один участковый на три деревни.
Очевидцы рассказывали:
– Еле дозвонились. Попугаиха все это время кур со двора гоняла, чтоб следы не затоптали.
А участковый говорит:
– Вы ничего не понимаете в следствии, поэтому не мешайте, и стал по следу ползти от коровника до огорода. Все затоптал пузом. И сделал вывод, что бочка большой ценности не имеет, а потому следствие придется закрыть.
– Помяните меня – это только начало большой преступности, потом и убийства начнутся, – все слышали, как голосом пророка произнесла Попугаева, закатив глаза, делились информацией очевидцы события.
Участковый жил в ста километрах от Сидристовки и охранял покой еще трех таких же деревень, где хищение чьей-либо собственности вообще не считалось преступлением на фоне убийств, драк и изнасилований.
Участковый первым делом опросил домочадцев – кто что видел или знает. Но как положено ночью, – все спали – никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тогда представитель закона составил протокол и попросил поставить подпись.
– Что это? – поинтересовалась хозяйка пропажи.
– Что Вы не возражаете, что дело закроем, – расписался в собственном бессилии полицейский.
– То есть как это закроем, а бочку кто мне вернет? – возмутилась потерпевшая.
– Как Вы не понимаете, преступника мы не найдем, это «висяк», у меня этих «висяков»! Ни премии, ни отпуска, – дрожащим от жалости к себе голосом произнес страж порядка.
– А ты хотя бы попытался разобраться, в сарай даже не вошел, место преступления не осмотрел, – не на шутку рассердилась пострадавшая.
Участковый с грустью посмотрел на свои чистые туфли.
– Деньги налогоплательщиков надо отрабатывать, – изрекла госпожа Попугаева.
Если бы рядом находилась одна потерпевшая, участковый мог бы себе позволить чего-нибудь добавить, но на заборе гроздьями висели очевидцы, считай, полдеревни любопытных налогоплательщиков.
Грустно вздохнув, участковый ступил в сарай для исполнения долга. Туфли сразу же погрузились в жижу.
– Смелей, бочка стояла там, – указала хозяйка, – в дальнем углу.
Поняв, что туфли для него потеряны безвозвратно, и единственное, что придется, – это научиться оправдывать исходящий запах, допустим, очень модным парижским парфюмом, где главный компонент навоз и свиная моча с переваренным ароматом луговых трав и цветов.
Оглядев след от пропажи, участковый, уже не осторожничая и, не пытаясь сохранить обувь и штаны, шагнул по следу, свидетельствующему, куда катили злосчастную бочку. Сельский Мегрэ под грозным взглядом владелицы упал, держа перед собой лупу.
В погоне за целью он не заметил, как воткнулся лупой в ноги пострадавшей.
– Чего с лупой ищем? – поинтересовалась шепотом хозяйка.
– След, – так же таинственно ответил полицейский.
– Так я его и без лупы вижу. Тут, где я стою, он обрывается, значит, дальше они погрузили в люльку трехколесного мотоцикла «Юпитер», – попыталась навести сыщика на след пострадавшая.
– С чего Вы решили, что их было двое, и откуда взяли про мотоцикл? – полюбопытствовал участковый.
– Во-первых, видно, что ее держали за ручки, бочка большая, один бы ее катил. Во-вторых, след от мотоцикла. В-третьих, мотоцикл у нас только у одного – Петьки Кривцова, а к нему вчера гости приехали выпить. Пошли, покажу, кто мою бочку стащил, если на металл сдать не успел, – предложила потерпевшая, разочаровавшись в уполномоченном лице.
В деревне недавно открылся пункт приема металла от населения, сдавали туда всё, вплоть до могильных оградок. И действительно, бочка была обнаружена в куче другого металла.
– А меня-то зачем звали, если знали, где Ваша бочка? – возмутился участковый.
– Мало ли что я знала, ты – власть, а я кто?! С тебя и спрос, кто бы мне ее так отдал, еще бы в куче этой зарыли, – философски рассудила госпожа Попугаева.
Об этом преступлении еще долго вспоминали в Сидристовке. Но больше всего сокрушались о помятой картофельной ботве, по которой участковый полз с лупой в поисках преступника.
Вся беда участкового была в том, что он уехал, успокоенный мыслью, что за эту деревню можно быть спокойным, все преступления здесь легкой тяжести, да и то само население за тебя сделает работу, твоя задача только поприсутствовать для значимости.
Он даже не интересовался, какую бурную активность развивает общественность в период выборов мэра, и что благодаря Зое Кобриной ни один мэр положенный срок не отсидел, всем им она объявляла импичмент.
Выборы были единственным развлечением сидристовцев, которые они ждали с огромным удовольствием покуражиться над властью. И были они уже не за горами.
Директор музея Екатерина Викторовна Цыпушкина, по паспорту-Дездемона, очень это имя не любила, поэтому вскоре все привыкли, что она – Екатерина, была женщиной широкой, фигуристой, зато мужу покупала одежду в «Детском мире».
И не с нее писалась пьеса «Отелло», потому что одному мавру придушить эту гору достоинств явно было не под силу. Чего уж говорить в таком случае о ее муже. Еще по молодости Петр попытался приструнить в порыве ревности свою Катю, как тут же был выброшен прямо с порога в толпу поджуживающих на военные действия товарищей.
Так под насмешки всей деревни и ходил, пока все не забылось, и не появились новые герои для обсуждения. Однажды супруг пришел поздно, хорошо поддатый, и в постели стал вслух упрекать жену в необдуманных действиях, как она опозорила его перед друзьями. Катя мягко положила руку на мужа, пытаясь унять поток речи, отчего наутро на работу идти не смог – на пол-лица красовался багровый синяк, а все лицо напоминало подмигивающего китайца.
С того времени Пётр боялся чем-нибудь прогневать свою Катюшу, так как догадывался, какой она могла быть в гневе, если рядовое недовольство выразилось в таком членовредительстве.
У Миледи Павловны такого жизненного опыта не было, как у ее подруги. Она уже за тридцать годочков вышла за своего первого и последнего, но счастье продлилось недолго: когда муж, потеряв работу, вдруг потерял смысл в жизни.
Он привык быть добытчиком в семье и роль нахлебника его не устраивала. Отчего он сильно переживал. Однажды прилег отдохнуть и больше не проснулся – остановилось сердце. И осталась она совсем одна.
Конечно, и в ее жизни случалось всякое. Но из-за ее жизненных кредо, в судьбе Милы ничего не менялось. Внешне она была не красавицей, но и не дурнушкой: невысокая, не располневшая, как ее сверстницы, с большими карими глазами и рыжими волосами. Изредка подкрашивалась по торжественным событиям.
В тот момент, принарядившуюся, можно было даже назвать симпатичной. Один минус был в ее характере: все воспринимала буквально, несмотря на возраст, все еще верила в сказки. Соблазнить такую женщину попытались лишь однажды, но все это закончилось потерей органа.
Однажды, когда Миледи была помоложе, зашел в библиотеку приезжий. Стали говорить о литературе. И когда Мила почти прониклась к нему благосклонностью, вдруг грубо стал приставать.
Бежать не было возможности, и библиотекарю ничего не оставалось, как вскарабкаться на стеллаж и отбрыкиваться от него ногами, при этом кидаясь книгами. Это продолжалось, пока не попала ногой в лицо.
В библиотеку вошла уборщица тетя Шура и увидела такую картину: библиотекарь сидит на стеллаже, а читатель лазает по полу и просит помочь ему найти искусственный глаз. Вывод напрашивался один: не первый раз, видно, этот тип приключения на своё око ищет.
Кроме всего прочего Милу Павловну в деревне уважали и считали умной – как никак с книгами работает, газеты читает – в курсе всех событий. Поэтому в библиотеку приходили не только за книгой, но и пообщаться. Она охотно помогла людям советом и делами.
Муж у Миледи подобрался точно такой же, как она. По молодости детей заводить не торопились, а когда климакс в спальне появился, поняли, что жизнь потрачена не туда: и разбогатеть не удалось и от детей всю жизнь предохранялись.
Тогда Васька работал инженером, часто ездил в командировки. Но, как известно, в те времена с противозачаточными была проблема, а тут удалось купить у спекулянта целый кейс презервативов. Столько радости он даже во время секса не испытывал. Но не таскаться же с ними по организациям, оставил в камере хранения. Видя, как мужик поглаживает чемодан, подсел к нему «на хвост» один воришка, выследил, думая, что куча денег, – иначе чему бы человек так радовался, – и стащил этот кейс. Не успел отойти, его с чемоданом схватила милиция. Если б не еще одно воровство, жулик мог остаться на свободе, потому что о краже Васька заявлять не собирался: к чему себя на смех поднимать. Что он в заявлении напишет: кража полного чемодана презервативов?
Но история эта не закончилась. Отсидев, вор этот оказался случайно в Сидристовке, узнал Ваську и подкинул этот чемодан, который ждал его, как личное имущество, при освобождении. Когда Мила открыла обнаруженный на крыльце чемодан с презервативами, она долгое время находилась в шоке. Хотя, как потом выяснилось, все эти резиновые изделия ни куда не годились – они все были изъедены тараканами – то ли еще при продаже, то ли в тюрьме. А жулика, видимо, замучило угрызение совести, вот и расстался с награбленным.
Глава 6
В деревне друг от друга никаких тайн в принципе быть не могло, каждый знал про соседей все подробности, а если и не знал, то домысливал. Радио в деревне давно уже не было, да и те новости, что они обсуждали, по радио не услышишь.
Но главный центр информации находился в клубе, а так как Попугаиха, занимала там должность уборщицы, то встрече с ней всегда были рады: хоть таким образом разнообразить унылую деревенскую жизнь, даже если это называют сплетнями.
Попугаиха – это местное прозвище Иветты Альбертовны Попугаевой. Как появилась в населенном пункте довольно далеко от Африки такая экзотическая русская фамилия, доподлинно неизвестно.
Прозвище подходило к его хозяйке за любовь к ярким одеждам, совершенно не сочетаемых друг с другом расцветок, за болтливость. Если где-то в обществе появилась Попугаиха, то уже никто слова в разговор не вставит, – это монолог, который прерывать нельзя, иначе она может обидеться.
А обижать Иветту – вредить себе, потому что язык у нее такой злой, что стоит ей о чем-то сказать, как оно тут же материализуется. Но к колдунам себя не причисляла, и даже обижалась, когда кто-нибудь намекал на это.
Её стали побаиваться и при ней лишнего слова не говорить, только бы не обидеть, а открыто конфликтовать вообще боялись из чувства собственного самосохранения. Однажды директор клуба захотел ее уволить за то, что высказала своё мнение. Женщина посмотрела на него своим мутным взглядом и тихо спросила:
– А не боишься, что прокляну?
Евгений Викторович разошелся: «Меня своими проклятиями не проймешь! Завтра можешь не выходить на работу!»
Уборщица спокойно сидела дома, пока не прибежала секретарша:
– Директор просит вернуться.
Оказывается, после разговора с уборщицей, он как засел в туалете, так и не смог с унитаза подняться, чтобы уйти домой. Перепил все таблетки от поноса, вызвал «скорую», сдал анализы, но ничего не помогает. Неделю проходил в памперсах.
Женщина она не гордая, тем более в деревне работа в дефиците, вернулась на рабочее место. И у Дятла странным образом все прекратилось. Теперь он с Иветтой Альбертовной только по имени отчеству и на Вы, сильно боится ее проклятий.
Попугаиха очень любила комплименты относительно её хорошего вкуса. На голове её красовалась шляпа, скорее напоминавшая личную неприязнь: с какой-то плоскости свисали не то обноски, не то объедки, приукрашенные неприглядными искусственными цветами. Это сооружение одновременно притягивало и тут же отталкивало взгляд. Одним словом, смотреть было противно.
– Как ты, Ивочка, элегантно выглядишь, – похвалила Семеновна соседку. Тебе так эта шляпа идет.
– Не говори, – согласилась Иветта. – Мало кто в деревне может понять высокий стиль. Недавно на остановке стоит Трандычиха в платке и фуфайке, как старуха, хотя на год меня моложе, и кости мне моет, мол, я в шляпе на пужало похожа.
– Завидует, – поддакнула Семеновна.
– И то верно, самим шляпу напялить слабо, так на мне отрываются. А того не понимают, что я работник культуры, поэтому должна соответствовать.
В тот день к шляпе прилагался красный пиджак, желтая футболка, зеленое трико с заплатой на коленке и мужские шлепанцы.
– Да, вместо испорченного светофора выставить Попугаиху, – мысленно позлорадствовала Семеновна, но тут же изобразила восхищение, – еще нашлет чего-нибудь.
Рядом с бабушкой крутился, обвязанный за талию веревкой внучок Вовочка. Ангелоподобная внешность совершенно не соответствовала его характеру. У многих первоначально вызывало жалость такое отношение бабки к внуку, но те, кто ненадолго оставались один на один с Вовочкой, вскоре меняли свое мнение, подсчитав убыток, нанесенный ребенком.
Речь идет уже не о сломанной бытовой технике, мебели и посуде, – это мелочи по сравнению с нанесенными травмами по неосторожности. Собаки и кошки при виде маленького Вовочки со скоростью пули прятались подальше. Нет, он не был садистом, но когда пытался погладить кошку или собаку, то обязательно рука оказывалась в смоле или клее, соответственно, животное приходилось брить, как скинхеда.
Или при строительстве домика для собачки замуровал её так, что осталось лишь окошко для глаз. Любимое изречение любознательного внука было: «В принципе, интересно, что там внутри», и в ход шли попавшиеся под руку инструменты или предметы, заменяющие их. Иветте очень сочувствовали. Работы в деревне не было. Дочери и зятю удалось пристроиться в городе, а Вовочку они навещали лишь по выходным.
Внук бегал вокруг бабки пытаясь поймать руками курицу:
– В принципе, откуда у нее яйца берутся?
– Сегодня куда его? – поинтересовалась Семеновна, ругая себя за опрометчивость, а вдруг ребенка предложат ей. Второго раза она не выдержит – до сих пор разрушенное хозяйство восстанавливает.