Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей – мгновенна и убога.
Но всё в себя вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Николай Гумилев
Глава 1
Ставни старого деревянного дома раскачиваясь на осеннем ветру, тоскливо скрипели и хлопали, будто раненая птица крылом.
В холодной комнате со старыми обоями, тесно прижавшись друг к другу, сидели два человека – два брата. Старшему было тринадцать лет, а младшему – шесть. Они только что вернулись с кладбища.
На погосте младший брат Сашка испуганно смотрел, как чужие люди деловито опускают в могилу гроб с телом отца. А совсем недавно эти же люди опускали в могилу гроб с его мамой.
Сашка, плотно прижавшись к старшему брату Алешке, все ещё вздрагивал. В пустой комнате кроме сумерек и двух мальчиков никого не было.
В коридоре заскрипели деревянные половицы. Дверь в комнату отворилась, и, опираясь на костыль, вошла соседка, баба Домна. Старуха подошла к детям, по-матерински прижала голову старшего мальчика к груди и запричитала:
– Тиф проклятый! Деток одних оставил! Сиротские вы мои души! Господи, боже мой, помоги! – вытирая фартуком подслеповатые глаза, всхлипнула: – Сейчас пойдём ко мне, я вас покормлю… А завтра Сашку отведу в детдом… А ты, Ляксей, большой уже, тебя не возьмут. Ты иди на завод, в ученики.
Сама баба Домна из-за инвалидности своих детей не имела, но Лёшку и Сашку Вороновых любила, как своих. Когда их родители от тифа один за другим ушли в мир иной, она с болью в сердце поняла, что поставить на ноги соседских мальчишек ей не под силу. А как их бросишь? И баба Домна по доброте душевной, как могла, определила дальнейшую судьбу двух братьев.
Время шло быстро.
Трудолюбивый и старательный Алексей за годы работы на заводе приобрел профессию, достиг хороших результатов и уважения.
Пришло время, и он привёл в свою крохотную комнату на Благуше жену Ольгу. А после рождения сына Вовки ему от завода в новом доме выделили большую комнату в общей квартире. Алексея Воронова как передовика производства наградили орденом Красной звезды и даже рекомендовали вступить в партийные ряды.
Но он, конечно, не забывал Сашку. Старший брат отправил младшего после детдома поступать в техникум авиационного приборостроения. Александр охотно послушался. Он любил учиться: в детдоме был отличником и в техникуме тоже. По окончании учёбы его распределили на производство.
Алексей любя опекал его и даже закрывал глаза на то, что Сашка иногда ходил в церковь. «Вреда церковь не приносит, – рассуждал Алексей, – пусть».
Александр Воронов был рослый красавец: решительный, уверенный в себе, умница, любил поэзию и хорошо читал стихи. Вокруг него всегда хороводилось много друзей. А девчата старались привлечь к себе внимание, сохли по нему и даже ссорились. Он безобидно посмеивался над этим. Его независимый характер не давал девчатам спокойно жить.
На производстве он познакомился с тоненькой, голубоглазой Надей. Она после окончания ФЗУ работала вместе с Сашей, а жила в общежитии. Он в ней души не чаял, она отвечала ему тем же. Они часто и с удовольствием проводили свободное время вместе – юные, чистые романтики.
Как-то раз в летний воскресный день, когда Москва спокойна и нетороплива, они сговорились пойти в парк.
Тенистые аллеи встретили их нежной прохладой, весёлым посвистом птиц и ароматным настоем июньского цветения.
На лодочной станции они взяли лодку. Надя, гибкая, легкая, будто сотканная из солнечного света, легко спрыгнула на борт.
Несколькими сильными пружинистыми движениями Саша вывел лодку на середину пруда. Надя подставила лицо солнцу, зажмурилась и рассмеялась. А потом тихо запела под музыку, доносящуюся с пирса: «Утро красит нежным светом…» Под ветерком вздрагивали белокурые завитки на ее лбу.
Саша перестал грести и положил весла на борт. Теперь лодка шла сама в зеленоватой воде, где плескалось небо с редкими кудрявыми облаками.
Он волновался. Ему необходимо было сказать очень важные слова. Мешала музыка с пирса. Мешала беззаботная Надина песенка. И глаза Надины смеялись, сбивая с мысли.
Но стихла музыка, замолчала Надя, зажмурившись от солнца, и он почти шепотом произнес:
– Надя, я люблю тебя… Давай поженимся.
Надя удивлённо распахнула голубые глаза. В них читалось: «Что ты сказал?»
Он смущенно и торопливо повторил.
Надя, изумленно глядя на него и заливаясь румянцем, доверчиво прошептала:
– Давай.
И снова музыка с пирса – «Нам нет преград ни в море, ни на суше»! Будто в честь того, что случилось сейчас в Сашином счастливом мире.
Почувствовав радостную силу своих мышц, он резко навалился на вёсла, подгребая к берегу.
На пирсе пожилой лодочник принял лодку. Лёгкая весёлая музыка неожиданно перестала звучать, и из чёрных раструбов динамиков раздался напряженный голос:
– Граждане и гражданки Советского Союза!
Лодочник, прислушиваясь, на секунду замер, потом сдавленно проговорил:
– Это война…
Безоблачная жизнь закончилась.
Глава 2
С первых дней войны началась всеобщая мобилизация. Призыву подлежали граждане, достигшие призывного возраста. Александр Воронов в первую волну, объявленную с двадцать третьего июня, не попал.
Повестку на медкомиссию ему принесли на дом четвёртого июля. В повестке было предписано немедленно освободить призывника и выдать среднюю зарплату за две недели вперёд. А самому призывнику полагается иметь при себе документы и остричь голову наголо.
На медкомиссии Саша познакомился с застенчивым, симпатичным Павлом и с двумя братьями Черновыми. Они были, как две капли воды, похожи друг на друга. Кто из них Юра, а кто Гена не отличишь. Братья легкомысленно, по-мальчишески шутили, посмеивались над всем происходящим.
К здоровью Воронова у врачей вопросов не было. Вместе с Павлом и с братьями Черновыми он получил назначение в запасную стрелковую бригаду для обучения военному делу. Явиться на призывной пункт ему надо было к пятнадцати часам.
На производстве Саша получил расчёт и быстро направился к брату домой, чтобы проститься, но застал одну Ольгу. Алексей был на работе. Ольге нравился Саша – добрый, заботливый и отзывчивый. Когда он приходил к мужу, она встречала братишку с радостью и старалась угостить чем-нибудь вкусненьким.
Прощаясь с ней, он спохватился:
– Мне ещё надо подстричься наголо.
– Ох, интересно на тебя посмотреть без твоей шикарной шевелюры, -грустно улыбнулась она.
– Ладно тебе, – засмущался Саша и торопливо добавил: – Передавай Алёшке привет. Жаль, что не застал.
Тяжело вдруг стало на душе. Но он тряхнул головой, решительно отмел все предчувствия и объявил:
– Ну, ничего, всё будет хорошо. Увидимся! Обязательно!
А голос прозвучал как-то глухо.
На унылых осенних полях Подмосковья сорок первого года запасные бригады прошли короткое, но усиленное обучение военному делу, боевую и стрелковую подготовку.
Настал срок, и по особому распоряжению часть, в которой служили Воронов, братья Черновы и Павел, была отправлена на фронт для пополнения действующей армии под Вязьму. Всего двести тридцать два километра от Москвы.
Бои были ожесточённые. У фашистов было численное преимущество в технике и живой силе. Германское командование намеревалось ураганом снести нашу армию. Тяжелая артиллерия врага наносила сильные удары. Горели деревни, горели леса – всё, что могло гореть.
В бою на опушке леса новобранцы попали в жаркую перестрелку. От гула, свиста снарядов и пуль мутилось сознание. Потери были огромные. Рядом с Сашей погибли два москвича, два брата-мальчишки Юра и Гена Черновы. Они лежали голова к голове, уткнувшись в темно-зелёный мох, будто шептались. Поодаль с разорванной грудью лежал и умирал красавец Павел. Цепь бойцов поредела. Истерзанная земля дрожала, словно трясла ее чья-то рука.
Мощный снаряд разорвался где-то рядом. Мир вокруг вздрогнул. Земля ушла из-под ног. Подброшенный ударом взрывной волны, Саша отлетел, сильно ударился головой о корневище дерева и потерял сознание. Комья земли со снегом укутали его тело.
Части Красной армии стали с боем отходить. Когда артиллерия покидала позицию, бойцы не заметили, как колесо противотанковой пушки 53-К задело лицо Саши Воронова и сломало ему нос. Сколько он пролежал в грязи без сознания, неизвестно. Только мучительная боль выдавливала стон из беспомощного тела.
После боя немецкие санитары стали подбирать своих раненых и убитых, заодно подобрали стонущего русского солдата. Очнулся он уже в плену. Руки ноги были целы, для работы был годен, и немцы убивать его не стали, отправили в лагерь. Так он отошел от смерти.
Несколько дней солдат приходил в себя. Опухший нос стал заживать. Поначалу думал: «Вот повезло, живой». Но вскоре об этом пожалел.
Пленных было много, человек двести, многие легкораненые. Кто не мог ходить, тех пристрелили. Затем живых загрузили в товарные вагоны и повезли, куда – никто не знал. Только после стало известно, что привезли их в лагерь Дахау.
Некоторых там подлечили, чтобы могли работать, а тех, кто не мог, охранники убивали, не задумываясь. Пленные поступали регулярно. Среди солдат прошел слух, что воевавший под Вязьмой генерал, раненый в ногу и руку, тоже попал в плен.
Из Дахау уже две тысячи человек были отправлены в другой лагерь, Флёссенберг, в Баварии, на границе с Чехией. Прибывших пленных целый день держали на морозе и не кормили. А вечером раздели догола и устроили душ – пустили на толпу пленных из шлангов холодную воду. Многие на глазах у Воронова синели, падали и тут же умирали. Из двух тысяч заключённых, приняв ледяную стужу, выжило человек четыреста. Они, по мнению немцев, были работоспособные.
А тех, кто не выдержал холодного душа, сжигали в крематории, который находился за бараками в долине. Трупов было много, печь перестала справляться с такой нагрузкой. Тогда тела сбрасывали в ров, обливали бензином и поджигали.
Так Воронов впервые всем телом почувствовал смерть.
По распоряжению коменданта лагеря Макса Кёгеля всех заключённых загнали в стылый вонючий барак. Пленные едва держались на ногах. Полумёртвым упал Саша Воронов на грубо сколоченные нары.
Работали пленные в каменоломне по четырнадцать часов – добывали в карьере сине-серый гранит для архитектурных работ и строительства дорог в Германии. Работали вручную, грузили гранитные глыбы на платформы. От тяжести подкашивались ноги, в глазах становилось темно. Часто люди падали замертво.
Кормили плохо: треть котелка супчика с просом на четверых в сутки. Иногда ничего не давали, кроме воды.
Заключённых было несколько тысяч. В бараке места не хватало, спали и работали посменно. Зимой в бараке холод, летом – жара, духота. Миллионы клопов и блох доводили людей до исступления.
Однажды во время короткого перерыва к Воронову подошел молодой, но с ранней сединой капитан Сергеев. Он незаметно несколько дней наблюдал за Александром и вот теперь, вроде бы невзначай, не привлекая внимания охранников, тихо сказал:
– Тяжело?
Воронов тоже тихо спросил:
–А кому здесь легко?
– Я смотрю, парень ты крепкий… Бежать надо, – сразу предложил Сергеев.
Александра такая мысль посещала, но охрана очень бдительная. В одиночку это сделать было невозможно. Он немного поколебался, отвернулся от охранников и сказал капитану:
– Чтобы бежать, нужен план.
Капитан коротко ответил:
– План есть. Об этом поговорим в бараке, – и они отошли друг от друга.
Ночью в бараке капитан разыскал Воронова. Сел к нему на нижние нары и вполголоса, чтобы не слышали даже свои, посвятил в свой план:
– Согласны бежать шесть человек, ты седьмой, все русские. Остальным я не доверяю, рисковать не имею права.
В лагере находились пленные разных национальностей: французы, югославы, бельгийцы, поляки, и капитан долго подбирал людей для побега.
Воронов согласился с предложенным планом.
И за бараком по ночам втихую стали рыть подкоп под оградой из колючей проволоки. Рыли несколько ночей. Но перед самым побегом Воронова свалила болезнь: рвота, высокая температура, головокружение не позволили ему вставать с нар. Капитан Сергеев тяжело вздохнул:
– Откладывать мы не можем. Немцы могут обнаружить лазейку. Сегодня ночью мы уходим, а ты, солдат, лечись.
Несколько дней в горячечном бреду Воронов по ночам стонал со слезами:
– Ушли… Без меня.
Снова и снова еле внятным шепотом рассказывал о побеге своему соседу по нарам, священнику отцу Филиппу. Тот тихо утешал:
– Победа Спасителя неизбежна, а мы должны верить, только верить, что будущее возможно.
Лекарств не было. Священник лечил Воронова молитвами. И вылечил.
Сам отец Филипп был с Украины. Когда пришли немцы, он спрятал у себя еврейскую семью: мать и двух девочек. Соседи, конечно, донесли об этом. Мать и детей оккупанты расстреляли, а священника отправили в концлагерь.
Пленные постоянно находились рядом со смертью. Они были безмолвными рабами. Надо было молчать. Но известно – молчат только мёртвые. Терпеть такое у Воронова не было сил. Жестокость рождает ненависть. Ненависть зовет к бою.
И однажды пришло неожиданное решение.
– Я завтра возьму в карьере кайло, незаметно подойду к охраннику и… по голове.
– Они тебя сразу убьют, – тихо проговорил протоиерей.
– И очень хорошо… – помертвело отозвался Воронов. – Лучше один конец… Спасение от этого ада.
Отец Филипп с беспокойством наклонился к нему и горячо заговорил:
– Александр, такое Церковь не одобряет. Это слабость и самоубийство. Тогда их идеология одержит верх. Лживых идеологий полно. Одна из них – нацистская. Они безбожники, в них сатана сидит и управляет ими, – отец Филипп с таким убеждением говорил, что заставил Воронова задуматься. – Надо верить, Александр, верить в конечную цель, тогда каждый будет спасён в этой жизни. А наша жизнь, Александр, ценна тем, что за неё своими жизнями заплатили наши предки, защищая нас.
Через некоторое время убежавших пленных охранники поймали. Комендант лагеря Макс Кёгель – пухленький, с колючими глазками, построил всех пленных на плацу и вывел перед ними беглецов во главе с капитаном Сергеевым. Видно было, что ребят так били, что у них места живого не было, они с трудом стояли на ногах, поддерживая друг друга.
«А ведь среди них мог быть и я», – подумал Воронов. И сам не понял, с облегчением подумал или с сожалением.
Комендант через переводчика презрительно бросил пленным:
– Чтобы у вас не было желания бегать, а появилось желание повысить трудовую дисциплину, каждый десятый будет расстрелян.
И Макс Кёгель начал отсчёт. Рядом с ним стоял рыжий полицай Василий Панов по прозвищу Бой с автоматом. Комендант показывал стеком на каждого десятого, и Бой с удовольствием выпускал автоматную очередь. Когда подошла очередь Воронова, он оказался десятым. За годы плена он привык к любым смертям и был спокоен, даже обрадовался. «Конец моим мучениям…» – подумал он и посмотрел в упор на Боя.
Тот ухмыльнулся в ответ, вскинул автомат, но комендант остановил его и начал пересчитывать. Оказалось, что ошибся – Воронов был не десятым, а девятым. Теперь стек Кёгеля указал на Сашиного соседа, и рыжий быстро выполнил приказ. Смерть Воронова снова откладывалась.
Когда всё закончилось, убитых оттащили в крематорий, который работал круглые сутки. А беглецов на глазах остальных пленных повесили. Они долго висели в качестве устрашающего примера для остальных.
Глава 3
Много смертей увидел военнопленный Александр Воронов за те четыре года. Сам бывал на краю гибели. Голод и голодная смерть, никакой медицины, болезни, избиения, самоубийства – фабрика смерти под названием «концлагерь».
Часто думалось Александру о скором конце – вот он, настигает… И никто о нём, кроме родного брата, не вспомнит. Не вспомнят и те, кто встречался на его короткой дороге жизни в довоенной юности.
К концу войны охранники, обозлённые неудачами на фронте, бесились и по-звериному чуяли, что близится их конец.
В апреле сорок пятого года Гиммлер коменданту лагеря Максу Кёгелю, приказал, чтобы ни один заключённый не попал в руки врага. Но комендант не успел до конца выполнить приказ – лагерь освободили американцы. Когда они пришли и увидели пленных, а это были живые трупы, они ужаснулись. А Кёгель от страха, что его могут судить за военные преступления, повесился.
Союзники начали сортировать пленных. Они выяснили, что Воронов – специалист по приборостроению, и предложили ему уехать в Штаты. Однако он наотрез отказался, и тогда американцы передали его нашим частям, где он попал в лагерь для перемещённых лиц.
Военнопленный Воронов Александр Павлович был направлен в особый фильтрационный отдел, где начались долгие нудные проверки: комиссии, беседы, выяснения… Как попал в плен? При каких обстоятельствах? Кто ещё был с тобой?.. Было много вопросов. Но все сводились к желанию дознаться, не по собственной ли воле оказался он в этом аду. Александр ничего не скрывал, говорил всё как было, честно.
По окончании прохождения комиссии в особом отделе ему выдали справку, где указывалось, что Воронов А.П. может проживать в Российской Федерации, кроме городов Москва, Ленинград…
Человек в погонах, подписавший справку, громко поставил печать и сурово предупредил: «Если ты, Воронов, появишься в этих городах, то будешь задержан и этапирован в те места, где лето очень короткое». И за спиной Александр услышал спокойный разговор следователей СМЕРШа: «А этот пусть скажет спасибо, что ему не расстрел приговорили».
После такого «заботливого» напутствия освобождённый военнопленный понял, что с окончанием войны запах пороха не выветрился над победившей страной.
И всё равно страх предупреждения не мог пересилить желания увидеть родного брата.
Он отправился к Алексею по знакомой до слёз московской улице. Проходя мимо кинотеатра, гастронома и ателье, он почувствовал странное желание поздороваться с этими заведениями, как со старыми знакомыми: «Привет, вот я и вернулся, не ждали?». Они напомнили ему о мирной поре и волнующей жажде жизни.
Но мучила смутная тревога. Ему казалось, что прохожие косятся в его сторону с недоверием и опаской. Острым взглядом он особо замечал мужчин в форме и шел размеренно, так, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. А если замечал впереди себя подозрительного человека, быстро прятался в ближайшую подворотню.
Прятался он потому, что в кармане его пропотевшей гимнастёрки была справка, которая не давала права находиться в столице.
Чем ближе он подходил к знакомому дому, тем сильнее волновался: «Если Алёшка побоится общаться, не буду осуждать. Главное – смогу увидеть его, брата родного».
Александр подошел к знакомой двери, сердце тревожно дрожало. Он нажал на кнопку звонка. После недолгой паузы щёлкнул замок, дверь открыла Ольга.
Перед ней на пороге стоял мужчина с измождённым небритым лицом, линялая гимнастёрка жалко висела на худых плечах, из-под брюк выглядывали изношенные ботинки.
Ольга с удивлением спросила:
– Вам кого?
Саша опустошенно смотрел на неё и ждал, когда она узнает, но не дождался.
– Я к Алексею, – пересохшими губами неуверенно проговорил он.
Ольга внимательно присмотрелась к стоявшему перед ней человеку. И вдруг в глазах вспыхнули то ли испуг, то ли недоверие, то ли радость, а может, все разом перемешалось на её лице.
– Саша?! Это ты?! – удивленно вскрикнула она. – Я тебя по голосу узнала… Заходи, заходи…
По длинному коридору коммуналки Ольга провела его в комнату, плотно закрыв за собой дверь.
– Хорошо, что соседи меня не видели, – понизив голос, произнёс Саша.
– Да перестань, что тебе наши соседи? Нормальные люди, – распираемая любопытством проговорила Ольга. – Ну расскажи, где тебя носило? От тебя ни слуху, ни духу, никаких вестей не было. Думали, ты на фронте погиб. Мы получили от тебя последние два письма осенью сорок первого. – Хозяйка гостеприимно суетилась. – Да ты садись! Чего ты стоишь. Господи! Как ты изменился!
Она всплеснула руками, с трудом припоминая того давнего доброго и доверчивого Сашку.
Александр неуверенно, словно с опаской, прошел в угол комнаты и осторожно присел на стул.
– Спасибо…
Он робко оглядел комнату и, узнавая каждую мелочь, вслух произнёс:
– Всё, как до войны… Оля, а где Алексей?
– Он на работе, вот-вот должен появиться… Придёт, будем ужинать. Ты вовремя пришел, – приветливая улыбка не сходила с её лица. – Тогда все и расскажешь… Слава богу! Живой! Вот для Алёши будет сюрприз. А мы тебя ждали, ждали… Но потом поняли, что-то случилось… А вот что? Но надежду не теряли, все в почтовый ящик заглядывали.
Ольга говорила возбуждённо, не зная, как занять мужниного брата. Они действительно ждали весточку от Саши, волновались, но постоянное ожидание притупилось и стало забываться. И вот такая неожиданность. Ольга, присматриваясь к родственнику, непроизвольно покачивая головой, проговорила:
– Какой же ты, Саша, худой, – а в голове у неё закрутилось: «Седые виски его сильно старят… Ведь был такой красавец».
– Ты почему о соседях-то спросил? – поинтересовалась она.
– Да так, – он запнулся, осторожно глянул на неё. – Как бы чего не вышло.
Заглядывая ему в лицо, она с недоумением спросила:
– Ты боишься чего-то?
– Я за вас боюсь, – он виновато отвернулся к окну.
В коридоре послышались торопливые шаги.
– Вот и Вовка пришел, – сказала Ольга.
Дверь отворилась и, едва переводя дух, в комнату ворвался взъерошенный, раскрасневшийся Вовка. Увидав незнакомого человека, он от неожиданности стушевался, затем растерянно, негромко проговорил:
– Здрасьте.
– Здравствуй, Вова, – Саша обрадованно улыбнулся. – Какой ты стал большой.
Вовка смущённо опустил глаза в пол, не зная, как реагировать. Неказистый дядя с измученным лицом в измятой одежде не понравился ему.
– Ты, конечно, меня не помнишь? – мягко сказал дядя Саша. – Я приходил к вам прощаться, когда на войну уходил. А ты готовился пойти в первый класс… Сейчас ты в каком?
Вовка потоптался на месте, потом нехотя ответил:
– В пятом.
Сашу толкнуло что-то в сердце, он понял, как сильно истосковался по родным и близким людям, как они ему дороги.
Но тут, глядя на растрёпанного сына, ласково сокрушаясь, выступила мать:
– Со своим футболом все ботинки истрепал. Прямо беда какая-то с ним.
– Значит, ты меня не помнишь? – с грустной улыбкой повторил свой вопрос Саша.
Вовка, ища поддержку, исподлобья посмотрел на мать. Ему не хотелось разговаривать с дядей, с этим чужим и неприятным человеком. Ольга, чтобы снять неловкость, решила выручить сына:
– Это твой родной дядя. Когда ты был маленьким, вы вместе с дядей Сашей гуляли во дворе, играли.
Вовка, молча переминаясь с ноги на ногу, переводил взгляд с дяди на мать. Ольга с материнской нежностью сказала:
– Ладно, иди умойся и садись за уроки.
Вовка обрадовался такому делу и, чтобы избавиться от надоедливых расспросов, проворно выскочил в коридор.
– Конечно, дети растут быстро, – улыбаясь сказала Ольга. – А он на футболе помешался, как все мальчишки во дворе.
На сердце у Саши потеплело. Футбол – это частичка мирной жизни, довоенной…
– Не ворчи на него, – заступился он за Вовку, – это счастье – иметь сына… и вообще иметь семью, не тронутую войной.
А Ольгу подмывало узнать, почему он так долго не писал и где пропадал. И, наконец, его запущенный вид тоже вызывал любопытные вопросы. Простодушно глядя на него, она спросила:
– Саш, скажи прямо, где ты пропадал все эти годы, почему от тебя не было писем?
Он глубоко вздохнул и про себя подумал: «С какой стати мне скрывать своё прошлое? Я ведь не преступник. А всё, что было со мной, прятать не хочу». Долгим, виноватым взглядом он посмотрел Ольге в лицо.
– Как бы тебе это сказать, – узловатые руки, привыкшие к грубой работе, лежали на его коленях и слегка дрожали. – В плену я был, Оля, в плену, – произнёс он и, горько выдохнув, опустил плечи.
Оля вдруг испуганно съёжилась, словно от морозного ветра. Прикрыв плотнее дверь, она молча опустилась на диван и подумала судорожно: «Что же теперь будет?» В комнате повисла напряженная тишина. Наконец, с трудом подбирая слова, она заговорила:
– Знаешь, Саша, не обессудь. Ты хотел увидеть Алексея, скажу тебе прямо – у него всё хорошо. – Ольга замолчала, потупилась, затем с нескрываемым волнением продолжила: – Но, если на работе узнают, что его брат был в фашистском плену, ему несдобровать. Его могут исключить из партии, а это все равно, что из жизни его исключить.
Все больше тревоги было в Олином застывшем взгляде.
– А его только повысили на работе – он теперь начальник, и у него там хорошая перспектива, ему доверяют. – Она с надеждой бросила беспокойный взгляд на Сашу. – И на сына в школе тень ляжет. Это обязательно… Как пить дать!..
В голосе ее уже слышались слезы и паника. Саша, опустив голову, слушал свой приговор.
Ольга так и выдавливала из себя горечь:
– Если хочешь, чтобы у твоего брата не было проблем, тебе бы надо уйти. Незаметно. Чтобы соседи не видели.. – и через короткую паузу с деланным сожалением добавила, – Алексей тебе то же самое скажет.
Ольга всерьез измучилась тревожными мыслями и предчувствием беды. Она явно надеялась, что Саша без лишних слов тихо уйдет.
Но он был сильно удивлён и растерян. Он никак не ожидал этого от Ольги. Он ощутил себя лишним, никому не нужным в этой жизни. И само собой холодной змеей вползло в сердце то, лагерное, безнадежное равнодушие. Лицо его побледнело, губы пересохли, слова давались с трудом:
– Я не хочу неприятности вашей семье, а тем более Алексею. Он всегда был правильный, в отличие от меня. За это я любил его и часто вспоминал… там…
Его прервал вернувшийся Вовка. Ольга нервно, с напускной строгостью, не раздумывая скомандовала:
– Иди к себе за шкаф и садись за уроки.
Смекалистый мальчишка послушно юркнул к себе. Там, за шкафом, была его часть комнаты, где стоял письменный столик и кровать. Он разложил учебники, а сам подумал: «Скорее бы этот дядя ушел».
– Нам лучше не продолжать разговор, – Ольга кивнула в сторону сына, намекая на его присутствие. Немного подумав, тихо спросила: – Тебе деньги нужны?
– Нет, спасибо. Мне ничего не надо, – сказал Саша, чувствуя, как в нём нарастает неприязнь. Даже на пересыльных пунктах он не испытывал такого унижения.
Он встал, чтобы уйти, и произнес упавшим голосом:
– А ты, Оля, сильно изменилась.
Бывший военнопленный Александр Воронов, нарушая строгое постановление особого отдела, с риском для себя, пришел к родному брату. Надеялся хоть на минуту, на чуть-чуть, забыть о четырёх годах, проведённых за колючей проволокой. А сейчас понял, что это не получится, что упрямое прошлое стоит за плечами. Неужели так будет всегда?
Дверь открылась, и в комнату вошел Алексей. Увидав незнакомого человека, он на мгновение остановился, но тут же узнал своего брата. Не говоря ни слова, они шагнули навстречу друг другу и обнялись.
– Ну, наконец-то! Мы голову ломали, куда ты пропал. Я уже хотел обратиться в военкомат, – сдавленно пробормотал Алексей.
– Я думал, что не увижу тебя, – смущенно отозвался Саша, разглядывая брата. Ему бросилось в глаза, что Алексей изменился, стал сдержаннее, осторожнее.
– Война, слава богу, ушла. Люди стали успокаиваться. Мирная жизнь налаживается. – Алексей был рад, что его брат вернулся, руки ноги целы – это главное. – Я верил, что мы с тобой в конце концов увидимся.
– А у вас, я смотрю, всё по-старому, – Саша окинул взглядом комнату. – Всё как было раньше.
– У нас всё нормально. Мы в сорок третьем вернулись из эвакуации. Всей семьёй. Вовка растёт, уже в пятом классе.
– Это я знаю.
– Все живы здоровы. Всё хорошо.
– Я рад за вас. Часто вспоминал… – Саша запнулся и закашлял.
Ольга, стоя в стороне, молча наблюдала за ними. Разные истории она слышала о военнопленных. Люди рассказывали, что власть к ним относится с большим недоверием. Говорили, некоторые из них от трусости сдавались врагам сознательно, чтобы служить фашистам.
– Ну и вид у тебя! – Алексей не скрывал удивления, разглядывая брата. В нос ударил тяжелый дух, шедший от гимнастёрки.
– Да это так, не обращай внимания, – вяло махнув рукой, замялся Саша. – Я ведь сейчас уйду, мне ехать надо…
– Куда? – оборвал его Алексей, почувствовав что-то неладное. – Только приехал и уже… Да ещё в таком виде.
– Куда – куда? На восток или на север… Куда придётся, – он сказал это так, будто ничего ему больше не нужно – только бы повидать родного человека, единственного на всей земле. Алексей уловил какую-то невнятицу в голосе брата.
– Постой, постой! Давай так: тебе надо вымыться, побриться, переодеться, а там видно будет, – улыбаясь, он по-доброму передразнил его: – На восток, на север.
– Лёш… у меня не во что переодеться, так что… я пойду. Главное, я тебя увидел… вас всех увидел, – он встретился взглядом с Ольгой. – Я рад за вас…
– Моё оденешь! – перебил его Алексей. И категорично, обращаясь к жене, сказал:
– Мать, дай ему бельё, одежду, рубашку, полотенце…
Ольга быстро достала из комода всё необходимое.
– Пошли.
Саша не стал перечить старшему брату. Они направились по коридору в ванную. Там Алексей зажег газовую колонку, показал на бритвенный прибор и сказал:
– Мойся, брейся и приходи, будем ужинать. Тогда и поговорим.
Когда Алексей вернулся в комнату, Ольга с укором встретила мужа.
– Лёша, я тебя понимаю, это твой брат, ты его долго не видел, ты…– она запнулась, – мы… рады, что он вернулся живой… Ты даже не спросил у него, откуда он вернулся.
Алексей вопросительно гляну на жену.
– Откуда он вернулся? С войны он вернулся!
Она сказала тихим, похожим на стон голосом:
– Из плена он вернулся, – выдохнула Ольга.
Муж от этих слов вздрогнул, словно рядом упало что-то стеклянное и разбилось вдребезги.
– Из плена? – поперхнулся он.
– Ты знаешь, как у нас к таким людям относятся.
Алексей после некоторого замешательства рассеянно молчал. Он этого не ожидал. Были слухи о вернувшихся из плена, о их положении, но он не думал, что его брат окажется там. Он подошел к окну, машинально поправил столетник, задвинул занавески. Он сделал это бессознательно. Всё ж таки первый этаж, в окна могут заглянуть любопытные из соседнего дома напротив, а потом спросить: «Кто это к тебе приехал?» Молча обдумывая, походил по комнате, заглянул за шкаф. Там Вовка уткнулся в учебники.
– Уроки делаешь? – без всякого интереса спросил он.
Вовка вопросительно глянул на отца.
– Ну, делай, делай, – он легонько потрепал сына по макушке, – не слушай, что взрослые говорят.
Вовка, конечно, всё слышал и про дядю Сашу тоже. Уроки не лезли в голову. Во дворе у мальчишек только и разговоры были о нашей победе, о суде над фашистами и о вернувшихся с войны бойцах с наградами. И о том, что пленные – это предатели. Ему стало как-то не по себе. Мальчишеская фантазия бурлила в его голове. Он представил, как дядя Саша бежит через линию фронта с поднятыми руками – сдаваться.