Выход из-под удара, или Новый путь

На новой почве

В нашей реальности в конце 13 столетия отряды Делийского султаната завоевали провинцию Гуджарат. В одном из бесчисленных ответвлений это тоже произошло, но там случилось и другое событие, положившее начало гораздо более глубоким историческим переменам. А именно, перед самым вторжением несколько парсских селений на территории Гуджарата «пропали неведомо куда», как думали поначалу. Но они не исчезли бесследно, а – переместились в Новый Свет. А точнее – в район залива Гуаякиль на севере нынешней Перу.

Пересадка

Всё произошло очень резко, ночью. Поэтому никто ничего не сумел заметить. Разве что немногочисленные сторожа и другие люди, которые в тёмное время суток бодрствовали. Однако и они услышали только слабый, неопределённый звук, да заметили, что немного вздрогнула земля, как при небольшом землетрясении. Никто не мог предположить, что на самом деле произошло. Только утром, с восходом солнца, жители зороастрийских селений обнаружили случившуюся перемену. Вокруг природа была совсем не та, что прежде. Пальмы – но не такие, как привычно, а с гораздо более широкими листьями. Да и вообще… что-то явно не то, даже воздух пах не так, как положено.

Служители спешно проверили огонь в святилищах. Он горел ровно, устойчиво, не колыхался и не чадил. Значит, всё в полном порядке. Значит, Ахурамазда не оставил нас – так думали «невольные переселенцы». Хотя многие из них, даже несмотря на спокойствие и размеренность обстановки, оставались изрядно напряжены. Что же произойдёт дальше, и какие ещё козни выстроит Ахриман, чтобы навредить верным и сбить их со своего пути?

Очень сильное удивление вызывали листья деревьев – даже у пальм они зачастую были мелкие, колючие, как будто пропитавшиеся воском. Практически ничего знакомого хотя бы отдалённо не видно. Глазу не удавалось отыскать ни баньянов с их висячими корнями, ни кислых стручков тамаринда, ни даже кокосов.

Однако в то же самое время были и положительные новости. Тоже вызвавшие оторопь поначалу. Казалось бы, негостеприимная, неуютная земля. Однако просо, вопреки ожиданиям, бодро пошло в рост. Также стало понятно, что на столе точно будут сорго, лук и чеснок. Кто-то из мобедов даже заявил: «наверное, так, за счёт огненности плодов, сдерживается зловредная влага этой дикой страны».

Коровы чувствовали себя немногим лучше, чем бананы. Им не хватало то воды, то травы. А вот с буйволами… вышло откровенно плохо. Лишь та небольшая часть стад, которую по каким-то прихотям отогнали к подножиям далёких гор, была в приличном состоянии, остальные вымирали. Крестьяне были на грани бешенства: «ну и что теперь, как то же самое просо и сорго возить? На козах или на курах, что ли?». Поистине счастливы оказались только те, у кого были глубоко неприхотливые ослы…

Подсказку разумно было бы искать у местных жителей. Однако сделать это оказалось невозможно. Население «страшной страны» вымазывалось густой красной глиной, словно на манер крови, украшало свои головыперьями, носило непонятные диадемы… но ни слова не понимало ни на одном из языков, известных парсам. Поначалу «гости» обрадовались, увидев характерный для хозяев огненный обряд, но потом пришли к выводу, что это гнусная пародия на священное, придуманная Ахриманом. После нормальных обрядов кашлять не начинаешь… Оттого всё чаще раздавались не только среди мобедов, но и среди обычных жителей нескольких поселений, заброшенных невесть куда, возгласы… «да это же натуральные дэвы».

Естественным для людей традиционной культуры стало предложение построить новый крупный храм, чтобы защититься от зла надёжнее. Но и тут не всё ладно происходило. Подавляющее большинство деревьев ни на что не годилось. Только пальмы более-менее подходили, но и они – лишь для коротких столбов могли использоваться. А вот с камнем вышло иначе. Всё-таки рядом имелись одни из самых мощных гор в мире. И мобеды, посовещавшись, пришли к выводу:

– Вот это просто замечательно. Значит, сможем спокойно обосноваться тут на века.

Вскоре уже начали раскалывать песчаник и жечь известняк на известь. Работа шло бодро и энергично, все понимали, насколько важна сейчас опора.

Но тут подоспел новый сюрприз. Солнце восходило то на севере, то на юге, то на востоке… И как ориентировать те же алтари, было решительно непонятно. Луна – регулярно появлялась среди дня. «Наверное, и она тут заблудилась точно так же, как и мы». Вдобавок, пропала Полярная звезда.

В лесах то и дело встречались большие и очень яркие птицы, многие из которых оказались способны подражать человеческой речи. И это было сочтено явным признаком сотворённости Ахриманом. Как гигантские стервятники, так и крохотные, меньше иной фаланги пальца, птицы, тоже оказались приписаны авторству злого духа.

Чудеса природы

На земле, впрочем, было не лучше. Муравьи, целыми армиями буквально рвущие в клочья листву (вместо привычных и понятных дырок!) вызвали отвращение. А вот крупные скорпионы и пауки спровоцировали волну настоящего гнева. Сверчки в этой удивительной, пугающей местности, не пели, а оглушительно шумели. А ещё – огромные бабочки, ядовитые змеи… Кто-то заметил даже: «тут очень много похожего на знакомое, но гораздо крупнее».

Вышедшие на берег моря оказались неприятно удивлены холодной и мутно-зеленоватой водой. Казалось, в ней есть примесь болотной, но запах тины всё же отсутствовал. А вот огромное количество рыб стало настоящим вызовом – с одной стороны, можно прокормиться, с другой, традиция не велит. К тому же масса дельфинов и китов сновала у самого берега постоянно. Это было воспринято как доброе знамение Ахурамазды.

Понаблюдав, парсы заметили, что приливы тут намного меньше, чем в Гуджарате. «Море сонное!» говорили одни. «Нет, оно очень даже бодрое, просто вся его сила почти на животных уходит!» возражали другие.

Однажды ночью в паре селений видели едва мелькнувшую тень. Пумы тогда решили напасть на стада, словно синхронно. И отбиться от них не было возможности… такую атаку вообще никто не предвидел. Даже собаки, в том числе и самые бесстрашные, только беспомощно дрожали, не рискнув высунуться и остановить хищника. Когда же узнали о существовании ягуаров, то начали всю ночь везде, насколько возможно, поддерживать огни.

Встречи с местными жителями вскоре стали реже. Это удивило и озадачило. Сначала думали, что их испугались, потом решили, что готовится серьёзное нападение, и даже начали сами настраиваться на отпор. Однако спустя месяц после Перемещения парсы обнаружили, что население земли, куда они угодили, охвачено мором. Самые обычные для Гуджарата и окрестностей заболевания, которые там уже почти никто не считал грозной опасностью, тут косили людей пачками. Между общинами начало сгущаться напряжение. Но именно эта высочайшая смертность и привела в итоге, как ни парадоксально, к их сближению. Мобеды заключили: «те, кто так легко умирают, всё-таки не могут быть дэвами или другими необычными существами». Ведь духи – не болеют, и вообще бессмертны.

Близкие контакты всех родов

Страдали ли сами «переброшенные» от местных инфекций? Разумеется, да. Но для них это было куда как менее критично. Да, обрушивались самые разные лихорадки – по большей части мучительные, но лишь изредка смертельные. Постепенно обратили внимание, что страдания пусть затяжные, но почти всегда заканчиваются выздоровлением. Натыкаясь же на каждое новое поселение местных, которое было опустошено привнесёнными болезнями, парсы начинали ощущать себя так, словно их самих тыкают раскалёнными добела иголками.

Особенно часто заболевали те бывшие гуджаратцы, которые поднимались высоко в горы. Заболевшие же – умирали там практически в половине случаев, несмотря на все попытки помочь им. При этом отказаться от походов в высокогорье было невозможно тоже. Именно там, на склонах, где туман, наконец, вытеснялся ярким солнечным светом, буйволы чувствовали себя нормально.

Тягостные вопросы задавала община себе: «если то, что может нас спасти – наш скот – выживает только только там, где нас подстерегают хвори, что же тогда предпочесть?». И ни у кого не находилось ответа…

Кое-кто пробовал искать лечебные растения – но почти ничего не находил. Попытки использовать всякие травы наугад, без малейшего понимания их эффекта, вызвали только больше проблем. Некоторые из больных, кто мог бы выздороветь, в итоге получили сильные отравления. Они корчились в муках, страдая вдвойне и втройне, и что с этим делать, было решительно непонятно. Кое-кто попробовал было получить помощь от местных. Но языки друг друга знали они ещё слишком слабо, чтобы можно было объяснить столь сложные вещи: как траву искать, как собирать, на какие части делить, готовить ли из неё отвар или давать жевать в чистом виде. Ошибок стало только больше, и каждая из них уносила всё новые жизни, подрывая доверие, придавливая надежду.

И вместе с тем, было совершенно понятно – никуда от «аборигенов» не деться. Хотя те и были «Глухими к свету», то есть не знающими и не признающими принципов, исходящих от Ахурамазды, но всё же – не истреблять же население целой земли только потому, что оно выглядит непохоже на тебя и поступает как-то не совсем так… «Если бы Ахурамазда желал их уничтожить, – провозгласил один из мобедов, – он не дал бы им сердец человеческих». Другой на свой лад вторил ему – «для чего создателю всего сущего понадобилось бы столь причудливое творение, если бы у него не было своей цели, неведомой нам…». Главное же – всё меньше видели в этих людях «заражённых Друкой тварей».

Одновременно мобеды дискутировали и о других, не менее важных для них темах. Например, какое из местных растений всё же считать священным, а какое – проклятым. Мнения, как водится в таких случаях, неизбежно разделились. И только носящиеся в вышине птицы равнодушно смотрели на все эти человеческие заботы…

Спустя примерно два месяца после перемещения, в районе реки Чира. Несколько воинов чиму из укрытия наблюдали за непонятным строительством, разворачивающимся в этом месте. Они были очень злы. Нет, даже не так – они были ОЧЕНЬ злы. Буквально переполнялись яростью. Потому что неведомые чужаки, которые вторглись недавно в их земли, принесли с собой ужасные болезни. От этой заразы племя понесло уже огромные потери, и даже выздоровевшие оставались зачастую слабыми и немощными. А теперь – коварные твари пришли уже и сюда, и что-то странное сооружают.

Долгое время никак не удавалось понять, что же это за постройка такая и для чего нужна. Далеко не сразу, только на третий день, наблюдатели осознали – сооружается какая-то башня. Вот только зачем она строится, оставалось непонятно. Ведь так далеко от других крепостных сооружений ставить её никто не будет. Даже эти проклятые захватчики не могут же быть настолько непредусмотрительны, в конце концов! Хотя, кто знает, чего ожидать от злых волшебников, насылающих мор, вместо того чтобы сражаться в честном бою…

Наконец, ещё спустя несколько дней башня была готова. И там, наверху, как увидели вскоре дозорные, начали выкладывать трупы. Один из воинов сжал кулаки так, что они даже побелели.

– Немыслимо. Полное осквернение нашей земли. Каждый, кто в этой мерзости участвует, должен лишиться головы…

Той же ночью, посовещавшись, чиму выдвинулись вперёд. Чужеземцы должны понести заслуженное наказание за своё святотатство, стучало в голове у каждого. Отряд шёл тихо и осторожно, пробирался через заросли, чтобы как можно ближе подойти к цели и уничтожить супостата.

Огнепоклонники в это же время по большей частью спали. Всё-таки строительство каменной башни дело весьма утомительное, и за целый день они были измотаны основательно. Только трое воинов полудремали, да ещё один (периодически сменявшийся) расхаживал с луком по стройплощадке, силясь что-то разглядеть в тусклом свете луны, едва проникавшем через разрывы облаков. Чиму видели, что на холме поддерживаются костры, но не придали этому особенного значения. Всё-таки это были опытные – пусть и по-своему – воины, и они считали, что двигаясь в густой тени, не произведя заметного для врага шума, сумеют подобраться на дистанцию уверенного броска. И там уже – берегись, коварный неприятель, теперь твоя магия тебя не спасёт от дротиков, ножей и булав.

Индейцы не могли знать, конечно, что у парсского отряда имеются и гораздо более чуткие сторожа, чем обычно. Внезапный лай привёл их в замешательство, как и то, что стража, да и сами строители, резко проснулись и забегали. Поняв, что они «открыты», чиму решили компенсировать пропавшую внезапность стремительным натиском. С гиканьем и улюлюканьем они кинулись вперёд из кустов…

Бой шёл с переменным успехом – талвары парсов рассекали, как оказалось, тростниковые щиты нападавших с необыкновенной лёгкостью. Но и не всем оборонявшимся удалось ускользнуть от удара булавой. Правда, парсы уступали числом, и им пришлось отступить внутрь башни. Чиму оказались в замешательстве, они не понимали, что делать дальше. Поджечь каменную постройку, конечно, было нельзя, разобрать её быстро было бы невозможно. Да и просто подойти ко входу не получалось – вражеские лучники были наготове: пока одни целились с верхней площадки, другие притаились за открытой дверью и были готовы пронзить стрелой каждого, кто попробует приблизиться. Более того, одному из захватчиков удалось сбежать, запрыгнув на своего демонического зверя. Ужасное животное, когда один из воинов кинул в него дротиком, зацепившим кожу только на излёте уже, издало крик, отдалённо напоминающий смех, и это звучало по-настоящему жутко. А вскоре явилось и вражеское подкрепление – восседавшее на таких же страшных существах. Оно быстро разгромило отряд чиму, а нескольких взяло в плен. Захваченные с горечью осознали, что кожаные ремни удерживают их вполне надёжно – шансов вырваться и сбежать не было. Да и зачем, куда, если племя, считай, практически уничтожено. Одно утешение, хотя и слабое, имелось – враждебные сиканы тоже почти вымирали сейчас…

Где-то месяцем ранее, на бывшей чимуйской (теперь, по праву победителя, уже парсийской) плантации.

Земледельцы с недоверием качали головами, рассматривая странную помесь банана и пшеницы. Снаружи – зелёные листья, практически такие же, как у привычного сладкого плода. Внутри – зерна, прижатые друг к другу настолько плотно, что даже лезвие ножа не проходило между ними. А в самой середине – твёрдая опора, как будто кость.

Неподалёку нашли нечто не менее удивительное. Плод, величиной как кокос, рос не на пальме, а прямо на земле, точнее, на приземистом кусте. Поверхность – не гладкая, как подобает приличному кокосу, а гранёная, явно мягче ореховой скорлупы, но всё равно плотная. Внутри вместо ожидаемой белой мякоти – жёлто-оранжевая начинка, насыщенная просто огромным количеством семян.

Ещё больше парсов озадачило следующее растение – оно росло как куст, опять же. Плод – продолговатый, как всё тот же банан, и окраска светло-зелёная, как у незрелого банана, однако кора весьма твёрдая, даже удары по ней отзывались глухим стуком. Приглядевшись внимательнее, земледельцы заключили – это уже точно не банан, выглядит слишком пузатым. Цветки были жёлтые, а листья – изрезанные, словно дубовые. Мякоть оказалась водянистой, практически безвкусной, и не насыщала.

Наконец, обратили внимание на очередную траву, дававшую овальные висячие бобы, напоминавшие очень длинный гороховый стручок. Некоторые растения ещё цвели, и цветки на них были белыми. Попробовав плоды, крестьяне оказались раздражены: «что за дрянь совершенно несъедобная, и зачем только пришло в голову это выращивать».

Наладка жизни

Неожиданностью стало новое открытие, последовавшее как раз примерно спустя два месяца после Перемещения. Наблюдая внимательно за местными жителями, парсы начали подозревать – это не какое-то одно племя или народ, а сразу несколько разных. Забегая вперёд, скажем, что они были вполне правы – там жили не только сами Чиму, но и их «подданные» – вассалы, а также несколько независимых общин. Эти индейцы уже не возводили городов, а занимались обычным земледелием. Потом вызвали у переброшенных из Индии больше доверия, ведь образ жизни именно этих аборигенов казался более простым и естественным, больше соответствующим Аше. Распашка земли, уход за скотом, почитание дождя – всё это приходилось по вкусу тем, кто сам занимался земледелием.

Постепенно начиналась уже и вялая, неуверенная в первые разы меновая торговля. Как оказалось, ткань, вытканная парсами, производит на местных очень хорошее впечатление, является вполне «ходовым» товаром. От индейцев охотнее всего брали готовые кукурузу и тыкву. Правда, объяснять, что именно им нужно, обе стороны пока вынуждены были жестами и показом образцов. Слова ещё не доходили друг до друга, но руки уже понимали…

Но… какую же ткань передавали парсы при обмене? Первоначально в ход пошли запасы хлопка, сделанные ещё в Гуджарате. Однако уже через несколько месяцев пришлось перейти на сбыт выращенного уже тут, в Южной Америке, продукта. Обнаружилось, что имеется растение, похожее на привычный хлопок – и оно, действительно, давало очень качественную нить! Более того, получался материал даже куда лучший, чем ранее знакомый. И это придавало уверенности, особенно когда выяснилось ещё, что культура – способна выжить хоть на неприветливом солончаке.

Куда печальнее оказалось другое – шелкопряды полностью погибли, и теперь приходилось только бережно хранить небольшой оставшийся запас шёлка – и надеяться, что когда-то всё-таки привезут откуда-то издалека такую же ткань. Хотя… некоторые высказывали осторожное предположение – что тут, в этой удивительной и непонятной земле находятся «какие-то замены обычного», и это явно может быть неспроста.

Но неожиданно такое открытие омрачилось дополнительной проблемой. Выяснилось, что обычную белую или серую хлопковую материю вырабатывать несложно. А вот придать её какую-либо окраску – существенно сложнее. Отыскать индиго, как ни старались, так и не сумели. Поэтому с синим цветом, очень важным в некоторых ритуальных целях, пришлось попрощаться…

Расселяясь на новые территории, парсы задумывались теперь и о другом – как именно называть свои владения. Ведь это явно не был Гуджарат, да и любая другая сколько-то известная земля. Учитывая свои злоключения, утрату множества привычных вещей и даже неожиданную потерю знакомых звёзд на небе, мобеды заключили – это «Земля Испытания», или «Азмаеж». Некоторые духовные лица первоначально отстаивали мнение, что надо говорить о «Земле без Зари» (бе-Собхе) или о «Стране Соли и Туманов» (Мар-Намаке), но в итоге согласились, что всё это – очень уж узко.

Среди местных жителей парсов прозвали нанчи-пенами, или носителями заразы. Такое название установилось в первые месяцы, когда эпидемии хлынули полноводным потоком. Постепенно они сокращались, выгорали естественным образом, но ощущение опасности никуда не девалось. Особенно после того как выяснилось, что странные чужеземцы не просто несут болезни, но и сами представляют собой вполне хорошо подготовленных ловких воинов. Когда же начала разворачиваться меновая торговля, а это произошло примерно спустя 3–4 месяца, в индейских языках замелькал термин «люди белой ткани». Между тем, сами парсы разделились во мнениях, как называть эту новую страну. Одни говорили, что теперь живут в «Новом Санжане» (в честь первого поселения в Индии), другие возражали: «Мы в Аташ-Абаде, там, где только нам выпал долг поддержать священный огонь».

Общение же между переселенцами и местными жителями ограничивалось только жестами и подражанием простейшим звукам. Фактически каждый раз разговор приходилось выстраивать заново, тщательно конструируя общение из каких-то кирпичиков. И то получалось очень плохо, даже когда хотели узнать самую простую вещь («где тут брать воду», «эта тропа опасна или нет», «в лесу водятся змеи»).

Ранняя осень 1298 года. Одно из парсских поселений на побережье.

За «высокими» заботами о том «где мы и что это означает», неизбежно пришла самая простая и насущная необходимость – обустраиваться получше. Правда, непривычный характер сезонов уже начинал смущать, но это не означало, что надо отказываться от строительства. А раз решили всё же построить несколько новых домов, требуется найти для них подходящий материал. Ну, с глиной и соломой (от сорго и проса) трудностей не возникло. А вот колючая твёрдая древесина, которую давали местные деревья, хотя и подходила частично для балок, но резалась, пилилась и шлифовалась с трудом. Потребовалось даже применять металлический инструмент… Пальмовые листья – для крыш – вроде удалось найти, и притом в огромном количестве. Но они оказались слишком крупными, слишком жёсткими, и потому пришлось срочно менять привычные приёмы, чтобы их использовать. Кроме того, непрекращающиеся влажные туманы внушали опасение: а ну как крыша из листьев не выдержит, строение отсыреет и сложится.

Первый же дождь подтвердил опасения строителей! Кровля размокала, и попытки собирать воду внутри домов уже не имели никакого значения. Становилось ясно, что нужно что-то переделывать… и вдобавок кардинально менять подход. Чтобы максимально улучшить защиту, пришлось укладывать листья в два слоя и дополнительно промазывать их глиной. И даже эта мера поначалу казалась недостаточной – некоторые предполагали, что нужна совсем иная конструкция крыши.

Уберечь глинобитные стены от разрушения собирались немного иначе: в них добавляли измельчённую древесину, чтобы беречь солому, которой следовало кормить тех же ослов, не говоря уже об обустройстве крыш и плетении циновок. Сами дома, кстати, стали разворачивать иначе, чем прежде: «раз Ахурамазде угодно было изменить рассветы и закаты, кто мы такие, чтобы отрицать веление божества». И да, для того, чтобы выравнивать глинобитные стены, начали использовать раковины моллюсков. Правда, сначала их требовалось «ритуально очищать огнём».

Кстати, кроме ослов, у парсов оказалось с собой и некоторое количество лошадей – буквально считанные единицы, по 1–2 на деревню, и то не в каждом поселении нашлись. Тем ценнее оказались эти животные теперь, когда новых взять было заведомо неоткуда. Но колёсные повозки – даже если их двигали ослы или буйволы, а не лошади – казались местным жителям чем-то из ряда вон выходящим. Это дополнительно усиливало чувство отторжения и нереальности происходящего.

Не меньший фурор, впрочем, производили железные орудия. За один из парсийских топоров, обменянных в ноябре 1298 года, чиму отдали десяток мешков кукурузных зёрен, и ещё считали эту сделку очень выгодной для себя. Правда, кузнецы Аташ-Абада столкнулись с трудностями – не сразу удалось найти болотную руду, а когда её отыскали ближе к предгорьям, то пришлось туда переселяться и основывать кузницы. К каждому поселению приходилось прикреплять хотя бы нескольких бойцов, поэтому первоначальная мысль основать 1–2 главных крепости и опираться на них быстро отступила, сменившись – по крайней мере поначалу – концепцией децентрализованной обороны. А в предгорьях кузнецам приходилось ещё и тщательно собирать любую мало-мальски подходящую древесину, чтобы приготовить древесный уголь.

Гончары Аташ-Абада, конечно, ознакомились внимательно с сосудами, которые изготовили их местные «коллеги по ремеслу». И – весьма высоко оценили их. Правда, не нашлось ни одного глазурованного изделия: не было их в бывших чимуйских селениях, не поступали такие и по обмену. Что ж, раз глазурь – наша сильная сторона, решили мастера, нужно на неё и упирать. Парсийские ткачи, вдобавок, обнаружили, что местные станки – поясного типа – хотя и работают неплохо, но уступают их собственным. Оба эти момента стали широко известны и только укрепили общину во мнении – ей «поручено небесами нести свет в эти чуждые земли».

А вот на аташ-абадской верфи (единственной, захваченной перемещением) находились в глубокой задумчивости. У них как раз достраивались два дхова, и оба судна уже можно было бы скоро спустить на воду. Однако рассчитывать на канаты из кокосового волокна – и на кокосовую же конопатку швов – по понятным причинам более не приходилось. К тому же компасов на весь Аташ-Абад имелось только два, и поэтому решено было теперь перейти на навигацию по звёздам.

Стоит заметить, что на местных жителей даже самые простые рыбацкие лодки из дерева произвели неизгладимое впечатление. Ведь до появления парсов они были знакомы только с тростниковыми лодочками, которые были откровенно ненадёжны и почти не «держали волну». Правда, сами кораблестроители столкнулись с нехваткой материалов: дерево-то подходящее для корпусов нашли, но строить рули и мачты было не из чего толком. В результате пришли к выводу: соорудить небольшие лодки ещё как-то возможно, а вот построить судно, которое могло бы выйти в океан – не получится. Но уже и это, конечно, было грандиозным прорывом…