Семь дней в июне

Ева заправила локон за ухо, наблюдая, как хипстеры покидают пиццерию «Артишок Базиль» на Десятой авеню. Одарив Шейна застенчивой улыбкой, она встала и направилась вниз по трибунам к стеклянной стене.

Стоя там, Ева наклонилась вперед и прижалась лбом к прохладному стеклу. Ощущение было невероятным, словно она зависла в воздухе над улицей внизу. Как будто мир остановился и начался снова. Ее глаза закрылись, и она почувствовала, что Шейн стоит рядом с ней.

– Однажды я пришла сюда с Одри, – сказала она ему. – Ощущение, что паришь, да? Закрой глаза.

Они стояли так мгновение, или два, или три, прежде чем она взглянула на Шейна.

Глаза Шейна вовсе не были закрыты. Он впивался в нее завораживающим открытым взглядом. На солнце его глаза блестели тусклее, чем обычно. Ева помнила этот цвет, этот золотисто-медовый оттенок. Она помнила все. Как легко она влюбилась в него. Вот – она есть, а вот – уже исчезла.

– Пойдем, – сказал Шейн, разрушая чары.

Ева моргнула.

– Куда?

– Искать новые пороки. Неопасные.

– Сто́ят ли они того, – спросила Ева, – если они не опасны?

– Не знаю. – А потом с мальчишеским восторгом он добавил: – Давай выясним.

Шейн и Ева нашли первое невинное удовольствие в киоске джелато на Литтл-Вест и Двенадцатой авеню. Они заказали по три шарика и отправились обратно на тенистые, похожие на лабиринты улицы Вест-Виллиджа.

В рожке́ Шейна было мороженое с оливковым маслом, а в рожке́ Евы – джелато с корицей и капучино. Это было восхитительно. Весь день был восхитительным – настолько, что Шейн начал ностальгировать по нему прежде, чем он закончился.

Как будто пространственно-временной континуум остановился и они никогда не знали друг друга. Они были легки, как воздух, в восторге от своей возрожденной дружбы. Шейн не посмел бы искушать судьбу, прося большего. Этот момент был достаточно совершенен. Только это. Только Ева. Афродита вAdidas. Его потрясающая, головокружительно сексуальная Ева, которая едва притронулась к своему джелато, потому что последние семь кварталов подробно разбирала феминистский подтекст в «Стражах Галактики-2»[87].

Шейн, никогда не любивший супергероев, был мгновенно обращен в истинную веру. Страсть Евы была заразительна. Ее смех казался невесомым. Ее речь была такой… властной. В какой-то момент, вещая, она подняла очки надо лбом вроде ободка, откинув волосы назад, и Шейн увидел, как один завиток вырвался и упал ей на лоб. В мучительно медленном темпе.

«Я готов рискнуть всем ради одного-единственного локона».

Шейн понимал, что сходит с ума. Ходить, разговаривать и есть мороженое одновременно было почти невозможно. К счастью, Ева опустилась на скамейку возле аптеки девятнадцатого века. Когда она наконец принялась за тающее мороженое, он задал вопрос, который не давал ему покоя с самого утра.

– Смена темы, – неуклюже сказал он. – Почему ты сказала, что жизнь разваливается?

Испустив драматический стон, Ева рассказала о скандале с Одри.

– …а у Одри – мечта. Но она думает, что знает о мире все. Она отчаянно хочет быть взрослой. Это страшно! Воспитывая ее, я иногда чувствую себя такой потерянной. Мой единственный пример – мама, которая играла много ролей, но матерью по-настоящему не была.

Прежде чем Шейн успел ответить, он увидел, что через дорогу, на углу, на них смотрит смуглая двадцатилетняя девушка с розовым хвостиком. Она усмехнулась, набрала что-то на экране телефона и захихикала. К счастью, Ева девушку не заметила.

«Черт возьми», – подумал он, опустив голову. Юные фанатки просто дикие. Особенно такие, с надписью «Восемь» на восьми разных частях тела.

– Ты никогда не рассказывала мне о маме, – сказал он, отвернувшись от девушки.

– Хм. Ева лизнула джелато. – Ну что сказать. Она родилась в крошечном городке Белль Флер. Пока росла, люди называли ее Мэнди – прозвище для богомола[88]. Потому что она родилась, сложив руки, будто в молитве. В байю, – сказала она с маминым луизианским акцентом, – имя – это не навсегда. – Она улыбнулась. – «Лизетт» подошло ей больше.

– Звучит хрупко и трагично.

– Вот такая у меня мама, – кивнула Ева. – Ее не готовили ни к чему, кроме победы в конкурсах красоты. Она дошла до «Мисс Вселенной» в 1987 году, но была дисквалифицирована.

– На каком-то дерьме, вроде Ванессы Уильямс[89]? – спросил Шейн.

– Нет, потому что не могла участвовать в конкурсе купальников, будучи на большом сроке. – Она усмехнулась. – Когда я родилась, мы переехали в Лос-Анджелес, но она была слишком маленького роста для модели, а ее акцент был слишком сильным, чтобы играть в кино. Спасением стали богатые мужчины. Она превратилась в своего рода… профессиональную любовницу. Это было прибыльно на какое-то время. Дома, одежда, школы – все по высшему разряду. Знаешь, я не помню обстановку квартир, в которых жила в детстве. Только вид из окон спальни. Рукотворное озеро с мраморным фонтаном-русалкой в Вегасе. Задняя часть шикарного персидского ресторана в Чикаго. В Атланте это был тупик с бездомными кошками, которых я назвала в честь членов группыWu-Tang[90].

– Это очень много кошек.

– После каждого разрыва мы переезжали. К тому времени, когда я стала подростком, города становились грязнее, а мужчины, которых она выбирала, ужаснее. Но она никогда не предвидела неприятностей, понимаешь? Она была ребенком, – сказала Ева. – Она спала весь день, а ночью уходила, и я оставалась одна. – Ева сделала паузу, ее брови опустились. – Лизетт была чокнутой. Но если честно, ее мама, моя бабушка Клотильда… тоже была не в себе.

– Она тоже была профессиональной любовницей?

– Нет, убийцей.

– У… что?

– У бабушки Клотильды бывали припадки. Обмороки, хандра и… – Ева резко остановилась.

– И что?

– Жуткие головные боли.

Шейн уставился на нее, не мигая.

– В городе думали, что она одержима. Особенно потому, что у нее начинались мучительные головные боли после того, как она пила кровь Христа каждое воскресенье на мессе. Конечно, кровь Христа была всего лишь дешевым красным вином, от которого часто бывает мигрень. Но в пятидесятые годы никто об этом не знал. – Ева тихо рассмеялась. – Все думали, что она…

– Ведьма, – с недоверчивым взглядом перебил Шейн. – Ведьма с мигренью.

У Евы появилась ямочка на щеке.

– Однажды мой дедушка пел в сарае таким громким баритоном. Легенда гласит, что у бабушки были болезненные месячные и она не могла выносить шума, поэтому сошла с ума и застрелила его. Шериф слишком перепугался, чтобы возбудить дело, но бабушку выгнали из города. Она оставила Лизетт с тетей и начала все заново в Шривпорте. О! И она стала предпринимателем. Говорят, готовила вкусную джамбалайю[91]. Она нажилась на образе ведьмы. Продавала свою стряпню на ярмарках. «Ведьмино варево Кло: специи, поцелованные самим Сатаной». Ее этикетки ручной работы иногда встречаются на Pinterest в разделах южной эстетики. Все это мне рассказала мама. Она была чертовски хорошим рассказчиком. Это единственное, в чем мы с ней похожи.

Шейн прислонился спиной к скамейке.

– Это твоя родословная? Какое-то удивительно темное, фантастическое дерьмо!

– Будет еще темнее. – Ева хранила эти истории всю свою жизнь и была в восторге от того, что пришло время выпустить их из клетки. – Когда Кло была еще младенцем, ее мать, Дельфина, сбежала однажды ночью. Без предупреждения, просто сбежала в Новый Орлеан и выдала себя за сицилийку. Сменила фамилию Мерсье на Мичелли, стала шоу-герл, вышла замуж за генерального прокурора, родила белого сына, покорила общество тысяча девятьсот тридцатых годов, а когда ее муж через несколько лет умер, унаследовала его дом. Чернокожая женщина владела лучшим особняком в очень, очень расистском районе Гарден.

– Представляешь, как она боялась, что ее разоблачат, – сказал Шейн.

– Вряд ли. В сорок лет она утопилась в ванне во время ежегодной рождественской вечеринки, когда дом был полон новоорлеанских аристократов. Она написалаPassant blanc[92] губной помадой на кафеле. Сама себя разоблачила. – Ева неопределенно пожала плечами. – Историю, видимо, похоронили. У меня есть белые кузены, которые не знают, кто они такие. Я нашла их на Facebook. Они очень белые. Белые республиканцы.

– Среди членов вашей семьи есть ложные итальянцы?

Шейн жаждал продолжения. Когда Ева говорила, она преображалась – ее руки парили в воздухе, словно выхватывая куски истории, ее голос был плавным, меняющим форму. Как будто она сама прожила эти истории.

Ева была всеми этими женщинами.

– Целая книга, – сказал Шейн. – Пожалуйста, напиши ее.

– Ну да, и какое взять название? «Безумные матери и забытые дочери»? – Казалось, Ева думала об этом. Часто. – К тому же я должна написать пятнадцатую книгу, прежде чем начну что-нибудь еще.

– Об этой книге ты упоминала в кафе, – сказал Шейн, что-то припоминая. – Ты еще сказала, что ее никто не будет читать? Ты ошибаешься! Это история черной Америки, рассказанная сквозь призму очаровательных злодеек.

– Слушай, Одри ничего об этом не знает. Она думает, что Лизетт – героиня. Я… немного подправила историю, потому что хочу, чтобы она гордилась тем, кто она есть, – сказала Ева. – Я даже никогда не была в Белль Флер.

– Так поезжай. – Шейн вдохновенно повернулся к ней всем телом. – Поезжай.

– Не могу. – Ева покачала головой. – Мне придется заглянуть в свою душу.

– Что же тебя останавливает?

– Там бардак, – сказала она в пустоту.

Ему стало интересно, когда в последний раз она так раскрывалась перед кем-то.

– Но это хорошо, – настаивал он. – Это ты.

– Я не могу позволить себе развалиться на куски, – сказала она.

Ева встретилась с ним взглядом. И Шейн почувствовал, как она изголодалась. Его охватило желание защитить ее. Схватить Еву и сбежать. Что, памятуя о прошлом, ничем хорошим не закончилось бы.

– Шейн, – тихо сказала она, – почему ты не назвал меня по имени?

Шейн вздрогнул, застигнутый врасплох. Так трудно быть между тем, что чувствовал тогда, и тем, что чувствуешь сейчас. Если Шейн произнесет ее новое имя, то она перестанет быть воспоминанием. Она станет осязаемой. И ему придется признать реальность. А Ева Мерси будто разматывала его, медленно и верно, словно дергая за нитку.

Шейн приехал, чтобы признаться и уйти. Влюбляться в нее не входило в его планы.

– Я не могу произнести твое новое имя.

– Почему?

Подыскивая слова, он выговорил:

– Я тоже не могу позволить себе развалиться на части.

Шейн уловил тоненький вздох Евы и увидел, как разошлись ее губы, но не услышал ответа – потому что перед ними уже стояла розовохвостая девчонка. Загораживая солнце. Она махала руками, как будто находилась очень далеко.

Они смотрели на нее растерянно (Ева) и раздраженно (Шейн), вынужденные оторваться от важного момента.

– Приветики! – крикнула она. – Я Ширли. С двумя «и».

– Ни за что бы не догадались, – пробормотал Шейн.

– Вижу, что у вас, ребята, напряженная атмосфера? Я подумала, что вам нужно расслабиться, поэтому я приглашаю вас! Но поторопитесь, мы закрываемся в пятнадцать ноль-ноль.

– Куда? – спросила Ева.

– В «Дом снов». Я привратница. – Розовый Хвостик жестом указала на неприметный городской дом через дорогу. Там была черная дверь с вывеской «Дом снов», написанной белыми печатными буквами. Женщина из корпоративного центра Мидтауна в отрезном платье отAnn Taylor вышла, удовлетворенно зевая.

– Ох-х-х, – вздохнула Ева, повернувшись к Шейну. – Я читала об этом месте наRefinery29. Это арт-инсталляция, которая похожа на детский сад, только для взрослых. Ты приходишь сюда, медитируешь, спишь, отдыхаешь. А потом возвращаешься на работу обновленным.

Шейн был настроен скептически. Двадцать лет назад он ограбил бы всякого спящего идиота в этом доме.

– Безопасно ли дремать рядом с незнакомцами? – спросила Ева, почти читая его мысли.

– У нас серьезные правила, – настаивала Розовый Хвостик. – Итак, «Дом снов» – это звуковое и световое погружение. В комнатах темно, мягкий сиреневый свет, благовония и гипнотическая музыка – слышатся разные тона, в зависимости от того, стои́те вы, сидите или лежите, – пояснила она. – Снаружи – хаос, глобальное потепление, Майк Пенс. Там – мир, искусство, свобода. Это как безопасное психоделическое путешествие!

Кайф без наркотиков? Ева посмотрела на Шейна. Шейн посмотрел на Еву.

Через десять минут Шейн и Ева оказались в комнате, похожей на утробу матери, и поплыли в неизвестность.

К тому времени «Ширли с двумя “и” Санчес уже выложила фотографию Шейна и Евы с айфона модели Х в группу «Проклятые» с подробным описанием увиденного. В роли координатора мероприятий довольно ограниченной ассоциации «Ведьмы-латиносы» в Квинс-колледже она была большой поклонницей ведьмы из книг Евы, но, давно обитая в Нью-Йорке, она была слишком самонадеянна, чтобы сообщить об этом Еве.