Л+Л=Л

Глава 1

Олеся Зимина сидела с подругой Лерой в относительно тихом углу кафе, отделённом от основного веселья высокой спинкой дивана и кадкой с искусственным фикусом. Она медленно потягивала тёплый глинтвейн, стараясь оставаться как можно незаметнее и раствориться в полумраке. Но глаза невольно скользили по залу.

В «Кофе Шарм» витали ароматы корицы, дорогого кофе и свежей сдобы – запахи, которые хозяйка кафе, Влада Шармахина, несомненно, считала символом праздника. Она создала особую атмосферу для встречи выпускников: столы были сдвинуты в один большой «праздничный остров», мерцали гирлянды, звучала ненавязчивая лаунж-музыка с лёгким перезвоном колокольчиков. Этот уют был красивым, но немного постановочным, словно сошедшим со страниц глянцевого журнала об идеальном Рождестве. Как и сама Влада – в узкой юбке и шёлковой блузке цвета шампанского. Её улыбка, ровная и ослепительная, была частью этого образа.

Одноклассников собралось человек пятнадцать, всем им было примерно по двадцать восемь лет. Местные, оставшиеся в Пореченске, общались с той слегка натянутой теплотой, которая возникает от редких встреч и общих воспоминаний: «Как родители?», «Видела, у тебя сын уже в школу пошёл?». Приезжие, вроде Леры, вернувшиеся на праздники из больших городов, были в центре внимания – их расспрашивали о жизни «на большой земле» с любопытством, в котором смешивались зависть и лёгкое чувство превосходства. Отдельной, шумной группой были те, кто дружил до сих пор – им было легко и весело, их смех звучал громче остальных.

Влада парила по залу, поправляя и без того безупречные салфетки, подливая глинтвейн. Каждое её движение было грациозным и значимым.

– Да что вы, всегда рада видеть наших! – звонко отвечала она на благодарности за предоставленное помещение.

Но Олеся видела, как взгляд Влады, скользя по гостям, на мгновение задерживался, оценивая восхищение в их глазах. Это был её вклад в местный статус, и, словно опытный стратег, она с лёгкостью получала за него «скидку» в виде всеобщего признания.

– … и я ему говорю: дорогой, – тараторила Лера, загорелая после жизни то на южных курортах, то у самого Полярного круга с мужем-геологом. – У нас на Севере деревья хоть и чахлые, зато характерные! А по этим, по «нормальным», – она махнула рукой в сторону затемнённого окна, где угадывались голые силуэты клёнов, – я, честно, скучала. И по тебе, птичка. Ты совсем не меняешься. Всё такая же миниатюрная. Волосы такие же русые с этой твоей искоркой, глаза… Боже, глаза-то какие зелёные! Настоящий зимний лес.

Олеся кивала, улыбалась, поддакивала в нужных местах. Но её внимание было рассеянным, мысли крутились вокруг двух вещей.

Во-первых, место. Ей было неприятно, что встреча снова проходила у Влады. Этот мир гладкого успеха, идеальных причёсок и светских улыбок был чужим. В своём тёплом вязаном свитере, связанном мамой, она ощущала себя «неотшлифованной», выбивающейся из общей глянцевой картинки.

Во-вторых, и в-главных – Артём. Она старалась не смотреть в сторону двери, но каждый скрип, каждый новый голос заставлял её внутренне сжиматься. Память, неумолимая и точная, подсовывала картинку прошлой встречи выпускников, пять лет назад. Тогда он тоже собирался приехать и не появился. Она провела тот вечер, ловя на себе сочувствующие и любопытные взгляды, слыша шёпот: «Ну как ты, Олесь? Ничего не слышно о нём?». Эти вопросы до сих пор звенели в ушах. Она боялась повторения. Поэтому присутствие Леры было её спасательным кругом, официальной причиной быть здесь: «Я не жду его, я с подругой!».

Она ловила обрывки разговоров. Кто-то из «московских» (не Артём) уже звонил, жалуясь на пробки. В её груди жили и боролись два противоречащих друг другу чувства. С одной стороны, тупая, настырная надежда: а вдруг он всё же появится? Она ждала, злясь на себя за это, но ждала. С другой – знакомый страх: а вдруг снова нет? Опять оставит её один на один с немым вопросом в глазах бывших одноклассников, с этой унизительной ролью девушки, которую всё ещё помнят по старой школьной драме.

Из колонок звучала томная музыка, звенели бокалы, кто-то танцевал. Влада, звонко и заразительно смеясь, делилась какой-то историей. Лера, оживлённо жестикулируя, тянула Олесю за рукав, требуя полного внимания. Последний глоток остывшего, ставшего приторно-сладким глинтвейна был выпит, больше не хотелось. А вечер тянулся, словно резиновый, бесконечно. Ожидание, прежде бывшее внутренним состоянием, теперь ощущалось почти физически: комом в горле, холодком в животе, натянутой кожей на висках.

Воздух в кофейне, пропитанный прошлым – их общим, таким разным для каждого, – сгущался. И в этой густой, праздничной атмосфере витало невысказанное предчувствие. Прошлое не просто всплывало в памяти. Оно затаилось, ожидая своего часа, чтобы материализоваться: в скрипе двери, в звуке шагов по плитке, в давно не звучавшем голосе. Оно уже было здесь, на пороге, в следующем мгновении, в следующем вздохе. А пока – музыка, смех, мерцание гирлянд. И невыносимо громкое биение сердца, отсчитывающее секунды до возможной катастрофы или… чуда. Олесе было неспокойно, и это длилось ровно столько, сколько требовалось, чтобы скрипнула дверь. Не просто открылась – распахнулась, впуская с морозным вихрем того, кого она ждала и боялась одновременно. И вошёл он не как запоздавший гость, а как событие.

Артём Лиско.

Его появление, разумеется, не осталось незамеченным. Оно на мгновение заглушило общий гул, словно кто-то выключил звук у оживлённой толпы. Он принёс с собой не просто холодный воздух с улицы, а ауру другого мира – столичного, отлаженного, уверенного. Артём состоялся, это было видно по всему: по безупречному, строгому крою тёмно-серого пальто, по тому, как он небрежно скинул его на вешалку, по лёгкой улыбке, не достигавшей глаз. Короткая стрижка открывала лоб и скулы, на которых играли тени от гирлянд. Расправленные плечи под тонким свитером намекали на спортзал, а прямой, спокойный взгляд говорил о выдержке, которую не купишь.

Первой, конечно, среагировала Влада. Она стремительно сорвалась с места и двинулась к нему, как торпедный катер на цель.

– Тёма! Наконец-то! – её голос прозвенел в тишине. – Мы уж думали, московские звёзды тебя совсем ослепили!

Она бросилась к нему в объятия, и он принял их – по-дружески, чуть отстранив корпус, с похлопыванием по спине. Олеся наблюдала украдкой. А взгляд Артёма, скользнув поверх Владкиной укладки, уже искал в полумраке зала. И нашёл – их взгляды встретились через всё помещение. Впервые за десять лет.

Для Олеси его взгляд был не просто взглядом, а ударом в солнечное сплетение. Чего она ждала? Раскаяния? Смущения? Хоть тени той мальчишеской растерянности? В его глазах не было ничего, кроме отстранённой учтивости, с которой встречают малознакомых людей на деловом совещании. Годы обиды, тоски, выстроенной независимости сжались в её груди раскалённым шаром. Тем не менее, она не отвела взгляда. Встретила его каменной маской абсолютного безразличия, вложив в неё всё: и боль прошлого, и гордость настоящего.

Артём, мягко освободившись из объятий Влады, погрузился в общий поток. Жал руки, обнимал старых приятелей за плечи, улыбался – безупречно играл роль успешного одноклассника, который со всеми в хороших отношениях. Но его путь по залу был неслучаен. Он двигался не хаотично, а по невидимой чёткой траектории, огибая столы, но неуклонно приближаясь к тому углу, где сидела Олеся, вцепившаяся пальцами в край дивана.

И вот он остановился прямо перед их столиком. Шум в зале опять стих, словно кто-то приглушил регулятор громкости. Артём сначала кивнул Лере, и в его глазах мелькнула тень чего-то почти тёплого.

– Эклерчик, привет! – старое школьное прозвище слетело с его губ так легко, будто они виделись вчера.

Затем он повернулся к Олесе. Вся его поза излучала снисходительную расслабленность. Наклонившись чуть ближе, он нарочито громко, чтобы слышали все в радиусе трёх столов, произнёс:

– Ого, десять лет – не шутка. Привет! Ты, кажется… – он замолчал, прищурился, будто вспоминая, – …Оля?

– Ага, – Олеся почувствовала, как вся кровь прилила к лицу. – А ты, кажется, Антон?

Зал взорвался смехом. Все восприняли это как остроумную перепалку, блестящую шутку старых друзей, которая лишь укрепила миф об их нерушимой связи.

Артём откинул голову и рассмеялся. Её слова, казалось, не ранили, а лишь позабавили его. Олеся же, не в силах сдержаться, демонстративно отвернулась к Лере, делая вид, что инцидент исчерпан и ей больше ничего не интересно. Но пылающие щёки выдавали её с головой. Внутри бушевала буря – возмущение, досада, и боль, хоть и не такая острая, как пять лет назад, на прошлой встрече выпускников.

Вечер продолжился. Музыка, смех, разговоры накатили с новой силой, смывая неловкость. Артём больше не приближался. Он растворился в общей массе, став центром притяжения у стойки.

Но Олеся иногда ощущала его взгляд. Пристальный, неясный – он нависал, словно дамоклов меч, невысказанный вопрос, немой упрёк. Краем глаза она ловила его: Артём смотрел сквозь бокал, через чьё-то плечо, просто в её сторону. И каждый раз сердце сжималась ещё сильнее.

Вечер был окончательно испорчен.

***

Десятый класс.

Школьные коридоры гудели от предпраздничной суеты. Накануне Дня святого Валентина почтовый ящик, украшенный кривыми сердечками из цветной бумаги, буквально лопался от открыток. И Олеся Зимина, к своему изумлению, тоже получила одну – простое бумажное сердечко, подписанное «от тайного поклонника».

Такое у неё было впервые. Стоя в шумном, пропахшем мокрыми варежками коридоре, Олеся сжимала в руке розовое сердечко и чувствовала себя неловко, будто её застукали за чем-то постыдным. В классе она не была звездой. Все валентинки, как правило, собирала Влада Шармахина, ну и ещё пара самых бойких девчонок. Её же единственная открытка казалась нелепой, словно пришла по ошибке.

– Эй, – окликнула она проходящих мимо одноклассников, подозревая подвох. – Это чей прикол? Чья?

Спросила сначала тихо, потом громче, с вызовом в голосе. Но никто не признавался. Только Влада, пробегая мимо с ворохом своих разноцветных конвертов и открыток, многозначительно улыбнулась, пробормотав что-то невнятное про «секретики». От этого стало ещё противнее.

Весь день её преследовала навязчивая мысль: кто?

Может, Коля Шибанов, с которым они недавно делали скучный доклад по биологии? Маловероятно, он уже два года как пялился на подругу Леру.

Красавчик Лёша Горчаков? Да ну, смешно.

Ботан Славка Пасечников? Ну… возможно. Кто знает, что творится в его голове за толстыми стёклами очков?

Каждая версия отваливалась, оставляя после себя чувство мелкого, но противного унижения. Неужели это и правда была злая шутка? Кто-то решил позабавиться над тихоней?

Прошло несколько дней. История почти забылась, растворившись в школьной рутине. И вот, уже к концу недели, надевая в школьной раздевалке куртку, она нащупала в глубине кармана смятый клочок бумаги. Записка. Бумага была вырвана из обычной школьной тетради в клетку.

«Я думал, ты умнее)) Завтра после уроков у «Лодки».

Почерк угловатый, неуклюжий. Будто специально коверканный, чтобы нельзя было узнать. И эта дурацкая, наглая улыбочка из двух скобок!

«Лодкой» в Пореченске все называли памятник влюблённым – бетонный корабль «Алые паруса». На его носу, устремив взгляды в одну сторону, застыли фигуры юноши и девушки. Это место было излюбленным для свиданий и признаний, но, как выяснилось, и для весьма странных розыгрышей.

В субботу Олеся превратила весь день в настоящее расследование. Она перебирала в голове всех, кто мог это сделать. Витька Костин с задней парты? Он вечно корчил из себя шутника, но сегодня лишь зевал над учебником. Ленка Гаврилина с подружками? Они хихикали в столовой, бросая на неё взгляды, но, похоже, обсуждали какую-то смешную картинку в телефоне. Сосед по парте, Артём Лиско? Он как обычно, что-то усердно строчил в своём блокноте, а когда она, ворочаясь от нетерпения, задела его локтем, он лишь отодвинулся, не поднимая глаз. Подозрение пало даже на тихого Глеба, который вчера сидел за её партой на черчении – но он, покраснев, вернул ей забытую ручку, и на этом всё.

Каждый взгляд, каждый шёпот за спиной казался ей намёком: «Дура, повелась!». А найти, кому бросить в лицо, что «не повелась!», не получалось.

Олеся еле дождалась конца уроков, её распирало от злости. Она строила в голове планы мести невидимому обидчику, представляя, как эффектно поставит его на место на глазах у всего парка. Как только прозвенел долгожданный звонок, она схватила рюкзак и ринулась в раздевалку одной из первых.

В спешке Олеся чуть не выронила свои зимние кроссовки, пытаясь натянуть их на ходу, и вдруг почувствовала сопротивление. Левый будто прирос к полу. Нагнувшись, она отодвинула чью-то сумку и увидела причину: шнурок был туго, в несколько оборотов, обмотан вокруг низкой перекладины скамейки и завязан на нелепый бантик. Узел был крепким, сделанным на совесть. Олеся просидела на корточках добрых пять минут, срывая ногти о тугую петлю, пока вокруг неё суетились одноклассники. Наконец, освободив кроссовок, она вылетела из школы, почти бегом устремляясь к городскому парку.

Пришла и обомлела. У бетонного борта, спиной прислонившись к его холодной поверхности, заложив руки в карманы джинсов, стоял Артём. И посмеивался. Тихим, сдержанным смешком, от которого у неё ёкнуло что-то внутри. Низкое зимнее солнце, рыжее и предзакатное, вытягивало длинные, расплывчатые тени. И в этом призрачном свете она вдруг увидела его иначе.

Артём, вечный её сосед по парте. Долговязый, носатый, нескладный мальчишка с копной непослушных волос, который ещё недавно носил очки. Артём, выручавший её на контрольных по математике, а она взамен спасала его на диктантах и изложениях. Оказывается, за этот год он как-то незаметно вытянулся и расправил плечи. Очки исчезли, а волосы были коротко и очень аккуратно подстрижены, открывая лоб и твёрдый подбородок. Он стоял высокий и широкоплечий, а Олеся, маленькая, в своём пуховике, едва доставала ему до плеча. В его позе не было мальчишеской сутулости – напротив, она излучала спокойную, чуть вальяжную уверенность.

Увидев Олесю, он не произнёс ни слова. Просто шагнул вперёд и молча вручил ей ромашку. Цветок был одинокий, на тонком стебельке, слегка помятый – видно, пролежал у него в кармане целый день, ожидая этого момента. Где он взял её зимой?!

Олеся, оправившись от шока, выпалила первое, что пришло на ум:

– Дурак ты! И приколы твои дурацкие.

Артём не смутился. Наоборот, его улыбка стала шире, и он ответил, глядя прямо в глаза:

– Все как дураки, когда влюбляются.

В его голосе и взгляде не было и тени шутки. Только оглушительная правда, повисшая в морозном воздухе между ними, – чистая, как лепестки ромашки в её руке.

***

Шум кафе стал для Олеси невыносимым. Ей было некомфортно, тоскливо и унизительно до самой глубины души.

Дождавшись момента, когда общее внимание приковала очередная Витькина громкая шутка, она кивнула Лере:

– Я пойду. Устала.

– Ты уверена? – встревожилась подруга, но в её глазах читалось понимание.

– Абсолютно. Ещё встретимся, я позвоню.

И она улизнула. Тихо, не привлекая внимания, выскользнула в чёрный прямоугольник распахнутой двери, оставив за спиной островок притворного тепла.

Вечер на улице был по-настоящему зимним. Мороз щипал щёки, снег падал густыми, пушистыми хлопьями, медленно и торжественно, превращая Пореченск в сказочную декорацию. Улицы, украшенные гирляндами, сверкали, но радости Олесе сейчас это не приносило, лишь подчёркивало одиночество.

Она сделала несколько шагов от освещённого фасада кофейни, натянув капюшон поглубже, и двинулась к дому. Каждый шаг был попыткой унять внутреннюю дрожь – не от холода, а от обиды, будоражившей нервы. Лишь мерный хруст снега под сапогами нарушал тишину и казался ровным и успокаивающим.

Вдруг сзади прозвучал голос: низкий, знакомый, но от этого ещё более болезненный, как прикосновение к старому, плохо зажившему шраму.

– Лисуня… поговорим?

Она замерла на секунду, сердце совершило в груди дикий, нелепый кульбит, затем резко обернулась.

Артём стоял в нескольких шагах. Пальто было накинуто на плечи и распахнуто – будто он бросился за ней впопыхах. Снежинки таяли в его тёмных волосах, поблёскивая в свете фонаря. Его дыхание клубилось паром на морозе. Он не двигался, но пристальный взгляд уже настигал её.

– Так и не вспомнил, как меня зовут?

Не дожидаясь ответа, Олеся рванула прочь, её шаги превратились почти в бег. Она пыталась сбежать: от этого голоса, от него самого и от прошлого, которое настигло её здесь, на безлюдной заснеженной улице. От разговора, который, как она смутно чувствовала, всё равно был уже неизбежен.

Но, даже убегая, она напряжённо вслушивалась – последует ли за ней по свежему снегу звук других шагов, тяжёлых и быстрых.