Четвёртый семестр

Посмеиваясь, спускаемся на первый этаж и, миновав короткий тёмный коридор, ведущий к Аллочкиному буфету, выбираемся через открытый запасной выход на наш плац, где дежурный по факультету снова проверяет наш внешний вид.

Сегодня дежурит капитан Бойко – высокий худой язвенник, похожий на драного кошака в своем поношенном кителе. Тем не менее, многократный призёр института по самбо. Это возвышает капитана в наших глазах и ему прощается многое – в том числе дурная привычка обнюхивать нашего брата по возвращении из увольнения.

Сейчас Бойко, озадаченный нашими уставными причёсками, задумчиво прохаживается между шеренгами и, по всей видимости, усиленно соображает, какое же сделать замечание. Замечание надо сделать обязательно – иначе к чему сам осмотр?

Мы тоже соблюдаем этот странный ритуал и терпеливо ждём.

Бойко, наконец, сориентировался и ехидно интересуется – куда это мы собрались в неуставных брюках?

Сказать нам нечего – у большинства парадные брюки действительно сшиты за десятку в военном ателье на Красного Курсанта. В тех брюках, которые нам выдали на первом курсе, уважающему себя человеку появляться в городе просто недопустимо.

Разработчики фасона, видимо, ориентировались когда-то на человека с большой жопой и толстыми конусообразными ляжками. А поскольку советские курсанты в большинстве своём народ сухой и поджарый, то уставные брюки мятым пузырём провисают сзади и собираются в отвратительные складки внизу.

Шитые брюки действительно являются формальным нарушением выданной нам со склада формы одежды, так что наезд капитана не вызывает у нас активного протеста. Мы просто соображаем, как бы выкрутиться в очередной раз.

Все начинают выразительно покашливать, поглядывая на Дюмона Павленко.

Павлин понимающе кивает и ёрнически окликает дежурного из строя:

Товарищ капитан, вот я один по-уставному одет – все девки мои!

Бойко разворачивается к нахалу, открывает было рот и замирает.

Павлин живёт в Пушкине и парадка нужна ему только чтобы доехать до дома. В городе он в ней не ходит и может позволить себе расхаживать в не пошитых брюках – с отвисшим задом и гармошкой внизу, как у роботов из «Отроков во Вселенной».

Бойко, потрясённый безобразным зрелищем, открывшимся перед ним, ошарашено жуёт губами – ведь, согласно приказам, именно этот курсант и является образцовым!

Капитан мужик без маразмов – он сокрушённо машет на нас рукой и отпускает.

Когда я прохожу мимо, Бойко безнадёжно суёт палец под мой погон, идеально ровный и слегка закруглённый. Вставки он там, конечно же, не находит, поскольку она вшита в сам погон. Понимающе улыбаюсь капитану и, слегка поведя плечом, выхожу из чёрной железной калитки факультетского КПП на Пионерскую.

Павлин сзади прыгает по плацу, растягивая свои шаровары, и фальшивым голосом распевает:

Я клоун, весёлый клоун!

Шипит, распахиваясь, дверь вагона – станция метро «Парк Победы».

Миную подземный переход через Московский проспект и улицу Бассейную, на которой несвежим полосатым шатром раскинулся воняющий звериной мочой цирк-шапито, и выхожу на огромный, заросший сухим бурьяном пустырь.

Вдали призывно синеют десятиэтажки общежитий – это межвузовский студгородок на Новоизмайловском, одно из культовых мест Питера.

Через пустырь ведёт утлая тропинка, огибая неглубокие овраги с зеленеющими лужами и перемежаясь деревянными настилами, проброшенными в особо гиблых местах. Местные называют её Дорогой Жизни. Название не случайное – зимой, когда по заледенелому пустырю свищет злой северный ветер, оно звучит вполне себе уместно.

Огибаю справа студенческий клуб «Перспектива», совмещённый с банно-прачечным комбинатом и библиотекой, и выхожу к девятому корпусу, где живёт мой стоюродный брат Серёга, с которым мы вместе приехали покорять Питер полтора года назад.

Из окна кухни на четвёртом этаже валит дым – похоже на пожар. Но, поскольку оттуда радостно визжат женские голоса, делаю вывод, что народ готовит коллективный ужин.

Вспоминаю, что так и не успел поесть в городе. Шансов поживиться чем-то съедобным у Серёги практически никаких – одна надежда на Ленку.

Вхожу в застеклённый холл, обклеенный афишами и объявлениями, и с улыбкой иду к вахте – сегодня дежурит хорошая бабка. Отдаю ей военный билет, называю номер комнаты – и она спокойно пропускает меня, отмечая прибытие в журнале.

Повезло. Её сменщица заставляет сидеть в пустом пыльном холле и просить идущих наверх студентов вызвать того, к кому пришёл. Лишь тогда она соизволяет открыть проход, бурча что-то явно нелестное в адрес визитёра – чёрт бы её побрал!

Легко взбегаю на четвёртый этаж, почти физически чувствуя взгляды, которыми меня провожают курящие на лестничных клетках диковинно одетые девицы, и сворачиваю налево в длинный голубой коридор с рядами серых дверей по обе стороны.

Меня умиляет, что коридоры всех девяти жилых этажей выкрашены в разные цвета. Наверное, чтобы жильцы после стипендии спьяну не перепутали.

Чуть не сталкиваюсь с компанией, выруливающей из кухни – вполне себе взрослого вида мордач с кастрюлькой и две молодайки, повисшие на нём в предвкушении праздника желудка. Нос улавливает знакомый запах супа «Московский» из пакетика.

Шутливо салютую им, и мордастый с достоинством кивает в ответ – на четвёртом этаже живёт солидный народ. Большинство новоизмайловских холодильщиков20 пришло после армии и подготовительного отделения – этакие деды советского студенчества.

Пройдя полкоридора, стучу в знакомую дверь Серёгиной комнаты.

– Открыто! – орут оттуда почему-то Ленкиным голосом.

Захожу в своеобразную кухню-прихожую, образованную придвинутым торцом к стене шкафом, снимаю шапку и высовываю её из-за угла.

Из комнаты раздаются одобрительные возгласы, и рядом с шапкой пролетает и врезается в стену изрядно потрёпанный библиотечный Сканави21.

Показываю им из-за шкафа средний палец – Ленка ржёт, Лёха сдержанно хмыкает.

Вхожу в комнату и раскланиваюсь.

Ага, влип со своими шутками – кроме Ленки, бородатого Лёхи и Мурада в комнате на Серёгиной кровати сидит незнакомая мне девица. И смотрит на меня с сожалением.

– Серёги нет, придёт поздно! – спешит обрадовать Лёха.

Моё появление ему явно не по вкусу – похоже, он обхаживает незнакомку. Маленький кавказец Мурад не в счёт – он, вопреки стереотипам, очень старательный и скромный холодильщик. Вон, сидит за общим столом в ступоре – куда делся Сканави?!

Мне Мурад нравится – он всегда молча встаёт и здоровается или прощается со мною двумя руками, в чём я усматриваю признак особого к себе уважения.

– Здороваться надо, гость в дом – бог в дом, не слыхал? – осаживаю Лёху-ловеласа и поворачиваюсь к остальным. – Добрый вечер, уважаемые!

– Заходи-заходи, Юр! – зазывает Ленка, прямо как к себе. Сидит на Лёхиной кровати и призывно машет руками. Она мне искренне рада и злорадно косит на Лёху – похоже, за время моего отсутствия снова воспылала к нему нежными чувствами.

Отлично – значит, не будет бухтеть и обзывать меня зелёной какашкой за то, что сама же расколотила дефицитный диск «45-х звёзд», когда я по случаю засосал её на лестнице.

Мурад молча встаёт и здоровается со мною двумя руками. Это производит впечатление на незнакомку – в её взгляде появляется интерес.

Вопросительно поворачиваюсь к Ленке.

– Знакомься, это Света, моя школьная подруга, учится в Ярославле, в медицинском. Вот, заскочила к нам на денёк – Питер посмотреть.

Поскольку представить меня никому в голову не приходит, доброжелательно улыбаюсь симпатичной ярославской гостье и представляюсь сам:

– Меня зовут Юра, я друг этого дома, приятно познакомиться!

В ответ небрежный кивок. Эта надутая Света не соизволит даже руки протянуть и снова поворачивается к Лёхе. Похоже, я со всеми своими лычками не особо её впечатлил.

Лёха на радостях аж позабыл, что нёс – небывалый случай – кинули курсанта!

Пристраиваюсь рядом с Ленкой. Она дружески чмокает меня в щёку и интересуется, где это я пропадал. Сказать мне нечего, поэтому ничего не говорю, а тихо киваю на Свету и выразительно выпячиваю нижнюю губу. Ленка довольно фыркает и понимающе закатывает глаза – вот такая, дескать, важная у меня подружка!

Замечаю на столе бутылку из-под «Далляра»22 и три стакана с розовыми разводами – мне становится смешно. Эх, Света, если бы твоя высокомерная мордашка и правда скрывала под собой особо аристократическое содержание, это пойло уж точно бы пить не стала!

Не говоря уж о том, что ты, как и Ленка, из Караганды – а это диагноз.

Света тем временем возобновляет обсуждение с Лёхой вопроса о длине и крепости члена у негров. Бородастый, похоже, затеял этот спич с расчётом её смутить – а не тут-то было! Без тени смущения и с явным знанием дела Светлана развивает тему – да так, что уши у Лёхи уже багровые. Этих медиков фиг чем смутишь – донельзя циничный народ!

Я с интересом слушаю, заброшенная Ленка недовольно ёрзает рядом, маленький кавказец Мурад с безысходностью во взгляде пялится во вновь обретённого Сканави.

– Ладно, давай напоследок прогуляемся по Невскому, мне ехать скоро! – Света, наконец, оставляет Лёху, взирающего на неё с неприкрытым восхищением.

– Пошли с нами, Юр, Серёга придёт хрен знает когда! – дёргает меня за рукав Ленка. Ей не улыбается быть на вторых ролях, и она, похоже, рассчитывает, что я переключу ярославскую гостью на себя.

Народ собирается. Мурад молча встаёт и прощается со мною двумя руками.

Света с любопытством косится на нас, я ей понимающе киваю – и она, чуть не фыркая, отворачивается, недовольная собой.

Мы с Ленкой выходим первыми и бредём в конец коридора – она к себе за курткой, я в туалет. Ленка брюзжит и жалуется, что к ним подселяют новую соседку – общагу на Яковлевке23 расселяют на капремонт и первокурсников распихивают кого куда.

– Побойся бога, Слива! – стыжу её. Сам я живу в одном расположении с двадцатью молодцами и не парюсь по этому поводу. – Комната трёхместная и тесно тебе ещё!

Ленка слегка смущается – забыла, что я в курсе их квартирных дел. Живут-то они с Галкой Федорчук вдвоём, но в комнате так и числится вышедшая полгода назад замуж Светка Олениченко, что даёт подругам повод стонать и жаловаться на свою якобы несчастную тесную жизнь.

Про себя сочувствую их будущей соседке – съедят!

Пять минут спустя встречаемся на вахте, дружной толпой идём к «Парку Победы» и через полчаса подземного полёта и переходов выныриваем на «Площади Восстания».

Пристраиваюсь сзади. Нет никакого желания заигрывать с этой залётной Светой, да она не особо кому это и позволяет. Вижу, как в тесноте эскалатора Лёха тихо трогает её за руку и тут же поспешно отпускает под насмешливо-выжидательным взглядом.

Довольная Ленка делает вид, что ничего не заметила – ведьма!

Перед нами вечерний Невский. Мы направляемся в сторону далёкого, ярко освещённого шпиля Адмиралтейства. Лёха вызывается на роль гида. Он, оказывается, и правда много чего знает про архитектуру проспекта – а сейчас ещё и вдохновлён вниманием Светы.

Я такими познаниями не обладаю, поэтому просто иду за ними, приветствуя встречных офицеров. Меня сейчас это вполне устраивает – настроение смутное какое-то.

На Невском проспекте добрая треть нашего курса провела своё первое увольнение. Впервые выпущенные из Красных казарм в самостоятельный поход в город, мы даже не знали толком куда идти. В ушах звенела лишь последняя фраза Харлама: «На Невский проспект не ходить – там полно патрулей и вас сразу запишут!».

Ну, конечно же, именно на Невском мы все и встретились!

Никогда не забуду того ощущения сказки, которое испытал, шагая по залитому огнями вечернему Невскому, глазея на сияющую Гостинку24, заглядывая в таинственные зеленоватые окна Лягушатника25 – словами этого не передать…

Занятый ностальгическими воспоминаниями, тем не менее, замечаю, что Света слушает Лёхины рассказки всё хуже и хуже. Она беспокойно озирается по сторонам безо всякой связи с повествованием, и даже дебилу ясно, что архитектура её уже не интересует.

Лёхе не ясно – он продолжает блистать эрудицией.

У Дома Военной Книги Света поворачивается и смотрит на меня совсем затравленным взглядом. Ленка и бородастый недоумённо останавливаются.

Не спеша догоняю их, беру Свету за руку и молча веду за собой. Она покорно семенит рядом, крепко сжимая мою ладонь. У туалета отпускаю её и, растеряв остатки величия, Светлана пулей несётся в заветный полуподвал.

Выхожу к чернеющей в сумерках Мойке, опираюсь о чугунное ограждение набережной и жду, когда она «оправится». Ленки с Лёхой не видно – наверняка выясняют отношения.

Проблемы Светы мне непонятны – могла бы просто спросить: «А где здесь сортир?». Решила строить из себя недоступную некакающую принцессу – ну, флаг в руки.

Кто-то осторожно пристраивается рядом, опираясь на перила. Это Света.

– Я уже всё, – она несмело улыбается, отводя глаза.

Протягиваю ей руку:

– Юра.

Лицо ярославской гостьи заливается краской:

– Света, – она робко тянет свою ладошку.

– Если б не выпендривалась, я бы тебе кварталов на пять раньше показал, – доверительно сообщаю ей.

– Юрка, ты зараза! – облегчённо и радостно прыскает Света.

Мне приятно слышать от неё такие живые слова, я тоже смеюсь. Стоим на набережной и смеёмся, глядя друг на друга. И внезапно у меня возникает ощущение необыкновенной близости – я сейчас понимаю её без слов и знаю, что она меня тоже.

Появляются Лёха с Ленкой, и я неохотно отпускаю Светину руку.

Лёха топчется на месте, не зная, что сказать. До него, наконец, дошло, что весь его пыл пропал даром, а что делать дальше он понятия не имеет. Ленка тоже помалкивает.

У Светы снова наливается жаром лицо, и я предлагаю:

– Пошли обратно к вокзалу, я расскажу про остальное.

Народ следом за мной переходит проспект, на лицах усталость, но я уверен, что смогу их расшевелить. Я тоже кое-что успел узнать здесь про Невский, хотя за историческую достоверность своих рассказов и не поручусь.

Безразличие быстро сменяется интересом, а уже у Казанского общий смех переходит во всхлипывание. Даже Лёха оставил обиженный вид и хохочет вместе со всеми.

Прохожие оглядываются на нас, но причину веселья не понимают, поскольку я вещаю вполголоса. Мне их внимание нафиг не нужно, я в форме, поэтому тащу ребят дальше, хотя сделать это непросто. Вдохновлённые очередной байкой о мести оскорблённого скульптора Барклаю-де-Толли, они бегают вокруг памятника в поисках места, откуда бедняга Барклай будет выглядеть неприлично со своим маршальским жезлом в опущенной руке. Радостный вопль – нашли! Мы движемся дальше.

У Дворца Пионеров ловлю пристальный Светин взгляд. Встречаю ее глаза и вижу, что они серьёзны, гипноз смеха прошёл. Меня снова охватывает ощущение, что мы разговариваем без слов и в этом красноречивом молчании говорим друг другу такое, чего не говорят в первый день знакомства. Киваю, показывая, что понял – и она кивает в ответ.

Наваждение какое-то – ведь нас всё это совсем не удивляет!

Как отвязаться от Ленки с Лёхой я знаю сотню способов. Сейчас я просто оставлю их у Аничкова моста, через который мы переходим.

– Вот еще один памятник архитектуры – Мост Шестнадцати Яиц, – продолжаю, как ни в чём не бывало. – В честь победы в Отечественной войне двенадцатого года скульптор изваял между ног одного из коней лицо Наполеона. Ну, вместо хуя. Там и треуголка, и все дела. Самолично не могу сказать под каким именно, но если народ желает…

Народ, кроме Светы, разумеется, желает – Ленка цепко тянет Лёху к ближайшему коню, подмигнув мне напоследок. Уж не знаю, что они там разглядят при таком освещении.

Больше не скрываясь, беру Свету за руку, мы снова переходим проспект и быстро шагаем к Московскому вокзалу. Наши пальцы переплетаются, я чувствую жар её ладони. Друг на друга не смотрим и ничего не говорим.

У кинотеатра «Нева» заходим в тёмную арку, ведущую во двор к кинозалу. Фильм уже начался, и арка безлюдна.

Поворачиваю Свету к себе, и мы отчаянно и бесстыдно целуемся с обречённостью людей, знающих, что продолжения не будет. Что скорый поезд через час умчит её в загадочный Ярославль, а меня уже ждут Красные казармы.

Краем глаза замечаю подошедшую семёрку, шепчу: «Мне пора» и быстрым шагом иду к остановке. Успеваю запрыгнуть в потное брюхо троллейбуса и, продравшись к заднему стеклу, ещё раз увидеть Свету.

Она одиноко стоит у арки и смотрит мне вслед.