Истоки конфликтов на Северном Кавказе
- -
- 100%
- +
© ФГБОУ ВПО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2013, 2015
Введение
Конфликтность отношений на Северном Кавказе – факт, не требующий особых доказательств. Она очевидна, наглядна, подтверждения этому можно найти чуть ли не ежедневно. В то же время, возможно, именно по причине подобной очевидности серьезный и системный анализ истоков конфликтности в данном регионе найти не так просто. В общественном сознании и популярной литературе укоренился набор расхожих штампов: кавказцы вытесняют русских; горцы – дикие, агрессивные люди; ислам порождает терроризм и т. п. Всплески национализма, нагнетание антикавказских настроений еще более усиливают идеологизацию и политизацию данных вопросов, препятствуют объективному анализу информации и поиску конструктивных решений. Иногда данные процессы затрагивают и исследования по рассматриваемой проблематике.
Между тем в мире не так мало регионов, схожих с Кавказом и по остроте характерных для них противоречий, и по распространенности насильственных методов их разрешения. Соответственно в мировой науке наработан достаточно большой опыт подходов к их анализу. Правда, и здесь нельзя сказать, что все проблемы решены. Используемая в исследованиях информация отрывочна и фрагментарна, теоретические модели часто оторваны от эмпирического материала, применение количественных методов во многих случаях ведет к противоречивым выводам, анализ примеров отдельных стран страдает поверхностностью и описательностью. Нельзя сказать, что полностью удалось уйти от идеологизации: достаточно сравнить результаты анализа проблем терроризма израильскими и палестинскими исследователями. В то же время сформирована определенная культура анализа данных проблем, появляются попытки теоретического осмысления феноменов насилия и слабости государства, накоплена достаточно широкая информационная и аналитическая база, позволяющая вписывать события на Северном Кавказе в более широкий международный контекст. Именно обретение подобного контекста являлось одной из задач настоящего исследования.
В то же время данная работа продолжает линию, намеченную на предыдущих этапах исследования и нашедшую отражение в коллективном труде: «Северный Кавказ: модернизационный вызов»[1]. В нем было показано, что Северный Кавказ – не отсталое, застойное общество, а общество на переломе, где идут активные процессы трансформации. Основной акцент был сделан на препятствиях к модернизации (институциональных ловушках), а также ростках очаговой модернизации, так или иначе (хотя и с большими потерями) эти препятствия преодолевающих. Проблематика конфликтов была затронута лишь вскользь. Теперь мы пытаемся посмотреть на те же процессы через другую призму, оценив их роль в порождении, обострении либо разрешении характерных для Северного Кавказа конфликтов.
Как и предшествующие, настоящая работа базируется на результатах широкомасштабных полевых исследований. Там, где не указано иное, используются материалы следующих полевых исследований:
• Соколов Д., Стародубровская И., 2010–2011 гг., Республика Дагестан, Кабардино-Балкарская Республика, Карачаево-Черкесская Республика;
• Стародубровская И. 2011 г., Республика Татарстан;
• Соколов Д., 2011 г., Ставропольский край 2011, Чеченская Республика, Республика Ингушетия, Северная Осетия – Алания;
• Соколов Д., Капустина Е., Захарова Е., Гуляева Е., Филиппова Е., Иванов Ф., 2011, Ставропольский край.
Очевидно, что конфликты, тем более в насильственных формах, гораздо менее благодатная для полевых исследований тема, чем модернизация. В связи с этим по многим вопросам информация представлена достаточно фрагментарно, примеры единичны. Остается еще значительный резерв для продолжения и углубления темы. Но в то же время исследования этого года в бо льшей мере выявили многомерность и нелинейность вырисовывающейся картины. Сложившиеся представления о происходящих процессах в ходе анализа претерпевали существенную эволюцию, теряя свою однозначность и поворачиваясь неожиданными гранями. Наверное, даже можно сказать, что в конце исследования ответить на вопрос, что такое ваххабизм, оказалось труднее, чем в начале.
Структура работы подчинена ее основополагающей идее – религиозные, этнические и тому подобные факторы и оси размежевания сами по себе рассматриваются не как причины конфликтов, а как формы, в которых выступают многообразные и противоречивые процессы трансформации, идущие в северокавказских регионах. Соответственно, в первой главе выделены факторы, влияющие на конфликтный потенциал идущей в северокавказских регионах трансформации. Последующие три главы рассматривают основные проблемы, с которыми обычно ассоциируется конфликтность на Северном Кавказе: этнические конфликты, терроризм и радикальный ислам. Последняя глава посвящена возможным рекомендациям по корректировке федеральной политики на Северном Кавказе.
Заметим, что разделение проблематики радикального ислама и терроризма – это наш сознательный выбор, точнее, некоторого рода эксперимент. Если рассматривать терроризм как реакцию определенных слоев общества на процессы трансформации в тех специфических формах, в каких они протекают на Северном Кавказе, а религию – как одну из возможных идеологических оболочек, которую по тем или иным причинам берут на вооружение радикалы, то раздельный анализ терроризма и радикального ислама не должен представлять труда. Нам кажется, эксперимент удался, хотя и не без ущерба для целостности картины (в реальной действительности эти два фактора все же сильно переплетены).
Как и в прошлом исследовании, центральное место в настоящей работе занимает Дагестан: и по причине разнообразия исходных условий и процессов трансформации (а тем самым и порождаемых ими конфликтов), и по причине бо льшей открытости данного региона для исследований. В ограниченном объеме продолжилось изучение ситуации в Кабардино-Балкарии. В то же время бо льшее внимание уделено ряду регионов, вообще не фигурировавших ранее или представленных крайне слабо: Карачаево-Черкесии, Ставропольскому краю.
Настоящее исследование никогда бы не было подготовлено, если бы в регионах Северного Кавказа мы не опирались на поддержку тех, кому небезразлично будущее этого края.
В Дагестане огромную организационную работу проделал Хабиб Магомедов. Неоценимой была помощь Магомеда Ахдуханова, Ахмеда Ахмедилова, Али Камалова, Гаджи Габалова из Согратля, Фатимы Гаммадовой из Балхара, Алиасхаба, Магомеда и Мусы Мугумаевых из Орота, которые предоставили кров и со вкусом и знанием показали свое село. Муртузали Нурмагомедов продемонстрировал прекрасное урочище Ахедуни, а Гамзат Дарбишгаджиев был нашим замечательным гидом по Унцукульскому району.
Мы благодарны за поддержку Зубайру Зубайруеву, Зауру Газиеву, Михаилу Чернышову, Нариману Гаджиеву, Абсолютдину Мирзаеву, Янгурчи Аджиеву, Исмаилу Джанхуватову, Залимхану Кочерову и его коллегам из Ногайского района, Рамину Мурадову из Табасаранского района. Неоценимую помощь оказала Эльмира Кожаева. Особо хотелось бы вспомнить Рамазана Наврузалиева, который очень помог нам в Дербенте. Он нелепо погиб весной 2012 г., но навсегда останется в нашей памяти.
Представления о Дагестане были бы гораздо менее полными без взаимодействия с Расулом Кадиевым, Магомедом Магомедомаровым, Заиром Абдулагатовым, беседы с которым еще более дополнили и углубили впечатления от его интереснейших публикаций. Мы также благодарны Аббасу Кебедову за то, что он нашел время встретиться с нами и поделиться своими взглядами на пути урегулирования конфликтов в республике.
В Ставропольском крае работа не была бы возможной, если бы не Евгений Бондаренко из правительства края, Сергей Андреевич Логвинов из Курской, Юрий Ефимов из Ставрополя, Олег Георгиевич Иванов, глава муниципалитета Эдиссия, атаман Юрий Болдырев и Андрей Баженов из Галюгаевской, Зайнудин Азизов из Степного, Илья Савченко, Рашид Садыков из Иргаклы, Ассам и Анвар из Кара-Тюбе, Хусеин из Тукуй-Мектеба.
В Кабардино-Балкарии исследования состоялись благодаря Ибрагиму Яганову, Узеиру Курданову и Аслану Бешто.
В Карачаево-Черкесии нас поддерживали Олег Аргунов, Алхаз Бидижев из Тиберды, Азрет Караев из «Эльбрусоида», Магомед Кушханов из села Псыж, Белла Джемакулова, Тахир из Ногайского района. Много времени и сил уделила нам Антонина Головина из станицы Исправная.
В Ингушетии исследование было бы гораздо менее содержательным, если бы не помощь коллеги из Санкт-Петербурга Маки Албогачиевой. Магомед и Умар Албогачиевы взяли на себя добровольный труд по организации нашей работы в республике, Башир Льянов встретил в Джейрахском районе, Лейла Арапханова помогала в Назрани. Заурбек Мальсагов дал трезвое представление об экономической ситуации в республике, а Магомед Даурбеков из Малгобека организовал поездку в Тарское.
В Северной Осетии организовали нашу работу руководство пресс-службы президента республики, руководитель аппарата правительства Алан Багиев и Вероника Башкирцева.
В Чечне помогали делом и советом Магомед Алхазуров, Магомед Магомаев, Роза Байсултанова и Тимур Алиев.
1. Северный Кавказ – факторы конфликтогенности
Северный Кавказ – территория, насквозь пронизанная конфликтами. Что порождает подобную ситуацию? Объяснения могут быть самые разные. Это и особый характер населяющих Кавказ горцев, и многонациональный и многоконфессиональный состав населения, и сложная и противоречивая история этой территории, буквально перетасовавшая проживающие на ней народы. Свою лепту вносит и идеология радикального ислама, подъем которой усиливает конфликты не только на Кавказе, но и во всем мусульманском мире. Если исследователи обращаются к экономическим причинам, то обычно говорят о бедности, массовой безработице, депрессивности экономики как источниках конфликтного потенциала в регионе. Не обойдены вниманием и такие негативные явления, как клановость и коррупция. В совокупности все эти факторы представляют стандартный набор, используемый в той или иной конфигурации для анализа проблемы.
Нельзя не признать, что, так или иначе, все эти моменты значимы. Однако исследование требует, с одной стороны, системного рассмотрения проблемы, выявления в максимальной степени исчерпывающего набора факторов, определяющих высокую конфликтность в регионе. С другой стороны, с учетом практической актуальности темы необходимо, чтобы анализ приводил к каким-то практическим рекомендациям, позволяющим улучшить ситуацию в рамках существующих объективных ограничений либо доказывал принципиальную невозможность снижения конфликтогенности в результате сознательных действий властей.
К сожалению, системные исследования истоков конфликтов на Северном Кавказе не получили распространения. Практически ставится вопрос о том, не в какой мере данные конфликты неизбежны, а каким образом возможно их смягчение или даже нейтрализация. Это ограничивает и подходы к практическим предложениям в данной сфере. В большинстве случаев они сводятся к трем основным моментам:
– улучшение экономической ситуации в регионе; создание рабочих мест (на это, собственно, направлена Стратегия социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа до 2025 г.);
– борьба с клановостью и коррупцией;
– усиление идеологической работы с молодежью.
Однако при упрощенном понимании факторов, лежащих в основе существующих конфликтов и способных порождать новые, эти меры не обязательно будут позитивно воздействовать на нормализацию ситуации. Более того, они сами могут провоцировать обострение ситуации и углубление конфликтов.
Немаловажным ограничителем анализа конфликтов на Северном Кавказе выступает представление о регионе как депрессивном, застойном, архаичном. Конфликты в устойчивых и динамично меняющихся обществах носят существенно различный характер, разрешаются в различных формах и предъявляют абсолютно различные требования к политике властей. Доказательствам того, что Северный Кавказ относится именно к последнему типу обществ и традиционные представления в данной сфере во многом являются иллюзией, посвящена значительная часть работы «Северный Кавказ – модернизационный вызов», содержащей результаты наших предшествующих исследований данного региона. На Северном Кавказе происходят масштабные демографические, экономические, социальные сдвиги, позволяющие характеризовать социумы в северокавказских республиках как общества на переломе. Под воздействием краха советской системы и усиления процессов глобализации происходит размывание традиционных обществ, разрушение сложившихся регуляторов человеческих отношений.
Подобные процессы чрезвычайно травматичны для любых социумов. Как отмечают исследователи, «…даже западные народы пережили преобразование общества как болезненный процесс. Они пережили почти четыреста лет политических и часто кровавых революций, господство террора, геноцида, ужасные религиозные войны, разграбление деревни, обширные социальные перевороты, эксплуатацию на фабриках, духовную немощь и глубокое одиночество в новых городах-гигантах. Сегодня мы видим такое же насилие, жестокость, революции и потерю ориентиров в развивающихся странах, которые переживают еще более трудный процесс перехода к современному обществу»[2]. Представляется, что аналогичные процессы составляют базу столь высокой конфликтогенности на Северном Кавказе, именно они придают столь явную остроту старым и порождают новые противоречия и трения. Через призму подобной динамики и будет происходить анализ истоков конфликтов на Северном Кавказе.
1.1. Демографические факторы конфликтности
Демографические факторы во многом формируют тот фон, на котором разворачиваются конфликты на Северном Кавказе.
Естественное движение населения
Одним из важнейших факторов здесь выступают высокие темпы роста населения, которые объективно усиливают конкуренцию за жизненное пространство, рабочие места, ресурсы. Роль данного фактора в человеческой истории подверглась достаточно серьезному научному анализу. Так, исследователи традиционных обществ обращают внимание на то, что в условиях недостаточной гибкости социальных и политических институтов всплески рождаемости обычно приводят к социальным катаклизмам, поскольку возросшее население не находит адекватных ресурсов для удовлетворения своих потребностей. В результате усиливающейся конкуренции между работниками падают заработки, увеличение крестьянского населения приводит к нерациональному дроблению земельных участков. Среди элиты усиливается соперничество за государственные должности. Новые очаги недовольства возникают в быстрорастущих городах, особенно этому способствуют демографические сдвиги, увеличивающие долю молодого населения. Однако недостаточность ресурсов сама по себе оказывается регулятором численности: в результате ухудшения жизненных условий растет смертность; возросшие масштабы насилия приводят к убыли населения как итогу войн и восстаний; падает рождаемость, и исходный баланс восстанавливается, давая толчок новому циклу[3].
Улучшение здравоохранения, повышение гигиенических стандартов и общий рост уровня жизни с развитием общества приводят к снижению показателей смертности и прекращению автоматического регулирования численности населения за счет естественных факторов. Постепенно рождаемость также адаптируется к этим изменениям, показатели рождаемости снижаются. Однако тот период в истории любой страны, когда смертность уже снизилась, а рождаемость еще не упала, создает наиболее существенный конфликтный потенциал за счет демографических факторов. В этих условиях воспроизводится первая часть рассмотренного выше цикла – рост конкуренции вследствие увеличения населения. Однако вторая его часть – восстановление равновесия – не реализуется. И здесь негативное влияние может оказывать как отсутствие экономического роста, так и быстрый экономический рост, неизбежно сопровождаемый активными структурными сдвигами.
Так, в предреволюционном Иране численность населения, несмотря на пропаганду контроля рождаемости, с 1956 по 1976 г. выросла более чем на три четверти (с 18 955 тыс. до 33491 тыс. человек), накануне революции почти половина населения составляла молодежь в возрасте до 16 лет[4]. При этом в предреволюционные десятилетия Иран развивался чрезвычайно высокими темпами: 8 % в год – в 1962–1970 гг.; 14 % – в 1972–1973; 30 % – в 1973–1974[5]. Однако это не только не позволило предотвратить нарастание конфликтов в стране, но и усилило конфликтный потенциал за счет активных социальных сдвигов (доля городского населения за 25 лет увеличилась с 28 до 47 %, за 20 лет доля крестьян и сельскохозяйственных рабочих в общей численности занятых уменьшилась с 60 до почти 30 %[6]).
На Северном Кавказе на протяжении достаточно длительного времени наблюдалась несколько другая картина: снижение смертности не сопровождалось существенным падением рождаемости[7]; отсутствовал активный экономический рост, что препятствовало появлению новых возможностей и ресурсов, которые могли бы смягчить демографическое давление; но при этом осуществлялись структурные социальные сдвиги, связанные, в частности, с продолжающейся урбанизацией. Последствия данных процессов наиболее остро стали проявляться в послесоветские десятилетия. Конкуренция во многом переместилась с предметов первой необходимости на удовлетворение потребностей более высокого порядка, однако при этом ее конфликтный потенциал сохранился[8].
В то же время подобное промежуточное положение в рамках демографического перехода не может существовать неопределенно долго. На настоящий момент рождаемость в большинстве северокавказских республик хотя и превышает среднероссийский показатель не выходит за рамки простого воспроизводства населения. Исключение составляет Чеченская Республика, но в данном случае сохраняется вопрос об адекватности исходной информации. Еще более показательна динамика рождаемости сельского населения. Несмотря на меры государственной политики, направленные на обеспечение прироста населения, за исключением Чечни и Дагестана показатели рождаемости в селе также держатся на уровне простого воспроизводства (2 ребенка и менее). При этом их падение в постсоветский период в ряде республик носило драматический характер. Так, с 1990 по 2006 г. суммарный коэффициент рождаемости в Республике Дагестан снизился более чем на 40 %, в Кабардино-Балкарии – более чем в два раза. Некоторое повышение рождаемости в последующий период принципиально не изменило картину[9] (см. табл. 1.1).
Таблица 1.1
Суммарный коэффициент рождаемости по республикам Северного Кавказа за 1990–2009 гг.
Источник: Росстат.
Таблица 1.2
Темпы роста численности населения по Республикам Северного Кавказа
* Чеченская Республика и Республика Ингушетия – данные за 1990 г.
Источник: Росстат.
Данные тенденции позволяют многим исследователям вполне справедливо ставить под вопрос адекватность статистического измерения роста численности населения в северокавказских республиках (см. табл. 1.2), особенно в Дагестане, Ингушетии и Чечне[10]. Однако тут необходимо учитывать и обратную закономерность. Если рождаемость регистрируется адекватно, а численность населения завышена, искусственно увеличивается знаменатель при расчете коэффициентов рождаемости и значение показателя становится меньше. Таким образом, можно предположить, что представленная статистика рождаемости несколько преуменьшает реальные величины. Тем не менее это не меняет принципиально общей тенденции – Северный Кавказ приближается к завершению демографического перехода, и при смене поколений фактор высокой рождаемости не должен играть столь важную роль в провоцировании конфликтов, какую он играет сейчас.
Однако представленные данные не позволяют сделать выводы о внутрирегиональных различиях в воспроизводстве населения. То, что подобные различия существуют, подтверждается как мнением демографов[11], так и нашими собственными полевыми исследованиями. Причем они могут носить многоуровневый характер: различается демографическое поведение городского и сельского населения, отдельных этносов, различных территорий в рамках одного этноса, иногда – соседних сел. Так, в Дагестане рождаемость на 1000 человек населения по сельским районам дифференцируется более чем в два раза, при этом стабильно высокая рождаемость сохраняется в отдаленных аварских горных районах – Цунтинском, Цумадинском, Тляратинском, в одном из горных районов Южного Дагестана – Табасаранском, а также в трех равнинных районах – Карабудахкентском, Хасавюртовском (где много переселенцев из Цумадинского района) и Новолакском[12]. В Карачаево-Черкесии разрыв в рождаемости между районами существенно меньше, во второй половине 2000-х гг. он составлял примерно 30 %. Относительно более высокой рождаемостью отличаются такие районы, как Усть-Джегутинский, Карачаевский, Малокарачаевский, а также Прикубанский. Часть этих районов – карачаевские, часть – со смешанным населением, где карачаевцы соседствуют с этническими группами, завершившими демографический переход (русскими, абазинами и т. п.). Это значит, что рождаемость у карачаевцев в указанных районах должна быть еще выше. С этими районами по данному показателю вполне сопоставимы сельские черкесские районы – Хабезский и Адыге-Хабльский[13].
Фактор дифференциации стадий демографического перехода также играет немаловажную роль в провоцировании конфликтов. Можно выделить два аспекта данной проблемы.
Во-первых, сохранение высоких темпов воспроизводства населения консервирует связанные с этим факторы конфликтогенности хотя бы у некоторых этнических, конфессиональных либо других групп на Северном Кавказе. Это означает, что усиление конкуренции за «жизненное пространство» и ресурсы будет провоцировать эти сообщества к территориальной и ресурсной экспансии.
Во-вторых, здесь играет роль и различие системы ценностей обществ, завершивших и не завершивших демографический переход. Так, на ранних стадиях демографического перехода более ценной считается жизнь матери[14], в дальнейшем повышается ценность жизни детей. Тем самым сообщества, прошедшие демографический переход, уже не столь готовы терять молодежь в насильственных столкновениях[15]. В то же время позиция «еще нарожаем», сохраняющаяся у некоторых горских сообществ с большим количеством детей в семье, во многом предопределяет их более агрессивное поведение.
Миграционные процессы
Наряду с процессами естественного прироста населения важнейшим фактором, формирующим конфликтный потенциал на Северном Кавказе, является миграция. Население Северного Кавказа достаточно мобильно, что связано и с традициями отходничества (выезда на заработки в другие регионы), развивавшимися в досоветское и в советское время; и с экономическими и социальными изменениями, происходившими в советский период; и с глубиной и продолжительностью постсоветского трансформационного кризиса. Наиболее распространенными миграционными стратегиями людей являются:
• миграция с гор на равнину;
• миграция из села в город (урбанизация);
• миграция из республик Северного Кавказа в другие регионы.
Конфликтный потенциал миграции с гор на равнину связан с тем, что на один и тот же ресурс, в первую очередь земельный, начинают претендовать различные сообщества – «коренные» и «пришлые». Миграционные процессы горцев на равнину начались еще в XVIII в., и уже во второй половине 1920-х гг. население горных районов Северной Осетии составляло только 14 % от его общей численности, тогда же 5/6 ингушей обосновались на равнине[16]. В то же время в Дагестане, где горы занимают 56 % территории республики, данный процесс стартовал значительно позже и происходил гораздо более сложно. В середине 1920-х гг. горцы составляли лишь 2 % населения равнинных территорий Дагестана. С этого момента примерно по 1970-е гг. переселение с гор на равнину носило плановый характер и далеко не всегда было добровольным. По имеющимся оценкам, оно охватило до 20 % населения республики[17]. Однако «…плановое переселение горцев… начало сворачиваться к концу 1970-х и в первой половине 1980-х гг. (центральные и южные районы равнинной зоны республики к этому времени перестали быть трудодефицитными и, наоборот, становились трудоизбыточными). Зато тогда же набрало изрядную силу неорганизованное переселение, главным образом молодых людей…»[18]. Миграция на равнину в Дагестане интенсивно продолжалась и в постсоветский период. Динамику процесса можно проследить по составу населения в равнинных районах республики. Так, к началу 1980-х гг. аварцы (наиболее многочисленный горный народ Дагестана) составляли 2/3 населения Кизилюртовского и 1/3 населения Хасавюртовского района, а к концу ХХ в. – уже 80 % жителей Кизилюртовского и более 38 % – Хасавюртовского района[19].