- -
- 100%
- +
Стремянка не выдержала его веса и подкосилась, он наполовину остался висеть между этажами, а ноги болтались снаружи. Полицейский с прибрежным говором подпер стремянку и помог напарнику спуститься, крик боли перешел в жалобные стоны, и, потирая ушибленную голову, новичок гневно воззрился на меня. Вся ситуация приобрела комичный оттенок. Я поставил на стол две чашки с водой и стал ждать, когда они приступят к дальнейшему расследованию.
Полицейский-новичок, недовольный случившимся, спросил, потирая голову:
– Что за черт, это что еще за ловушка наверху?
– Кровать, подушка и еще радиоприемник в придачу.
– По всему поселку говорят, что ты приехал сюда искать неприятностей, кажется, так оно и есть.
Полицейский с прибрежным говором с ним согласился:
– Говорят, кофе ты продаешь для отвода глаз, я вот тоже так думаю. Кофе здесь совсем не к месту, почему бы не продавать в такую жару травяной чай? – Он успокаивал раненного в голову товарища, вместе с тем изучая мое удостоверение личности и проводя с ним какие-то манипуляции через прибор. В ожидании ответа он переписал мои данные себе на планшет.
Прибор выдал ему ответ. Он вдруг опустил голову и прошипел мне прямо на ухо:
– Хотя судимостей у тебя нет, что ты тут затеял? Что такое собираешься сделать?
– Я просто продаю здесь кофе.
– В городе людей побольше и полно пустых помещений.
– Здесь ближе к морю.
– Хм, ты хоть одного краба здесь видал? Это же чертово место. Меня тебе не обмануть, так или иначе, все, связанное с господином Ло, будет тщательно расследовано. Что у тебя с ним за вражда, в конце концов? Какие у тебя с ним счеты? Давай скажем так, ты и правда приехал за местью? Буду говорить начистоту, мне бы и хотелось, мать твою, чтобы здесь произошло наконец что-то стоящее, а то мне, сотруднику полиции, пришлось уже опуститься до ловли мелких воришек. Раз задумал что-то, так делай, пусть хоть все в городке пойдет кувырком – неважно, но только не тронь и волоска с его головы, господин Ло – это господин Ло. Только ему одному здесь нельзя умирать. Лучше бы тебе так извернуться, чтобы он и дальше жил, тогда я смогу выдохнуть…
Тут в кафе вошли два гостя и замерли в нерешительности. Полицейский с прибрежным говором надел на голову фуражку и, подхватив новичка, двинулся к дверям. Обернувшись напоследок, он разъяснил мне тихим голосом:
– Если что-то случится, я вернусь.
Я подал гостям напитки, молча вышел наружу, присел на стул и закурил. Неминуемое отчаяние охватило меня, я ведь просто открыл небольшую кофейню, продажи в ней – несколько случайных чашек кофе в день, да и даже если в этом мире закончится весь кофе, двери кофейни все равно останутся открыты, и не будет у нее никакой иной цели, кроме как дождаться возвращения моей Цюцзы.
Я и правда не ожидал, что Ло Имин ворвется сюда, издалека я увидел лишь медленно катящийся велосипед, а на нем – обычного деревенского старика. Откуда мне было знать, что он вдруг слезет с велосипеда и войдет, в тот же миг сбросив меня в пучину горя, страха и отчаяния? Я еще не понял тогда, был ли то еще один злой рок, обрушившийся на меня, или же просто мираж.
Он выглядел пышущим здоровьем, точно совсем недавно вышел на пенсию, выносливость и ловкость не изменили ему, а иначе он не смог бы доехать в такую даль на велосипеде. Для него это все равно что беззаботная прогулка, сродни привычному шатанию по окрестностям, когда он может остановиться в каком-нибудь укромном уголке, прежде им не замеченном, и запечатлеть в памяти все, что сочтет занятным, единственным в своем роде или же прекрасным, будто сошедшим из сновидений, – каждым днем своей пенсии он наслаждался больше, чем кто бы то ни было.
А уж выпить чашку кофе для него и подавно было привычным делом, он предпочитал кофе с ноткой мускуса, без сахара – черная жидкость сама по себе таила нечто глубокое, трудное для понимания. Тогда, сидя в гостиной дома Ло, мы мучительно пытались распробовать этот вкус. Цюцзы никак не могла проникнуться скрытой магией кофе, да и я не прочувствовал этого необычного аромата. Я не смел испустить ни звука, сидел с крепко прижатыми локтями, в ужасе держась за золотистую чашечку с блюдцем и смертельно боясь, что их благородный вид еще явственнее подчеркнет мое смятение. Однако я понимал, что должен без промедления почуять всю ценность кофе, и одними восхищениями тут не отделаешься – только преисполнившись жизненными страданиями, можно было окунуться в самую суть этого напитка, чтобы он пробрал до костей, вызволил на свет твой одинокий дух. Лишь тогда, сдержав загадочное «э-э», я позволил черной жидкости стыдливо затеряться где-то посреди пищевода и гортани.
Вот и в тот злополучный полдень он, разумеется, зашел выпить чашку кофе. В конце концов и до него дошли слухи, что какой-то пришлый дурак открыл крохотную кофейню, да еще как нарочно выбрал для этого место на самой окраине маленького городка. Ничто не тяготило его, он, как и обычно, решил проехаться на велосипеде куда глаза глядят. К тому же до обеда еще оставалось время, вот он и завернул в кофейню на чашечку кофе – так, должно быть, он и решил.
Не будь его решение столь поспешным, все осталось бы по-прежнему, и он не угодил бы вместе со мной в пучину горя, страха и отчаяния. Он все так же мирно пребывал бы в собственном мраке, мрак тот не доставлял особых страданий, никого не губил, и лишь когда мы встали друг напротив друга, не различая лиц, нас обоих вдруг охватил страх потерять самое главное – себя. Тут-то мрак и набрал силу, напитался нашим ужасом и затянул обоих в непроглядную бездну.
К несчастью, на этот раз он все же пустился в путь. Должно быть, он проехал по дорожке вдоль дамбы у реки, после крутого поворота она вела к мосту, на другом конце которого стоял их дом, дом семьи Ло. Спустившись от дома вниз, можно было дойти до католической церкви в центре городка, рядом с ней располагался парк. С покрытого травой холма в парке виднелся старый дом в японском стиле, во дворе которого облетали с вишни увядающие лепестки.
Пока он медленно приближался по тенистой узкой дорожке, я был чем-то занят в кофейне: быть может, как раз готовил инвентарь для кофемашины или протирал пустую барную стойку. Одним словом, небо не посылало мне предупреждений, даже глаз не дернулся от предчувствия, так что я, разумеется, не мог знать, что нас обоих уже поджидает эта невыносимая встреча.
Под дамбой тропинка резко сворачивает, и, проезжая этот поворот, он наверняка сфальшивил в своем любимом свисте. Настигни его в тот миг дурное предчувствие, он мог бы еще поспешно повернуть назад, в окрестностях имеется немало других мест для прогулок. Он мог бы свернуть в тесный переулок, ведущий к старой улице, или же проехать по широкой дороге вдоль лесопилки и оттуда попасть к оживленному овощному рынку.
К сожалению, ничего из этого он не сделал. Ровно как в тот год, когда у него еще оставалась возможность сохранить старость незапятнанной – но он оступился.
4
Стоило только полицейским уйти, как почти сразу произошло что-то странное. В полдень, что принес с собой грозовой ливень, вдруг подъехало такси и остановилось на гравии, водитель с зонтиком над головой побежал открывать заднюю дверь, но она уже резко распахнулась, затем взметнулась над землей длинная юбка и смело ринулась из автомобиля под проливной дождь.
Это была женщина лет тридцати, со всех сил она бежала к крыльцу, но каблуки ее то и дело застревали в гравии: только вытащит туфлю, как увязнет снова, к крытому крыльцу она прибежала уже босая. Усевшись на стул у двери, она задрала ножки и принялась стряхивать с обуви прибрежную пыль.
Она была мне не знакома, и я с удивлением рассматривал ее: весь образ кричал о том, что нарядилась она со всей тщательностью: лицо было густо накрашено, в волосах у лба сверкала фиолетовая заколка, а странного вида солнцезащитные очки, скользкие от капель воды, сидели в опасной близости от кончика носа, вот-вот грозясь упасть.
Будь она туристкой из чужих краев, да еще с таким тяжелым макияжем, то не стала бы отрываться от группы: приехала бы с автобусной экскурсией или в компании пары-тройки друзей. Назвать ее местной? Тоже вряд ли, любителей ходить по кофейням в поселке слишком мало, а уж в такой ливень сюда и подавно никто бы не пошел, да еще и в таком экстравагантном наряде: местные предпочитают повседневную одежду.
Я так и замер в задумчивости у стойки, а она уже вошла и села у окна. Хотя она и поправила солнцезащитные очки, напряжение, застывшее в изгибе бровей, отразилось холодным блеском и на черном стекле. Когда я поднес ей стакан воды в качестве приветствия, она проговорила через нос ледяным голосом:
– Ты наверняка чужак, раз открыл кофейню в таком месте.
В ответ на ее насмешку я огляделся по сторонам. Действительно, расположение кофейни было абсолютно неудачным: поблизости стояла заброшенная печь для обжига кирпича, а по другую сторону узкой дорожки возвышалась дамба. В канале осел ил, нагнанный течением реки Чжошуйсы, он только и ждал очередного крупного наводнения, которое вынесло бы его в море. Кроме этого, с наступлением ночи здесь слышится лишь едва уловимое скрытое журчание, оно эхом отдается в моей голове, пусть и не имеет ничего общего с морем – море в двух километрах отсюда.
Вот почему мне только и оставалось, что неловко улыбнуться, обижаться на нее я не стал. Говоря откровенно, выглядела она довольно неряшливо: капли дождя стекали по волосам, а остатки поплывшего макияжа придавали ее лицу несвежий вид.
– Ты живешь здесь один? – спросила она.
Я указал на потолок над барной стойкой. Она недоверчиво протянула: «А-а!» – и холодно улыбнулась, кажется, нисколько не поверив, что эта антресоль пригодна для жилья. Наверное, так оно и есть, дома здесь изначально строили с низкими потолками, и спальное место там ни к селу ни к городу. Но оно там было: хотя пол надстройки и опустили до предела, высота антресоли составляла всего четыре чи. Когда я вставал за барную стойку, чтобы достать что-то из навесного шкафчика, то стоило мне зазеваться, как рукой я тут же касался основания антресоли, будто дотрагивался до тени, которую оставлял там каждую ночь.
Ее лицо исказилось презрением, она поднялась, прошлась до угла стены и вернулась на место, как будто обнаружила там осиное гнездо и теперь настороженно следила за мельтешащими шершнями, приготовившись к их внезапной атаке.
– И что же, когда собираешься спать, ты туда взлетаешь? – спросила она.
– Ну конечно, мне приходится забираться, а утром, когда я открываю кофейню, то стремянку прячу, – ответил я.
Ответом она осталась недовольна, отвернулась и уставилась на заброшенные жалкие лачужки неподалеку. Дождь к этому моменту уже прекратился, но уходить она не собиралась, осмотрела еще раз тесное помещение и вдруг взорвалась яростью, так что ее лицо с размазанным макияжем залилось румянцем, а острый подбородок затрясся, отказываясь ей подчиняться.
– Да ради чего, в конце концов? Ради чего ты приехал к нам?
Да, и ради чего же, в конце концов?
Когда эта исполненная гнева женщина ушла, я по своему обыкновению прибрал с барной стойки, подмел пол и лишь тогда вытащил деревянную стремянку, чтобы забраться наверх. На настиле помещалось всего две циновки, там можно было лечь без проблем, но ползти приходилось, пригнув голову, шею никак нельзя было выпрямить, а иначе лбом тут же врежешься в потолок. Какой-нибудь школьник смог бы там усесться, чтобы надеть на постели брюки – пусть и упираясь уже головой в потолок, – однако человеку с комплекцией мужчины чуть за сорок, только если он не тренировался специально ползать и переворачиваться с боку на бок, словно пресмыкающееся, место это представлялось такой же узкой щелью, как предначертанная людям судьба, даже щенок тяготился бы этой непроходимой конурой.
Тем вечером в моей рутине что-то не ладилось: по пути наверх мне все время казалось, что я что-то упустил, я даже повис в воздухе и еще раз оглядел кофейню. Места в ней было очень мало, и каждая вещь находилась, где ей и полагалось. Тогда мне оставалось только рыскать в памяти: я вспомнил короткую послеполуденную грозу, негодующую юбку, ее надменный выговор через аристократического вида нос…
Иначе говоря, только когда я взобрался в постель, в моей голове медленно всплыло осознание.
И хотя я уже лег, не мог больше мешкать ни минуты и решил снова выползти из кромешной тьмы чердака. Я начал спускаться ногами вперед, нащупал снаружи стремянку и медленно встал на нее, обретя устойчивость. Затем, двигая задом, соскользнул вниз, страхуя себя руками, но сегодня это медленное движение я совершил в волнении, так что едва не упустил приставленную стре- мянку.
То, что я так спешил проверить, – это дневник, хранящий все встречи с Ло Имином того года. Хотя дневник этот я так и не закончил, к счастью, он скитался вместе со мной и сейчас хранился под замком в ящике внизу. Если память меня не подводит, в нем упоминается и эта девушка. Пусть тогда я и не описал ее со всей тщательностью, однако записи по-прежнему хранили дух семьи Ло. Прошло достаточно времени, но дневник лгать не станет, не то что ее искусная маскировка, которая обманывала меня большую часть дня, пока я наконец не вспомнил.
Разве это не та самая девушка, что, вернувшись домой из Тайбэя на каникулы, пряталась на лестнице?
Открыв ящик, я пролистал до июля того года, а в июле отыскал запись от двадцать третьего числа.
К сожалению, запись начиналась так: «Гостили в доме семьи Ло. Жарко и безветренно».
Что же тогда произошло? Кажется, уже тогда я пребывал в упадническом настроении, почерк мой выглядел небрежным. Разве мы не вернулись только что из дома семьи Ло? Ах, неужели тогдашний я уже таил в себе другого, мрачного, что вешал на лицо формальную улыбку, а вечерами прятался в дневнике, которому нечего было возразить в ответ? А иначе почему ничто из того, на что упал мой взгляд в тот день – сам дом семьи Ло, крытая галерея, ведущая ко входу, вишня во дворе, изысканная и потрясающая воображение меблировка комнат, – не упоминалось в дневнике? Не может же быть такого, чтобы они не оставили после себя никаких впечатлений? И что еще важнее, объявившаяся сегодня женщина, должно быть, и есть та прятавшаяся на лестнице девушка – на той вздымающейся лестнице, что до сих пор стоит у меня перед глазами. Она пряталась между деревянными ступеньками, явно подглядывая, а когда обнаружила, что я на нее смотрю, босыми ногами ступила на цыпочки и прыгнула вверх, точно кошка, бесшумно исчезнув из вида.
Годы человеческие ускользают с легкостью, но некоторые дни не уходят незамеченными. Стоит их заклеймить словами, как особенное чувство рано или поздно всколыхнется в какой-то миг. Совсем как сейчас. Хоть она и выросла в зрелую женщину, ее изящный силуэт, который я увидел в тот день, так и остался в моей памяти – единственная встреча за всю жизнь, неудивительно, что воспоминания после нее особенно четкие.
Странно другое. Запись в дневнике была совсем коротенькая, а в пустом месте внизу я нарисовал круг, внутри которого спрятался иероглиф «вода». Почему «вода»? В тот вечер я почувствовал, как что-то ускользает от меня? Чернила с годами растеклись, и крохотный иероглиф «вода» словно изливал безмолвную скорбь.
Хм, какая пугающая связь – я вспомнил наконец, что успел заметить в ее руках стакан воды. Он был прозрачным, в нем отражался слабый свет, идущий из окна, и вода слегка покачивалась, вторя ее смятению, так что, когда она столь поспешно взбежала, несколько капель брызнуло ей на ноги.
Кто бы мог подумать, что те самые ноги придут ко мне сегодня.
Должно быть, всю дорогу сюда она шла, кипя от гнева. Вот почему, остановившись у крытой дорожки, постукивала собственными туфлями.
5
Женщина, сошедшая со страниц моего дневника, на следующий день вновь появилась передо мной – еще до обеда.
Сперва она постучала в стеклянную дверь и только потом медленно вошла внутрь. Казалось, все негодование смыла вчерашняя гроза, и черты ее лица наконец-то смягчились. Если вы желаете, чтобы я говорил прямо, то она вернула себе прежнюю красоту: пара черных блестящих глаз сверкала на белом, ненакрашенном лице, точно ко мне в кофейню изящно спустился с лестницы ее прообраз из того года. Не то что вчера, когда я мог видеть лишь заостренный от гнева подбородок.
Она сама вручила мне визитку, и, как я и предполагал, на ней было отчетливо отпечатано три иероглифа: Ло Байсю. Я не сдержал невольной грусти за нее, должно быть, она специально отпросилась с работы, чтобы вернуться сюда. Болезнь отца погрузила ее в тоску и настолько обескуражила, что она всю ночь мучительно переживала из-за своего неразумного поступка, который нужно было исправить. Вот почему сегодня она сменила гнев на милость, явившись мне с кротким выражением на миловидном лице.
В знак извинений она заговорила тихим голосом, опустив лицо, а собранные заколкой в виде бабочки волосы спадали на плечи. Она, видимо, полагала, что я уже обо всем знаю, и, усевшись, сразу перешла к сути.
– Прошлой ночью мой отец снова попал в больницу, врачам даже пришлось держать его за руки и ноги, чтобы осмотреть. Вернувшись домой, он выпил лекарство и насилу уснул, но очень скоро проснулся вновь, вскочил с кровати, наспех оделся и собрался куда-то бежать. Всю ночь он так и провел с открытыми глазами в ожидании рассвета.
Ни разу за все то время, что она изливала душу, Ло Байсю не посмотрела на меня, взгляд ее был сфокусирован на моих пальцах, словно эта рука и толкнула ее отца к краю пропасти. Разумеется, мои пальцы не были столь немногословны, как мой рот, они могли подавать голос вместо меня, легонько постукивая по столу. Казалось, что в их ритме можно было расслышать какую-то знакомую мелодию, но на деле отбиваемый ими тоскливый звук выражал лишь мое замешательство перед затруднениями, оказавшимися выше моего понимания.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Луган (кит. 鹿港) – небольшой город на Тайване, на северо-западе уезда Чжанхуа.
2
Имеются в виду собранные в одну книгу предсметные наставления Чан Кайши (кит. 領袖遺訓), изданные в 1975 году. Чан Кайши – китайский революционер, фактический правитель материкового Китая с 1928 по 1949 год и президент Китайской Республики на Тайване с 1950 по1975 год.
3
«Хуаши» (кит. 華視) – сокр. от 中華電視公司, Chinese Television System, или CTS, – тайваньская телестанция, основанная в 1971 году.
4
«Дни Цзюйгуана» (кит. 莒光日) – или 莒光園地 – военная образовательная телепрограмма, посвященная вооруженным силам Китайской Республики, созданная по заказу Политического управления Министерства обороны и произведенная телекомпанией CTS. Трансляция программы началась в 1975 году, в 1978 году ее переименовали в 莒光園地 («Платформа Цзюйгуан»). Остров Цзюйгуан – один из островов архипелага Мацзу, на некоторых островах которого располагаются военные гарнизоны. Программа состоит из военных новостей, просветительских мини-постановок и специальных рубрик.
5
Тайваньский гоюй (кит. 台灣國語) – официальный язык на Тайване, отличающийся от путунхуа, принятого на материковой части Китая.
6
Авторская пунктуация.
7
Чи (кит. 尺) – мера длины, приблизительно равная 1/3 метра.
8
Синьбэй, или уезд Тайбэй (кит. 台北縣), также Новый Тайбэй – изначально уезд Тайбэй, стал городом центрального подчинения после того, как его население превысило число жителей столицы Тайваня, города Тайбэй, а сама местность из сельской стала урбанизированной. Сейчас Синьбэй окружает Тайбэй со всех сторон, а название его образовано из иероглифов 新 (новый) и 北, входящего в название столицы.