Казус мнимого величия

− Ну что же, − молодец! Браво выглядишь! Служи! Думаю, способностей твоих хватит. Да смотри, глупости обходи стороной. Они такие бывают зубатые…, − Екатерина сделала паузу и пристально глянула в глаза Николаю: − …и приставучие, − закончила Екатерина и, отвернувшись, как показалось, с некоторым разочарованием от Резанова, медленно и уже без всякой грации, вдруг отяжелев, пошла далее.

Гавриила Державин, сам в прошлом гвардейский офицер, позднее наместник Олонецкого и Тамбовского краев, а ныне зрелый, в почтенных, но еще активных годах царедворец пользовался доверием Екатерины и особенно выделялся ею за талант стихотворца и оды в её честь. Литераторство было главным и любимым делом Гавриила Романовича в жизни, который, впрочем, успешно сочетал службу и литературные труды. При этом второе его занятие вполне успешно помогало в карьерных делах.

Гавриил Романович быстро оценил деловые способности Николая, его сообразительность, знание языков и доверял ему вести сложные дела и доклады Екатерине, которые он сам делать не любил. Его природная язвительность и дурной нрав неуживчивого спорщика иногда приводили к раздражению Екатерины. Скоро Державин заметил интерес императрицы к секретарю и стал засылать Николая к ней по каждому поводу, что, как показала практика, способствовало более успешному прохождению дел.

В беседах между Николаем Резановым и Гавриилом Державиным частенько возникала тема Екатерины, которую сам Гавриил Романович знал многие годы. Ещё на службе в Преображенском полку вместе с братьями Орловыми он принимал активное участие в перевороте по свержению императора Петра III и утверждению на престоле российском Екатерины II.

На его глазах молодая императрица делала первые свои шаги монарха, обретала опыт и мудрость, став достаточно скоро из Екатерины Алексеевны Екатериной Великой. Рассуждая о Екатерине, не обходили по-мужски и её шалости с гвардейцами, и роли фаворитов в жизни императрицы и России.

По этому поводу Гавриила Романович рассуждал, как знаток истории и всяческой мифологии, выстроив свою любопытнейшую иллюстрацию всего, что было связано с любовными утехами Екатерины.

Со слов Державина Екатерина интуитивно исполняет роль Великой Богини, которая снесла Золотое Яйцо − Вселенную, роль этакой Мировой курицы.

− Эта роль очень подходит к нашей матушке Екатерине, которая готова давать жизнь всему сущему, оберегает и плодоносит. Эти представления тянутся еще от эпохи матриархата, − начал свой рассказ Гавриила Романович.

Державин сделал паузу, задумался, живо представляя события и людей той далекой эпохи, и продолжил:

− Мужчины племени боялись своего матриарха, поклонялись ей. Очаг, за которым она следила в пещере или хижине, являлся самым древним и естественным центром бытия, а материнство считалось главным таинством. Заметь, от слова «очаг» − очи, то есть глаза. А глаза, как известно, зеркало души. В очаге священный огонь-крес, дарящий тепло и уют, пищу и устойчивое чувство рода, крова, семьи − защиты от внешнего мира. Таинство огня, его хранения тоже были частью божественного тайного ритуала, который хранила правительница клана − Мать племени.

А вот по мере того, как стало понятно, что соитие и есть причина рождения детей, Мать племени выбирала себе возлюбленного из числа юношей, состоящих в свите, а когда истекал срок, рожала от него ребёнка, а отец ребёнка приносился в жертву. Так вот определялся срок жизни избранника − от его выбора Матерью племени до рождения дитятко.

В русской мифологии образ такой Матери племени, или Великой богини, отражён в образе, ты думаешь, кого? Бабы-Яги. Да, да, Николаша, Бабы-Яги. Вспомни, когда к ней к её избушке приходит юноша и говорит: «Повернись, избушка, ко мне передом…, а к лесу задом» …, − что показывает готовность вступить с избранным Богиней юношей в связь, после чего, как известно, следовала смерть избранника. А весь смысл и оригинальность сказания часто заключаются в том, удалось ли юноше избежать гибели и как-то прельстить или обмануть Богиню. А вот перемена Богини в Ягу произошла в те времена, когда закончился матриархат и образ Великой Богини потерял магию и привлекательность.

Такой вот образ Великой Богини очень подходит нашей матушке Екатерине. Теперь она уже вовсе не молода, беззуба и седа, так ещё больше из-за этого подходит этот образ для неё. Только ступы да метлы у неё вот нет, так она иначе обходится. Летает Воля её над государством российским в виде разумных указов и ответственных исполнителей их.

− А то, что молоденьких мужичков любит, и ты этого не миновал, − Гавриила Романович лукаво прищурился, примолк, оглядывая Николая, а убедившись, по мимолётному смущению Резанова, что его последние слова попали в нужную точку, продолжил: − так это только вписывается в концепцию Великой Богини. Но она поступает, знаешь, в данном случае помудрее. Не приносит, условно говоря, в жертву своих избранников, а образовывает, испытывает, а тех, кто эти испытания и науку прошёл успешно, к делам государственным пристраивает, даёт возможность послужить, себя на службе на благо Отечества реализовать. И бывает от этого толк. Вот, возьми тех же братьев Орловых или Потёмкина! Делами большими славны эти герои на благо Отечества!

− Что же касается тебя, ты сейчас, похоже, проходишь этап проверки и испытаний. Вот гляжу я на тебя и думаю − для больших дел наметила тебя матушка наша. Будь готов, только смотри, конкурентов на это сокровенное место много имеется. Вот думаю, что та история неприятная в поездке с монетами, что с тобой приключилась, возможно, кем-то умно придумана и умело реализована. А в итоге тебя удалось от Екатерины устранить. Вот так! − закончил свой монолог поэт и выдумщик Гавриил Романович.

Слова Державина стали пророческими. Уже скоро Николай уловил возрастающий интерес Екатерины к себе и ревнивые взгляды нынешнего фаворита Платона Зубова, который при встрече с ним отводил глаза и деланно строго и подчёркнуто формально общался с Николаем. Ощущалось растущее недовольство и раздражение Платона Зубова Резановым, и было понятно, что зреет решение, как это недовольство извести, устранив Резанова от императрицы. И вскоре такое решение Платоном Зубовым, видимо, было найдено.

Разговор завела с ним сама Екатерина, спросив Николая:

− А верно ли говорят, у тебя отец служит в Иркутске?

− Да, Ваше Величество! Уже много лет как в Сибири проживает, − служит в суде, ответил Екатерине Николай.

− Докладывали, что в растрате денег он обвиняется. Сумма-то смехотворная, но важен сам прецедент. Неприятная история. Я сказала Платону, чтобы сняли эту проблему. Если хочет, пусть вернётся к семье, − продолжила Екатерина.

Сделав вступление, Екатерина перешла к главному:

− Было обращение от купечества иркутского, промышляющего на берегах Америки. Просят государственной поддержки, сулят высокие доходы и новые земли, освоенные к короне нашей добавить. Но мы пока решения не приняли.

Нужно инспекцию им учинить, чтобы и законность соблюдали, и в казну платили исправно и честно. А ещё важно всё изучить на предмет сношений с иностранными государствами в этом краю света. Ты бы мог за это многотрудное дело взяться, голубчик? Вот Платон Александрович тебя настоятельно рекомендует отправить с миссией в Иркутск. Нечасто он дельные советы даёт, а этот, думаю, вполне хорош. По возвращении из Иркутска, при должной расторопности и усердии, думаю, твой путь в делах государственных будет нами освящён. И отцу добрую весть принесёшь, что закрыли дело на него о растрате.

− Почту за честь, Ваше Высочество! − смог только это и ответить Николай Резанов, понимая, что жизнь закладывает новый крутой вираж и устоять на этом зигзаге судьбы будет не просто.

Здесь, в Санкт-Петербурге, для него наметился тупик активной и успешной жизни, вызванный раздражением фаворита, а поездка в Сибирь была более всего похожа на ссылку.

Опасаясь внимания стареющей Екатерины и боясь навлечь на себя гнев могущественного фаворита, Николай желал тем не менее активной и продуктивной деятельности и был готов к ней. Теперь оставалась одна надежда, что новые перспективы в карьере могут случиться уже после его успешной поездки в Сибирь.

Вернувшись вечером домой, Николай рассказал домашним о решении отправить его в Сибирь, в Иркутск, где он увидит отца. Мама сокрушённо повздыхала и благословила сына, подумав, что эта проклятущая Сибирь забрала у неё мужа, а теперь забирает и сына.

А Николай собрал друзей и, сообщив о решительном изменении в своей жизни, устроил шумную пирушку, после которой дальнейший его жизненный путь хоть и не прояснился, но и не выглядел таким уж пугающим.

III

В Иркутск Николай Резанов отправился в 1794 году по зимнику, сразу после Нового года в составе миссии архимандрита Иоасафа, направленного в Русскую Америку на остров Кадьяк для налаживания работы церковных приходов и церковно-приходских школ в русской колонии, рассчитывая прибыть в город весной ещё до наступления распутицы.

Утомительная дорога в компании церковнослужителей и служивых людей заняла почти три месяца.

Двигаясь на восток, Резанов думал о событиях своей жизни, об оставленных в Пскове матери, брате и сестре, о Екатерине и отце, которого он, после столь долгого перерыва, сможет увидеть в Иркутске. Чувств к отцу не было, всё же период жизни без него был слишком велик, а обида за матушку теребила сердце.

В размышлениях долгой дороги невольно подумалось:

− Как всё-таки велика Россия.

Достигнув Волги и Казани − в прошлом столицы татарского ханства − подумалось об истоках дворянского рода Резановых, о своем прапрадеде, татарском беке Мурат Демир Реза, который более двух столетий назад, ощутив растущую силу московского княжества, перешёл на службу к московскому царю и переменил веру, перебравшись из Поволжья в Москву.

− Вот, такова наша Россия. Голова в Европе, тело в Азии, а сердце бьётся где-то между, порой не зная, в чём предназначение. Гремучая смесь европейской утончённости дворцовой элиты и сыромятной плоти, исподнего белья азиатского величия − территориального и духовного. Как странно чувствовать себя после прочтения Вольтера и Руссо посреди бескрайней снежной равнины, в которой жизнь человека и животного совершенно равнозначны, а уют и удобство сих мест на уровне продуваемого ветром сортира. Только топот копыт бесчисленных орд до сих пор колыхали эти просторы и сотрясали землю.

− «Вот такая вот, Николаша, сатира», − съязвил бы Державин по поводу упомянутого сортира, который сам, будучи потомком казанского мурзы Багрима и прапрадеда Державы, остро ощущал свою личную роль и влиятельность других инородцев, которые своей плотью, разумом и энергией плавили и плавились, и превращали этот народ в новый, невиданный ранее этнос.

− «Мы, европейский как будто народ», − продолжал заочный спор Гавриила Державин, − «но я, как и ты, Николай, по крови своих предков татар, кочевников-степняков, – поросль буйной Великой степи, огромного азиатского континента. И вот мы здесь, в этих правительственных палатах да дворцах, служим нашей Императрице. Что мы за народ? Правит нами воспитанная католичкой немка. На службе каждый второй то ли немец, то ли француз или голландец. Вера у нас православная, а глаза у многих ещё несколько раскосые, а в сердце вера в величие этой огромной территории по прозванию «Россия». Как так может быть, и к чему мы стремимся, и что создаём? Думаю над этим всю жизнь и считаю, что именно так и должно быть, ибо строим колосса по прозванию Российская Империя, продолжая дело Великого Петра. Но с какого-то момента я стал понимать и другое, то, что Империя Петра − это только вывеска. Страна же живет по своей, только ей ведомой программе, своему коду, разливаясь по миру обильным половодьем, становясь пристанищем народов на огромных промороженных просторах, разбросанных во все края из-за суровости климата, скудности рациона и трудностей быта, часто жестоких указов, дурости и алчности знати. Тем не менее, как магнитом, несмотря на определенное сопротивление, тянет Россия в себя народы.

В чем закон притяжения?

В терпимости народа, места, которого всегда хватало на этих просторах? В терпимости и добродушии, в воспитанном веками понимании, что выживать можно только общими усилиями».

Так Гавриила Державин, потомок татарского мурзы, фанатичного проповедника ислама, ощущал себя не просто русским, а человеком, глубоко понимающим мелодию и тонкие смыслы языка, впитав с детских лет историю своего народа, его культуру.

Таким вот образом мог размышлять Николай Резанов, впитывая просторы великого пути через заснеженные равнины, вспоминая своего наставника Державина, который умел заинтересовать молодого человека своими мыслями.

Так добрались, сминая снег и пересекая реки до Камня-Урала, и, обойдя горы с севера, достигли Тобольска, вступили на землю далёкой Сибири, отдохнули в Тобольске, поспешили через Томск и Красноярск к Иркутску.

В марте, уже по раскисающим под активным дневным весенним солнцем дорогам, Николай Резанов въехал с Московского тракта в город, едва успев пересечь Иркут, а затем и Ангару, по зыбкой, уже ледовой переправе Троицкого перевоза, оценив размах и мощь реки, несущей дыхание Байкала. Перевоз связывал городское предместье Глазково с центром города, и на берегу уже возились перевозчики, смоля свои баркасы, − готовились к скорому ледоходу и новой навигации.

На время зыбкого льда переправы и ледохода город распадался на пару недель, сообщение с центром города нарушалось, и в Глазково копились депеши с тяжёлыми сургучными печатями для губернатора, попавшие в переплёт путешественники и служивые люди. Но как-то из положения выходили, стараясь наморозить переправу за зиму так, чтобы служила до первого могучего вздоха набухающей по весне реки. С этой целью, особенно в тёплую зиму, хлопотали на переправе городские пожарные с бочками и помпами, качали ангарскую воду на ветшавшую ледовую дорогу.

Сразу за рекой обоз оказался в городе, преимущественно деревянном, с резными наличниками и высоченными деревянными воротами. Из-за распутицы город казался ещё более неухоженным, обветшалым и неудобным. Радовали стройностью и яркостью храмы города, возвышающиеся над низкорослой убогостью основной части домов и строений. Вдоль Ангары и в центре города было уже достаточно каменных зданий, но в основном город был деревянным. Город насчитывал более тридцати тысяч жителей и более десятка тысяч дворов и домов, связанных в центре города деревянными тротуарами вдоль улиц.

Вскоре подъехали к дому отца Николая − Петра Гавриловича, и вся дворовая команда выбежала встречать молодого барина. Среди встречающих Резанов отметил молодую ещё, но увядшую лицом женщину из простолюдья, с острым любопытством рассматривающую прибывших, и жмущихся к ней детей − мальчика и девочку, столь похожих, что было ясно, что это брат и сестра, видимо, погодки. И что особенно привлекло внимание Резанова к ним, так это сходство детишек с его младшими братом и сестрой. Николай не сразу догадался, что это дети здешней сибирской семьи его отца, а когда пришла догадка, с улыбкой стал рассматривать детей. Женщина смутилась и увела детей во двор, напоследок оглянувшись и ещё раз с интересом оглядев Резанова.

Отец сильно постарел, ссутулился, почти совсем обеззубел и выглядел ветхим и потерянным. В разговоре поделился о свалившейся на него напасти, что с ним приключилась здесь, − о расследовании пропажи денег, которые потом как бы нашлись, но оставили след на его репутации, а дело до сих пор не закрыли. Николай обрадовал отца, показав ему распоряжение из столицы о закрытии расследования пропажи денег.

В тот же день по прибытии в дом отца пришел посыльный от Георгия Ивановича Шелихова. Раскосый молодец в забавном треухе сообщил о желании купцов-компаньонов встретиться по решению деловых вопросов и передал официальное приглашение от самого Георгия Ивановича быть у него завтра к обеду.

А на следующий день с утра, приведя себя в порядок с дороги, Николай Резанов отправился в резиденцию генерал-губернатора, где после доклада сразу оказался в кабинете высокого чиновника.

Иван Пиль происходил из шведских дворян и был хорошо аттестован Екатериной перед поездкой. Преклонных уже лет губернатор правил с 1788 года Иркутским и Колыванским наместничествами твёрдой рукой и вполне разумно. При Пиле в городе появилась судостроительная верфь, два учебных заведения: развивался как город, так и производство. Губернатор вполне ладил с купцами, находил у них понимание в стремлении развивать торговые отношения с Китаем и Японией.

Кабинет губернатора не отличался роскошью, а сам генерал-поручик в полевом мундире за большим столом тёмного дерева выглядел буднично и деловито. Выйдя из-за стола навстречу петербургскому чиновнику, Иван Альфредович, разглаживая усы, приветливо улыбался и, приобняв посланца императрицы, доброжелательно похлопал его по плечу.

Николай Резанов в ответ раскланялся и вручил губернатору именные депеши, касающиеся деятельности иркутских купцов компании Голикова-Шелихова, предприятие которых, собственно, и следовало ему проинспектировать.

− Наслышаны мы о Вашем приезде. Курьеры уж месяц как доставили рескрипт из столицы о Вашей поездке. Очень рад, что не забывает Её Величество о наших проблемах. Требуется высочайшее участие в деле развития торговли и купеческих промыслов на Камчатке и в Америке. Мы все надеемся, что Вам удастся составить полное и объективное впечатление о состоянии дел купеческих и донести до Её Величества всю значимость этого дела. Мы рассчитываем на Вас, Николай Петрович, − получив от Резанова документы, поприветствовал посланника губернатор.

− И я наслышан о Вашей здесь активной и плодовитой деятельности, уважаемый Иван Альфредович. Сегодня уже встречаюсь с Шелиховым и купцами и думаю, всё исполним с пользой для дела развития купеческого промысла и на благо России, – поддержал дружелюбный и простой, без официальностей, вариант общения Резанов.

− Посмотрите город. После Санкт-Петербурга он покажется убогим и ветхим, но мы стараемся. Вот недавно новый Богоявленский собор открыли, улицы мостим понемногу, а на триумфальной арке при въезде в город герб города, императрицей нашей утверждённый, вывесили. Обратили внимание? − продолжил «раскланиваться» губернатор перед высоким гостем.

− Да, внимание обратил. Только вот до конца не понял, что за зверь держит в зубах соболя или куницу? Сказывали, бабр…, я такого зверя не знаю. Местный какой?

− Вы точно подмечаете, Николай Петрович, наши особенности! Бабр − это тигр по-якутски, который, сказывают, обитал и в здешних краях, − ответил, хитро улыбнувшись, губернатор.

− Позвольте, Иван Альфредович, я тигра себе иначе представлял, − разыграв удивление, ответил Резанов и продолжил, улыбаясь, − у тигра и хвост не такой широкий, и лапы без перепонок, и окрас, насколько я знаю, в полоску. Я, знаете, внимательно смотрел − на лапах когти и перепонки, как у водоплавающего зверя, а хвост, как у белки, широкий.

− Это можно назвать курьёзом, который, впрочем, уже стал иркутской историей и достопримечательностью.

А дело было так.

Отправили в столицу описание герба с указанием, что бабр держит в зубах соболя, а местные писари…, о, Господи! Сколько от этого сонного сословия приходится терпеть! − воскликнул губернатор, − слово «бабр» по незнанию обозначили как «бобр». А столичный художник так и нарисовал герб по описанию: то ли бобра изобразил, то ли неведомого миру зверя, ибо на тигра этот зверь точно не похож. На моё мнение так, что не похож он и на бобра. А уж после утверждения изображения герба что-то в нём менять не решились. Вот так и вышло − как бы бабр, но то ли тигр, то ли какой другой страшный зверь.

− Да, странная вышла история. Но она вполне наша − российская. Столько нелепиц порой происходит. Вот сказывали, как-то писари кляксу выводили в списках полка на награждение и вписали по ошибке нелепую фамилию человека, который в полку не служил вовсе. Фамилия эта – Киже, что изначально должно было означать: «Иже с ним», то есть и другие по списку также. Так знаете?! Не только наградили новоявленного Киже, так ещё и к следующему чину его представили. А как стали искать − найти не могут молодца! Нет такого человека! Давай рядить, куда награду девать и чин новый, − с улыбкой рассказал известную в армейских кругах историю Николай Резанов.

− Вот как! Забавно! Бумага всё стерпит, и сказано верно: «То, что написано на бумаге, топором не вырубить», − поддержал тему губернатор и продолжил:

− Остановились-то у отца? Хорошо, что закрыли дело о растрате денег. Сумма там небольшая, и как он так неаккуратно всё сделал, что всплыло и пошло гулять по судам и канцеляриям. Он уж и деньги вернул потраченные, а бумаги так и ходили без конца. Ну, теперь будет у него право вернуться к семье, − сменил тему разговора губернатор.

− Разрешите откланяться, Иван Альфредович, сегодня у меня ещё встреча с купцами. Нужно идти, − стал прощаться Николай Резанов, отметив, что взгляд Пиля, после слов об отце, в его сторону стал как будто более пристальным и колючим.

− Знает, видимо, об истории с монетами, приключившейся со мной, − мелькнула мысль в голове посланника.

От этого на душе стало неспокойно.

Губернатор, тем не менее, закивал головой, давая согласие на окончание встречи.

Николай встал и, откланявшись, вышел.

Обед у Шелихова выдался знатным. Собрались все компаньоны хозяина в делах торговых, коих было человек десять, а встречала гостей хозяйка Наталья Алексеевна, молодая ещё, свежая, с восточной яркостью во внешности. Ходили слухи, что бабка Натальи происхождением была из Страны Утренней Свежести − Кореи − и жила то ли у курильских айнов, то ли у гиляков пленницей. Айнов русские купцы прозывали «лохматыми» из-за характерных неухоженных, богатых растительностью голов и мнения, что всё тело у них также покрыто густой шерстью.

От лохматых-айнов Натальина бабушка была вывезена Никифором Трапезниковым и стала женой сибирского купца. Наталья от бабушки унаследовала немного раскосые тёмные глаза, восточный овал лица и смоляные густые косы.

Стол отличало изобилие сибирских продуктов: тут и разная байкальская рыба − сиг да нежный омуль с осетром во главе, и соления-копчения, и всяческая иная стряпня – пироги да расстегаи.

К гостям вышли и две дочери Шелиховых.

Сразу с маменькой к гостям вышла неполных пятнадцати лет Анна, что была постарше, а потом, припоздавши, запыхавшаяся – видимо, шибко бежала-торопилась, Евдокия, ещё более юная тринадцатилетняя кокетка с ярким, совсем ещё детским личиком, румяная и быстрая.

Аннушка была славной и любимой дочерью, воспитанной в строгости под неустанным внимательным контролем маменьки. Она знала правила ведения домашнего хозяйства, была грамотна в меру, свято верила в бога и в своих родителей. Красотой её природа не обидела: русская классическая красота в ней сочеталась с некоторым восточным намёком на тайну происхождения кровей шелиховских детишек.

Анна, несмотря на ранние свои года, уже невестилась. Голубоглазая и русоголовая русская сибирская красавица, юная ещё совсем, только входившая в дивную девическую пору, когда грудь при волнении теснится и вздымается, распирает растущее чувство грядущего материнства и от того влечет за собой страстное томление и желание неизведанного, непонятного, ради которого хочется страдать и умереть даже. Влечёт образ милого и ласкового участия в девичьей доле, которая пока весела-беспечна и одновременно полна грусти, скрытна и в то же время открыта всем взорам, и от того хочется поминутно то бежать, раскинув руки, и просто радоваться миру, то тихонечко сидеть у окна, томиться, ожидая неведомо-увлекаемого изменения в девической судьбе.

Поведение при гостях выдавало в Анне тщательную подготовительную работу, проведённую под руководством матери: заученные степенность, неторопливость суждений, кроткий взгляд, глаза, опущенные долу.

Но при этом взгляд синих глаз, брошенный на гостей как бы случайно, лёгкая улыбка на ярко очерченных полных губах, пригожее без румян лицо, длинная русая коса создавали образ вполне законченный, но в то же время такой юный, свежий, наивный, такой заманчивый, что гости, глядя на Анну, всегда улыбались, радуясь удаче видеть такую девушку в нарядах, во всей её замечательной привлекательности.

Анна поняла, что неспроста её маменька нынче вывела на люди, и тихонечко сидела за столом, робко и совсем мало кушала, изредка поглядывая на приезжего гостя из самой столицы. Думала ли она, что пройдёт всего несколько недель, и она уже в своих мечтах будет только с ним, с этим взрослым, исполненным достоинства строгим кавалером, который совсем не походил на здешних парней и мужчин.

Николай сразу почувствовал, что он сегодня объект повышенного внимания не только как посланник и инспектор императрицы, но и как потенциальный жених. Было несколько странно представить в роли невесты юную Анну, всё же она ещё только входила в пору своего девичества, но он знал, что нравы в среде купцов проще и рациональнее светских, а дочерей старались отдать с выгодою для семьи пораньше − как только появлялся достойный жених. И, слава, Богу, если жених находился по летам ещё не старый. А то могли отдать и за старика, торопясь оформить брак как выгодную сделку посноровистее, чтобы можно было извлечь из брачного союза новые для дела и семьи преимущества.