Прощаться не будем…

Прибыли мы в пункт назначения довольно быстро. Уже пятого июля, наши эшелоны выгружались на станции Орша. Мы тогда еще многого не знали и не понимали сути происходящего. Вдали за холмом гремели бои и стояли клубы дыма. В наши только что освободившиеся вагоны, грузили раненых и убитых солдат. Мимо нашего строя проходили колонны отступающих частей на восток. Лица у них были такие обескураженные и безразличные, что глядя на них, я понял – это конец. Где же вся наша мощь? Где же лозунги: «Бить врага на его территории малой кровью?», прокручивая в голове эти вопросы, я недоумевал. Да и что в принципе двадцатилетний мальчишка вроде меня может понять. К нашему строю подошел, какой то капитан, на его голове из-под фуражки, пробивался кусок бинтовой ткани, из которой, скудно сочилась кровь. Поприветствовав сопровождавшего нас комиссара, он пристально разглядывал прибывшее пополнение.

Повернувшись к нам, комиссар приказал:

– Значит так, сейчас, называю, фамилии и те отправляются с капитаном Смирновым. Санинструктор Денисенко! Шаг вперед. Санинструктор Колобанов, шаг вперед. Санинструктор Петровский выйти из строя! Вы направляйтесь в 331-й стрелковый полк, 23 отдельный медико – санитарный батальон в первую роту. Всё! Шагом марш!

После того как услышали свои фамилии, мы и другие бойцы стрелковых частей, отправились за капитаном.

Оглядываясь по сторонам, и дрожа от каждого разрыва, который эхом доносился где-то из-за холмов, я спросил у сопровождающего нас капитана:

– Товарищ капитан, сержант Петровский, разрешите обратиться?

– Валяй! – ответил он.

– Товарищ капитан, я на станции слышал, что Минск взяли, это правда?

Смирнов, закуривая папиросу ответил:

– Да, ещё 28 числа! – после непродолжительной паузы он продолжил, – что ж они там, совсем охренели в штабах, детей набирать стали? Вам по сколько лет то всем? Сразу в пекло бросают. Тут обстановка просто «великолепная». Сдаем земли налево направо! Аж, стыдно мать его так! – бросая со злости недокуренную папиросу на изрытую от разрывов бомб землю.

Я, поправляя на голове пилотку, с юношеским максимализмом возразил ему:

– Ну, вообще-то мы уже ни дети! Нам без малого двадцать лет будет. Навоюем не меньше остальных!

Капитан гомерически засмеялся:

– Да я тебя умоляю, сынок! Ха, навоюем?! Ни сегодня – завтра перебьют, нас всех к чертям собачьим, и поминай, как звали. Ты вообще знаешь, какая средняя продолжительность жизни простого пехотинца, а? Сутки! Максимум двое!! А вы так вообще у меня медики. Вас немец в первую очередь будет бить, что бы вы ни кого с поля боя вынести не смогли. Поэтому иди молча и мотай на ус!

Я понял, что это действительно не шутки. Шли мы долго, по изрытой белорусской дороге. В этом походе, я думал о своей единственной и неповторимой Машеньке, вспоминая её волосы, глаза, улыбку, наши прогулки по набережной.

Как вдруг мои мечтания прервал крик капитана: «Воздух! Всем в лес, быстро! Пошевеливайтесь мать вашу!!!»

Со стороны солнца заходила на нас пятерка самолетов, с ужасающим рёвом, и начала обстреливать колонну. Я помчался в сторону леса. До него было метров двести. Мы с капитаном успели добежать до опушки, но остальные ребята не смогли добраться.

Глядя на происходящее, я сбросил вещевой мешок и ринулся к ним на помощь. Смирнов, догнал меня, накинулся сзади и оттащил обратно в лес:

– Ты чего совсем дурак? Ты куда поперся? Ты видишь, что там творится?

– Ну как же так товарищ капитан? Там же наши! Я должен им помочь! Пусти меня там мои ребята! – вырвавшись от него, кричал я.

Капитан, чувствуя, что у меня шок, недолго думая заехал мне кулаком в морду. Я потерял сознание. После стало как то сыро. Капитан привел меня в чувства, поливая мне на лицо, водой из своей походной фляжки.

– Ты прости сержант! Так надо было. Если б я тебя не задержал, ты бы сейчас лежал рядом с ними! – придерживая мою голову рукой, говорил он мне, – тебя как звать то? – спросил следом он.

Насупившись от обиды, сквозь зубы проворчал:

– Сержант медицинской службы Петровский!

– Да по имени! – перебил он.

– Алексеем… – опуская голову, полез за метамизолом в свою сумку.

– А я Иван Алексеевич! – протягивая мне руку, ответил он.

Я поднял взор на него, и мне бросились в глаза его шрамы на лице, его улыбающиеся глаза, всё та же окровавленная бинтовая повязка на голове и ярко красные шпалы в петлицах.

– Очень приятно! – пожимая ему руку в ответ, произнес я.

Мы привели себя в порядок и, увидев, что от нашей колонны ничего не осталось, стали пробиваться к нашим в расположение. Бродя по лесу около трёх суток мы с Иваном Алексеевичем, наконец-таки, вышли к своим.

Эпизод 6

«Знакомство»

В ночь на восьмое июля мы прибыли в Могилёв, в штаб 331-го стрелкового полка. Там ожидал пополнения полковник Литвинов, а пришло то, что от него осталось.

По стойке смирно, я выслушивал замечания в адрес капитана Смирнова от Литвинова:

– Капитан, я тебя за каким чертом посылал? Где пополнение? Мне оборонять город уже нечем, ты понимаешь это или нет? И где вы мотались всё это время?

Иван, стирая платком пот со лба, стойко ответил:

– Товарищ полковник! Пополнение в количестве шестидесяти двух человек, я забрал на станции Орша. По дороге, нас обстреляло звено Юнкерсов. Погибли все, кто с нами следовал. В живых остались только мы с сержантом. Все больше мне сказать нечего!

– Ну, сержанта то я вижу. Фамилия боец? – переключившись на меня, спросил Литвинов.

Я, выправившись, отрапортовал:

– Санинструктор 331- го стрелкового полка, сержант Петровский!

– Хм… ну орёл! – усмехнулся он и сразу же добавил, – ладно, ты сержант дуй в санчасть и знакомься со своим новым командиром. А ты Иван Алексеевич останься. Покумекать надобно еще!

«Госпиталь, в котором служил Петровский. Вскоре после боев, госпиталь был разрушен»

– Слушаюсь, товарищ полковник! – отдавая честь, я немедленно удалился из штаба.

Зайдя в госпиталь, на улице Борцов революции, я увидел сидящего офицера, на вид лет тридцати. Он был крупного телосложения, слегка прихрамывая, курил трубку.

– Ты, чьих, будет боец? – спросил он у меня.

– Я санинструктор первой роты сержант Петровский, товарищ военврач второго ранга! – ответил я.

– Ага, значит, это мне про тебя докладывали. А почему один? Где ещё медики? – спросил он, осматривая меня с ног до головы.

– Не осталось более никого, товарищ военврач второго ранга! – с грустью вздохнул я, – на пути следования в часть, нас разбомбили и в живых остались только мы с капитаном. Все мои друзья-товарищи остались лежать там!

Он, выслушав мой доклад, прислонил свою трость к большим напольным часам, присел за стол и, открыв моё личное дело, говорил:

– Я твой непосредственный командир, военврач второго ранга, Октябрьский Алексей Петрович, начальник госпиталя 331-го стрелкового полка. В личном деле записано, что недоучившись в Саратовском медицинском институте, завершил обучение после 3 курса. Из-за войны я так понимаю?

– Так точно товарищ Октябрьский! – ответил я.

– Кем стать то хотел? – вытряхивая в пепельницу прокуренный табак из трубки, поинтересовался он.

Я, пожимая плечами ответил:

– Хирургом Алексей Петрович! Но, видите ли, моя мечта сорвалась. Нас по приказу забрали всех на фронт.

– Ничего, доучишься! В браке состоишь?

– Так точно, состою, незадолго до войны!

Он, набивая табак в трубку, спросил:

– Как ты так жену то оставил? Она где у тебя сейчас?

– Она в Саратове. Учиться в медицинском!

– Ну, хорошо, вижу парень хороший. Давай иди в 305 кабинет, и принимай дела. А то раненых много, невпроворот.

– Понял товарищ военврач второго ранга. Разрешите идти?

– Свободен! – махнув рукой, сказал он.

После разговора с Алексеем Петровичем, мне стало как то легко. Он был сам по себе добрым, и в тоже время жестким человеком. Держал волю в кулаке. Я понимал, что с начальством мне повезло. Зайдя в 305 кабинет, я увидел ждущего меня бойца с оторванной по локоть рукой. Его культю закрывала давящая повязка, пропитанная кровью и грязью. Я сбросил вещи, взял из шкафчика перевязочный материал, инструменты и начал обработку раны.

– Как тебя так угораздило? – спросил, недоумевая я.

Он, придерживая второй рукой свою культю, корчась от боли, ответил:

– Я танкист, механик-водитель Т-26. В боях под Борисовым, от прямого попадания в борт, с моей стороны, разорвался снаряд. Я успел вылезти из машины, как вдруг второй снаряд ударил в двигатель. Командир мой заживо сгорел. А я хотел подобрать свою руку, и уйти в тыл, но не смог. Меня подобрали ребята из соседнего полка, перевязали, как могли и доставили меня сюда!

– Да брат… повезло, что жив остался. Теперь поедешь домой. Тебя с таким ранением комиссуют сразу! – успокаивал его я.

Он, тяжко вздохнув, ответил:

– Нет, товарищ сержант… дома у меня больше нет… его, разбомбили, в первые часы войны вместе с моей семьей. Мы жили в Пинске. Теперь там немец хозяйничает. Поэтому деваться мне не куда!

Закончив с обработкой раны, я сказал:

– Держись боец! Все будет хорошо. Они за это заплатят. Можешь идти, жить будешь!

Так начиналась моя служба в рядах Красной Армии в качестве санинструктора, мечта моя, к сожалению так и не сбылась. И всему виной война. Через меня проходили сотни искалеченных бойцов в день. И каждый нуждался в помощи, заботе и поддержке. Я выкладывался по максимуму. Несмотря ни на что, я очень любил своё дело и с гордостью выполнял долг перед Родиной.

Эпизод 7

«Оборона города»

В ходе наступления частей вермахта, Могилёв окружили со всех сторон, и 12 июля 1941 года мы попали в окружение. Оборону города решили укреплять с помощью сил действующих армий и корпусов, батальона милиции и войск НКВД, студентами и преподавателями близ расположенных учебных заведений.

На следующий день, от ребят по полку, я слышал, что приезжал военкор Константин Симонов в район деревни Буйничи. И что в этот же день, немцами был захвачен Витебск.

У нас катастрофически не хватало людей. Вскоре к нам на помощь выдвинулись эшелоны 172-й и 110-й стрелковых дивизий. Но буквально через два дня, нам сообщили, что эшелон был полностью разгромлен. И защитники города потеряли всякую надежду на подкрепление. Утром того же дня был отдан приказ идти на прорыв к своим, отступая от ранее занимаемых рубежей. Из сводок Совинформбюро, мы узнали, что пал Смоленск. И мы оставались в глубоком тылу у врага.

21 июля к нашему госпиталю прорвался авангард немцев в количестве около тридцати человек. Мы вступили в бой. Я, взяв в руки винтовку, занял оборону в своем перевязочном кабинете, как и многие другие сотрудники госпиталя, вёл из окна прицельный огонь по наступающим силам. В тот день мы смогли отбить атаку. Но следовавшие друг за другом подкрепления гитлеровцев, мы уже не в силах были сдержать. Октябрьский, приказал мне уводить людей. А сам остался в госпитале. Я, повинуясь приказом, собрал оставшихся семерых человек и перебежками мы покинули госпиталь. Полковник Литвинов и мой начальник Алексей Петрович, не желая сдаваться в плен, подорвали себя на гранате, когда немцы попытались окружить их.

Больше недели мы скитались по лесам. Голодные, грязные и обезумевшие от войны.

26 числа в ходе ожесточенных боёв, Красной Армией был оставлен Могилёв. Мы несли огромные, бесчисленные потери. Наш полк и медсанбат был полностью уничтожен. В те дни скитаний, я понял, что, скорее всего меня похоронили и забыли. Что в мой дом уже давно почтальон принес извещение, где записано «Пал смертью храбрых». И то, что местом погребения станет обезличенная братская могила в лесах Белоруссии.

«Эх, бедные мои родители, они ведь так же понимают, что их сын больше не приедет погостить. А моя, любимая Машенька в свои восемнадцать лет станет вдовой, так и не узнав как погиб её муж. Осознавая, что больше ни придет, ни обнимет, ни поцелует… страшно!» – подумал я, цепляясь за мокрые от дождя кусты деревьев. Таким был мой первый бой. Война словно жернова, перемалывала жизни и судьбы советских людей. Враг был на пике своего могущества и рвался к Москве. А мы тем временем обреченно тонули в болотах, питаясь корой деревьев и щавелевыми листьями, ночуя в буераках под калиновым кустом.

Через полтора месяца скитаний по лесам, нам все таки удалось выйти к своим в район Юхнова, пройдя пол Белоруссии за это время. Уже немощные, теряющие сознание мы решили заночевать в полуразрушенной хате на берегу реки Угры. Ранним утром сквозь шелест листьев, я услышал подозрительный шорох возле нашего расположения. Вдруг раздался голос:

– Эй, товарищи! Вы кто такие будете?

Я с замыленным взглядом, пытаясь встать на ноги, пробормотал:

– Мы бойцы Красной Армии, пробиваемся к своим из Могилёва! – и тот час же упал без сознания.

Что происходило со мной в тот момент, мне сказать трудно. Практически всё это время я находился в бессознательном состоянии. Очнулся в госпитале, в Москве. Чистые простыни, молодые медсестрички, вкусная еда. На календаре 20 октября 1941 года. Истощенный, с видом, словно скелет я пытался вставать. Мне нужен был телефон, чтобы позвонить родным и оповестить их о том, что я жив. Но, к сожалению связи, в госпитале не было, только ВЧ, да и то у командного состава. Центры связи были разрушены входе бомбардировок города.

Пролежав десять дней в госпитале, я после лечения, сумел подняться. Мне восстановили документы, и направили на пересыльный пункт, для получения нового назначения. Как только я вышел из госпиталя, ко мне подошли двое в форме НКВД.

– Товарищ сержант, на минуточку можно вас? – сказал один из них.

– Да, конечно, а в чем дело? – удивленно спросил я

– Вам придется с нами проехать, все вопросы потом! – сказал лейтенант госбезопасности, открыв дверь служебной «М-ки».

«Ну, вот и все! Наверное, арест…» – подумал я, сев к ним в машину.

Меня привезли на Лубянку, провели в кабинет и посадили на стул. Передо мной сидел молодой следователь, в звании капитана, уже имеющий орден красной звезды на груди.

Вскоре он инициировал диалог:

– Я следователь НКВД, капитан Зубов. Я веду ваше дело!

– А разрешите узнать, какое собственно говоря, дело? Что я совершил?

– Вы подозреваетесь в проведении ряда диверсий на складах под Юхновым!

– Да это бред!!! Мы с ребятами почти два месяца бродили по лесу, что бы к своим прорваться! Ну, какие мы диверсанты – то? Товарищ….

Перебив меня, и ударив кулаком по столу, капитан закричал:

– Молчать гнида! Я тебе не товарищ, а гражданин следователь! Знаешь сколько, таких как ты, мне байки травят? Каждый хочет оправдаться, аж уши пухнут. Ты чего думаешь, что ты самый умный, да? Я вас вражью силу за полуверсты чую. Давай говори когда, кем и где был завербован?

– Я не понимаю, о чем вы? – повысил голос я.

Как вдруг почувствовав сильный удар в спину, я рухнул на его стол, разбив себе бровь.

– Подними это д*рьмо! – приказал он стоящему у двери ефрейтору.

Он поднял и усадил меня на стул.

– Ну, говорить то будешь, нет?

Я, превозмогая боль ответил:

– Что говорить то? Мы пробивались из окружения, на наш госпиталь напали немцы, атаку отбили. Полковник Литвинов отдал приказ собрать остальных бойцов и идти на прорыв, а сам остался нас прикрывать!

Опять перебивая меня, он закричал:

– Ты знаешь, что у нас приказ по этому поводу, касаемо тех, кто приходит с той стороны? И твои, окруженцы, между прочим, наклепали на тебя признание, дескать, агитировал на переход к врагу, вёл антисоветские разговоры, придавался панике, проявил трусость при обороне госпиталя. Да ты понимаешь, что за такое я тебя прямо сейчас шлёпну!

– Это полнейший бред капитан! Мы воевали геройски, до последнего патрона. И если бы не наши командиры, лежали бы сейчас в земле сырой. Так что все ваши признания – это своего рода поклёп!

Капитан, сжав кулаки, злобно выдохнув, произнес:

– Понятно! Сотрудничать не будем, значит. Ефрейтор, давай-ка всыпь ему как следует, чтобы до печенок дошло!

Сидя на своём месте и закуривая «Беломор», Зубов наблюдал картину крайней жестокости. Этот ефрейтор избивал подследственного как мог. Истязания продолжались минут восемь, пока следователь не дал отмашку:

– Ну, хватит, хватит. А то сдохнет, ещё. В камеру его давай! Продолжим после!

Они оттащили моё тело в камеру и бросили как навозный мешок на пол.

Следственные мероприятия продолжались около месяца, а я так и не подписывал их липовое признание, дабы не осквернить свою честь. В начале декабря 1941 года, меня снова вызвали на допрос. Мне, честно признаться уже надоели эти унижения и постоянные пытки, и я решил подписать всё, что они требуют.

Меня привели снова в кабинет для дознания, но к моему удивлению там сидел совершенно другой человек.

– Я старший майор госбезопасности Яковлев… – представился он… – теперь я ваш следователь!

– Здравия желаю, гражданин майор! – стоя у его стола, поприветствовал его.

– Мне поручено известить вас, о том, что ваше дело закрыто, за отсутствием состава преступления. Вам выдадут вашу форму и личные вещи. Дело обстоит следующим образом: враг рвётся к Москве, и наша задача не пустить его в столицу. Всё это приведёт к большим жертвам. И тут уже основная задача ложиться на тебя. Сам знаешь, что армия без медицины ничто, поэтому мы даем тебе свободу. Ты и вся ваша мед служба должны вернуть в строй всех, кто получит, какие либо увечья, для дальнейшей борьбы с фашистами. Так что ты свободен сержант! Подпиши только, эту бумагу! – убедительно призвал он, пододвигая лист.

Растерявшись от слов Яковлева, я пристально вглядывался в этот документ.

– Да не бойся, подписывай! Это не признание, а твое освобождение! – ехидно, сказал он.

Закованный в наручники, я дотянулся до чернильницы, и, взяв в руки перо, подписал данный документ.

– Ну, вот и всё, Петровский! Свободен! Дежурный! Увести! – подшивая, подписанный мною к делу лист, сказал он.

– Спасибо гражданин майор за доверие. Я сделаю все, что от меня зависит! – ответил я, и проследовал к выходу.

– Ну, вот и ладушки!

Следуя по коридору, я пытался взять в толк, задавая себе вопросы: «для чего всё это? Свои же считают тебя предателем, когда я ничего не совершал. Избивают, истязаются, выбивая признание, а потом выпускают на свободу? И теперь, когда враг подошёл к стенам Москвы, ты сразу становишься нужным? Я этого не понимаю!»

Мне выдали новую форму, личные вещи и документы. В предписании было направление в медсанбат 33-й армии, который в своем распоряжении имел дивизии народного ополчения.

Эпизод 9

«Битва за Москву»

3 декабря. После освобождения из-под следствия, я, получив новое обмундирование и предписание в часть, отправился на полигон Бекасово, что под Москвой. Зима выдалась на удивление аномальной, за последние сто сорок лет. Наверное – 40С. Следуя на попутке, по заснеженной фронтовой дороге, я ни как не мог поверить в то, что еду на ту самую передовую, где в скором времени, будет решаться судьба столицы. Враг уже более чем вплотную подошел к Москве. Казалось, что им остается сделать лишь последний рывок, и сердце нашей родины падет. Но не тут то было. Прибыв к месту службы, я увидел как люди в гражданской форме одежды, почему-то с винтовками наперевес, рыли окопы, для обороны на Наро – Фоминском направлении. Вскоре я узнал, что это была дивизия народного ополчения, вперемешку с частями 33-й Армии. Штаба как такового по близости не было, и, спрыгнув в траншею, я начал поиски командира. Окружающие меня люди, днями напролет, с коротким перерывом, махали лопатами. Просачиваясь сквозь эту толпу, я выкрикивал:

– Ребята! Кто тут командир?

Рядом стоящий, седовласый мужик с бородой, поправляя ушанку, глядя на меня, ответил:

– Да там где-то, командир бегает! А ты откуда такой взялся?

– Да я прямиком из Москвы. Вот получил назначение сюда, в качестве санинструктора! – подтягивая ремень винтовки, ответил я.

– А-а-а, вон оно что! Это теперь у нас своя медицина есть? Ты у нас один на всю дивизию будешь! А то, два дня назад, убило нашего фельдшера, и лечить нас некому стало. Мы тут все ни мальчики! Одни старики! – ухмылялся ополченец, сворачивая самокрутку.

– Понятно! Так, где мне его искать?

Указывая рукой в сторону блиндажа, он ответил:

– Вон идешь за дальний окоп, там будет землянка, спросишь лейтенанта Зайцева. Это наш ротный на этом участке.

– Все спасибо отец! – хлопая по плечу собеседника, поблагодарил я, и проследовал к указанному месту.

Возле командирского блиндажа, стоял часовой. Его лица не было видно, а шинель, была полностью окутана снегом, после метели. Подойдя к нему, я спросил:

– Боец, ротный Зайцев, здесь?

Тот, спустив с пол лица шарф, ответил:

– Да здесь! А ты кто такой?

– Я ваш новый санинструктор, доложи обо мне!

Немного попрыгав на месте, он зашел в землянку. Через минуту открылась дверь, и оттуда раздался чуть писклявый, детский голос командира:

– Заходите, товарищ сержант!

Зайдя в теплую землянку, я тут же представился:

– Товарищ лейтенант! Санинструктор сержант Петровский, прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Этот худощавый юноша, лет двадцати пяти, с немного испорченным лицом, видимо после оспы, встал и, протянув мне руку, представился в ответ:

– Здравствуйте, я лейтенант Зайцев! Командир роты ополчения, и начальник оборонительного участка на этом направлении.

После рукопожатия, он предложил мне сесть у раскаленной от огня буржуйки.

Параллельно клацая своим именным портсигаром, он глядя на меня спрашивал: