Тверской король

Юрий Степанович осмотрел Ивана Александровича, поднялся с колен с выражением лица неминуемого смирения.

– Отошёл, – произнёс он. Степушина Дуня, к тому моменту вернувшаяся домой, вскинула руками и заплакала в полный голос.

– Увсё! Ванечка!.. Ушёл мой дед! Увсё вместе всегда делаемши были. Увсё! Ушёл! Да хоть бы и мне ня долго осталося, – утирала она широкой рукой слёзы из глаз.

«Во как, – прошептал Юрий Степанович себе под нос, глядя, как рыдала Степушина, – так уж она ругала его каждый день на чём свет стоит. А глянь, любила всё же, получается».

Ветер погнал по дороге сухую пожелтевшую листву и скинул её в канаву. Потомилась она там немного и в гниль пошла под натиском первых холодных дождей. Юрий Степанович прощался с деревней ненадолго, уже предвкушая осеннюю охоту. Отсыпал в мешок для бабы-Вариных поросят недоеденную со вчерашнего дня гречневую кашу. Вылил всю воду, что была в доме, вынес помойное ведро. Присел на дорожку вместе с дочерью, и, скрипя половицами, вышли они из избы. На улице только занимался рассвет, подсвечивая косыми, будто выглядывающими из-под земли лучами солнца остывшую с ночи луговую траву. Бим проводил звонким лаем идущих к машине с тяжелыми рюкзаками москвичей. Тут же взревел мотор, и маленький квадратный луазик скрылся из виду, покинув пробуждающуюся в предрассветной дымке деревню.

Глава 5

Этим летом у бабы Дуни завёлся клевачий петух. Как собака, охранял свою территорию и своих наседок, не пропуская никого без боя. Сам красавец был: грудка смолянистая, отливала синевой, огненно-рыжая шейка, перья в хвосте с зелёным отливом, переливались, словно натёртые воском. Крупный был, кур покрывал так, что наседки ходили общипанные, с плешью на спинках. Сама баба Дуня от смерти мужа отошла быстро. Поминала его нечасто, но когда случалось о нём заговорить, то роняла слезу, сожалеющую и горькую. Освободившись от ухода и присмотра за дедом Ваней, она стала чаще отдыхать на лавочке, что стояла у калитки за пределами двора. Взглядом и колкой шуткой провожала идущих на ферму доярок. Для них же клевачий петух стал общей проблемой.

– Ты, Дунька, когда своего ершистого в суп отправишь? – проходила мимо Валентина, неся в руках толстенную палку. Хозяйка в этот момент сидела на лавке, вытянув толстые, с набухшими венами ноги. Прищурилась на Валю.

– Да когды цапанёт кого помясистее за зад, – ответила баба Дуня. Голос у неё был сиплый, с надрывом.

– Ты гляди, кто есшо его не цыпанёт! У… Гадина! – закричала Валя, увидев показавшегося на дороге, взъерошенного и беспокойного петуха. – Куды несёшься, оголтелый?! Дунька, забирай своего черта, а то я его палкой…

Петух подбежал к Вале, целясь в голые щиколотки ног. Доярка размахивала палкой, водила ею у ног, преграждая петуху путь. Тот изредка останавливался, вертя головой, потом снова атаковал и, наконец немного скинув пыл, скособочивши голову, наблюдал, как Валя удаляется по узкой дорожке, ведущей к ферме. Затем он победоносно взъерошил перья и вальяжной походкой, высоко поднимая затянутые в жёлтую чешую лапки, пошёл обратно во двор. Баба Дуня была очень грузна, чтобы бегать за петухом. Она продолжала сидеть на том же месте, громко разговаривая с птицей своим сиплым голосом.

– Дождёшься ты, окаянный, дубиной по голове дадут тябе, будешь знати. Хоть на цепь сажай сучонка, – договорив, она тяжело поднялась, одернула толстую юбку и вошла к себе во двор. Тут её окликнула соседка – Варя Балабанова.

– Чаго тябе? – беззлобно крикнула в ответ Степушина.

– Хай сюды. Расскажу чаго, – хитро улыбаясь, сказала Варя.

Как бы сейчас Степушиной ни было тяжко из-за жары, она, забыв про больные ноги и духоту, которая с самого утра стягивала ей грудь, быстро повернула обратно, в сторону дороги и, двигая широким задом, пошла к соседскому забору.

– Валька-то тебе не рассказала?

– Кого? – баба Дуня положила мясистые руки на забор.

– Да хай сюды ты, не стой тама, хай сюды, тутки у огурцов сядем, – они сели за маленький столик у крыльца, сбоку которого вился по веранде бешеный огурец с мохнатыми круглыми плодами, свисающими гирляндами.

– У Вальки-то сестра приехала с любовником, поселились тама у ней и уезжать не хотят.

– О… А на что оны сюды приехамши? Это Светка которая?

– Она. Жить, говорят, будем.

– Ту… Светка это её нама тута больна надо. Ну а что, она за мужика-то своего замуж пойдеть или так он у ней? Он-то Вальке никто, поди, это же наглость какая – у сестры без спроса тама объявиться. Варь, а чего оны тама в Билибово не прижилися? Тут у энтой и мать престарая, за ней уход, кормить всех. Это же та еще, мы на неё уже наглядемшися.

– А… Головы своей нету. Мать перекрестилася, когда она ушла из дома. А там, можа, им жить негде стало, я не знаю, Валька молчком. Оны тама дом вроде снимали, да… А это у ней который уже мужик? Того, кто к ней ездил, вроде не Егором звали.

– Ну.

– А этот Егор. Новый какой-то малец. Да, я его не видала. Оны в хате сидять не вылазят. Я у Вальки спросила, говорю: ну что, не чай, навсегда приехамши, сестра-то не в помощь, ленива деука? Она тока злится. Говорю, выгоняй к чертям собачим, усраться за всеми ходить.

– Ах, божешь мой, – цокала языком Степушина.

– Дура деука, эта Светка, – махнула рукой Варя. – У Вальки сердце доброе, нябось дома оставит, пущай живут.

– Ну и ну… Не к добру это, – Дуня вытянула из-под стола отёкшие ноги, обутые в коричневые, обрезанные из сапог калоши.

– А у москвичей, видала, какая барыня приехала? – маленькие глазки Варвары Михайловны сощурились ещё пуще, она лукаво улыбнулась, заглядывая соседке в лицо.

– Где? Ничаво не видала. Ты про кого?

– Ту, сядишь тута на лавке-то, задом трёшь, всех, поди, видывала. Неужто ты не приглядела? У Николаевича. Его старшой малец невесту привёз. Красивущая деука.

– Ту, не болтай ты! Уже жениться собрался? А когда это он успел-то?

– Я не знаю про женитьбу. А тока он тута с ней вчера вечером расхаживал по дороге. Я его позвала. Говорю: «Олежик, у нас тута все деуки напересчет, а энту откуда взял? Мы таких не помним». Говорит, с Москвы привёз, да.

– Да, он-то ещё вроде малец не сильно взрослый, Варь.

– Да не, у них у всё рано. Я не знаю, сколько ему годков, но школу он, поди, закончил, да. Надька еще в том году говаривала, что Олег её всё позаканчивал, будет в институт поступать. А красавец…

– Ну дай бог, дай бог… Пущай поступить, женится, внуков принясёть, и мы порадуемся, – тяжело дыша от жары, говорила Степушина Дуня. За забором, со стороны дороги, показался муж Варвары Михайловны.

– Так, бабье, трепимся? – заулыбался он, завидев жену.

– Васька твой идит.

– Ага, пойду я.

– Ну давай, давай. Ежели чаво, мне стучи, – с намёком на новости ответила Степушина.

– Как здоровьице, Дуняша? – спросил Василий Иванович, цедя в зубах папиросу.

– Ту, не спрашивай! Жарень-то, хоть бы смиловался Господь, дождика наслал, – грузно поднималась из-за стола Дуня. – С утра воздуху мало.

– Будет тябе дождь. Будет. Куда же он денется.

– Ну дай бог. Поволокуся, – и она удалилась за калитку, где её встречал поджидавший хозяйку Тузик – новый, приблудившийся с весны пёс. Маленький, с курчавой, местами свалявшейся шерстью, с перекошенной набок головой.

– Тузик, – просипела хозяйка. – Пошли домой, пошли.

Олег уговорил родителей пригласить в деревню свою девушку. Надежда Петровна невесту сына не хотела воспринимать всерьёз, она надеялась, что это лишь временное увлечение, поэтому с самого начала была против. Но Евгений Николаевич по просьбе Олега нашёл нужные слова, чтобы уговорить жену. К деревенской жизни Олеся была совсем не подготовлена. Она до крови расчесывала комариные укусы. На третий же день схватила простуду, а от парного молока отказывалась по брезгливости. По всему этому в деревне пробыла недолго. Уехала домой и Олегу больше не позвонила. С этого года старший сын деревню не возлюбил и всячески избегал поездок в Излучину, предпочитая проводить лето в городе.

Полинка хитрой росла. Не то девичья дерзость проснулась, не то любопытство, не то дурной характер – избалованной она была под крылом любящего отца. В свои десять лет стало ей интереснее с мальчишками дружить. И ребята начали к ней ходить гулять звать. Она в ответ сощурит хитринкой глаза: «скучно с вами» скажет, но потом согласится, словно одолжение делает. Ходили они на сеновале валяться, мальков ловить у мостков или просто купаться.

– А пойдёмте на лошадях кататься? – вдруг предложила девочка.

– А если засекут? – попробовал сопротивляться Паша.

– А мы днём, когда коров уже выгонят и на ферме никого не будет.

– Дед там будет, он долго с фермы не уходит, – ответил Серёжа, немного покраснев щеками.

– Ну, не вечно же он там будет?

– А как ты запрягать собралась?

– А что, сложно?

– А то нет! – возразил Паша.

– А мы без запрягания.

– Чокнулась ты.

– Пашка, ты трус!

Фыркнув, Паша поднялся с травы и прошёл вперёд, возглавляя троицу. На ферме было тихо и сонно. Ребята осторожно открыли дверцу в телятник, где в отдельных загонах держали лошадей. Молодые бычки, еще безрогие, лежали на полу, обильно устеленном опилками, и дремали, тыкаясь носом в настил. Полина подбежала к самому беленькому, с курчавым лобиком и круглыми пупырышками рогов. Присела рядышком, погладила по лбу, обняла за шею. Встревоженный теленок шумно поднялся на ноги, потянулся испачканным в опилках носом к протянутой руке. Полина играючи отдёрнула её, на что теленок попытался лизнуть руку, высунув длинный вёрткий язык. Потом она поднесла кончики пальцев, и глупый бычок их засосал.

В лошадином стойле было пусто. Ждану цыган взял в поле, Орлик был на выпасе. Недалеко от фермы, на культурных полях, чернел широкий круп невысокого в холке коня. Дети побежали к лошади.

– Орлик, Орлик, – пугливо позвала Полина, тихонько подходя к коню. Жеребец продолжал щипать траву, хлестая себя тугим хвостом по округлым, разъевшимся бокам. Когда девочка боязливым движением руки дотронулась до его шеи, конь поднял голову, взглянул на детей своими блестящими карими глазами. Потом тряхнул гривой, отгоняя надоедливых слепней и мух, и снова уткнулся мягкими губами в сочную траву.

– Хороший Орлик, хороший, – приговаривала Полина, несмело трогая коня за гриву.

– На Орлике не стоит ехать. Он диковатый, – сказал Серёжа.

– А я видела, как цыганиха на нём скакала. Нормальный конь, животных не нужно бояться, они сами нас боятся. Мне так папа говорит.

– Тогда придумай, как мы будем его запрягать?

– На гвозде у входа в телятник сбруя висит, – ответила Полина. – Кто сбегает?

– Твоя идея, ты и беги, – сказал Паша.

– Трусы, – огрызнулась девочка и, больше не пререкаясь, сама побежала на ферму. – Стойте там, где стоите, – крикнула она им уже издалека. Ребята пожали плечами и улеглись в траву.

Вернулась она скоро, вся раскрасневшись от бега и от смелости своей идеи. Дерзко и с вызовом смотрела на мальчишек, внутренне чувствуя своё превосходство.

– А седло? – спросил Серёжа.

– А мы без седла. Обойди его с другой стороны, чтобы он не шуганулся. А я отсюда натяну, а ты, Серёж, спереди встань.

Полина ещё долго мялась около коня, крутя в тонких ручках сильно потёртую старую уздечку. Орлик всё так же мирно щипал траву, не обращая внимания на детей. Его вороная шкура мелко дёргалась то тут, то там от укусов слепней и лоснилась на солнце.

– Э… Он так не дастся, слишком много возни вокруг, испугается, – протестовал Паша, опасаясь близко подходить к животному.

– Сначала надо развязать ему передние ноги.

– Не стоит, наверное, – ответил Серёжа, трусливо стоя перед мордой коня и наблюдая за Полиной.

– Да оставь ты его в покое! – раздражался Паша.

– Вы такие трусы! – ликовала Полина. Она не унималась. Её смелость подзадоривала её.

– Отвязывай, тебе говорю! – сказала она вновь.

И, выждав момент, когда конь поднимет голову, она попыталась просунуть его морду в ветхие кожаные кольца узды. Орлик недовольно фыркнул и, дёрнув головой, задел Полину, опрокинув её в траву. Ребята захохотали, засмеялась и Полина, превозмогая боль от удара в живот.

У бабы Люси, что жила на пять домов дальше от Юрия Степановича, были две родные внучки и одна двоюродная. Самой старшей была Дуня, средняя Даша и младшая Катька. Даша и Катя были родным сёстрами, с разницей в пять лет. И жили они с родителями в Билибово. Деревня Билибово была самой близкой к Излучине. Она была в три раза больше, имела свою школу, продуктовый магазин, большую ферму. В это лето Дашу впервые привезли погостить к бабушке на две недели. До этого она навещала бабу Люсю вместе с папой и никогда не оставалась у неё на время летних каникул. В этом году Даше исполнилось одиннадцать лет. Она была смелая и очень общительная девочка. Светловолосая, с большими серо-голубыми глазами и вздёрнутым носиком. Тем же днём, когда к бабе Люсе привезли внучку, она повела её знакомиться к москвичам. Даша восприняла городскую подружку легко, без стеснения, и девочки быстро сдружились в тот же день. У Даши с Полиной оказалось много общих интересов: любовь к животным и к природе, настольные игры, в которые девчушки играли с упоением целыми часами. Особенно любимой была игра НЭП, в которой они мало что понимали, но им нравились цветные карточки, бумажные деньги и фишки в форме машинок.

Пока Оля с братом пребывали в Западной Двине, Полина играла с новой подружкой и мальчишками. Ребята новую девочку приняли с интересом. Особенно Паша. Полину, которая за последние несколько недель привыкла быть в центре внимания, этот интерес к новенькой стал обижать. Несколько раз она даже устраивала расспросы в их маленькой компании.

– Пашка, а тебе кто-нибудь из девчонок нравится?

– А зачем тебе?

– Так просто, интересно, – и подружки хитро переглядывались друг с дружкой и хихикали.

– Ну, Пашка, давай говори!

Паша тоже улыбался, но растерянно, смущенно.

– Серёге скажу по секрету, а вам не буду.

– Значит, нравится кто-то, – довольная Полина улыбалась взахлёб.

Паша нашептал что-то Серёже, на что тот расплылся в улыбке.

– Ну? Серёж, говори! – не унималась девочка.

– Серёг, понял меня? – немного пригрозив взглядом, остановил его Паша. Серёжа утвердительно помотал головой, продолжая бесхитростно улыбаться.

– Ну нравится, – смущенно ответил он за друга.

– А кто? Я или Даша?

– Одна из вас, – ответил Серёжа.

– Ну а какая? Что, трудно сказать? – раздражалась Полина. Где-то внутри она сомневалась и боялась услышать имя соперницы.

– Да отвяжись ты, не скажу я, – заговорил уже сам Паша.

– Ну и пока! Будем без вас дальше играть, – и Полина, взяв Дашу за руку, побежала с ней по дороге к своему дому.

Однажды девочки играли в куклы в нетопленной бане у Полины. Пришёл Паша. Со вчерашнего дня он был явно чем-то заинтересован и озадачен. И долго решался, чтобы попросить у подруги объяснений. За день до этого девочка была у него в гостях. Они играли на полу в машинки. Одна закатилась далеко под кровать. Полина полезла доставать игрушку. И Паша заметил одну вещь, которая его очень заинтриговала и взбудоражила. Поэтому сегодня он пришёл расспросить и попросить показать нечто особенное, о чём даже стеснялся говорить. Полина вышла к нему в предбанник.

– Я тебе открою секрет, кто из вас мне нравится, а ты мне покажешь кое-что, – начал он разговор. Заинтригованная Полина согласилась раньше, чем успела подумать, каков же обмен.

– Покажи мне, что у тебя под юбкой. Как там у вас все? Не так же, как у нас ведь.

Глаза Полины расширились от удивления.

– Это же нехорошо.

– Да никто не узнает же.

– А Даша? – прошептала девочка.

– А ты тихо, раз – и всё.

– Не могу, Паш.

– Ты уже согласилась! – взмолился он. – Это нечестно.

– Не покажу.

– Ну… Так нечестно. Ты обещала. Если сейчас не согласишься, я всё равно узнаю! У Даши спрошу, расскажу, что ты мне показала.

– Дурак.

Пашка надулся. Немного постоял, глядя на девочку, а потом предложил:

– А хочешь, я тоже штаны сниму?

– Тогда ты первый, – Полина с энтузиазмом приняла его новое предложение.

– Хорошо, только ты дверь в баню поплотнее закрой, а то Дашка ещё выйдет. – Полинина подружка в это время ждала её в самой бане. Она притихла, напрягая слух. Полина плотнее прижала скрипучую маленькую дверь и показала пальцем говорить ещё тише. Паша встал перед ней в полной готовности снять штаны. Девочка до конца не верила, что он это сделает, поэтому не боялась оказаться в должниках. Мальчик ждал, когда она подаст знак, что можно. Полина удивлённо вскинула брови. Он снял штаны, а она сильно зажмурилась.

– Ну… – прорвался недовольный голос Паши. В ответ Полина что было мочи начала хохотать. Мальчик выбежал за дверь, пристыженный и униженный.

Когда приехала Оля, Полина даже не сомневалась, что её первая подружка с таким же восторгом примет новую девочку. Но Оля встретила Дашу холодно и надменно. Она и к подруге переменила тон. Когда Полина привела Дашу, Оля вышла к ним за калитку, оглядела новенькую, хмыкнула, сказала, что хочет спать, и ушла обратно в дом. Полина всё поняла и сникла. Даша же не придала этому значения, и Оля перестала представлять для неё интерес. Она весело побежала по тропинке и думала, что и Полина разделит с ней радость. Но Полину теперь волновало иное чувство: между ней и Олей выросла глухая стена. Их дружбе пришёл конец.

С этого дня они виделись лишь случайно, только на ферме. Оле теперь не с кем было играть, и она везде ходила с бабушкой, чтобы хоть как-то себя развлечь. Туда же, на ферму, приходили Полина с Дашей помогать бабе Люсе. Ряд, за который была ответственна Варвара Семёновна, находился напротив, где работала Дашина бабушка. Бывшие подружки специально избегали смотреть друг на друга, но всё равно по старой привычке взгляды их встречались. Только Полина смотрела умоляющими, просящими прощения глазами, Оля же смотрела испепеляющим, дерзким, холодным взглядом. У них случались негласные соревнования: чья сторона быстрее подоит и выгонит в поле коров. Они старались перегнать друг дружку, работали, подгоняя бабушек, ругались на ленивых коров, что не желали подниматься с пуза для дойки. И, если выигрывали Полина с Дашей, Оля убегала с фермы вся в слезах. Прибегала в дом, валилась на диван и плакала. Она любила Полину, она бы ей всё простила, но маленькое детское эгоистичное сердечко не позволяло ей смириться с предательством. Рядом с её любимой подружкой теперь новая девочка – соперница, с которой Полине было весело, интересно! Она видела, как девочки держатся за руки, она знала, что они теперь дружат с мальчишками. И всё это без неё! Оля не могла этого простить. Она звонила домой, плакала, просила маму увезти её обратно в город. Рассказывала, как ей здесь плохо, как она соскучилась по дому. И мама была уже готова поверить, но бабушка выдала тайну Олиного сердца. И Ирина Петровна сделала строгий выговор дочери, приказав не глупить, а подружиться с новенькой. И вот на радость девочке в следующие выходные привезли брата. Для него новая дружба Полины стала его личной победой, как будто это была лишь его заслуга. Он торжествовал! Громко, язвительно и жадно не уставал заявлять, что она предательница, что он всегда был о ней такого мнения и зря сестра его не слушала, когда он говорил: «Не возись с этой городской». В ответ на дерзости брата Оля защищала Полину, потом как ужаленная подпрыгивала, убегала куда-нибудь (на задний двор, в огород, в палисадник) и там уже сидела по несколько часов в знак протеста против своих же нечаянно сказанных слов в защиту.

К Валентине неожиданно нагрянула сестра. Никогда у них не было хороших, тёплых, сестринских отношений. Света была младшей в семье, и, как бы мать с отцом ни старались, воспиталась она дурно. Была ленива, по хозяйству помогала из-под палки, когда расцвела молодостью, то пропадала на гулянках в соседней деревне. Поначалу Света уходила гулять на всю ночь, потом стала исчезать на несколько дней. Родители обходили всё Билибово в поисках непутёвой дочери. После им докладывали, что видели Свету пьяной в компании ребят. И пошло о ней мнение, что Светка – девица ветреная. Ветрена с кавалерами и легкомысленна к жизни. Липли к ней только непутёвые ребята. К двадцати пяти годам немного остепенилась. Припала к одному парню. И, не попрощавшись с матерью и отцом, ушла к нему жить. С тех пор минуло четыре года. И вот на днях вернулась. Отец уже помер, мать одряхлела и плохо вставала с кровати, за ней ухаживала старшая дочь Валя.

– Светка? – как-то вечером подловила её сестра.

– Ну чаго тябе? – нетерпеливо и раздражённо остановилась она рядом с Валей.

– Как жить-то будем?

– Как раньше жили, так и будем.

– Так уже нельзя. У меня, как видишь, проблем хватает, мать в уходе. А ты на дармовщине собираешься. За три дня даже молока ей не поднесла.

– Слушай, ежели ты мне тут высказывать собралась, я пошла. А ежели по делу, то без учений.

– Я с тобой по делу, как видишь. По-хорошему толкую. Куда твой прошлый мужик делся? – продолжила Валя свой разговор.

– Куды делся, тама уже нет, – с дерзкой ухмылкой ответила Света. – Не знаю его теперь и знать не хочу. Егорка у меня. С ним буду.

– А замуж собираешься?

– А что тябе?

– Нам свадьба сейчас не ко двору.

– А мы по-тихому. Дело-то кому?

– Вам дом свой нужен. Тут жить не разрешу.

– Я тябя чё, спрашиваю? – недовольно отозвалась Света.

– Гадина ты.

– У… Всю жизнь твоё мнение волновало.

– Буду с твоим Егором толковать.

Света в ответ дерзко улыбнулась, мотнула растрёпанными волосами и ушла в дом.

На ферме с цепи сорвался бык. Валет сначала ходил вокруг загона, глухим рёвом подзывая своих коров. Потом вышел на край деревни. Тут его увидели мальчишки. Бросив сломанный велосипед, с которым они ковырялись последний час, побежали к дому цыгана. Долго мялись, перетаптываясь у ворот, пихая друг друга в бока. Им было очень стеснительно и страшно постучать в дом пастуха.

– Серёг, иди ты доложи, – Пашка толкнул друга вперед.

– Сам иди, – сопротивлялся Серёжа.

– Дело-то серьезное. Вдруг забодает кого.

– Мальцы, чаво надо? – выглянуло из маленького окошка худое, черноглазое, нахмуренное до глубоких морщин на лбу лицо жены цыгана.

– Там Валет по деревне ходит, с цепи сорвался, – хором крикнули ребята и со всех ног побежали прочь.

Серьёзным, решительным шагом цыганка вышла за калитку, захватив по дороге хлыст. Она так плотно сжимала тонкие губы, что их линию продолжала прорезь двух морщин.

Не первый раз уже Валет срывался с цепи, когда его не гнали в поле. Почувствовав свободу, он широко раздувал ноздри, краснел в белках глаз и, опьяненный воздухом полей, зверел на воле. Усмирить его было тяжело. Кнута он не боялся. Разгоряченный, со стеклянными очумелыми глазами, он давал отпор всякому, кто пытался заточить его обратно в цепь. Завидев Валета, цыганка ударила хлыстом по воздуху. Ей уже и раньше приходилось гнать этого мощного, высоченного в холке, с широким курчавым лбом быка. Потревоженный хлыстом Валет вытянул шею, громко потянул воздух вглубь могучей груди, и на выходе послышался низкий, протяжный рёв.

– Домой! Пошёл домой! Хоп-хоп-хоп!

Валет отозвался еще одним звериным, глухим рёвом. Маленькая на фоне зверя цыганка, издалека похожая на подросточка, бесстрашно приближалась к быку. Она обошла его и со всей мощи хлестанула Валета по заду. Бык тронулся с места. Он рысцой пробежал пару метров, изогнув дугой хвост. Цыганка следовала за ним, продолжая покрикивать и хлестать по воздуху, иногда нанося удары по быку. Валет то замедлял шаг, то вновь грузно подпрыгивал, пускаясь рысью по направлению к ферме. Цыганка гнала его к загону. Зверь, одурев от бега и боли, снёс часть ограды и ударился задним копытом о поваленную им же балку. Этот удар остановил его, и Валет, не найдя в себе силы перешагнуть поломанное ограждение, почувствовал себя в западне. Он резко развернулся и пошёл лбом на обидчицу. Цыганка вскочила на ограду, чтобы увернуться от разъярённого животного, но вдруг поскользнулась и упала. Её сапоги ушли по щиколотку в навоз и в перемолотую коровьими копытами грязь. Валет попёр на женщину, низко опустив лоб. Не поднимая головы, он стал катать её по земле.

Тем временем цыган гнал стадо на ферму, он уже перешёл речку вброд, когда его пёс, всегда далеко опережавший стадо, залился остервенелым лаем явно давая понять, что случилась беда. Не разбирая дороги, пастух поскакал к ферме и, одним прыжком спешившись с лошади, не переводя дух, перескочил ограду загона. С размаху, со всей дури он ударил быка широкой плетью по высокому хребту. Зверь попятился. Цыган стал стегать его без продуха. Удар за ударом ложился на шкуру животного. Валет сначала пятился назад, потом остановился и в ту же минуту рухнул на подкошенных ногах. Его рассечённая в некоторых местах шкура сочилась кровью, а сам Валет, загнанный и смиренный, лежал на земле, жадно и часто хватая ноздрями воздух.