Тверской король

Быка вернули на прежнее место. Звонили в райцентр, там обещались увезти на бойню, но так никто и не приехал. Неделю Валета держали на цепи, а потом снова стали выгонять в поле. Цыганка оклемалась довольно скоро. Два переломанных ребра восстановились, но с тех пор она прихрамывала на левую ногу и была вынуждена отказаться от поездок верхом.

Даша уехала домой. И Полина не знала, как ей вернуть прошлую дружбу с Олей. Бывшая подружка обходила Полину стороной. Одна на улице не показывалась, выходила за ворота только в компании бабушки или брата. Стас же фыркал на девочку, не скрывая своей неприязни. Вернуть былую дружбу помог Юрий Степанович. Видя страдания дочери, он помог издалека. Смастерил деревянные качели, которые повесил на капроновых верёвках к двум столбам, прямо напротив забора Варвары Семёновны. Полина каталась с упоением, каждый раз светясь от счастья. В эти моменты Оля с завистью смотрела в окно, и её желание покататься на качелях было куда сильнее, чем обида на подружку. И обида эта постепенно таяла, сгорая под натиском нового интереса. И Оля сдалась. Один раз она робко вышла из дома, осмотревшись по сторонам, и, пока никого не было, села на качели. Полина, увидев её из окна избы, поняла, что пришёл момент для примирения. Она выбежала на улицу, и Оля, завидев подружку, смущенно посмотрела на неё, потом, опустив глаза, спросила разрешения покататься.

– Конечно! – ответила радостная Полина, расцветая на глазах.

И девочки вновь сошлись в дружбе, будто ничего и не было. Счастливое детство, в котором обиды уходят так же легко, как пролетает день в новых интересных играх. Так уходило лето.

Баба Галя интенсивно теряла память. Бывали вечера, когда болезнь её обострялась и она блуждала по деревне долго, пока случайно не выходила к дому. Часто наведывалась по соседям, задавала одни и те же вопросы:

– А мужик у энтой е? – спросила она как-то Надежду Петровну, сидя за столом в гостях, громко цедя чай из блюдца.

– Какой мужик, тёть Галь? – удивилась жена охотника. Пашка сидел за тем же столом и давился от хохота в ладошку.

– Да твой, твой мужик. Хде спрашиваю? Одной тяжко, ой, тяжко, – прихлёбывала она чай подвижными синеватыми губами.

– А… Мой мужик-то. Да дома он, со мной. А сейчас в лес ушёл, на реку, рыбу ловить.

– Тяжко одной, дай бог, дети есть, и те не в помощь, – на этом баба Галя замолчала и продолжала пить чай в тишине. Паша смотрел на маму весь раскрасневшийся, вот-вот он прыснет от хохота. Надежда Петровна погрозила ему кулаком и принялась чистить картошку дальше. Молчание было неловким, но не для бабы Гали. Изредка она отрывалась от блюдца, к которому, казалось, были приклеены её жилистые руки, и с любопытством ребёнка рассматривала кухонные стены: картины из бересты, часы, полочки с посудой. Наконец остановила взгляд на хозяйке дома.

– Так мужик-то у энтой е?

Паша, не выдержав, скатился с табурета и, спотыкаясь об обувь у входа, вылетел на улицу.

– Есть, есть, тёть Галь, – терпеливо отвечала Надежда Петровна. – Уехал он временно, – показала она рукой в сторону леса, как будто баба Галя к тому же ещё и плохо слышала.

В том же месяце у Евгения Николаевича случился юбилей. Праздновать решили на устье. Там был пляж длиной метров двадцать. С красивым видом на другой берег, где грядой с двух сторон стояли сосны и где было то место, по которому была названа деревня, – излучина. Когда садилось солнце, левая сторона берега долго ещё держала на себе его лучи, подсвечивая сосны тёплым медным цветом. Дорога к устью петляла через два поля, а потом через лес, где убегала по склону двух крутых поворотов. Создавалось впечатление, что машина падала с дороги в обрыв. Хвойные ветки резали по боковым стёклам, по колёсам стучали торчащие от опрокинутых деревьев сучья. Подход к пляжу был крутой, с обрывом. Над обрывом была широченная площадка. Каждую весну охотники расчищали её для ночлега – недалеко было место глухариного тока. На площадке был сколочен стол и сделано место для костра.

На празднество из Москвы приехал Алексей – двоюродный брат именинника, Саша Шустров, друг семьи, с женой Любой и Владимир Чумаков, тоже охотник, кинолог. Надежда Петровна нарезала на праздничный стол закуски из свежих огурцов и помидоров с зеленью, намыла яблок, слив, испекла черничный пирог (в этом году урожай ягод был бедным, малины совсем не было, а черника – местами, маленькими пятачками, и то мелкая, редкая, больше кислая, чем сладкая), намариновала шашлык. И финалом праздничного стола должен был стать арбуз, специально привезённый братом из Москвы. Также приехал старший сын, один, без девушки. Олег стал совсем взрослым и самостоятельным. Надежда Петровна гордилась красотой и целеустремлённым характером своего сына. К своим годам он мог похвастаться несколькими титулами в спорте и учёбой в престижной спортивной академии. Из деревни были приглашены Юрий Степанович с дочкой и две Вари с мужьями, с которыми охотники сдружились ближе всех. Но те по стеснительности отказались.

Мужики пили водку, женщины цедили маленькую бутылочку коньяка. Пели песни под гитару, обменивались поцелуями с именинником. Вспоминали случаи на охоте, курьёзы, хохотали до слёз. Костёр тем временем угасал, уголь был размешан, взлохмачен, на шампуры нанизали мясо, и стекающий с него сок волновал собаку, что не находила себе места в общем веселье. Кое-где под головёшками вновь вспыхивал огонь и трещал от шашлычного жира, капающего в горящие угли. Языки пламени тянулись к истекающим маринадом кускам и до черноты обжигали насаженный на шампуры лук.

Разомлевший от водки, жара угасающего костра и от тёплых пожеланий восторженный Евгений Николаевич играл на гитаре Высоцкого. Ему подпевал Алексей. Заходящее солнце щекотало левый берег устья, подсвечивало часть воды. Туда же, в воду, в речной песок, но с этого берега, где шло веселье, Олег погрузил арбуз, чтобы охладить его перед подачей на стол. Течение было слабым, и арбуз ушёл в песок, оставив наружу половину своего полосатого бока. Евгений Николаевич, раззадоренный песнями, решил похвастаться достижениями сына. Уговорил Олега сделать сальто. Надежда Петровна заохала и истерически закричала мужу:

– Женя, он же убьётся здесь! Останови его!

Евгений Николаевич, продолжая бегать пальцами по грифу гитары, замотал головой и между словами песни выкрикнул:

– Сиди ты, он профессионал.

Олег, сам немного захмелевший, вышел на ровное место, сгруппировался и сделал одиночное сальто. Надежда Петровна охнула. Юрий Степанович захлопал в ладоши.

– Молоток! Ну здоров, здоров, – и все потянулись за стаканами.

Внуки Варвары Семёновны тоже были на этом празднестве, им робость была не знакома. В этот вечер за детьми никто не приглядывал, они были предоставлены сами себе. Паша с Серёжей были заняты своими развлечениями, время от времени к ним присоединялась Полина, но ей быстро становилось скучно, и она чаще сидела на бревне у стола. Когда шашлык был приготовлен и всем раздали шампуры с обжигающим от жара углей мясом, дети собрались вместе. Ребята о чем-то подозрительно шушукались. Потом Паша сбегал к машине, принёс пакет. Серёжа встал, загородив друга, а тот в этот момент что-то быстро умыкнул со стола, завернул в пакет и дал дёру к реке. Серёжа побежал за ним. Полина вопросительно посмотрела на Олю. Та тоже это заметила и ответила на Полинин взгляд пожатием плеч. Стас, который, видимо, узрел своими ловкими глазами, что стащили ребята, вскочил и кинулся вдогонку. Полина пододвинулась ближе к подружке.

– Интересно, что бы это могло такое быть? – спросила она Олю. Та улыбнулась, театрально пожав плечами ещё несколько раз, и продолжила отрывать мясо от шампура. Вставать с бревна было лень, животы были набиты разными яствами, после мяса прибавилась ещё сонливость, и девочки решили оставить без внимания мальчишеские секреты. В скором времени вернулся Стас и выдал их тайну.

– Коньяка стащили. Мы все попробовали. Не понравилось. По мне, так гадость, в рот не возьмёшь.

Вечер окончился пусканием в ночное небо искр из ракетницы.

Багровая краска заката размазалась по небу. Где-то там, далеко-далеко, у самой кромки, ясные, светло-золотые блики манили будто насовсем уходящим солнцем. Потом багровая часть неба расползлась еще сильнее, и последние лучи утонули в тревожном цвете вечерней зари. По деревне одиноко, что-то быстро и тихо нашёптывая себе под нос, бесцельно прогуливалась туда-сюда баба Галя. Потом она вспоминала, что вышла искать свою корову, которая, как ей показалась, не вернулась с поля. Останавливалась и тихо звала:

– Дочка? Ай, куды ты девалася?

Постояв немного без ответа, шла дальше.

Была пятница, и народ позволял себе выпить перед выходным днём. Некоторые позволяли себе с лишком. Особенно часто по пятницам выпивал со своим соседом бугай Илья Прохоров. Прозвище ему дали по его большим габаритам. Высокий, здоровый, с широкими, как лопата, руками, немного неуклюжий, будто он сам не мог справиться со своим телом. На его лице были густые взлохмаченные брови, из-под которых сурово и твёрдо смотрели тёмно-карие глаза. Его сосед по прозвищу Самсон был легкотелый мужичок с весёлым, мягким характером, по которому никогда не скажешь, что он лучше всех на деревне резал домашний скот. Также к тёплой компании Ильи и Самсона присоединялся муж Веры Пушковой – Василий. А с недавних пор к ним наведывалась и Светка, та, что сестра Вали. Она была девкой болтливой, весёлой и, самое главное, симпатичной. Конечно, её молодость скрашивала их пьющую мужскую компанию. Её жених Егор обычно оставался дома. И приходил за Светой часам к одиннадцати. Он, в отличие от жены, был молчаливым, скромным и непьющим.

У Егора была дурная мать: склочная, крикливая, жадная. Он же в отца пошёл, который всю жизнь прожил под каблуком своей жены. Отношения с соседскими девками у Егора не складывались. Он им казался тихим, скучным, неказистым. Хотя внешностью Егор не был обделён. Высокий, крепко сложенный, плечистый, подтянутый, с густой копной рыжеватых волос, с веснушками, рассыпанными по лицу и крепким плечам. Глаза удивительно тёплые, карие и мягкие очертания губ, которые и выдавали его тихий характер. Когда Света разошлась со своим прошлым кавалером, она вспомнила о Егоре. Вспомнила, как он смущённо засматривался на неё, когда она танцевала в сельском клубе, бесстыдно задирая юбку выше острых колен. Она давно уже держала его на примете, на скамье запасных. Знала, что нравилась ему. Посмеивалась над ним, дразнила. И, оставшись одна, решила утолить свою печаль в покладистом кавалере. Ей вдруг стало нравиться, что он не гулящий, нелюдимый, а значит, его без труда можно будет сделать своим. А там видно будет, это же ненадолго. В этом она была спокойна. «Найду нормального мужика, Егорку брошу», – говорила она другим девкам. Единственное сопротивление, которого она ожидала и к которому была готова, – столкновение с его матерью. И тут она решила вопрос кардинально – уехала с Егором в Излучину.

В доме у Светы, где главной пока что оставалась старшая сестра, Егор потихоньку стал помогать по хозяйству. Ему было неудобно жить в чужом месте, не занимая должного положения в семье, и он подумывал о женитьбе и о строительстве своего дома. Валя к Светиному жениху отнеслась лучше, чем к сестре. Прекрасно зная её характер, она жалела Егора. Было время, что даже пыталась отговорить:

– Погубит она тебя, – говорила Валя Егору, пока её сестра до позднего вечера засиживалась в гостях. – Ленивая, гулящая, да еще и пьющая.

– Всё исправим, – отвечал хмурый Егор и больше за вечер не ронял ни слова.

– Слыхивала, мать твоя прокляла вас? – спрашивала Валя. Егор лишь пожимал плечами.

Так и жили они под одной крышей, не ведая, что хорошего или плохого принесёт им новая жизнь.

А лето кануло в воспоминания, но год пролетел быстро. И вот уже новая история пишется в глубинке деревенской жизни.

Глава 6

Владимиру Чумакову (который прошлым летом приезжал в Излучину к своему другу на юбилей) деревня и лес так понравились, что он умолял найти ему дом. Семья у него, по московским меркам, была большая: жена, два сына и две здоровенные лайки. В ближайшем будущем Чумаков мечтал переехать на природу, заняться охотой, собаками, – одним словом, жить для себя.

– Вот дети вырастут, начнут отца с матерью кормить, и я смогу с лёгким сердцем поселиться в деревне, – говорил он жене. Она, правда, его интересов не разделяла. К природе была равнодушна, к собакам тоже. На взгляды супруга о счастливой старости смотрела как на временную дурь, которая, может, с течением лет и пройдёт. А если решит всё бросить, то она не последует за ним, а останется в городе, в большой квартире, и тоже наконец заживёт для себя. Сыновья у Чумаковых были бойкие: старший Вадим – ему уже было шестнадцать лет – и младший Кирилл – ему на тот год стукнуло двенадцать. Вадим был высокий, немного взбитый, чуть смугловатый, темноволосый, молчаливый, с суровым взглядом тёмно-карих глаз. Такой взгляд ему придавали густые брови, как будто всегда нахмуренные, и смотрел он своим тяжёлым взглядом немного исподлобья. Он не был таким подвижным и деятельным, как его брат, зато в глазах младшего Вадим был гора. Кирилл его уважал, обожал и побаивался. Второй сын рос долговязым, смугловатым, с жёсткими чёрными волосами, которые в чёлке стояли дыбом. Глаза почти черные, на скуле тёмно-карим пятном выделялась родинка, которая удивительно ему шла.