Магия тыквенных огней

Магия тыквенных огней

Истории на изломе осени ждут тебя.Этот сборник – приглашение войти в осенний туман и прикоснуться к тайне. Здесь под одним покровом собраны истории: леденящие и нежные, тревожные и чарующие. Тебя ждут забытые деревни, где ветер помнит имена ушедших, ночные города, где фонари горят, словно памятные свечи, и неведомые миры, в которых сама Осень дарит человеку выбор между страхом и чудом. Ты узнаешь, какими бывают древние обряды Самайна, услышишь, как шепчет Хэллоуин, и поймёшь, как вести себя в Дзяды. Пройди этот путь – через сумерки, через шорохи – и ощути дыхание близкой зимы в каждом рассказе.

Ника Веймар «Осенний Предел»

Я родилась на изломе осени, в самую последнюю ночь октября. Старая повитуха Агафья рассказывала, что на дворе бушевала непогода, настойчиво стучала по крыше частым дождём, швыряла в окна охапки листьев. Ветер то выл раненым зверем, то всхлипывал, точно обиженное дитя, заглушая и стоны роженицы, и мой первый крик. В наших краях говорили, что рождённые в Самайн отмечены вниманием трёх Лордов Осени – золотого Сентября, хмурого Октября и туманного Ноября. Моя мать поначалу не верила в эти сказки: ведь каждый год где-то рождаются такие девочки, верно? Вот только не каждая из них седьмая дочь. И на моём плече наутро проступило родимое пятнышко в форме кленового листа. Метка осени.

А ещё ко мне с раннего детства тянулись кошки. Ласковые деревенские мурлыки, отменные мышеловы, и дикие лесные вольные охотники. Последние не приближались, но я часто замечала то мелькнувший в кустах серый хвост, то сверкнувшие болотными огоньками глаза в наступивших сумерках. И не раз они выводили меня к деревне, если я, увлечённая сбором ягод, слишком далеко отходила от взрослых.

– Ведьма растёт, – веско заявила как-то Агафья. – Кошачья мать, лесная дочь.

– Скажешь тоже! – отмахнулась мать. – Обычная девка!

– Обычных осень не метит, – гнула свою линию старуха. – Твоя Заринка дитя грани. Да и кошки чуют колдовок. Попомни моё слово: заберут её Лорды, как придёт срок.

– А и пусть забирают! – рассердилась мать. – Одним ртом меньше станет! – И, заметив, что я, поглаживая разомлевшую на солнце кошку Пеструшку, прислушиваюсь к разговору, цыкнула: – Ну-ка брысь отсюда вместе со своими котами! Травы лучше козам нарви! Тоже мне, избранная осенью!

«Дитя грани», «отмеченная Осенью». Всё детство я слышала эти слова. Одни говорили это с затаённым страхом, другие – с надеждой. Осень в наших краях была короткой и дождливой, а зима – долгой и суровой. Урожаи скудели с каждым годом, и во многих домах, несмотря на горящие очаги, поселился холод отчаяния. Моя семья не голодала. Пока. Но и про изобилие говорить не приходилось. Отец и старшие братья уходили рано и возвращались поздно вечером. Я, последняя, нежданная дочь, росла, как трава при дороге. Выполняла мелкие поручения, помогала матери и сестре. Меня почти не замечали, как не замечают свечу в длинной веренице: горит и ладно. И всё чаще я сбегала на чердак – к котам. Они стали единственными, кто не жалел для меня тепла. Я развешивала на нитях собранные грибы, чтобы зимой добавлять их в супы и каши, сушила ягоды и душистые травы, а когда вечера становились холодными, зажигала свечу в толстом стекле и грелась у печной трубы, слушая тихое мурлыканье у ног и шум ветра. Осенние ночи густо пахли опавшими яблоками и горьким дымом, и иногда мне казалось, что из темноты, клубящейся за маленьким оконцем на другом конце чердака, кто-то наблюдает. Мир словно замирал на вдохе, а по коже прокатывался холодок. Кошки тоже настораживались. Поднимали головы и всматривались в темноту, точно вели неслышную беседу с тем, что обитало там, за чертой света, за границами дома. Но одна из осеней стала особенной и изменила всё в моей жизни.

Мне было тринадцать. В тот год осень никак не хотела уходить. Дни тянулись серыми дождливыми лентами, путались в пожухлой траве мокрой листвой. Редкое солнце неохотно делилось теплом. Бросало неяркие лучи для вида, словно подачку. Тяжёлый воздух густо пах дымом, мокрой землёй, отсыревшим деревом и прелой листвой.

Кошки сопровождали меня повсюду. Стоило выйти за порог – и я тут же натыкалась на очередного деревенского мышелова. Они сидели на заборах и крышах, не сводя с меня взглядов. Вились у моих ног, тревожно мяукали. И чего-то ждали.

В один из дней я ушла к реке. Хотела успеть до сумерек накопать корней рогоза. В печёном виде они напоминали сладковатый картофель, но мне редко удавалось полакомиться этим блюдом. Чаще я сушила добычу на чердаке, а зимой мать добавляла молотые корневища в хлеб. Не мука, конечно, но для сытости годилось. Вот только вблизи деревни весь рогоз давно уже был выдран моими сверстниками, и пришлось идти вниз по течению. Солнце, окрасив небо алым, зашло, и над водой тут же заклубился туман. Поначалу несмелый, полупрозрачный, он быстро набирал силу, расползался, облизывая берег мутно-молочными языками. Я вздохнула и повернула обратно. Туман стелился так густо, что, казалось, если сделать лишний шаг, можно было утонуть в самом воздухе. Он оседал на коже влагой, заглушал звуки, отчего негромкий плеск волн превратился в едва различимый шёпот.

«Ведьма…»

На миг показалось, что родимое пятно в виде листа обожгло жаром. Вспомнились сказки старой Агафьи, дескать, каждый век осень выбирает себе ведьму, чтобы говорить с миром её голосом… Вздрогнув, я пошла быстрее. И причудится же всякое! Но, помимо воли, прислушалась к шороху волн, и из тумана вновь донеслось тихое: «Ведьма».

– Ничего не ведьма, – буркнула я. – Нет во мне дара!

Сама не знала, зачем произнесла это вслух. Наверное, чтобы увериться: мне просто показалось. В самом деле, не будет же вода со мной разговаривать! Но она отозвалась.

«Есть. Просто ты ещё не знаешь».

– И ничего не умею, – зачем-то предупредила я.

В шелесте волн послышался лёгкий смех, а следом тихое: «Научишься». И, словно в подтверждение этих слов, туман потёрся об мои ноги, точно гигантский кот. Испуганно вскрикнув, я бросилась прочь от реки. Добежала до дома, получила нагоняй от матери, что духи носят меня невесть где в такую погоду, ведь братья и сестра давно уже вернулись. А ночью у меня пошла первая кровь. И мир изменился.

Теперь я слышала и чувствовала его иначе, будто у каждой травинки, каждого дерева, каждого ручья был свой голос. Им было ведомо многое – и они щедро делились со мной знаниями. Что поможет при лихорадке или кашле, что успокоит боль, что придаст сил. Росла я – и росла моя сила. Я научилась заговаривать раны – вначале моим верным кошкам, а уж потом людям. Деревенские принимали мою помощь, приходили за отварами и мазями, а за спиной называли колдовкой. И сторонились. Я не обижалась на них. То, что непонятно и неизвестно, всегда страшит. Лишь кошки не избегали меня, и порой мне казалось, что я живу в их мире, а не в людском.

Был лишь один человек, который не боялся моего взгляда. Огнеяр. Деревенский кузнец. Он пришёл в деревню, когда мне было шестнадцать. Поначалу жил в небольшой кузнице, потом построил дом на окраине. С самого утра в звуки деревенской жизни вплетался размеренный стук молота. Мастеру работа всегда найдётся.

Однажды я пришла к нему с просьбой выковать серп, и с тех пор нет-нет, да и заглядывала в кузницу. Я любила наблюдать за тем, как раскалённый металл, покоряясь его воле, обретает форму, как из грубого бруска рождается лезвие охотничьего ножа, топор, зубья бороны или лемех плуга. Настоящее колдовство! Не чета моим травкам и простым заговорам. И кошкам Огнеяр тоже нравился. Он отшучивался, что они тянутся не к нему, а к теплу горна, но я знала: зверьки чувствуют в нём то же, что и во мне. Магию. Ведь каждый кузнец – немного колдун.

А вот деревенские девки его не любили. Боялись страшного ожога, навек изуродовавшего левую щёку парня. Огнеяр не рассказывал, откуда он взялся. Казалось, его вовсе не заботит бугристый след злого поцелуя стихии. Когда я предложила попытаться свести ожог, Огнеяр лишь пожал широкими плечами и равнодушно позволил:

– Возись, коль охота. Выйдет толк – хорошо, а нет – не беда.

Увы, старая рана не поддавалась ни заговорам, ни мазям. Я огорчилась, испробовав всё и не получив желаемого результата, а кузнец лишь махнул рукой, заявив, что мужчине не обязательно быть пригожим.

– Так девки от тебя шарахаются! – возразила я и тут же осеклась. – Ой…

Огнеяр лишь негромко рассмеялся, ничуть не обидевшись, и произнёс:

– Не все. Есть одна девица, которую не страшит мой прекрасный лик.

– Я ведьма, – напомнила я. – Мне ли бояться внешности. Говорят, те из колдовок, что до старости доживают, все как одна – ужасней болотных коряг! Носы крючковаты, руки узловаты.

– Осень жизни никого не красит внешне, – спокойно отозвался кузнец. – Главное, что здесь. – Он положил руку себе на грудь. – Будет внутренний огонь гореть ярко, и люди будут тянуться, чтобы согреться у него. Не будет – и сгниёт человек, как та коряга в болоте. Даром, что ещё живым по земле ходить будет.

– Кому какой путь предначертан, – кивнула я.

– Я не верю в предначертанное, Зарина, – бросил Огнеяр и наклонился, чтобы погладить трущегося у ног кота. Белого, одного из тех трёх, что прибились ко мне с год назад. – Живой огонь в горне сильней любого колдовства. А судьба – это не то, что тебе распланировали боги. Мы выковываем её сами, закаляем дух, проходя сквозь трудности, и не даём пламени внутри угаснуть. Твой путь зависит лишь от твоих решений.

– На мне метка Осени, – напомнила я. – И я её не выбирала, как не выбирала быть ведьмой. Дар однажды просто проснулся.

– И ты выбрала принять его, а не отвергнуть, – хитро прищурился кузнец.

Белый кот на его руках согласно мурлыкнул, а от порога хрипло, в один голос, мяукнули ещё двое – чёрный и бело-дымчатый. Пушистые предатели! Я вскинулась, готовая возразить, что не могла отказаться… и так и не произнесла ни слова. Могла. Не захотела. Надеялась, что стану полезной, незаменимой, и тогда перестану быть изгоем в семье. Не вышло. Зато хотя бы ведьмой и колдовкой меня теперь называли за дело. Кажется, Огнеяр знал меня лучше, чем я сама.

– Выбрала, – сухо подтвердила я. – Раз уж Осень решила одарить меня, к чему отказываться.

– Есть дары, которые лучше не принимать, – тихо произнёс Огнеяр.

Он потянулся к изуродованной ожогом щеке, но, спохватившись, отдёрнул ладонь, так и не коснувшись кожи. Опустил наземь кота и направился к горну. Разговор был окончен. И к теме выбора мы больше не возвращались. Вот только она сама меня настигла, и уже не в дружеской беседе, а в жизни.

Моя восемнадцатая осень выдалась тёплой и по-летнему ласковой. Разукрасила золотом и багрянцем лес, разбросала по болоту клюквенные бусы, развесила в садах наливные яблоки. И листья в тот год не спешили опадать, держась за ветки крепко, точно слова, которые не решаются сорваться с губ. Мои верные коты днём охотились на мышей и птиц, а вечерами усаживались на пороге и смотрели в сторону кузницы, будто знали, что в ней находится мужчина, способный разжечь огонь не только в горне.

Я всё чаще наведывалась туда. То заточить ножи, то обменять пирог с тыквой и яблоками на пригоршню гвоздей, чтобы братья укрепили крыльцо, то ещё за какой-нибудь мелочью. Находила десятки причин пройти мимо, вернуться именно той дорогой, что шла мимо кузницы. Но сердце знало: тянет меня туда не нужда, а взгляд Огнеяра. Горячий, как пламя в горне. Когда кузнец смотрел на меня, дыхание сбивалось. Я ловила себя на том, что слежу за его работой. Как он двигается, как напрягаются мышцы под рубахой, как отблески алых углей золотят кожу, как скользит по виску капля пота. И душа замирала так сладко и жарко, словно кто-то невидимый открыл в груди дверцу, за которой жил огонь. Казалось, между нами натянулась невидимая нить, с каждым днём всё крепче стягивающая моё сердце невидимыми стежками, пришивающая его к Огенеяру, и не было сил оборвать её.

– Тили-тили-тесто, ведьма – кузнецова невеста, – дразнилась деревенская малышня, кидая мне вслед яркие листья.

Коты, сопровождавшие меня, точно верные стражи, посматривали на детей снисходительно, даже немного насмешливо. А я гнала прочь опасные мысли. То, что кузнец относился ко мне без опаски, как к равной, ничего не значило. Он умеет приручать огонь, ему ли бояться деревенской колдовки? Да и кто по доброй воле захочет ведьму в жёны? Ещё и отмеченную самой Осенью. Ожог затронул лицо Огнеяра, а не разум!

А в канун Самайна я впервые повстречалась лицом к лицу с теми, о ком до того слышала лишь в старых сказках. С тремя Лордами Осени. Они пришли забрать своё, как и предрекала бабка Агафья. Они пришли за мной.

Я возвращалась из лесу с полным лукошком рябины. Знакомая тропка легко ложилась под ноги, а вокруг царила та особая, хрустально-звонкая тишина, которая бывает лишь на изломе осени. Внезапный порыв ветра качнул верхушку берёзы, и та осыпала меня золотыми монетами листьев. Ветер обрадованно подхватил их и закружил в сияющим вихре. Я зажмурилась, пережидая внезапный листопад, а когда вновь открыла глаза, вздрогнула, увидев троицу мужчин в богатой одежде и с костяными венцами в волосах. Нереально красивых. Слишком прекрасных для живых. Первый с кудрями цвета мёда, волосы второго были чернее свежевспаханной земли, а у третьего – белее первого снега. Лорд Сентябрь. Прощальная ласка лета, золотистые лучи на нитях летящей паутины, сладкая тяжесть спелых груш и яблок, прозрачность воздуха и высота синего неба. Лорд Октябрь. Буйство красок и шёпот теней, огненный клён и серая пелена дождей, отблески костров, запах прелой листвы, хрустящий под ногами первый кружевной лёд на лужах, пьянящий сидр и тревожность Самайна. Лорд Ноябрь. Дыхание холода и тишины, голые чёрные ветви на фоне свинцового неба, первый колючий снежок, заиндевевшая земля и туман, стирающий границы. Говорили, когда-то их звали иначе, но это было так давно, что они сами позабыли собственные имена. Коты сидели у моих ног и не выказывали страха. Мне показалось, они, в отличие от меня, ждали этой встречи. Кленовый лист на моём плече обжёг жаром.

– Здравствуй, юная ведьма, – с мягкой улыбкой произнёс Сентябрь. – Мы отметили тебя при рождении, наблюдали за тобой все эти годы и сейчас пришли, чтобы дать то, чего заслуживает избранная Осенью.

– Стань нашей жрицей, рождённая на Грани, – продолжил Октябрь. – Стань нашим голосом, проводником нашей воли.

– И мы щедро вознаградим тебя, – закончил Ноябрь.

Они говорили, а я чувствовала, как воздух вокруг дрожит от магии. Мне и не снилась такая сила!

Сентябрь протянул ладонь, на которой блеснули золотые монеты.

– Я дарую тебе изобилие, что не иссякнет веками.

На ладони Октября возник рубиновый кулон на тонкой цепочке.

– Я дарую тебе власть над сердцами и тайные знания.

Ноябрь протянул хрустальную статуэтку в виде изящной девушки с кошкой на руках.

– Я дарую тебе вечную молодость и бессмертие.

Они стояли передо мной – трое Владык, и я чувствовала, как их чары скользят по моей коже, оплетают незримой сетью. Щедрые дары. Те, от которых не отказываются, и от тех, кому отказывать не принято. И разве не к этому меня готовила судьба, разве не о том свидетельствовал знак на моём плече?

Мир подрагивал. Сердце колотилось, точно безумное. Но где-то внутри – на самом краю сознания – раздалось тихое: «Не бывает предначертанных судеб, Зарина. Бывает только выбор».

– А… – в горле неожиданно пересохло, и я откашлялась прежде, чем продолжить. – А я могу подумать?

Лорды переглянулись.

– До рассвета, – произнёс Ноябрь, и Сентябрь с Октябрём согласно кивнули. – Мы будем ждать твой ответ на этом же месте. Не разочаруй нас, юная ведьма.

Вновь взметнулись листья, закружили, а когда опали, Лордов уже не было. Со мной остались лишь коты, молчаливые свидетели этого разговора. Подобрав лукошко с рябиновыми гроздьями, я поспешила в деревню. И не узнала собственный дом, когда подошла к знакомым воротам. Дерево сияло свежей краской, крыша, ещё утром поросшая густым мхом, радовала глаз красной черепицей. Из трубы вился сизый дымок, а порывы ветра приносили с собой аромат мясного пирога. И внутри тоже всё было иначе. Мать с сестрой любовно перебирали отрезы дорогих тканей, отец, устроившись на новом ярком ковре, пересчитывал монеты, черпая золото пригоршнями из огромного сундука, богато украшенного драгоценными камнями. Братья сидели на лавке и жадно следили за каждым новым столбиком. А стол ломился от разносолов. Я увидела блюдо с запечённым поросёнком, лосиные губы в клюквенном соке, вазу с крупной икрой, какую-то диковинную рыбу с красным мясом – в наших реках и озёрах такие не водились. Пироги большие и малые, яблоки в карамели… Глаза разбегались!

– Доченька! – мать метнулась ко мне и обняла так крепко, что у меня сбилось дыхание. – Кормилица!

– А я всегда знал, что Лорды не позволят той, что отметили при рождении, прозябать в нищете, – довольно прогудел отец. – Вот теперь заживём! Лошадь и возок справим, Елисея на городской женим. Может, на купеческой дочке, а то и на боярышне какой.

– Можем себе позволить, – поддакнул Елисей, мой старший брат.

– Так вы же с Аксиньей сговорились, – пробормотала я.

– А, – брат махнул рукой, – Ксенька не нашего круга ягода! Мы-то вон чего нынче, а она? За ней захудалую козу дают да десяток кур.

Не все были с ним согласны, я заметила, как трое младших братьев поморщились.

– Так не по-людски это, – попыталась возразить я.

– Богатство преумножать надобно, – наставительно произнёс отец. – Да ты садись за стол, доченька, чего у порога мнёшься, как неродная. Праздновать будем! Только тебя и ждали.

Братья согласно загомонили, наперебой уверяя, что и они никогда не сомневались, что я принесу в семью счастье. Под умильными взглядами семьи, неожиданно проникшейся ко мне тёплыми чувствами, кусок в горло не лез. Уж лучше бы они продолжали меня не замечать! Фальшивая любовь горчила, как испорченный мёд, и была такой же неприятно липкой. Я едва досидела до конца ужина, а после, когда моя семья вернулась к пересчёту свалившегося на них богатства, тихо направилась к двери. Эти дары были мне не по нраву. И я не хотела их принимать.

… кажется, я всё-таки разочарую Лордов Осени…

Я прокралась на чердак, забросила в узелок нужные травы да пару катаных свечей. Моих умений было слишком мало, чтобы выстоять против гнева трёх владык, но я знала, кто может помочь.

В кузнице горел огонь, разбрасывая тёплые отблески по стенам. Коты, прокравшиеся следом за мной, запрыгнули на полки и довольно прищурились на пламя в горне. Огнеяр оторвался от работы и вопросительно взглянул на меня.

– Мне нужно ведьмино очелье, – выдохнула я. – И три фибулы. Кленовый лист, тыква со свечой и снежинка. К рассвету.

Кузнец молчал, не сводя с меня пристального взора. Я позволила себе несколько мгновений полюбоваться им, затем высыпала на наковальню все нехитрые сбережения. Немного серебра да горстка меди.

– Забери, – мотнул головой Огнеяр. – Я знаю, зачем тебе это. И помогу.

Пока он раскладывал инструменты и выбирал сталь для фибул и очелья, я решилась и напомнила:

– Огнеяр, однажды мы с тобой говорили о выборе и предназначении. Ты же неспроста сказал, что не все дары следует принимать.

– У меня тоже есть метка на память об отказе, – хмыкнул кузнец и провёл ладонью по обожжённой щеке. – Я родился в Йольскую ночь. С малых лет тянулся к огню и металлу. Быстро дорос от подмастерья до мастера. Мои ножи резали острее, выкованные мной стрелы попадали в цель, гвозди всегда входили в дерево ровно. Но девятнадцатая зима принесла с собой Дикую Охоту. Им всегда нужны кузнецы. Чинить доспехи, создавать оружие, подковывать лошадей, чтобы те могли сбивать копытами звёзды и дробить лунный свет. Сулили богатые дары. Обещали, что я смогу голыми руками плавить металл и придавать ему любую форму, какую только пожелаю, и молот, что вколотит в мои изделия магию. Но я выбрал путь созидания и защиты, а не разрушения и хаоса. И тогда предводитель, не сходя с коня, развернул огненное копьё плашмя, ударил меня по щеке и сказал, что я никогда больше не сумею выковать магическую вещь. Дескать, отныне мой удел – ремесленничество.

– Но ведь это не так! – вскинулась я. – Я… Я чувствую в тебе дар.

– Верно. – Огнеяр улыбнулся светло и открыто. – Потому что живой огонь сильнее самого тёмного колдовства. И живое сердце сильнее смерти. А ожог… Невелика плата за свободу.

Он взял клещи, достал из углей раскалённую полосу железа и ударил по ней молотом. По кузнице разлетелась россыпь искр, отражаясь звездопадом в бездонных глазах котов. Огнеяр ковал долго. А я жгла травы и свечи, вплетая в металл и своё колдовство, и старалась не думать о том, какую цену придётся заплатить за свободу мне.

Но когда кузнец закончил работу, рядом с фибулами и очельем лёг ещё и широкий браслет, украшенный изящной чеканкой в виде трав, среди которых заблудились кошачьи силуэты.

– Выйдешь за меня замуж, Зарина? – тихо спросил Огнеяр.

– Ты действительно хочешь жениться на ведьме? – не поверила я. – И не убоишься гнева Лордов Осени?

– Я хочу жениться на тебе, – мягко поправил кузнец. – И страшит меня лишь твой отказ.

– Я не знаю, чем мне придётся заплатить за свой выбор, – прошептала я.

И качнулась вперёд, в крепкие, горячие объятия, позволив себе быть слабой и испуганной рядом с сильным мужчиной. На миг колыхнулся страх, что и чувства Огнеяра – лишь отголосок тёмного дара Октября. Но тут же развеялся. Я чувствовала всем существом: кузнец не лгал. И он сам сказал, что на него не действует колдовство.

– Я приму тебя любую.

Короткая, веская фраза, произнесённая без тени сомнения. И гулко стучащее под моей ладонью сердце. Слова были излишни, и я молча протянула руку, позволяя надеть на моё запястье помолвочный браслет. В открытую дверь было видно, что край неба уже розовеет. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы дойти до назначенного Лордами места.

Очелье легло на голову изящной короной, и непривычная поначалу тяжесть вмиг выдавила из мыслей страхи и сомнения. Теперь я точно знала, что ответить владыкам Осени.

Они уже ждали меня. Три фигуры бесшумно соткались из зыбкого утреннего тумана, стоило мне приблизиться к берёзе. Коты, как и прежде, расселись за моей спиной полукругом, то ли поддерживая, то ли не позволяя отступить.

– Что ж, юная ведьма, – тепло улыбнулся мне Сентябрь, – пришло время дать ответ. Мир у твоих ног. Прими его – и наши дары. Богатство, власть над сердцами, бессмертие – всё это может стать твоим.

Я сделала шаг. Очелье холодило лоб, возвращая ясность ума, а в груди горело пламя.

– Нет, – твёрдо проговорила я, и голос мой не дрогнул. – Я не приму ваших ядовитых даров. Ваше золото, лорд Сентябрь, это сухая листва. Оно не насытит душу. Его блеск разожжёт зависть и жадность, ослепит моих родных и приведёт их к гибели. Ваша власть над сердцами, лорд Октябрь, не дарит крылья, а стягивает их липкой паутиной обмана. Она сожжёт дотла, оставив лишь пустую оболочку. А ваш дар, лорд Ноябрь, самый страшный из всех. Вечная молодость и бессмертие – это проклятие видеть, как угасают все, кто был дорог. Край бесконечной зимы, где сердце рано или поздно обратится холодным камнем, не в силах вынести боли потерь и неизбежного одиночества.

Я перевела дыхание. Лорды молчали, внимательно слушая меня, и по их бесстрастным лицам было невозможно понять, о чём они думают.

– Но у меня есть ответные дары для вас, – продолжила я негромко, но уверенно, и протянула Сентябрю фибулу в виде кленового листа. – Владыка урожая и изобилия, пусть этот лист напоминает вам о том золоте, что осень щедро дарит миру, не требуя ничего взамен. Ведь истинное богатство не хранится в сундуках. – Повернулась к Октябрю. – Владыка тайн, пусть эта тыква со свечой напомнят о свете надежды, который горит в сердце и способен развеять самую густую тьму. Ведь порой самого маленького огонька достаточно, чтобы не сбиться с пути. – И, наконец, шагнула к Ноябрю. – Владыка тишины и покоя, пусть эта снежинка напомнит о том, что ценность жизни – в её мимолётности и хрупкости. Ведь её узоры не повторяются. – Отступила на два шага, чтобы видеть всех троих, и закончила: – Я не стану вашей жрицей, Лорды Осени. Я выбираю себя. Жизнь. Любовь. И смерть в положенный срок.

Ожидала гнева, немедленной кары за неповиновение, но вместо этого услышала негромкий, довольный смех.

– Наконец-то, – проговорил Октябрь, и тьма в его взгляде из колючей и опасной стала бархатной и мягкой, словно кошачья шерсть. – Три сотни лет мы ждали тебя, дитя грани! Прости нам это испытание. Мы должны были понять, видишь ли ты суть. Многие поддавались искушению. Ты – первая, кто проявил мудрость.