Харуто. Том 1. Книга 1

Глава 1Там куда не долетает ветер

часть 1

Я сижу здесь, на самом краю скалы, где ветер перестает быть ветром и превращается в что-то другое. Не знаю, как это назвать. Может, тишина? Может, память? В нашем языке нет слова для того, что происходит там, где даже ветер сдается и уходит прочь.

Когда я был маленьким, я часто лазил сюда, к самому краю Кадзэно Хакуба. Наша деревня висела между небом и землей, как капля росы на паутине – готовая в любой момент упасть, но почему-то все еще держащаяся. Старейшины говорили, что здесь, на этих горах, ветер теряет память и забывает, куда ему дуть. Я не верил им. Я думал, что ветер просто устает от бесконечных гор и решает отдохнуть.

Мне было семь лет, когда я впервые увидел то, что изменило все.

Я сидел на своем любимом уступе, наблюдая, как осенние листья кружатся вниз, к долине, которую мы никогда не посещали. Отец говорил, что за горами лежит другой мир – мир, где люди не знают, что такое магия, и это делает их сильнее. Мама смеялась и говорила, что магия – это не сила, а умение слушать.

– Не становись мечом, стань щитом, – повторял отец каждый вечер, когда учил меня стоять в позе "корня дракона". – Меч разрушает, щит защищает. Но настоящий щит – это тот, который может стать мечом, когда нужно.

Я не понимал его тогда. Как может щит стать мечом? Это же бессмыслица.

А потом случилось то, что я до сих пор не могу объяснить.

Один лист, желтый, как солнце перед закатом, падал не так, как все. Он опускался медленно, слишком медленно, словно кто-то невидимый держал его за край. Я протянул руку, и лист замер в воздухе, всего в пальце от моих пальцев. В тот момент я почувствовал что-то странное – как будто мир на мгновение замер, а потом снова двинулся вперед, но уже немного иначе.

– Ты чувствуешь то, что другие не чувствуют, – сказала мама позже, когда нашла меня в таком состоянии. Ее голос был мягким, но в нем слышалась тревога. – Но помни: сила без понимания – опасна.

Она села рядом со мной у костра, где мы обычно проводили вечера. Огонь трещал, отбрасывая тени на стены нашей маленькой хижины. Мама любила рассказывать истории, но эта была другой.

– Давным-давно, – начала она, – люди и духи жили в гармонии. Мы уважали природу, а она дарила нам свою силу. Но со временем люди забыли, откуда пришла их сила, и начали использовать ее ради власти.

Я смотрел на ее лицо, освещенное огнем. В ее глазах отражались не только языки пламени, но и что-то еще – боль, которую я тогда не мог понять.

– Война закончилась, – продолжала она, – но раны остались. Некоторые раны видны, другие – нет. Но все они болят одинаково.

Я не знал тогда, что эти слова станут пророчеством. Не знал, что мама больна, что ее знания о древних тайнах платят ей жизнью. Я был слишком занят мечтами о том, что лежит за горами.

Старейшины говорили о Тэнсее – Небесном Святом, который спустился к людям и научил их жить в гармонии с пятью стихиями. Говорили, что он оставил следы в виде особых камней, которые светятся в полнолуние. Все считали это легендой. Все, кроме меня.

Я провел недели, ища эти камни. И нашел. В ту ночь полной луны я прикоснулся к одному из них, и мир перевернулся.

Видение было ярким, как сама луна. Я видел битву между людьми и духами, видел, как земля раскалывается, как небо горит. И я услышал голос, который звучал внутри меня:

– Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются.

Когда я пришел в себя, камень был холодным, а луна уже клонилась к закату. Но что-то изменилось. Я больше не был тем мальчиком, который верил, что за горами лежит простой мир. Теперь я знал – за горами лежит правда. И я должен был найти ее.

Мама не удивилась, когда я рассказал ей о видении.

– Иногда, – сказала она, гладя меня по голове, – чтобы увидеть правду, нужно сначала потерять себя.

Ее слова остались со мной. Как и ее болезнь, которую я не мог понять в семь лет. Как и война с духами, о которой она говорила, но никогда не рассказывала до конца.

Сейчас, сидя на этом краю, я понимаю, что ветер не теряет память здесь. Он просто оставляет ее для тех, кто готов услышать. Для тех, кто не боится заглянуть за горизонт.

Если ветер может долететь туда, значит, и я смогу.

Горы скрывают путь,

Но сердце знает дорогу,

Ветер нес меня.

Там куда не долетает ветер

Часть 2

Отец всегда находил меня здесь, на самой кромке скалы, где земля обрывалась в бездну, а ветер переставал быть ветром и становился чем-то другим. Не знаю, как это назвать. Может, тишиной? Может, памятью? В нашем языке нет слова для того, что происходит там, где даже ветер сдается и уходит прочь.

Когда я был маленьким, я часто лазил сюда, к самому краю Кадзэно Хакуба. Наша деревня висела между небом и землей, как капля росы на паутине – готовая в любой момент упасть, но почему-то все еще держащаяся. Старейшины говорили, что здесь, на этих горах, ветер теряет память и забывает, куда ему дуть. Я не верил им. Я думал, что ветер просто устает от бесконечных гор и решает отдохнуть.

Отец никогда не ругал меня за эти восхождения. Он просто появлялся в самый неожиданный момент, когда я уже начинал думать, что остался один со своими мыслями. Его шаги были бесшумны, как у охотника, но я всегда чувствовал его приближение – воздух становился плотнее, как будто земля под ногами узнавала его.

– Почему ты всегда сюда лезешь, Харуто? – спрашивал он, присаживаясь рядом со мной, не обращая внимания на обрыв под ногами.

– Потому что здесь ветер говорит, – отвечал я, и он улыбался, зная, что я не шучу.

Его улыбка была редкой, как цветок сакуры в зиму, и я ценил каждую. Отец не был разговорчивым человеком, но когда он улыбался, в его глазах вспыхивало что-то теплое и знакомое, будто он видел кого-то, кого я не мог увидеть.

Он учил меня стоять в позе "корня дракона" – ноги упираются в землю, как корни старого дуба, руки раскинуты, словно ветви, готовые поймать ветер. Но я никогда не мог устоять больше нескольких мгновений. Каждый раз, когда я терял равновесие, он подхватывал меня, не давая упасть.

– Не становись мечом, стань щитом, – повторял он, ставя меня на ноги. – Меч разрушает, щит защищает. Но настоящий щит – это тот, который может стать мечом, когда нужно.

Я не понимал его тогда. Как может щит стать мечом? Это же бессмыслица. Но отец смеялся – тихим, глубоким смехом, который казался частью самого ветра.

– Однажды ты поймешь, – говорил он. – Когда придет время.

Он был воином, но никогда не носил доспехов в деревне. Его оружие – старый меч с потускневшей рукоятью – висело над очагом, и я знал, что к нему нельзя прикасаться. Однажды, когда мне было восемь лет, я спросил почему.

– Потому что мечи не для игры, – ответил он, и в его голосе звучала такая боль, что я больше не спрашивал. Но я видел, как его пальцы непроизвольно сжимались, когда он смотрел на меч, как будто рукоять все еще жгла его ладонь.

Иногда по ночам я просыпался от шепота. Отец стоял у окна, глядя на горы, и говорил что-то тихо, как будто обращаясь к кому-то невидимому. Я никогда не мог разобрать слов, но в его голосе слышалась тоска, которую я не понимал в те годы.

Однажды я спросил его о других детях в деревне.

– Почему нас так мало? – спросил я, считая в уме: Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин и я. Шестеро на целую деревню.

Отец замолчал на долгое время, глядя на закат.

– Потому что не все дети остаются, Харуто, – наконец произнес он. – Некоторые уходят. Некоторые… находят других родителей.

– Куда они уходят? – спросил я, но он только покачал головой.

– Там, куда не долетает ветер, – сказал он, указывая на горы. – Там, где кончается наш мир.

Позже я узнал, что некоторые дети исчезали в ту ночь, когда рождались. Старейшины говорили, что духи забирали тех, кто имел "дар", и оставляли на их месте обычных детей. Но отец никогда не подтверждал эти слухи.

Однажды, когда я упал во время тренировки и расцарапал колено, он присел рядом и вытер кровь платком.

– Боль – это путь к пониманию, – сказал он, накладывая повязку. – Но не позволяй ей ослепить тебя.

– Почему ты всегда говоришь загадками? – спросил я, чувствуя, как слезы подступают к глазам от боли и разочарования.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел что-то новое – не просто мудрость, но и страх.

– Потому что мир полон загадок, Харуто, – ответил он. – И некоторые загадки опасны, если их разгадать слишком рано.

В тот вечер, когда мы возвращались домой, я заметил, что он несколько раз оборачивался, словно проверяя, не следует ли за нами кто-то. Но за нами шел только ветер, и он, как всегда, молчал.

Там куда не долетает ветер

Часть 3

В Кадзэно Хакуба было всего шесть детей моего возраста. Старейшины говорили, что это из-за гор – они не позволяют расти большому поселению, словно древние стражи, охраняющие нашу маленькую долину. Но я думал иначе. Мне казалось, что горы не ограничивают нас – они защищают. Как щит, о котором говорил отец.

Мы шестеро были как листья на одном дереве, каждый на своем уровне, но все связаны одной корневой системой. Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин и я. Иногда я смотрел на нас со стороны и думал, что мы – как пять стихий, о которых рассказывала мама: земля, вода, огонь, воздух и эфир. Каждый из нас чувствовал что-то свое, но вместе мы были целым.

Сора был для меня больше, чем друг. Он был как брат, которого у меня не было. Высокий для своих лет, с волосами цвета спелой пшеницы и глазами, которые всегда смеялись, даже когда он пытался казаться серьезным. Он жил в доме напротив моего, и мы встречались каждый день, как только солнце касалось вершин гор.

– Ты просто мечтатель, Харуто, – говорил он, швыркая камешки в ручей, который струился через нашу долину. – Ветер не говорит. Это просто ветер. Ты слишком много слушаешь старейшину Химэко.

– Но я слышу его, – отвечал я, сидя на самом краю камня, где вода падала с небольшого уступа. – Он шепчет мне о том, что лежит за горами.

Сора смеялся, но я видел, как в его глазах мелькает сомнение. Иногда, когда мы оставались одни, он спрашивал меня о том, что я слышу, но тут же отмахивался, будто его это не интересовало.

– Неужели ты не чувствуешь? – спрашивал я его однажды, когда мы сидели под старым дубом у края деревни. – Иногда ветер замирает, и в этой тишине я слышу… музыку. Как будто кто-то играет на флейте из облаков.

– Это просто пение птиц, – отмахнулся он, но я видел, как его пальцы сжались в кулаки.

Он никогда не признавался, что тоже чувствует что-то странное. Но я знал. Потому что однажды, когда мы тренировались в позе "корня дракона", он потерял равновесие и упал. И в тот момент, когда он коснулся земли, листья над нами закружились в странном танце, хотя ветра не было.

– Это не я, – прошептал он, поднимаясь. – Я не делал этого.

– Я знаю, – ответил я. – Это была не ты.

Но мы оба промолчали о том, что видели.

Лето того года выдалось особенно жарким. Солнце палило так, что даже в тени становилось трудно дышать. Мы с Сорой сидели у источника, где вода всегда оставалась прохладной, несмотря на зной. Я рассказывал ему о камне Тэнсея, который нашел в горах, и о том, как он висел в воздухе.

– Ты все еще веришь в эти легенды? – спросил он, бросая камешек в воду. – Может, ты просто хочешь верить, что ты особенный?

– Не особенный, – ответил я. – Просто… чувствующий.

В этот момент вода начала подниматься вверх, формируя крошечный водоворот над поверхностью. Мы оба замерли. Воздух вокруг нас стал плотнее, как будто время замедлило свой бег.

– Это… это ты? – спросил Сора, его лицо побелело. Я видел, как дрожат его руки.

Я покачал головой. Я не делал этого. Я даже не думал об этом. Но вода продолжала танцевать, поднимаясь все выше, формируя крошечный фонтан, который искрился в лучах солнца.

– Может, это духи? – прошептал я, вспоминая рассказы матери о войне с духами.

Сора не ответил. Он только смотрел на воду, и в его глазах я увидел то, что раньше видел только у себя – страх и восхищение одновременно.

– Ты чувствуешь это? – спросил он наконец. – Как будто… как будто земля дышит.

Я кивнул. Я чувствовал. Это было как ритм сердца, бьющего под нашей кожей. Словно сама земля говорила с нами.

С тех пор Сора перестал смеяться над моими рассказами. Вместо этого он начал задавать вопросы, на которые я не мог ответить. Он начал замечать то, что раньше игнорировал – как листья падают неестественно медленно, как тени иногда двигаются против солнца, как ветер замирает в определенных местах.

Однажды он пропал на целый день. Вернулся с синяками на руках и лицом, бледным как снег. Мы остались одни у источника, и он начал говорить, не глядя на меня.

– Там есть что-то, Харуто, – прошептал он, его голос дрожал. – У подножия горы. Что-то живое. И оно знает, что мы здесь.

– Что ты видел? – спросил я, чувствуя, как сердце бьется в горле.

– Я не знаю, как это назвать, – ответил он. – Оно… двигалось. Но не как животное. Как будто само пространство искривлялось. И оно смотрело на меня. Не глазами… но я чувствовал его взгляд.

Он поднял руку и показал мне следы на ладони – пять маленьких кругов, как будто его коснулся кто-то с пальцами из света.

– Оно дотронулось до меня, – прошептал он. – И я услышал… музыку. Ту самую, о которой ты говорил.

Я не знал, что сказать. Но в тот момент я понял: я не одинок в этом мире. Сора тоже видел то, что видел я. И это делало нас не мечтателями, а… чем-то другим.

– Мы должны рассказать отцу, – сказал я.

– Нет! – резко ответил он. – Не сейчас. Сначала мы должны понять, что это. Может, это… это то, о чем говорила твоя мама. Духи.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел страх, который раньше видел только у себя.

– А что если они опасны? – прошептал он.

– А что если они не опасны? – ответил я. – Что если они просто… забытые?

В тот момент я не знал, что Сора уже начал видеть сны. Сны о горах, которые двигались, о камнях, которые светились в темноте, о голосах, звавших его в глубину. И я не знал, что через месяц он исчезнет, оставив после себя только следы на песке и крошечный камень, который светился, как тот, что я нашел у себя.

Но тогда мы только начинали понимать, что мир вокруг нас гораздо сложнее, чем нам казалось. И что некоторые тайны нельзя оставить без ответа.

часть 4

-–

Часть 6

Слухи в деревне распространялись быстрее, чем весенние ручьи после таяния снега. Сначала это были шепотки у колодца, потом – косые взгляды на улице, а вскоре даже старейшины перестали приглашать меня на совет. Я чувствовал это всем телом – как будто между мной и остальными выросла невидимая стена, сотканная из страха и недоверия.

Сора избегал меня первым. Не потому что перестал быть другом – нет, в его глазах всё ещё жила та же привязанность, что и раньше. Но теперь она смешалась с чем-то новым: с тревогой, с растерянностью, с тем, что он не умел назвать. Он больше не смеялся над моими историями о ветре, но и не верил в них всерьёз. Он ждал – ждал, что я объясню, что покажу, что докажу, что всё это не выдумка.

Однажды утром я нашёл у порога своего дома обломок глиняного горшка – тот самый, что стоял у нас на подоконнике. Он был разбит аккуратно, будто его не уронили, а разделили на части с намерением. Внутри лежала записка, написанная детской рукой: «Ты не наш. Уходи».

Я не стал показывать её отцу. Он и так слишком много видел. Вместо этого я положил записку в карман и пошёл к источнику – туда, где всё началось.

Сора уже был там. Он сидел на том же камне, где мы сидели в день, когда вода впервые поднялась в воздух. Он не обернулся, но я знал – он слышал мои шаги.

– Ты читал? – спросил я, не называя записку.

Он кивнул, всё ещё глядя в воду.

– Это не я, – сказал он тихо. – Но… я не стал их останавливать.

Я не ответил. Мне нечего было сказать. Вода перед нами была спокойной, как зеркало, и в ней отражалось небо – чистое, без единого облака. Я вспомнил, как она танцевала, как поднималась вверх, как будто хотела коснуться солнца. Тогда мне казалось, что мир открывает мне дверь. Теперь я понимал: дверь открыта, но за ней – не дом, а пустота.

– Ты знаешь, что говорят старейшины? – наконец произнёс Сора, всё ещё не глядя на меня. – Что ты можешь быть… не таким, как мы.

– Что это значит? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Говорят, что духи иногда похищают детей и оставляют на их месте своих. Что ты можешь быть таким.

Я засмеялся. Не потому что это было смешно – нет, в этом не было ничего смешного. Я смеялся, потому что не знал, как ещё ответить на боль, которая сжимала мне горло.

– Ты веришь в это? – спросил я, когда смех стих.

Он наконец повернулся ко мне. В его глазах не было страха – только усталость. Усталость от того, что он не может выбрать между дружбой и страхом других.

– Я не знаю, во что верить, Харуто. Но я знаю одно: если ты и правда связан с духами… тогда ты опасен. Не потому что хочешь зла. А потому что другие боятся того, чего не понимают.

Я кивнул. Впервые за всё это время я понял его. Не как друга, а как человека, стоящего на границе двух миров – одного, где он родился, и другого, куда я, возможно, принадлежу.

На следующий день всё изменилось окончательно.

Я возвращался с гор, держа в кармане камень Тэнсея, когда увидел их. Сора, Миюки, Такэру, Аяме, Рин – все они стояли у моего дома. На их лицах не было злобы, только напряжение, будто они выполняли приказ, который сами себе дали. Один из них – Такэру – держал в руках камень, но не бросал его. Он ждал.

– Уходи, дух! – крикнул он, и остальные подхватили: – Ты не принадлежишь этому миру!

Камни полетели в крышу, в стены, в землю у моих ног. Они не целились в меня – нет, это было не нападение. Это был ритуал изгнания. Как будто, если они достаточно громко скажут, что я чужой, я сам поверю в это и исчезну.

Мама вышла первой. Она не кричала, не угрожала. Просто встала между мной и ними, расправив плечи так, будто снова была той женщиной, что лечила всю деревню, а не той, чья кожа горела от внутреннего огня.

– Довольно, – сказала она, и в её голосе была такая сила, что дети замолчали. – Он мой сын. И этого достаточно.

Они разошлись, но я видел, как дрожали её руки, когда она закрывала дверь. В ту ночь я спросил её, правда ли я не такой, как все.

– Ты мой сын, – повторила она, обнимая меня. – И этого достаточно.

Но в её глазах я увидел то, чего не видел раньше – не страх за меня, а страх за них. За тех, кто не понимает, что мир шире их деревни, что магия – не проклятие, а дар, который требует ответственности.

– Обещай мне, – прошептала она, – что если однажды тебе придётся выбирать между ними и собой… ты выберешь себя. Не из гордости. А потому что только так ты сможешь остаться человеком.

Я не понял её тогда. Но запомнил каждое слово. Потому что через неделю она умрёт, и её последние слова будут: «Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются».

А я останусь один – между двумя мирами, не принадлежа ни одному.

Там куда не долетает ветер

Часть 7

Мама заболела внезапно. Однажды утром она не смогла встать с постели. Ее кожа горела, как угли в очаге, но под одеялом она дрожала от холода, будто внутри нее бушевала зима. Я принес ей воду, но она не могла даже приподнять голову. Ее пальцы, обычно такие ловкие с травами и настойками, теперь лежали безжизненно на простыне.

Старейшина Химэко пришла на следующий день. Она вошла в нашу хижину тихо, как тень, и долго смотрела на маму, не произнося ни слова. Потом кивнула – не мне, не отцу, а кому-то невидимому – и ушла, не сказав ни «выздоравливай», ни «прощай». Просто ушла, оставив за собой запах сухих листьев и грядущей бури.

Я сидел у постели каждый вечер, держа ее руку в своих ладонях. Иногда она открывала глаза – не совсем, лишь на щелочку – и смотрела на меня так, будто пыталась запомнить каждую черту моего лица. Однажды ночью, когда луна стояла прямо над нашей крышей, она заговорила. Ее голос был тихим, почти шепотом, но каждое слово врезалось в мою память, как резец по дереву.

– Ты должен знать правду, – прошептала она. – Я не просто знахарка. Я была… связана с ними.

– С кем? – спросил я, хотя в глубине души уже знал ответ.

– С духами. С теми, с кем воевали люди. Я пыталась помирить их… но меня выгнали. Сказали, что я предала родных. А я лишь хотела, чтобы никто больше не погибал.

Она закашлялась, и на губах осталась кровь – алый след на бледной коже.

– Я вернулась сюда, чтобы родить тебя. Потому что ты… особенный. Ты можешь видеть то, что другие не видят. Но это дар и проклятие одновременно. Помни: сила без понимания – это как меч в руках слепого. Он ранит всех – и врага, и себя.

– Не говори так, – попросил я, чувствуя, как ком подступает к горлу. – Ты поправишься. Мы найдем лекарство. Старейшина Химэко поможет…

Она улыбнулась – слабо, но искренне.

– Обещай мне, – сказала она, сжимая мою руку с неожиданной силой. – Если я уйду… ты не станешь ненавидеть их. Ни людей, ни духов. Ненависть – это огонь, который сжигает того, кто его несет. А ты… ты должен быть щитом. Как учил тебя отец.

Я кивнул, хотя не понимал, как можно не ненавидеть тех, кто забирает у тебя мать. В тот момент мне казалось, что весь мир – лжец. Духи, люди, даже ветер, который раньше говорил со мной, теперь молчал.

Через неделю она умерла. Утром я вошел в комнату и увидел, что ее глаза закрыты, а губы сложены в ту же улыбку, что и в ту ночь. На груди лежал маленький камень – тот самый, что светился в темноте. Я взял его в руку. Он был холодным. Ветер за окном не шевелился.

Ее последние слова я услышал не устами, а в тишине, что осталась после нее:

«Свет и тьма разошлись, но вопросы в сердце остаются».

Часть 8

После смерти мамы я перестал ходить на скалу. Ветер перестал со мной разговаривать. Даже камень Тэнсея, который я носил в кармане, перестал излучать тепло.

Отец молчал. Он не обнимал меня, не говорил утешающих слов. Просто продолжал учить меня стоять в позе "корня дракона", как будто ничего не произошло. Его движения были точны, как всегда, но в них не было прежней мягкости. Каждый раз, когда он поправлял мою позу, его пальцы слегка дрожали – так тонко, что я замечал это только потому, что знал его лучше, чем самого себя.

Однажды я не выдержал.

– Почему ты ничего не говоришь? – закричал я, отталкивая его руку. – Почему ты не плачешь?

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел такую боль, что мне стало стыдно за свой гнев. Это была не просто боль утраты – это была боль вины. Как будто он считал себя виноватым в том, что не смог защитить маму от её болезни, от её прошлого, от всего, что привело её к этому концу.

– Потому что слезы не вернут ее, – сказал он тихо. – А я должен быть сильным. Для тебя.

В ту ночь я впервые попробовал использовать магию по-настоящему. Я стоял у могилы мамы и вытягивал руки к небу, как учил меня отец. Я не знал, что делаю, но я чувствовал, как что-то внутри меня рвется наружу – не гнев, не отчаяние, а что-то глубже. Это была пустота. Та самая, о которой мама говорила в последний раз: "Ты можешь сам заполнить пустоту в своём сердце."

Воздух задрожал. Земля под ногами стала мягкой, как вода. И вдруг я понял: это не я управляю стихиями. Это они откликались на мою боль.

Листья вокруг меня закружились в беззвучном вихре. Камни на земле начали светиться мягким светом, как камни Тэнсея. А потом всё замерло – и в этой тишине я услышал голос, похожий на мамин:

– Не бойся пустоты, Харуто. Она – не конец. Она – начало.

Когда отец нашёл меня утром, я лежал без сознания, а вокруг меня была выжженная земля – круг идеальной формы, будто кто-то вырезал его из мира. Но странность была в другом: внутри этого круга всё было целым. Цветы не завяли, трава не обуглилась, даже роса на лепестках осталась нетронутой. Как будто сила, что вырвалась из меня, уничтожила всё, что было вне меня, но сохранила то, что было внутри.