Книга 2. Следствие ведут духи. Шёпот глиняной таблички

Я не успеваю ничего сказать: в печи вдруг тихо трещит, огонь вспыхивает ярче. Яркий свет падает на плитку. На миг мне кажется, что линии на ней становятся темнее, будто кто-то провёл по ним свежим углём. Я моргаю, свет успокаивается, всё снова обычное.

– Домовой подтверждает, – спокойно говорит Настасья Петровна. – Значит, не зря козы копали.

– Козы-сыщики, – торжественно поднимает палец Олеся. – Работники сельского следственного комитета.

Мы смеёмся. Напряжение спадает.

Я всё равно не отпускаю плитку взглядом. Круг, крест, треугольник. В голове всплывают слова Аграфены Ивановны: там, где корни… У каждого – своё. Корни, круг, земля. Всё крутится вокруг одного.

– Ладно, – говорит Анфиса, нервно поправляя фартук. – Символы символами, а в голове у меня всё равно каша. Если там правда какая-то тайна, вдруг она вовсе не моя? Вдруг это вообще к войне относится, к партизанам…

– Ничего, – спокойно отвечает Настасья. – Сейчас ещё один человек подъедет, будет нам земную сторону смотреть.

Я понимаю, о ком речь. Вчера вечером, когда Ласка ещё выкапывала свою «находку дня», я выбралась к воротам и позвонила нашему участковому. Он живёт в деревне N, но деревня K тоже в его ведении. Я коротко рассказала, что у Анфисы на печи появилась странная плитка, что козы нашли под яблоней черепок, что ходят старые разговоры о кладе и вдруг оживились городские родственники.

Он долго молчал, потом сказал, что заедет при первой возможности, и отдельно попросил: ничего своими силами не вскрывать и не перекапывать, пока он не посмотрит документы.

Как только я об этом подумала, за окном раздаётся знакомое тарахтенье мотора.

– О, – замечает Олеся. – Закон прибыл.

Мы подходим к окну. Во двор Анфисы въезжает видавшая виды машина участкового. Колёса режут по пыли две чёткие полосы. Собака у соседей сразу начинает лаять. На улице, как по команде, появляются головы: из-за плетня выглядывает Матрёна, рядом с ней ещё две бабки. Чуть дальше мальчишки с мячом замирают, разинув рты.

Участковый выбирается из машины, поправляет фуражку. Вид у него спокойный, даже слегка скучающий, но я уже знаю: это он так прячет интерес.

Анфиса торопливо вытирает руки о фартук.

– Идём, встречать, – говорит она и идёт к двери.

Мы выходим на крыльцо.

– Ну что, девчата, – улыбается участковый. – В этот раз кто звал – вы по телефону или всё-таки духи?

– Мы по телефону, – честно отвечаю. – Духи только подпирали локоть.

Он смеётся и, проходя мимо, кивает соседям через забор.

– Разберёмся, граждане, – громко говорит он. – Пока Анфису в наручниках не увожу, спокойно живём.

У забора кто-то прыскает, но быстро делает вид, что просто кашляет.

В избе участковый первым делом снимает фуражку, аккуратно кладёт её на стул возле двери, достаёт из сумки толстую потёртую папку и свёрнутый в трубку лист.

– Так, – говорит он, садясь за стол. – Вы мне по телефону про плитку говорили. Показывайте вашу улику.

Олеся с тем же торжественным видом, что минуту назад, пододвигает к нему плитку и наш черепок.

– Вот, товарищ… – начинает она и вовремя спохватывается: – Вот, наша основная улика. Тут у нас целый археологический детектив.

– Только без товарища, – отмахивается он. – Я у вас тут один, и так понятно, кто я.

Он наклоняется к плитке, рассматривает узор.

– М-да, – протяжно произносит. – По таким вещдокам меня в училище не обучали.

– Настасья Петровна говорит, что здесь знак защиты и тайны, – вмешиваюсь я.

– Ну, Настасью Петровну я сам с детства боюсь оспорить, – усмехается участковый. – Если она сказала – значит, половина дела уже раскрыта. Моя очередь – бумажки смотреть.

Он разворачивает свёрнутый лист. На стол ложится старая карта. Бумага жёлтая, плотная, пахнет пылью и чем-то кислым. По краям – синяя печать и размашистая подпись.

– Это что? – спрашиваю я.

– Архивная карта ваших окрестностей, – отвечает он. – Я утром в райцентр заехал, пока к вам ехал. Попросил поднять старые планы хозяйства, и военные тоже глянул.

Он проводит пальцем по карте.

– Вот деревня K, – показывает. – Вот дом Анфисы. Вот тот заброшенный участок, о котором вы по телефону упоминали.

Я склоняюсь ближе. Кружочки домиков, квадраты огородов. Между ними – тонкие линии тропинок, на полях подписи.

– А это что за закорючка? – спрашивает Настасья Петровна и показывает на маленький кружок чуть в стороне от обозначенного сарая. В кружке – крестик.

У меня внутри всё шевелится.

– Похоже, – спокойно говорит участковый, – что кто-то уже когда-то волновался насчёт этой земли. Это отметка из старых докладов. В легендах у вас здесь, говорите, про клад любят шептаться?

Анфиса судорожно вздыхает.

– Любят, – бурчит она. – Больше, чем про картошку.

– Ну вот, – кивает участковый. – А в архивах это место отмечено как «подозрительный объект времён войны». Только вот описания толком нет. То ли склады, то ли тайник.

Он поднимает глаза, переводит взгляд с меня на Настасью Петровну.

– Я не могу официально объявить: у вас тут клад, копайте. Но могу сказать: совпадение карты и ваших находок меня заинтересовало.

Печь в углу негромко трещит. Мне кажется, что звук меняется, когда он произносит слово «заинтересовало». Будто домовой тоже прислушался.

– И что нам теперь делать? – спрашивает Анфиса, глядя то на карту, то на плитку.

– Нам – смотреть аккуратно и по закону, – отвечает участковый. – Я ещё запрос сделаю по документам. А вам пока в землю без меня лучше не лезть.

Олеся фыркает.

– Это вы козам скажите, – не выдерживает она. – Они у нас давно без лицензии работают.

– Козы? – участковый поворачивается к ней, сдерживая улыбку. – Это те самые, что плитку на свет Божий вытащили?

– Они самые, – гордо подтверждает Олеся. – Груша, Пушинка и Ласка. Могу по фамилии представить, если нужно.

– Представите как понятых, – серьёзным тоном отвечает участковый. – В протокол запишем: «Поисковые мероприятия с участием козьего состава».

Мы дружно хохочем. Даже Анфиса, которая минуту назад была на грани слёз, вытирает глаза и улыбается.

С улицы доносится шёпот. Я вижу в окно, как Матрёна, прикинувшись, что несёт ведро, всё никак не уходит от забора. Стоит, прислушивается, на цыпочки встаёт. Рядом с ней уже две соседки. Участковая машина в её понимании – знак большой беды.

– Скажете им что-нибудь? – тихо спрашиваю я у участкового, кивая на окно.

– Обязательно, – так же тихо отвечает он. – А то ещё по деревне пойдут рассказы, что я сюда с нарядом приехал Анфису в камеру тащить.

Он встаёт, берёт карту и папку, выходит на крыльцо. Мы следуем за ним.

– Бабы, – громко говорит он, обращаясь к Матрёне, но так, чтобы слышали все, – народу у вас любопытного – целая рота.

– А как же не любопытствовать, – не сдаётся Матрёна, – коли у Анфисы полиция. Мы же переживаем.

– Переживать пока не надо, – спокойно отвечает участковый. – Никого не арестовываю, ничего не изымаю. Просто проверяю старые бумаги. Тут не только вы живёте, но и духи, они тоже к закону привыкли.

Он улыбается.

– Мне иногда кажется, – продолжает он уже вполголоса, но так, что мы все слышим, – что ваши деревенские духи местные правила лучше меня знают.

Мы смеёмся. Матрёна прыскает, ловит мой взгляд и тоже улыбается. Напряжение у забора растворяется.

Когда мы возвращаемся в дом, печь будто выдыхает. Внутри у меня тоже становится легче. Для меня важно, что в нашу историю официально вступил человек в форме. Значит, всё происходящее – не только мои странные чувства.

Участковый аккуратно раскладывает карту снова на столе.

– Итак, – говорит он более деловым тоном. – Что мы имеем. Плитка с символом. Черепок, найденный у яблони. Старая карта с отметкой в зоне заброшенного участка. Слухи про партизанский клад. Плюс активность городских родственников, которые проявляют повышенный интерес к той же земле.

Он загибает пальцы, будто читает по бумаге, хотя перед ним только карта.

– И козы, – вставляет Олеся.

– И козы, – серьёзно повторяет участковый. – Которые уже показали, куда смотреть.

– Плюс странная старушка с табличками у соседнего огорода, – не выдерживаю я.

Все поворачиваются ко мне.

– Какая старушка? – спрашивает участковый.

И я вкратце рассказываю про Аграфену Ивановну: про надписи на табличках, про «Не твоё – не ешь», про фразу про корни. Участковый слушает внимательно, только слегка дёргается уголок губ.

– Таблички, говоришь, глиняные? – уточняет он.

– Такие же, – кивает Анфиса. – Только у неё по грядкам вперемешку.

– Понятно, – произносит он. – Потом и к ней загляну. На всякий случай.

– Она добрая, – торопливо добавляю я. – Но… необычная.

– В этой деревне у вас все необычные, – вздыхает участковый. – Кроме коз. Козы как раз очень понятные: где вкусно – там копают.

Он подходит ближе к плитке, ещё раз смотрит на знак.

– Знаете, – тихо говорит он, – у нас в райотделе в старых делах иногда попадаются похожие каракули. Где-то в левом углу бумаги круг, крестик. Это старые участковые так «точки интереса» помечали. Карты тогда были другие, а символы похожие.

Он переводит взгляд на Настасью Петровну.

– Может, ваш знак и оберег, и отметка сразу. Предки любили одним рисунком сразу три смысла зашить.

– Любили, – соглашается Настасья. – Чтобы чужой не разобрал, а свой понял.

– Выходит, – подвожу я, – плитка – не просто страшилка. Это ключ.

– Ключ, – соглашается участковый. – Но к какой двери – ещё не ясно.

В глубине печи что-то снова тихо щёлкает. Я прислушиваюсь. Вроде обычные звуки, но у меня внутри каждый щелчок отзывается.

– Вот что, – вдруг решает участковый. – Я сейчас поеду, оформлю запрос по архивам нормально, через бумагу. Посмотрю, можно ли раскопки как-то узаконить. А вы…

Он смотрит на Настасью Петровну.

– А вы, Настасья Петровна, соберите сегодня вечером тех стариков, которые ещё помнят военные годы. Пусть всё, что Анфисина бабка кому рассказывала, – выскажут. Может, легенда про клад не такая уж и сказка.

– Соберём, – уверенно кивает Настасья. – Я уже и так думала всех под печь посадить.

– Ну вот, – участковый закрывает папку. – Значит, у нас будет два фронта. Я – по бумагам, вы – по памяти.

– И третий фронт, – поднимает руку Олеся. – Козий. Они сегодня вечером тоже будут готовы.

– Только коз под печь не сажайте, – улыбается участковый. – Домовой такого не поймёт.

Анфиса уже смеётся свободно.

– Домовой у меня терпеливый, – говорит она. – Но я его проверять не стану.

Участковый берет карту, благодарит за чай, обещает вернуться завтра. Мы провожаем его до двора. Матрёна, не выдержав, подбегает ещё раз.

– Ну что, сынок? – шёпотом спрашивает, хотя мы стоим совсем рядом. – Анфису забираете?

– Забираем, – серьёзно отвечает он. – На чаепитие сегодня вечером. Вы тоже приходите, гражданка Матрёна. Будем легенды вспоминать.

Соседки прыскают, Матрёна махает рукой.

– Уж вспомним, – ворчит она, но глаза у неё довольные.

Машина участкового выезжает со двора, оставляя за собой полосы на пыльной дороге. Я смотрю ей вслед и чувствую странное сочетание спокойствия и азартного ожидания.

В доме становится тише, но эта тишина не пустая, а собранная. На столе лежит плитка, рядом черепок. Анфиса ходит туда-сюда, переставляет кружки, не зная, куда себя деть.

– Сядь, – мягко говорит ей Настасья Петровна. – Дело идёт как надо.

– А вдруг мы зря всё это всколыхнули? – не унимается Анфиса. – Жило себе всё в земле, никому не мешало…

– Не мы всколыхнули, – говорю я. – Это оно нас подняло. Плитка сама к вам на печь пришла. Козы сами копать начали. Старушка с табличками сама в огороде появилась.

Я замолкаю.

– Если уж духи до участкового добрались, – добавляет Олеся, – значит, вопрос серьёзный.

– Вот-вот, – кивает Настасья. – Когда память просится наружу, лучше ей не мешать.

Я снова смотрю на знак. Теперь, когда я знаю про круг-дом и треугольник-тайну, мне кажется, что линии живут своей отдельной жизнью. Но я точно понимаю: нужно опираться и на факты, и на свои ощущения.

Я поднимаю плитку, чуть наклоняю. На глине в одном месте появилась тонкая новая трещинка. Она тянется от края круга к самому треугольнику, словно стрелка.

– Смотрите, – тихо говорю я.

Настасья нагибается.

– Бывает, – пожимает плечами. – Высохла, вот и пошла.

Но в голосе у неё звучит лёгкая внимательность.

– Всё равно красиво, – вздыхает Олеся. – У нас уже собственная азбука. Круг, крест, треугольник, стрелка. Ещё пару вечеров – и мы с тобой, Вера, будем шифровальщиками.

– Не накликай, – усмехаюсь я. – Мне одной работы с духами хватает.

Мы договариваемся так: к вечеру Настасья обойдёт тех, кто ещё может что-то вспомнить о войне и о деде Анфисы. Анфиса будет печь пироги, чтобы людей легче было усадить за стол и разговорить. Олеся обещает заглянуть к Аграфене Ивановне «под видом интереса к мяте» и посмотреть, не появились ли на её табличках новые фразы.

– Я тоже с тобой зайду, – говорю я, хотя понимаю, что старушка и без нас прекрасно обходится. Но мне важно ещё раз увидеть её огород и надписи.

Пока день катится к вечеру, мы каждая заняты своим делом. Я несколько раз возвращаюсь к плитке, делаю записи в блокноте: рисую знак, подписываю значения, отмечаю, как меняется моё к нему отношение. Чем дольше смотрю, тем сильнее ощущаю: это не просто картинка. Это приглашение.

Когда солнце садится и в избе загорается лампа, плитка в этом свете выглядит иначе. Круг кажется глубже, крест – чётче, треугольник – темнее основного фона. Я закрываю блокнот, кладу карандаш.

Сегодня поздним вечером мы соберёмся у печи и будем слушать старые истории. Я чувствую, как где-то на границе слуха уже шевелится шёпот. Он ещё без слов, но уже с ритмом.

Домовой в печи перестукивает угли – неспешно, уверенно. Духи будто подают знак: следующая ниточка – в легендах. Нам осталось только прийти и дать им заговорить.

И я знаю, что наша загадочная плитка с кругом, крестом и треугольником обязательно окажется вплетена в эти рассказы. Просто нужно дослушать до конца.