От автора
Эту историю я посвящаю памяти моих родителей Петра Андреевича и Наталии Семёновны Костенко, которые познакомились в городе Дрогобыче Львовской области в 1946 году. Написана она по реальным событиям, как сегодняшним, так и происходившим много лет назад.
Я родилась уже после Великой Отечественной войны, и я не участвовала в специальной военной операции на Украине, которая началась в феврале 2022 года. И этот вопрос – а могу ли я вообще писать на такие темы – в голове, конечно, застревал и болезненно напоминал о себе своими острыми углами, когда я обдумывала идею повести, а потом начала писать её. После того, как рассказ, из которого книга потом и получилась, победил в конкурсе одного из издательств, я окончательно поняла: всё, что я делаю как русский писатель, как патриотка России, я делаю правильно. И никто меня в этом не переубедит.
У меня есть личные причины обратиться к этой теме, теме нацизма, украинского национализма и бандеровщины. Это неэксклюзивная тема авторов, участвовавших в тех событиях, как неэксклюзивна тема холокоста, о котором я тоже написала книгу, как неэксклюзивна тема Великой Отечественной войны. Скорее всего, мы потеряем что-то важное, если в книгах о нацизме её персонажи будут показаны только с точки зрения свидетелей или преступников.
«Литература не может передать вызывающих оцепенение цифр, но она может стать свидетельством, стать памятью», – писала Джейн Йолен, автор современной книги для подростков «Дьявольская арифметика» о нацистском лагере смерти Аушвиц.
«Зорка Венера» – это художественное произведение со всеми допущениями и выдуманными ситуациями, присущими беллетристике, хотя здесь есть реальные действующие лица. Я по-прежнему остаюсь верна документально-художественному жанру, в котором работаю. Имена очень известных в прошлом персонажей я оставила без изменений, как и имена моих родителей. Но имена выдуманных героев выбрала сама, так что любые совпадения будут случайны.
«Никто, – говорил Константин Симонов, – не может сказать: я знаю о войне всё! Всё о войне знает народ. Так давайте записывать народ».
И я записывала, часами прослушивая свидетельства реальных людей, прочитывая тома документальных источников. В тексте приведены подлинные документы, хранящиеся в архивах и изданные в сборниках. Их, повторю, было много, но основные назову: сборник документов и материалов о сотрудничестве украинских националистов со спецслужбами нацистской Германии «Документы изобличают», изданный в Киеве в 2004 году, «Украинские националистические организации в годы Второй мировой войны. Документы. В 2-х томах», «Чёрная книга. Зверства бандеровцев» и «Чёрная книга. Зверства современных бандеровцев – украинских неонацистов», изданные в Москве в 2022–2023 годах, а также книги украинского журналиста и писателя Ярослава Галана, погибшего от пули бандеровцев в 1949 году.
И моя задача как писателя состояла в том, чтобы выбрать из своей и чужой памяти самое значимое, бьющее прямиком в цель, как винтовка снайпера. Я тоже считала себя мобилизованной, когда писала эту книгу. Мобилизованной на тот фронт, который сегодня проходит не только по линии боевого соприкосновения, но и по сердцу всех неравнодушных людей.
Я благодарна всем, кто помогал мне в этой очень непростой работе.
Всем людям, рассказывавшим в интернете свои истории, бойцам, делившимся моментами войны и быта. Таких историй в сети много, но нужно было вычленить в этом множестве самое главное, передать их по-своему, не изменив сути. И наверняка будут ещё изданы тексты из воспоминаний очевидцев, вроде тех, что собирали писатели после Великой Отечественной, истории, сохранённые в том виде, как их рассказали. Это обязательно нужно сделать!
Не говори печальными глазами
То, что не могут вымолвить уста.
Так возникает нежность между нами.
Так возникает суть. И неспроста
Я вижу сон, в его мерцанье снова
Ты ждёшь и веришь в магию чела.
А я в звезду, что падает. И в слово.
В то слово, что сказать я не могла.
Я не скажу и в памяти: «Любимый…»
И всё же вспомни, просто глядя в высь.
Шли две судьбы, разлукою гонимы.
И на развилке судьбы обнялись.
Лина Костенко
(пер. с украинского автора)
Кира
Если ещё немного поднажмут сзади, этот толстый дядька совсем на неё уляжется. Ну неужели нельзя хоть чуть-чуть соблюдать дистанцию! Кира раздражённо упёрлась плечом в живот толстяка. Ни с места. Да это не пузо, а бронежилет какой-то! Сказать ему, что ли?
– Мужчина… Мужчина! – Кира побарабанила мужичка по крутому животу, обтянутому застиранной майкой. – Вы не могли бы так на меня э-э-э… не напирать. А то я просто свалюсь на свою соседку!
Тот бросил вниз взгляд и хмыкнул.
– Ты сидишь, голубушка, а я стою. Как и большинство в этом дерьмовом автобусе! Видали её! Расселась, ещё и недовольна! Такси заказывай или личное авто с шофером! Прынцесса, вишь!
Кто-то сзади громко заржал, автобус дёрнулся на светофоре, толстяк совсем упал на Киру, она отпихнула его, подлезла под рукой, в нос шарахнуло потом. Кира отчаянно пробиралась к выходу в давке, толпа выдавила её из автобусного нутра, и Кира облегчённо вздохнула. Ну и пусть не доехала пары остановок до дома, прогуляется. Ей это нужно, просто пройтись по знакомым с детства улицам, успокоиться. Она свернула с Кольцовской во дворы и шла до самой площади Заставы.
Она очень любила свой город. Его шумные улицы, тихие переулки, неторопливые старинные здания и кичливые новостройки. Правда, во время Великой Отечественной Воронеж сильно пострадал, был разрушен почти полностью. Больше двухсот дней длилась оккупация, потом начались тяжелые бои. Гитлеровцы, отступая, подорвали почти все уцелевшие здания. А потом хвалились этим, сообщая, что жители не восстановят свой снесенный с лица земли город и за сто лет. Восстановили за пятнадцать. Город был ее старым другом, она знала его как свои пять пальцев, чувствовала его дыхание каждой клеточкой. И он все время чем-то помогал Кире. Он не вмешивался в ее печали – он молча брал их на себя. А грустить сегодня было отчего.
Во-первых, поссорилась с Машкой, лучшей подругой. Из-за ерунды какой-то. Кира стала возмущаться, что из-за этой, как её… специальной военной операции, что так внезапно началась, ушли с российского рынка брендовые магазины, и во что мы теперь будем одеваться?!
На страну и русских обрушились будто тонны грязи, нас все ненавидят, началась паника, вчера узнала, что её одноклассник Мишка, талантливый программист, рванул в Латвию, там у него бабушка жила… Не будет работать «Макдональдс», закрывают границы, перестают выдавать визы…
Это что, опять железный занавес?! Предположим, при нём Кира не жила, но много слышала от родителей. Толком никуда не могли пойти, в смысле в ночной клуб или арт-пространство, не было их вовсе, не могли поехать за границу, только в так называемые соцстраны, и обязательный сопровождающий в группе от этих самых… От органов.
Папа рассказывал, как дедушка ездил таким сопровождающим. Типа руководитель группы. Да какой сопровождающий, соглядатай это, шпион самый настоящий! Шпионил за людьми, подслушивал, подсматривал. Ну и отвечал за то, чтобы никто не сбежал, наверное.
И вот когда она стала всё это Машке говорить, та на неё как-то странно посмотрела. Тебе что, спросила, эти поездки важнее того, что людей на Донбассе уже восемь лет убивают?! Детей, стариков? Важней жизни той малышки и её мамы из Луганска, которую разорвало снарядом?! Нет, она в своём уме, ну как можно сравнивать!
Ах да, забыла, у них же в Луганске родственники, Маша рассказывала, что там какие-то ужасы происходят, а люди не уезжают, ополчение даже собрали. Ещё восемь лет назад. Но что бомбить их будут, не ожидали. И правда, гадство это. На своих же жителей – бомбы! В голове не укладывается. Но ведь это другое государство уже. Получается, мы с соседями теперь воюем?! Со славянами, со своими, значит… братьями, получается, как бы они ни открещивались.
Кира все эти аргументы предъявляла, втолковывала подруге. Нет, ну разве она не права?! Конечно, Машка никуда не ездила, ни по России, ни за границу тем более, у неё мама очень больна, не до того им. А Кире было жалко все путешествия, накрывшиеся медным тазом. Вон Испанию планировали, Грецию. А теперь только Турция и осталась. Слово за слово, Машка надулась, выхватила свою сумку из стола и выбежала из аудитории. Понятно, нервы у неё сейчас на пределе. Но так ведь тоже нельзя. Только о себе думать!
Кира досадливо поморщилась и пнула камешек, попавшийся на дорожке. Нет, с Машкой нужно помириться, ясен пень. И Артёма сегодня не было на парах, а Кира так хотела его увидеть. Артём, Тёма, Тёмыч… да понятно, про слишком красивых мужчин она сто раз слышала от девчонок: зачем нам такие красавцы, мучайся потом с ними, от ревности загнёшься раньше времени.
Но Кира ничего не могла с собой поделать, её как молния ударила, когда она увидела его в первый раз на общем собрании первокурсников. И красота здесь ни при чём, так она себя уговаривала. А если это любовь?! Да, с первого взгляда. Ну а разве она дурнушка? Нет, вполне себе симпатичная стройная девица, и ухажёры у неё были, в школе вон Генка… Вспомнив про Генку, Кира снова поморщилась. Эту историю она старательно забывала уже пару лет. Забыла, считай.
Ну и во-вторых… Утром мама чуть ли не ультиматум поставила. Мол, теперь, дорогая доченька, придётся слегка пересмотреть свои хотелки. В сторону уменьшения. У её отчима, Степана, обнаружилось не сильно тяжёлое, но довольно неприятное заболевание, нужна операция. Он основной кормилец в семье. И вообще… Надо так надо. Но стоит операция дорого, и новый айфон, который ей обещали на день рождения, теперь будет ехидно ухмыляться с витрины магазина.
Короче, не видать ей его как своих ушей без зеркала. Намекнула бабушке: поможешь? Но та даже разговаривать на эту тему не стала. «Ты же знаешь, Кирюш, у нас в приюте беженцы. Я и так туда почти всю пенсию отдаю…» Только и слышно вокруг: специальная военная операция, уже и сократили это длинное название – СВО, беженцы, фонды, сборы! Почему это всё должны люди оплачивать?!
Да, во время той, Отечественной войны люди тоже все свои сбережения отдавали, танки даже были именные. Но ведь сейчас совсем другое время! Бабушка несколько раз намекала, чтобы Кира помогла им в приюте. Но обида жгла Киру, и она никак не могла отделаться от мысли, что все вокруг против неё, что все так и норовят лишний раз сообщить, какая она бесчувственная и ей нет дела до чужих страданий.
Но как-то быстро они забыли, что Кира всё время подрабатывает санитаркой в гнойном отделении областной больницы, а в прошлые каникулы вместо того, чтобы укатить с друзьями на море, осталась с Машиной мамой в городе, а Машку отпустила отдохнуть. Так ещё и с их псом Пряником возилась, когда он что-то на улице сожрал и его всю ночь тошнило.
Вот так всегда и бывает. Правильно в мультике пела старуха Шапокляк: «Кто людям помогает, тот тратит время зря, ха-ха!» А тут ещё этот автобус и противный потный мужик! Всё одно к одному. Настроение совсем испортилось. Кира зашла в свой подъезд, нашарила в сумке ключи. Хоть бы никого не было дома, сейчас пристанут с расспросами: что да как, чего ты такая грустная и т. п., и т. д.
***
Кира открыла дверь и увидела на вешалке пальто бабушки Ани. Ну да, сегодня она хотела зайти, что-то маме передать. Или забрать. Неважно. Она здесь, на кухне, похоже, и сейчас начнутся расспросы. Кира вздохнула, стала ожесточённо стаскивать ботинки – запутались шнурки, она стянула их кое-как, отшвырнула и попала прямо в кота Мартина, не вовремя высунувшегося из-под вешалки, где он облюбовал себе место. Кот заполошно мявкнул и метнулся на кухню, жаловаться.
Из кухни выглянула бабушка.
– Что-то случилось? Ты что такая… взбудораженная? – Анна Петровна сделала паузу, словно поискала слово помягче.
Но Кире было всё равно. Она не собиралась ни перед кем отчитываться. Молча прошла в свою комнату, хлопнула дверью. Да, некрасиво. Тогда нечего лезть к ней с расспросами, видно же, что человеку плохо!
Кира упала на кровать и накрыла голову подушкой. Но бабушка не заходила, больше вопросов не задавала, и Кира понемногу успокоилась. Она стала перебирать в памяти сегодняшние происшествия, взвешивая их значимость, и уже совсем было решила позвонить Машке, как дверь приоткрылась, и бабушка всё же заглянула к ней в комнату.
– Я просто сказать, что ухожу. – Она помолчала. – Работы много, беженцы снова приехали, большая партия…
Вот этого ей говорить было не нужно. Кира почувствовала, как её затапливает волна негодования и ещё чего-то нехорошего, некрасивого, за что в обычной жизни ей стало бы стыдно. Буквально через минуту стало бы. Но она больше не могла сдерживаться. Не хотела.
– Беженцы, беженцы, только и разговоры про них! Кругом только и слышно: война, фронт, СВО ещё какое-то выдумали! – Киру словно что-то толкнуло, будто недавно снова вошедшее в обиход обывателей слово «беженцы», произнесённое вслух, включило в ней сигнал протеста, оголённые провода от которого внезапно заискрили. – Зачем нам это всё, ты можешь мне ответить? Это не наша война! Вот зачем мы в неё влезли, а?! Жили себе, никого не трогали бы, и нас бы никто не трогал! А теперь все нас ненавидят, одни угрозы, границы закрыли, визы не выдают! Все шмоточные магазины от нас отказались, все бренды, все закрылись! Был туризм – и где он сейчас? Мы с детства знали: весь мир открыт. Теперь всё закрыли. Ага, Турция осталась, только туда как-то не хочется после сообщений в СМИ о драках с украинцами. Новые иностранные фильмы… ну, вся надежда на пиратов, но как-то это… гадко.
Кира стукнула кулаком по подушке, словно это она была во всём виновата. Подушка промолчала, а Кира завелась ещё больше.
– Зарубежные звёзды вообще больше не приедут. Знаю, ты скажешь сейчас: пустяки. Хорошо, с трудом, но соглашусь. Смотрим российский спорт, одеваемся на рынке, да и старина Хэм с Ремарком остались. Про «наше всё» молчу… Но главное-то не это! Нас всех поставили на краю… Помнишь, крепость Нарын-Кале в Дербенте, там ещё такая площадка обрывается вниз, с неё, нам гид говорила, пленных сбрасывали. Так вот, мы все на такой площадке стоим, с завязанными глазами. Что будет, если сделать шаг? А можно просто умереть, в двадцать лет. Представить сейчас хоть какое-то приличное будущее нереально, надо серьёзно включить фантазию. И то вряд ли получится увидеть свет в конце тоннеля. Все мы, русские, теперь виноваты. Ах, не мы убиваем? А это никому не интересно! Теперь типа друзья и партнёры бывшие, поуехавшие в том числе, нам возмездие обещают и клянут что есть сил! – Кира это выпалила на одном дыхании. – Так ещё и «Макдональдс» – всё! Закрывается. Сегодня последний день!
– О Господи, – с облегчением выдохнула бабушка, – я уж подумала, труп в прозекторской вскочил во время занятия и откусил у тебя кусок беляша, который, я знаю, ты жуёшь втихаря от препода.
Кира не собиралась сдаваться.
– Да, конечно, тебе смешно! Вам всё время весело. Только и можете повторять: нам бы ваши проблемы! А они есть, проблемы эти! Вам на них плевать. И на нас вам плевать! Вы всё за нас решаете. А нас кто-нибудь спросил: нафига мы на эту Украину попёрлись, что мы там забыли?! Мы же тоже граждане… этой страны! Как голосовать, так обязательная явка, как на митинг какой официальный – обеспечьте явку от факультета, на «Бессмертный полк» чтобы была колонна…
Кира махнула рукой и отвернулась, мол, что тебе объяснять, ты сейчас мне снова мораль читать начнёшь, про родителей своих да про войну. Уже сто лет назад эта война была, всё забыть никак не можете. Она театрально всхлипнула. Но ответом ей было молчание. Кира подняла голову от подушки.
Бабушка стояла у стола, зачем-то подравнивала беспорядочно сваленные в стопку Кирины тетради, сложила ручки, вставила их к карандашницу, смахнула невидимую пыль. Кира только хотела что-то съязвить, как бабушка вдруг заговорила.
– Тут на днях такой случай произошёл. Есть у нас повариха Оля, ворчит всё время, ругается, мол, ещё на нашу голову привезли, корми их тут всех, а наши дети чем хуже. Мы её успокаиваем, пытаемся объяснять, просто муж у неё пьющий, она одна детей тянет, вот и сдают нервы. А вчера…
Бабушка повернулась к Кире и посмотрела ей прямо в глаза. Кира отвела взгляд: такого выражения лица бабушки она не помнила.
– А вчера… Оля что-то совсем разбушевалась и как швырнёт половник, тот об кастрюлю пустую, а кастрюля – на пол кафельный. С грохотом. И вдруг дети, что были в столовой, молча упали на пол, старшие прикрыли младших. И так лежали, пока не подбежали воспитатели и родители… Первое время, как они приехали, если где-то какой-то шум или выстрел, заходишь, они уже с пакетами стоят. Если поблизости что-то грохнет, они в доме под стенкой сидят.
Бабушка замолчала, ещё раз поправила уже аккуратную стопку и вышла из комнаты. Обиделась, наверное. Ну так что ж, Кира тоже имеет право на своё мнение. И её друзья имеют. Они взрослые люди. Нечего всех под одну гребенку грести, уже проходили. Она достала телефон. Быстро набрала в мессенджере: «Тём, поехали в Мак ночью, ну в тот, что на Московском, типа прощаться, он сёдня последний день работает. Машке напиши. Она на меня надулась, может не ответить».
Звякнул ответ: «А твой отчим отвезёт нас? А то потом как назад?» Кира: «Ну щас буду уговаривать, он любит, когда я подлизываюсь». Маша на её сообщения и послания Артёма так и не ответила.
***
Кира зашла на кухню, пошарила в холодильнике, нашла холодную курицу, поставила в микроволновку разогревать. Ей снова вспомнилось бабушкино перевёрнутое, что ли, лицо. Вот и она туда же, не хочет воспринимать её переживания всерьёз! Кира поёжилась. Смотрела на неё как на предателя какого-то. Но это неправда, Кира не была уж совсем бесчувственной дурочкой. И бабушка Аня немало в её голову вложила информации по истории войн на русской земле.
И книг много читала о войне, о нацизме, и фильмы смотрела. Они ещё до эпидемии ковида успели съездить в Польшу и Беларусь, бабушка очень хотела показать ей те места, откуда пошёл их род. В Бресте, где жила бабушкина подруга тётя Зоя, были в Брестской крепости, ездили в Хатынь. Там Кире вдруг стало плохо, она почувствовала, что на неё словно наползает какой-то синий туман, зазвенело в ушах…
Бабушка тогда испугалась. Они с тётей Зоей её несли на руках, а она не могла даже ничего сказать, словно забыла все слова. Потом кто-то посоветовал рюмку коньяка, в группе нашлись запасы, люди поделились, заставили глотнуть пахучую обжигающую жидкость. А когда они домой вернулись, бабушка с подругой уложили её на диване в комнате, а сами сидели на кухне чуть не до рассвета, всё говорили, говорили.
Выпили, но не коньяка, а белорусской водки. И пели. Кира запомнила очень красивую песню: «Зорка Венера ўзышла над зямлёю, светлыя згадкі з сабой прывяла. Помніш, калі я спаткаўся з табою, зорка Венера ўзышла». Она тогда не всё поняла, песня была на белорусском, но тётя Зоя ей пересказала смысл. Двое влюблённых расстаются, но он просит её смотреть на звезду Венеру и вспоминать его. И он будет в это же время смотреть и вспоминать её. Почему-то эта история Кире запомнилась и очень понравилась. Романтичная, наверное, поэтому.
В Польше, в Кракове, они с бабушкой были в музее Шиндлера, в Освенциме – в музее нацистского лагеря Аушвиц-Биркенау.
Но что происходило сейчас, она хоть убейте не понимала. Да, они привыкли к такой спокойной комфортной жизни. Ну так что здесь плохого? Не за это разве боролись те, кто…
Нет, она, конечно, очень хочет понять. Но никак не может взять в толк: ну почему на этой прекрасной планете нельзя всем просто жить, работать, растить детей, ездить друг к другу в гости! Почему нужно убивать друг друга? Чего же вам, люди, не хватает?! Эти вопросы она задавала уже несколько лет назад, когда они с бабушкой были приглашены на образовательный семинар в музей лагеря смерти Аушвиц в польском городе Освенциме.
Вернее, пригласили бабушку как журналиста областной воронежской газеты «Коммуна», а Киру та взяла с собой. И уж точно она никогда не забудет, как они побывали в архиве музея. Уже после того, как прошли по его территории, как послушали всё, что рассказывала пани Мария, бывшая учительница, прекрасно владевшая русским. Как её правильно назвать? Гид, экскурсовод? Но сотрудники музея несколько раз повторили, что этот путь по лагерям – не экскурсия, это слово сюда не просто не подходит, оно кощунственно. Это именно Путь. Кира так про себя и назвала это путешествие во времени.
Бабушка договорилась с архивистами Аушвица, что придёт в архив ещё раз, ей нужны были какие-то документы. Их пообещали найти. Анна Петровна до пенсии работала в областных и федеральных газетах и скрупулёзно собирала все сведения о преступлениях нацистов. На вопросы Киры отвечала туманно: книгу хотела написать.
Архив размещался в одном из бывших блоков лагеря, которые выглядели как и в годы Второй мировой. И показывали теперь эти, на первый взгляд, вполне обычные здания из красного кирпича и то, что было внутри, группам изо всех стран мира. Из России их, правда, было не очень много, а немцы, израильтяне везли сюда своих детей целыми автобусами. Кира видела несколько таких групп.
Вообще они часто слышали немецкую речь, когда шли по улицам лагеря. И в связке с лагерным антуражем этот резкий, на генетическом уровне нелюбимый язык производил жуткое впечатление: будто время остановилось или вернулось назад. Кира поразилась мужеству, с которым немцы приезжают в Аушвиц-Биркенау, самый большой нацистский лагерь Европы. Они возвращаются сюда снова и снова, приезжают с детьми и внуками… Что ими движет, ради чего они тут? Чувство вины, желание рассказать всем об этом, чтобы знали, чтобы не забывали… И это, видимо, тоже.
Потом их группу привели к памятнику недалеко от места захоронения останков советских военнопленных, с надписями на польском и русском языках: «Памяти советских военнопленных – жертв нацизма. Здесь покоится их прах. Светлая память погибшим». Рассказали, что за могилой ухаживают волонтёры, молодые поляки и немцы.
Когда они с пани Марией подошли к этой могиле, как раз и встретили там юношей и девушек в синих одинаковых куртках. Молодые люди красили ворота ограды. Поздоровались, ребята спросили, откуда группа. «Из России, из города Воронежа, – сказала Кира. – А вы?» «А мы немцы», – ответил один из них. Все молчали. Кира почувствовала, как по лицу текут слёзы, отвернулась.
Кто-то из российской группы произнёс: «Данке, ауфвидерзеен» – и они молча пошли дальше. Долго шли, не произнося ни слова. Потом Анна Петровна сказала: «Ну вот… За могилой советских военнопленных ухаживают представители нации, развязавшей одну из самых страшных войн на планете. Хотелось бы думать, что эти ребята новую войну не начнут…»
Кира ещё раз оглянулась. Белокурый долговязый паренёк помахал ей рукой. «У, фашист недобитый» – недобро подумала Кира и передёрнула плечами, показывая всё своё отношение к этим правнукам врагов.
А на следующий день они приняли участие в Марше живых. Как объяснили Кире, назвали его так по ассоциации с «маршем смерти», в который в январе перед освобождением лагеря эсэсовцы погнали измождённых людей за шестьдесят километров в свой тыл. Дошли далеко не все… Российская группа шла в общей колонне вдоль железнодорожной рампы в Биркенау.
Рядом с ними бодро вышагивали довольно пожилые женщины, о чём-то переговаривались на английском. «Where are you from?» – вдруг повернулась к Кире одна из них. Та слегка растерялась, но быстро сориентировалась: «We are from Russia». – «Oh, wonderful! And we are from America, California». Кира вежливо ей улыбнулась, хотела спросить, почему она здесь, но шустрая старушка уже догоняла свою группу.
И тут она снова увидела вчерашнего белокурого немца. Он был всё в той же синей куртке, которую выдавали волонтёрам, помогал катить коляску с каким-то пожилым мужчиной. Кира отвернулась, но паренёк окликнул её: «Стрррастуйте!» Произнёс приветствие по-русски, довольно чисто, с раскатистым «р». «Привет!» – буркнула Кира. «И ауфвидерзеен», – добавила про себя.
Но паренёк остановился, протянул руку. «Фот, я хотель подарит. Тебье. Вам…» Кира посмотрела, что он ей протягивал. Что это? Какой-то кусочек стекла, но не острый, будто оплавленный… «Перите. Это мы нашель там, кде всорвали крематориум, зондеркоммандо, фосстание… На памьят».
Кира машинально взяла желтоватый осколок. «Ты говоришь по-русски?» – «Йа. Да. Немношк. Но я буду училь!» Паренёк махнул ей рукой и покатил коляску дальше, в сторону мемориала, где должно было состояться торжественное мероприятие. Кира хотела спросить, как его зовут, но не успела.
Больше она мальчишку не встретила. Десять тысяч человек со всего мира собрались, шутка ли. Стёклышко, завернув в платок, положила в сумку. Да, на память. Если исчезнет наша память… Не хотелось бы даже думать, что тогда будет.
Разве она этого не понимает?! Но почему тогда все вокруг словно отстранились от неё? Словно они видят что-то такое, что проходит мимо неё. Машка, лучшая подруга, видит, а Кира нет. Упрямство и желание во что бы то ни стало настоять на своём – мама всегда за это её и упрекала.
Да если бы она была не права, разве бы так упиралась? Нет, конечно! Только ведь она права, права! Отмотать бы всё назад, как киноплёнку… Или заснуть, а проснуться – и нет никакой СВО, все живут мирно и счастливо. Эх…
Кира вяло дожевала показавшуюся безвкусной курицу. Вернулась в свою комнату, подошла к книжному шкафу. Стёклышко лежало в коробке со всякими милыми сердцу вещичками: значками, маленькими сувенирами, привезёнными из поездок, заколками и колечками. Кира покопалась в коробке, нашла стёклышко. Оно тускло блеснуло в свете лампы.
Память… Но ведь это было так давно! Какое мы сегодня ко всему этому имеем отношение! У нас что, в соседней, когда-то братской республике снова нацизм возродился?! Нет, этого просто не может быть. Кира бросила стёклышко в коробку и закрыла её.
***
Кира недолго уговаривала отчима отвезти их в ближайший «Макдональдс», располагавшийся в ТРЦ «Московский проспект», – «прощаться». Степан, простой водитель-дальнобойщик, появился в их семье не так давно и изо всех сил старался понравиться падчерице. Она вежливо улыбалась в ответ на его шуточки, грубоватые, но не злые, на сближение не шла, держалась вежливо, но отстранённо. Кира мечтала только об одном: поступить в мединститут в Москве и уехать из дома, начать самостоятельную жизнь.
Но баллов в Московский медицинский ей не хватило, пришлось срочно перебрасывать документы в свой областной, и то еле-еле прошла. Поэтому она старалась как можно меньше бывать дома, пропадала на студенческих тусовках вместе с Артёмом и Машей.
Артём, скорее всего, понимал, что Кира влюблена в него по уши. Никак не получалось у неё это скрыть, как ни пыталась. Но он не делал никаких встречных шагов, подчёркнуто дружелюбно относился и к ней, и к её подруге Маше. Ага, типа друзья. Кира страдала, плакала Машке в жилетку, та утешала, говорила что-то о том, что Артём просто смазливый мальчишка, а по сути – так, пустышка, нарцисс.
Ленка вон с ним в одном классе училась, рассказывала, что в голове у него одни тусовки и игрушки, с ним и поговорить-то не о чем! Зубрилка и подлиза к тому же, а эту свою золотую медаль… Кира передёргивала плечами и закрывала руками уши: ничего не хочу слышать! На него все наговаривают, а Ленка первая, она в Артёма ещё в школе втрескалась! Противно слушать!
Кира вернулась домой уже далеко за полночь. Конечно, дядя Степан не отказал любимой падчерице и её друзьям в этой поездке. Ну, чем бы дитя ни тешилось… Ребята устроили «Макдональдсу» торжественные проводы, больше, правда, смеялись, чем действительно грустили. Но были и такие, что откровенно жалели эту фастфудную забегаловку, а некоторые девчонки даже всплакнули. Нет, ну это уж слишком, решила Кира.
Мама спала, ей завтра рано вставать, ехать к своим ученикам. Она преподавала в школе литературу. Кира включила свет в своей комнате и увидела на светлом покрывале кровати какую-то папку. Она взяла её в руки, повертела. Обыкновенная старая картонная папка, в которой когда-то хранили всякие документы. Кира видела такие в архиве, когда занималась поиском документов о своём прадеде.
Бабушка положила? Когда успела, возвращалась, что ли, снова… Воспитывать её теперь будет. Вот какую-то старую папку принесла. Ну что здесь можно прочитать такого, чтобы думать обо всём, произошедшем в последние месяцы, по-другому? Кира вздохнула, переложила папку на стол. Завтра посмотрю, решила. Или когда время будет. И мгновенно уснула, забравшись под одеяло.
Анна Петровна
Она не возвращалась в квартиру дочери, некогда было. Но сказанное в запальчивости Кирой её задело так, что Анна Петровна не могла успокоиться. Шла по улице и спрашивала саму себя: ну как, когда наши дети стали так думать, что мы сделали не так, где не рассказали, не объяснили совсем простые вещи?! Простые, да. Элементарные принципы человеческого бытия. Эти горькие мысли не давали покоя.
Что знали о той, Великой Отечественной они, мальчишки и девчонки 60–70-х? Да не так и много. Перед Днём Победы обязательно в класс приходили ветераны, много и увлекательно рассказывали о войне, и детям казалось, что это какое-то нескончаемое приключение. Романтика! Десанты, разведчики, партизаны, подпольщики и диверсанты… Обратная сторона всей этой тяжкой военной работы была от них скрыта. Казалось, что уже и сами ветераны помнили только победные марши и забыли про кровь, пот и грязь окопной боевой жизни.
Или их так просили рассказывать: дети всё же, ну зачем их сейчас шокировать этой вашей правдой, ведь они такое больше никогда не увидят. А они увлечённо играли в «Зарницу», маршировали и кричали речёвки, зачитывались книгами о войне, обожали фильмы, которые, за редким исключением, и правда были больше приключенческими и далёкими от действительности. Больше о войне им знать и не хотелось. Это же давно было. И никогда больше… Фашизм мы победили на всей Земле. Уверены были.
И Анна Петровна, как и многие её сверстники, сокрушалась, что с распадом страны ушло в прошлое и патриотическое воспитание, пусть даже такое однобокое, больше идеологическое, чем действительно полезное и действенное. А если завтра война? Смогут ли нынешние молодые отстоять свою страну, не получив этой патриотической прививки, относясь ко всему родному с пренебрежением, посматривая на Запад, подражая всему заграничному, а то и уезжая туда совсем?