Девятигранник

Мария

С утра как-то все слишком достало. Я согласна, у меня каждый день совсем не праздник, но сегодня все как то особенно мерзко. Бывает у вас такое, что все ломается, валится из рук и настроение серое как цвет неба в октябре? Вот у меня как раз такой день. Будильник сегодня не зазвенел. Я и в мирное то время от этого обстоятельства завелась бы не на шутку, а тут как назло еще и день особенный. У младшего сына в школе контрольная, причем какая – то особенно важная. Кто их вообще придумывает эти особо важные контрольные. Ведь сидит кто-то и тратит свое время, думая, как бы детей нагрузить особенными контрольными. Как будто им обычных контрольных работ мало. А средняя дочь в Олимпиаде участвует. И везти ее для этой благой цели надо на другой край города. Тоже казалось бы тема для разговора. Вот у вас Олимпиада. Берите детей, организовывайте все и вперед. А по факту то все наоборот. Находят таких родителей как я безотказных и насилуют вволю. Хорошо хоть, что старший уже в том возрасте, кода его возить никуда не надо. Сам готов кого угодно повозить. И кстати возит регулярно. Только и слышишь от него «дай машину» и «дай машину». К отцу, главное, не подходит. А от меня не отлипает, пока ключи не получит. Вот и сегодня явился только под утро. Я еще одним глазом отметила, что четвертый час ночи. Утром хотела с ним, наконец, поговорить серьезно. И проспала. Пока мелкие дети делили ванную, я как могла по кухне побегала, что успела, то собрала на завтрак, чайник включила. У меня вообще этот сценарий до автоматизма отработан. Я всегда ко всему готова. Мама троих детей это в нынешнее время вроде как работник Балда из сказки Пушкина. Все могу, все умею. Дом на мне.

Еле успела себя привести в порядок, выскочили на улицу. Врываемся в машину, рассаживаемся, я поворачиваю ключ, а в ответ – тишина. Точно. Старший мой любитель красивой жизни забыл вчера фары выключить. Тихо ругаюсь, командую детям на выход и вызываю такси. Сейчас мы с ним покатаемся. В кармане куртки дребезжит телефон.

– Алло!

– Мария Степановна?

Этот тихий вкрадчивый голос принадлежит ненавистной мне математичке – той, что затеяла Олимпиаду.

– Да, Юлия Аркадьевна, здравствуйте!

– Как ваши дела? Уже выехали?

– Да вот как раз едем. Не волнуйтесь, будем вовремя.

– Да мне собственно, что волноваться? Это в первую очередь нужно вам, вашему ребенку. Но я не об этом. Вы ведь на машине?

– Да (внутри растет раздражение и предчувствие какой-то очередной подставы)

– Тогда будьте добры, сделайте небольшой крюк. У Сонечки Смирновой мама не может поехать. Захватите ее пожалуйте с собой.

Я испытываю огромное желание выругаться вслух. Небольшой крюк. Да как у нее язык то повернулся. Это мне из Медведково на метро Сокол и потом снова в Медведково. И это утром в час пик. Да мне б тогда просто успеть на Олимпиаду. Но пока я это все в голове кручу, губы сами собой послушно повторяют:

– Конечно, захватим. Дайте маме мой телефон. Мы созвонимся.

– А я уже дала. Я знала, что вы не откажете. Спасибо и удачи на Олимпиаде.

Последние слова она произносит особенно дежурно фальшиво. Вот честное слово, когда-нибудь я этой дамочке все выскажу, что внутри накопилось. А пока что поворачиваюсь к водителю и командую:

– У нас изменение маршрута. Сейчас внесу в телефон.

Тот в ответ флегматично кивает головой. Ему то что? Наши деньги – его время. Кстати! Время!

Лихорадочно быстро меняю в заказе маршрут, выхожу из программы и набираю номер мужа. Послушно жду, пока в трубке нудно и протяжно звучат длинные гудки. Потом наконец-то до боли родной голос неприветливо бурчит в трубку:

– Да. Что-то срочное?

– Нет, не очень, – я внутренне съеживаюсь. Начало разговора не располагает к информации, которую я хотела донести.

– Маша, – муж начинает говорить тихо и быстро, – у меня совещание через пять минут, и тебе об этом очень хорошо известно. (Еще бы мне неизвестно, я когда – то на этих совещаниях присутствовала). Если по делу, то говори, если просто поболтать, то я перезвоню, как только будет свободная минута.

Эх, мне бы сейчас заявить резко в ответ, что этих свободных минут у него с каждым днем для меня все меньше и меньше. Мне бы здесь и сейчас донести до него, что достало меня такое к себе мебельное отношение. Заорать, что я тоже человек и что на данный момент самый близкий ему человек. Вместо этого скороговоркой сообщаю.

– Костик, я буквально два словечка. Сегодня приходи пораньше, пожалуйста. Я мясо приготовлю твое любимое. Ты ведь помнишь, какая сегодня дата?

В ответ тягостное молчание. И чем дольше это молчание длится, тем острее я понимаю, что мой любимый муж и отец троих наших деток попросту забыл о годовщине нашего знакомства. О празднике, который мы исправно отмечали все эти годы нашей непростой совместной жизни.

– Да, Маша, – наконец выдавливает из себя мой благоверный, – конечно помню. Но тут такое дело…

– Не надо, – перебиваю его я, чтоб не дать ему еще и наговорить мне с три короба, – дела они всегда одинаковы. Ты как обычно за полночь? Еду как обычно в микроволновке оставлю. Хорошего тебе дня, милый.

И нажимаю на отбой. Вот ведь. А рука то трясется немного. Быстро набираю еще один номер.

– Алло, Амалия Павловна, вечер у меня освободился, вы все еще на массаж ко мне собираетесь? Ждете, не дождетесь? Ну, вот и отлично. Тогда в шесть часов я у вас. Хорошего дня.

Потом несколько раз моргаю, чтоб не разреветься в такси и начинаю думать об Олимпиаде, которая так нужна моему ребенку. Нет. Так дальше продолжаться не может.

Максим

Я даже не заметил, что окончательно стемнело. Мы со Светкой удрали от всех с выпускного вечера и решили сходить на озеро. Оно неподалеку, всего несколько минут ходу по тропинке через редкий лес. Наши одноклассники как-то очень быстро начали напиваться. Нам подобные компании никогда не нравились. Нет, ребят то чего зря винить. Прощание со школой – такое дело, только раз в жизни бывает. Все через это проходили. И, наверное, я бы тоже присоединился к друзьям, чтоб белой вороной не выглядеть, если б не Светка. Она как обычно незаметно подкралась ко мне сзади, наклонилась к самому уху и тихонько шепнула: – Давай сбежим?

Я никогда не мог спокойно слышать ее шепот. Он у нее какой – то мягкий, вкрадчивый и все же какие – то железные нотки в нем присутствуют. То есть слышать то ее приятно, но волей неволей начинаешь подчиняться. Наверное, вот таким голосом и очаровывали заблудившихся в ночном лесу путников женщины тролли из скандинавских саг. Я кстати очень большой поклонник всех этих древних сказаний. Одно время настолько увлекался, что даже на костюмные вечеринки ездил. Где совсем обычным делом было встретить какого-нибудь пьяного орка, самому при этом представиться в роли эльфа. Как вариант. Светлана почему-то этого моего увлечения не одобряла. Не то чтоб она мне запрещала или сцены закатывала. Ее удивляло, что я вместо того, чтоб с ней на концерт поехать, собирался весь вечер в лесу мечом шишки сшибать, думая, что прорубаю себе путь через копи гномов.

– Дон Кихот, – фыркала она, – такой большой мальчик, а все с мельницами воюешь.

В таких случаях я ехал на концерт какого-нибудь пианиста с мировым именем, а меч меня дожидался на стене в ножнах.

В общем, когда мы вышли из школы, начинало темнеть. Я вообще очень люблю июньские ночи. Они и на ночи то не похожи. Вот, к примеру, зимой. Половина жизни проходит в темноте. А тут не успел отгореть закат, как на другой стороне неба уже начинает колготиться серое невнятное свечение. Тьма рассасывается сама собой и ясно, что уже скоро буквально час максимум два и к нам снова вернется солнце. Да еще какое. Летнее. Ласковое. Жаркое.

– На озеро пойдем, – тихо, но со своими железными нотками произнесла Света, – хочется на воду посмотреть.

Я чуть было не ляпнул, что вроде поздновато уже на что-то смотреть. Темень скоро настанет кромешная. Но промолчал. А она протянула мне руку и крепко ее сжала.

– Пойдем, – добавила она и тряхнула челкой. Она всегда так делала, когда принимала очередное важное для себя решение.

Так мы и шли. Молча и держась за руки. И лишь когда мы буквально вплотную подошли к берегу а ноги стали утопать в мягком песке, Светка резко отпустила почти выдернула свою руку из моей ладони, повернулась ко мне лицом и, глядя на меня своими огромными глазами снизу вверх с вызовом произнесла:

– Хочу купаться. Ты со мной?

У меня отчего-то сразу пересохло во рту.

– У меня плавок нет, – глупо произнес я слегка охрипшим голосом.

– У меня тоже, – доверительно сообщила она и вдруг как то молниеносно выскользнула одновременно из красивого белого платья, сшитого специально для выпускного бала. Затем легко сбросила на песок туфли.

– Холодно, – она чуть поежилась и придвинулась ко мне почти вплотную, – ну, – она взяла двумя руками мою ладонь и прижала к своей щеке, – так и будешь стоять? А, капитан?

Она вдруг начала увеличиваться в росте, голос ее стал грубым и требовательным, она выпустила мою ладонь. Положила свою руку мне на плечо и начала с силой тормошить меня.

– Капитан! Товарищ капитан! Проснитесь!

Я открыл глаза, резко сел на кровати и огляделся. Первые лучи солнца пробивались через окно в палатке. Сильно пахло спиртом и чем-то еще затхлым.

– Товарищ капитан, вы велели разбудить, когда разведка вернется.

Рядом с моей койкой неуверенно мнется на месте молодой солдат. Дневальный. Как там его? Остроухов вроде. У нас только неделю как. Я кивнул головой, нащупал на койке флягу с водой, отвинтил крышку и сделал глоток. Так я всегда помогаю себе проснуться.

– Вернулись?

– Да, – в голосе нотки торжества и настороженности.

– Языка взяли.

С меня мгновенно слетают остатки сна, я набираю в ладонь немного воды из фляги, протираю ей лицо. Это бодрит. Не слишком, но это лучше, чем ничего. Такой радости как спать раздетым я не получал уже целую вечность. Поэтому времени на одевание тратить не приходится. Затем я быстро поднимаюсь с койки, подхватываю одной рукой бронежилет (он висит на металлической спинке), в другую руку беру автомат (он стоит тут же в изголовье) и быстрым шагом иду к выходу из палатки впереди дневального. Тот пытается не отстать, но видимо, это ему дается нелегко. Я слышу его сопенье и тяжелое дыханье. Да, парень. С такой слабой подготовкой тебе у нас придется трудновато.

– Они в медпункте, – слова солдату даются нелегко. Он и так еле за мной успевает. Поэтому я кивком головы показываю ему, что я его услышал и машу ему рукой, чтоб он возвращался на пост, не дожидаясь меня. Солдат замедляет шаг и сворачивает в другую сторону. А я иду в медпункт. Это еще одна палатка в нашем временном лагере. Ну, разве что чуть чище и менее прокуренная. При входе внутрь на пустом ящике сидит один из вернувшихся разведчиков. Автомат на коленях, за кажущейся расслабленностью буквально нутром я чувствую насколько человек, что называется готов к бою.

– Здравия желаю, – он поднимается, увидев меня, и рот его растягивается в довольной улыбке. Еще бы. Такую работу ребята провели. Все дело в том, что мы в этом бутылочном горле уже три с лишним неделе сидим. Наколочка такая поступила начальству, что из этого района будут уходить боевики. А тут рельеф такой, что другой дороги кроме как мимо нас у них попросту нет. Потому что идут они не налегке. Что-то важное с собой провезти собираются. И это непонятное «что-то» настолько всех наверху интересует, что нас по тревоге сюда десантировали, и мы половину ночи на месте укреплялись. И тут тишина. Никаких духов, никаких караванов. И что характерно, почти сразу же пропала связь со штабом. И вот сидим мы тут три недели, едим, что осталось, или что в горах найдем. Хорошо хоть, что родник с водой неподалеку нашли, не то давно бы тут передохли все. Днем вокруг тишина, а вот ночью наблюдается шевеление. Будто кто-то к нам присматривается. Никаких следов не оставляют, что характерно. Но такое ощущение, что нас крепко собираются прижать. Они же о нас тоже, скорее всего, мало знают. Кто мы, что мы сколько нас. Они думают и мы думаем. У кого думалка круче тот и выживет. Две ночи подряд группы уходили проверять, что это за шорохи такие в ночи нам слышатся. Безрезультатно. А сегодня вот притащили кого-то. Ай да разведка. Ай да молодцы. Хлопаю парня по плечу, он, продолжая улыбаться, садится на ящик.

Захожу внутрь. Там еще несколько таких же запыленных и улыбчивых парней, как и тот, с кем я только что поздоровался. Среди них на стуле связанный по рукам и ногам с кляпом во рту сидит еще один человек, одетый в ту же форму, что и на нас. Я удивленно смотрю на командира разведгруппы, тот в ответ, на мой взгляд, протягивает мне автомат. Точный брат близнец тех, что мы носим на себе.

– У него отобрали, – поясняет мне командир, – документов у него никаких. А оружие и обмундирование нашего производства.

Я перевожу взгляд на пленного, тот безучастно смотрит куда-то мимо меня. Такое ощущение, что он вообще где-то в другом месте и нас в упор не видит.

– Мы его на месте не допрашивали, – продолжает рассказывать мне разведчик, – он по тропе как по бульвару топал. Мы его повели немного, а как он за камень отошел по нужде, чуть придушили и сюда. Он вон, какой тощий мы даже не запыхались, пока его несли.

И после паузы спрашивает: – Переводчика будить?

– А зачем? – я в упор смотрю на связанного солдата, – оружие наше, форма наша, так что ж он и по-нашему не разговаривает? Ты ведь нас понимаешь?

Я подхожу вплотную и пристально смотрю в лицо пленному. У него чуть кривится в усмешке уголок рта.

– Понимаешь, – удовлетворенно тяну я, – и сейчас ты мне кое-что объяснишь.

– Вытащите кляп, – командую я.

Один из разведчиков ловко освобождает языка от тряпки во рту. Тот несколько раз прокашливается, потом сплевывает себе под ноги.

– Ну, – говорю я, – я жду.

– А чего ты ждешь? – голос у пленного чуть хриплый. Говорит он без акцента, – что я тебе открою страшную воинскую тайну как тот мальчиш Кибальчиш?

Он вдруг начинает смеяться и кашлять одновременно. Есть в этом что-то похожее на карканье ворона. Причем до того похожее, что я поневоле вздрагиваю.

– Я тебе открою тайну, капитан, – он не перестает смеяться и кашлять. Как же это меня начинает бесить, – вы к рассвету все тут сдохнете. Как собаки сдохнете. Никто вас сюда не звал, явились на нашу землю так в ней и останетесь. Ты думаешь, вас случайно сюда отправили? По доносу по наводке?

Он начинает смеяться все сильнее. И вместе с его смехом во мне начинает подниматься волна самого настоящего гнева.

– Без связи, без еды, без четкой задачи?

– Заткнись, – говорю вдруг я.

– Зачем заткнись? – удивляется он, – ты же поговорить хотел? Вот и поговори. О себе поговори. О молодой жене поговори. О детях своих поговори? Есть у тебя дети, Максим?

Я вздрагиваю и невольно оглядываюсь по сторонам. Как странно. В палатке не осталось разведчиков. Все они вышли?

Чья-то рука вдруг ложится мне на плечо. Я поворачиваюсь и с ужасом вижу, что пленный уже свободный от веревок стоит рядом со мной лицом к лицу. И это его рука сейчас возле моей шеи.

– Нет у тебя детей, капитан, – злобно шипит он мне, – и не будет. Потому что жена твоя боится тебя. Потому что ты всего лишь жалкий сумасшедший, который до сих пор в плену своей вечной войны. Зачем ты тогда не умер, Максим? Был бы сейчас мертвый герой, как и твой отец…

– Заткнись, – я сбрасываю его руку со своего плеча и в свою очередь хватаю его за горло, – заткнись, слышишь?

– Максим, – он вдруг жалобно смотрит на меня и хрипит, – Максим, Максим…

Голос его вдруг становится тонким и плаксивым. У меня перед глазами все плывет, очертания палатки теряют свою форму, и я вдруг с ужасом понимаю, что нахожусь сейчас в своей квартире. В своей спальне и руки мои сейчас на горле у женщины, которую я люблю больше всего на свете. Она хрипит и бьется, пытаясь вырваться. Я отшатываюсь назад и упираюсь спиной в стену. Светка бессильно сползает с кровати и на четвереньках медленно ползет к двери. А меня начинает трясти. Сначала слегка, потом сильнее и вот меня уже всего колотит, как в самый лютый мороз. Сам не знаю, чего я сейчас хочу больше всего на свете. Разрыдаться или умереть. Нет. Так дальше продолжаться не может.

Маргарита

Вверх. Вниз. Еще раз вверх. Еще раз вниз. Я медленно, смакуя каждый миг, опускаюсь и поднимаюсь. Какое же это удовольствие. Какое же это блаженство. Кто же это все придумал. Дыхание учащается. Где-то внутри начинает расти маленькое пламя, которое постепенно охватывает меня всю. От пяток до макушки. Руки и ноги начинают мелко трястись. Движения я уже не контролирую, и они становятся резкими, порывистыми. Вот сколько раз я уже испытывала подобные ощущения, а они как были для меня новыми и удивительными, так и остались. Вверх. Вниз. Быстрее. Еще быстрее. Голова уже полностью отключается от процесса, сознание где-то там внутри. Вообще нет никакого дела до всего, что происходит вокруг. Кажется, мне сейчас голову отрежь я и не замечу. Быстрее. Еще быстрее. Взрыв. Как будто внутри меня стартовал новогодний салют и меня всю с головы до ног охватили эти разноцветные огоньки. Тело сводит сладкой судорогой, стоны сами собой рвутся наружу, как же мне сейчас хорошо. Я без сил скатываюсь со своего мужчины и на недолгое время замираю.

– Марго, – Паша осторожно трогает меня ладонью, – ты там не совсем уснула?

– Ммм, – мычу я в ответ, – Саврасов, будь человеком, дай отдохнуть. Мне еще в зале сегодня с взрослыми тетками в салочки играть.

– Да мне то что, – фыркает мой сосед по кровати, – спи хоть до утра. Просто если ты сейчас не встанешь, то на работу опоздаем оба. Ты уже два часа как храпишь.

– Как два часа? – я рывком поднимаюсь на кровати, хватаю с тумбочки телефон. На его равнодушном экране время. 17.30.

– Одевайся, – вскакиваю с кровати и начинаю судорожно метаться по комнате в поисках трусов, носков и всего остального, что хаотично разбросано вокруг, – ты вообще с головой дружишь? Сейчас муж вернется. Зачем мне так долго спать дал? Вообще от своих анаболиков отупел?

– А чего сразу я? – Паша тоже одевается набегу, его вещи тоже, где попало. Ох, сколько раз я зарекалась, что буду аккуратнее раздеваться, да видно не судьба. Каждый раз крышу буквально сносит, ничего не соображаю, да и не нравился мне никогда этот педантизм и занудство. Мама помнится, мне в детстве постоянно мозг выклевывала, чтоб я в комнате прибиралась. Даже кукол заставляла по росту выстраивать. Я почему-то еще тогда в детстве себе сказала, что когда вырасту, то перестану вообще в комнате убираться. Наверно, это и мужа то больше всего раздражает сейчас. Муж! У двери предательски пискнул домофон. А это может значить только одно. То, что Сергей уже в подъезде. Паша замер и смотрит на меня. Я закрываю глаза и делаю три глубоких вдоха. Три секунды и решение само приходит в холодную голову.

– В душ! – командую я, и на цыпочках лечу в ванную.

– Прятаться? – уточняет Павел. Он почти уже оделся, только куртку свою спортивную держит в руке.

– Мыться, – огрызаюсь я, – будешь сантехником.

– Кем? – от удивления Паша даже рот приоткрыл. Вот интересно, все спортсмены такие медленно соображающие?

Я влетаю в ванную, открываю кран и слегка разбрызгиваю душем воду, создавая видимость аварии. Потом достаю под ванной чемоданчик с инструментами и вываливаю содержимое прямо на пол. Павла, который застрял в дверях и с интересом наблюдает за моими действиями, я хватаю за шиворот и вталкиваю внутрь.

Потом выскакиваю из ванной сама и бросаю ему через плечо: – Чини.

– Что чинить то? – Павел уже, похоже, понял, что от него требуется и копается в инструментах.

– Что хочешь, то и чини.

В этот самый момент дверь открывается и на пороге возникает мой Сережа. Причем, не один. За его спиной хихикает какая-то крашеная блондинка в более чем коротком платье и на вызывающе высоких каблуках. При виде меня лицо у моего мужа вытягивается.

– Привет, – выдавливает он из себя изо всех сил стараясь сохранять беззаботное выражение, – а ты что это не на работе?

– А у нас кран прорвало, – сухо отвечаю я, разглядывая девушку, которая перестала хихикать и теперь жмется за спиной у мужа, – я сантехника вызвала, сейчас он закончит и поеду.

И в свою очередь задаю встречный вопрос.

– А кто это с тобой, милый?

– Медсестра, – быстро отвечает Сергей. Реакции ему не занимать. Он у меня бывший боксер. Мы с ним познакомились на сборах в спортивном лагере. Кажется, с тех пор уже целая вечность прошла. Какой он тогда был. Какая я тогда была. А теперь…

– Заболел? – я выражаю лицом сочувствие, – а чего только медсестру вызвал, а не доктора?