- -
- 100%
- +
С каждым его словом я все чаще вспоминала Глеба и его предупреждения о том, что следователи могут оказывать давление на допрашиваемого без присутствия юриста. А впрочем, глупо было полагать, что Одинцов окажется «не таким», не похожим на своих коллег. Глупо было полагать, что он окажется исключением.
– Вы… вы мне угрожаете? – смутилась я, изумленно захлопав ресницами. Белая ткань платья под влажными ладонями скомкалась с удвоенной силой. – Вы не в праве осуждать моего мужа! Вы… вы… – от смятения, испуга и его тяжелого, как свинец взгляда, я буквально путалась в мыслях. Слова в сознании растворялись, не успев побывать на кончике языка. – Да вы оказываете давление на меня!
– Я ни в коем случае вам не угрожаю и никого не осуждаю. И уж поверьте, далеко не оказываю на вас давление, – последовал беспрекословный ответ правоохранителя. Его колючий, холодный и самоуверенный взгляд подливал масла в огонь. – Лишь излагаю факты. Работа у меня такая.
На мгновение обессиленно прикрыла веки, попытавшись сдержать поток накопившихся слез. А после отошла от следователя как можно дальше – к единственному окну в кабинете. Я была больше не в силах сидеть на стуле, его мягкая обивка в тот момент была колючей и неровной. Пару минут в воздухе раздавались лишь непрерывные щелчки клавиатуры и компьютерной мыши: оперативник продолжал протоколировать все сказанное в том кабинете.
За окном было уже довольно темно. Мы находились на четвертом этаже здания следственного комитета, и благодаря небольшой высоте сквозь прозрачный тюль, я уловила ночные огни Иркутска. На улицах города бурлила обыкновенная жизнь. Люди наслаждались долгожданным летом, которое вскоре сменится девятимесячной зимой. Смотрела на мимо проезжавшие автомобили, и глядела на то, как сотрудники СК постепенно уходили домой, а кто-то курил возле забора за непринужденной беседой.
Смотрела на них и мысленно осознала, что тот день поделил мою жизнь на до и после.
– Мне больше нечего вам сказать, – произнесла я тихо, беспомощно обхватив себя руками, и даже не удосужилась взглянуть в сторону правоохранителей.
Стало зябко и неуютно находиться в здании следственного комитета.
– Сейчас Краснов подготовит протокол. Просьба ознакомиться с ним. Если все написанное соответствует действительности, в конце каждой страницы напишете "с моих слов записано верно, мною прочитано" и заверите личной подписью, – раздался невозмутимый голос следователя за спиной. – Копию протокола мы вам предоставим. Но имейте в виду, я вправе вызывать вас на допрос неограниченное количество раз, если в ходе расследования появятся какие-то вопросы или вскроются новые факты. Попрошу вас не покидать пределы города и по возможности отвечать на звонки.
Я не ответила, продолжив глядеть куда-то сквозь огни ночного города. Позади раздалось гудение принтера, сравнимое с двигателем самолета. Молодой оперативник проверял лист за листом, и спустя какое-то время протянул документ мне на проверку. Концентрация внимания в тот момент у меня хромала. И если еще первую страницу я кое-как прочла, то на второй слова перед глазами расплывались, буквы перемещались, а голова под конец дня стала чугунной и неподъемной.
Прочитав пару абзацев на второй странице, я вскинула уставший взгляд на следователя. Он сидел за столом напротив и что-то молча печатал на планшете. Через пару секунд наши глаза встретились: мои утомленные, растерянные, с остатками слез и размазанной тушью, и его настороженные, хмурые, непроницаемые и холодные как крещенские морозы. Едва сдерживала слезы от бессилия и боли, что колючей проволокой болезненно сковала сердце. Я жаждала взвыть пока в легких не закончится воздух, а в мыслях больше не останется места.
Так сильно желала оказаться дома в нашей теплой постели, накрыться одеялом и больше никогда не появляться в том чертовом следственном комитете. В груди стоял отчаянный крик о помощи, а в глазах мольба, чтобы меня поскорее оставили в покое. Я хотела смыть с себя тот страшный день, снять удушающий корсет, выдрать ту неуместную диадему, смыть три тонны макияжа и раствориться в ванной с успокаивающей морской солью, словно чай в молоке.
Я просто хотела домой.
На лице его, таком невозмутимом, то ли спокойном, то ли до жути равнодушном, не отобразилось ровным счетом ничего. Отчего-то тут же захотелось стыдливо опустить взгляд, словно меня застали за чем-то непристойным. Но я продолжила глядеть на него, крепко сжав челюсть, чтобы не дать волю слезам. Те немые и глуповатые переглядывания длились от силы секунд пять, пока в кабинете не раздался его тихий низкий голос:
– Что-то не так?
Одинцов вопросительно вскинул бровь, в надежде услышать вразумительный ответ.
Я принялась судорожно копаться в запутавшихся мыслях, в уставшем сознании, и в голове не нашлось ничего другого как:
– Пустые места. Я должна их зачеркнуть.
Мужчина коротко кивнул и выдохнул, то ли от усталости, то ли от разочарования. Он мельком вскинул ладонь с немым ответом на лице, мол, «зачеркивайте».
Опустила взгляд на протокол. Глаза остановились на моменте, где я в полной уверенности говорю, что моего мужа подставили. Дальше идет информация о количестве жертв и причине их смерти. Зачеркнула пустые места между абзацами, и практически не глядя подписалась под каждой страницей. С грохотом положила ручку на стол, собравшись уйти оттуда прочь, но тихий голос оперативника тут же заставил остановиться:
– Все верно? Никаких замечаний?
– Все верно, – повторила уставшим голосом.
– Вот ваш экземпляр.
Подошла к столу Краснова, и не глядя взяла в руки несколько бумаг. Лишь в тот момент в полной мере ощутила, насколько ступни ног устали после целого дня ношения босоножек. Хоть каблук и был толстым и устойчивым, усталости и мозолей от этого не убавилось.
– Я могу быть свободна? – тут же спросила, с надеждой взглянув на следователя.
– Да, можете идти, спасибо, – подтвердил он, коротко кивнув. Проводив меня взглядом, мужчина дождался пока я дойду до двери и остановил одним лишь словом. – Постойте…
Я уже была готова взвыть от отчаяния и раздражения. Ну что еще им было от меня нужно?! Поэтому в вопросительном взгляде, который направила в его сторону, отразились все мои мысли.
– Я не обязан вас предупреждать, но… Завтра представитель следственного комитета выступит перед журналистами с заявлением о маньяке и подозреваемом, которого объявят в федеральный розыск. Фото вашего мужа будет мелькать по всей стране, и это не самым лучшим образом скажется на качестве вашей жизни, – сообщил Одинцов, щелкнув колпачком шариковой ручки. Он оглядел меня с ног до головы каким-то несвойственным ему взглядом. Неужто в нем промелькнуло сочувствие? – Мы постараемся сохранить вашу личность и персональные данные. Но будьте готовы к любой реакции общества и окружающих вас людей. Не все воспримут новость адекватно.
Я благодарно кивнула, крепче стиснула сумочку подруги и подол длинного платья, который надоел за весь день настолько, что в тот момент хотелось разорвать его в клочья.
– Анфиса Андреевна, вас подвезти? – вдруг раздался обеспокоенный голос молодого оперативника. Я на мгновение прикрыла веки и громко выдохнула. – Уже ночь как-никак на дворе, а вы одна в таком одеянии… Мало ли что может произойти. Вы же знаете наш город…
Старший следователь метнул в сторону парня забавный взгляд в сочетании с вялой ухмылкой, и с немым укором едва заметно покачал головой.
– Я не… Спасибо. Я вызову такси, – попыталась отмахнуться от назойливой помощи Краснова.
– Позвольте хотя бы посадить вас в машину, – продолжил настаивать Матвей. – Только схожу сейчас за парочкой документов и сразу после провожу вас.
Он уже встал с рабочего места и на ходу взял бомбер со стула. Я оглянулась на него и молча согласилась, отойдя от двери. Когда оперативник вышел из кабинета, следователь бросил на меня короткий взгляд исподлобья, в котором отразилось некое беспокойство. Но произнес совершенно другое:
– Вы поедете к матери или подруге?
Я смутилась столь личному вопросу, но виду не подала. Мужчина не спеша встал из-за стола, скрестил руки на груди и подошел ко мне на расстояние в несколько шагов. От неожиданности и волнения я нервно закусила нижнюю губу.
– Допрос все еще ведется? Я обязана отвечать? – ехидно произнесла, криво улыбнувшись, силясь скрыть страх и тревогу за дерзостью.
В тот момент отчетливо услышала нотки спелого граната и осознала, что тот аромат исходил исключительно от него. Он пах как обещание: сладкая плоть плода и горькая реальность кожуры. Манящий и предостерегающий одновременно. Его аромат говорил о глубине, скрытой страсти, интеллекте и некой тайне, которую хотелось разгадывать. Человек, имеющий такой запах одновременно и соблазнитель, и воин.
Я недолюбливала, но окончательно приняла тот факт, что с самого детства все люди у меня ассоциировались с различными запахами. От мамы всегда пахло хозяйственным мылом; тот отвратный запах был с ней даже тогда, когда она перестала им пользоваться; он был с ней и по сей день и являлся моей четкой ассоциацией. Кристина представлялась мне с запахом кустовой розы, такая же свежая и прекрасная, но в любой неподходящий момент могла уколоть своими великолепными шипами. Её запах не бил, а ласкал обоняние, навевая чувство безмятежности и умиротворения, как тихая музыка для души. Олег для меня пах едва уловимым ароматом Кока-колы. Резкая, щекочущая ноздри игристость – шипение миллионов углекислых пузырьков. Они несли с собой холодок и лёгкую цитрусовую остроту. Не знаю совпадение или нет, но с того момента как с ним познакомилась, я стала дико зависима от этого напитка. Ассоциировался с запахом даже Глеб: от него исходил шлейф ромашки, такой спокойный и умиротворяющий, с ним я всегда чувствовала себя в безопасности.
Одинцов проигнорировал мою ухмылку, глядя на меня по-прежнему непроницаемым и немигающим взглядом.
– Я заметил, вы в не очень хороших отношениях с матерью.
– А я заметила, что вы очень наблюдательны, – натянуто улыбнулась, пытаясь максимально сделать вид, что не заинтересована в дальнейшем разговоре.
– Трудно было это не заметить. Тем более, когда она лично мне сказала, что вы ни за что и никогда не пересечете порог ее дома. Даже в такой ситуации, – признался следователь. Он слегка сощурил веки и принялся внимательно изучать мою реакцию.
Все мышцы в моем теле молниеносно напряглись, но виду я старалась не подавать.
– Она не солгала, – ответила я, всеми силами пытаясь скрыть предательскую дрожь в голосе. – Но в жизни бывают ситуации, когда следует переступить через собственные принципы. Мне некуда деваться. Денег у меня нет, муж в бегах, а домой без Олега идти не хочу. К тому же, вы завтра перевернете там все верх дном. У друзей своя личная жизнь… сами понимаете. Кто меня ещё примет, кроме собственной матери?
Я натянула улыбку, искусно стараясь прикрыть наглую ложь. В тот момент вернулся младший оперативник, и я была бесконечно благодарна ему, что больше не пришлось оставаться со следователем наедине.
– До свидания, Анфиса Андреевна, – раздался невозмутимый голос Одинцова.
– Угу… до свидания, – ответила, пробубнив себе под нос.
Хотелось бы, чтобы это «свидание» больше не повторилось.
Глава 7
Краснов молча проводил меня до первого этажа пустующего здания. Мы прошли мимо скучавшего дежурного на КПП, и на часах напротив входа я уловила время – без пятнадцати одиннадцать. Улица встретила привычным пронзительным ветром и оживленным проспектом, несмотря на относительно позднее время. Летом в это время город практически не засыпал: иркутяне старались ловить пролетающие относительно теплые денечки. Оперативник вновь любезно одолжил куртку, и я благодарно кивнула, потому как рой назойливых комаров окружил нас, как только мы вышли из здания. Я едва ли не сразу принялась вызывать такси через приложение на телефоне, не сходя с крыльца СК.
– Пройдемте к воротам. Машина не заедет на территорию, – предупредил парень. В тот момент я отчетливо услышала отголоски мяты, едва-едва исходившей от него. – Вы не передумали? Я бы мог вас подвезти, мне не сложно.
Его настойчивость начинала откровенно раздражать.
– Нет, спасибо. Уже поздно, не хочу вас напрягать, – отмахнулась я, когда мы вышли с территории следственного комитета, пройдя через ворота.
Пальцы судорожно набрали адрес на смартфоне. Оперуполномоченный молча достал сигарету и зажал ее меж зубов. Краем глаза заметила, как загорелся небольшой оранжевый кружок, и Краснов сделал первую затяжку. Я затаила дыхание, опасаясь ощутить соблазнительный табачный дым. Выпрашивать еще и сигарету у мента как-то не хотелось.
– Вы, наверное, по привычке указали домашний адрес? – усмехнулся парень, кивнув на экран моего телефона.
Я глупо улыбнулась, крепко сжав челюсть, и удивилась внимательности сотрудника. Они уже и адрес мой наизусть знают?! Черт, ну конечно знают… они же будет проводить обыск.
– Точно… спасибо. А то бы сейчас уехала… – нервно хихикнула и принялась судорожно менять улицу на ненавистный адрес.
Вот черт, теперь менты знают куда я поехала…
Сигаретный дым мгновенно окутал волосы, и помогал ему в этом встречный байкальский ветер. Я едва сдерживала повышенное слюноотделение, вызванное непреодолимым желанием отобрать у парня сигарету и как следует затянуться.
Матвей глянул на меня обеспокоенно и вскользь, как бы украдкой, с неловкой улыбкой на устах. А после выдохнул сигаретный дым, который серым облаком растворился в свете уличных светодиодных фонарей.
– Понимаю, возможно то, что я сейчас скажу прозвучит глупо… Но вы не пугайтесь Марка… то есть, товарища майора. Он всегда спокоен и умеет находить аргументы, поэтому с ним… ну, как это сказать… сложно. Я же вижу, на вас лица нет после допроса.
– Как-то не готовила меня жизнь к тому, что моего мужа будут подозревать в таком… в таких страшных преступлениях, – честно ответила, смахнув с лица парочку надоедливых пищащих насекомых.
– Признаться честно, я и сам первое время не знал как с ним работать, – рассказал Краснов, глядя на белое здание на противоположной улице. – Но прошло уже месяца два или около того, как он приехал… и мы просто свыклись друг с другом.
– Вы очень откровенны для оперативника, – смутилась я, улыбнувшись одним уголком губ.
Лицо Матвея озарила широкая улыбка, после чего на щеках вновь образовались небольшие ямочки. Он подавил короткий смешок, запустил руку в волосы, взъерошив светлые концы, и всего на мгновение опустил взгляд. После сделал глубокую затяжку и с наслаждением выдохнул табачный дым. Я повернула голову в противоположную сторону, чтобы не встретиться с облаком соблазнительного дыма.
– Возможно потому, что работаю только второй год и не успел еще повидать всего того, что видели капитан Смирнов или тот же Дорофеев, – признался парень, сверкнув в мою сторону малахитовыми глазами. Благодаря яркому свечению уличных фонарей они выглядели особенно выразительно.
В тот момент к воротам следственного комитета подъехал белый хёндэ, десять минут назад отобразившийся на моем смартфоне. Я отдала черный бомбер владельцу, Матвей принял его с легкой улыбкой и продолжил держать в руках.
– Спасибо… за все, – неловко промямлила я. Было решительно непривычно благодарить полицейского. – До свидания.
– И вам спасибо за помощь следствию, – отозвался Краснов, благополучно усадив меня на заднее сидение машины. – Доброй ночи, Анфиса Андреевна.
Когда молчаливый водитель тронулся с места, я облегченно выдохнула. Несколько часов находиться под пристальным вниманием следователя и оперативников, тот еще аттракцион. Я отчетливо ощутила, как кончики пальцев бросило в мелкую дрожь, они все никак не могли согреться, и далеко не от прохладного ветра, а от нервной обстановки в целом.
Разблокировала телефон и, пока было время, мельком просмотрела звонки и входящие сообщения. Пять звонков от матери, чей номер я так и не добавила в телефонную книгу, один звонок от Глеба с двумя сообщениями и двадцать смс от Кристины с кучей вопросительных знаков и недовольных эмоджи. Коротко и по существу ответила друзьям. Звонить было чрезвычайно лень, да и я была не любителем разговаривать в такси при незнакомом человеке.
Наконец, водитель завернул в арку серого панельного дома, от одного вида которого в легких заканчивался воздух, превращаясь в немой крик. Остановился возле восьмого, ненавистного мною, подъезда, и я нехотя вышла из машины. Тело категорически отказывалось слушаться, и дело было вовсе не в усталости. На ватных ногах доковыляла до домофона и собралась нажать на знакомую комбинацию цифр, которую не набирала около пяти лет. Как вдруг, дверь отворилась, и из подъезда вышел незнакомый паренек в застиранной серой футболке и спортивных штанах. Он недоуменно оглядел меня с головы до ног, и все еще странно оглядываясь, побрел дальше.
Крепко сжав челюсть, схватилась за железную ручку входной двери и потянула ее на себя, аккуратно войдя в подъезд. В нос резко ударил неприятный аммиачный запах мочи от местных кошек, которых подкармливали сердобольные бабушки. Я недовольно поморщилась и буквально пробежала три лестничных пролета. Прежде чем постучать в обшарпанную дверь, нерешительно подняла кулак в воздух и остановилась. Затем выругалась себе под нос и забарабанила в дверь, заранее зная, что дверной звонок не работал.
– Кого там еще принесло? – раздался недовольный бубнеж человека, которого я не могу даже отчимом назвать. За считанные секунды распознала в его интонации алкогольные нотки, и уже тысячу раз пожалела, что приехала.
– Ну че ты открыть не можешь?! – проворчала мама. Ее голос звучал несколько отдаленно, и я предположила, что она находилась в спальне.
– А че мы ждем кого-то шо ли?
За дверью раздалось раздражающее шарканье старыми дырявыми тапочками, которые уже давно приняли форму ног хозяина. Сразу после возня с хлипким замком, и не успел Толик распахнуть дверь, как я влетела в коридор.
– Анфиска?.. – медленно произнес он, едва увернувшись от меня в сторону. Меня триггернуло и передернуло от того, как он произнес мое имя. Предположила, что его мозг (или то, что от него осталось), пропитанный самогонкой из соседнего подъезда, еще не до конца прогрузился. – А ты че это… У тебя же свадьба сегодня? Ты че сбежала шо ли? А че ты… ты че меня не пригласила?.. Мне ваще-то обидно. Я тебя как-никак… растил-растил, а ты…
Анатолий (или как мы его называли в детстве Толик-алкоголик) – был максимально карикатурным алкашом своего вида. Его неизменными атрибутами являлись майка-алкоголичка, преимущественно белого цвета, чтобы по желтым пятнам под подмышками было видно, насколько он ею дорожил и не хотел расставаться. А также черные спортивные штаны с растянутыми коленками и протертой до трусов задницей, и черные носки с обязательными дырками на пятках. Также были еще и белые носки, считай парадные, которые он берег и надевал в исключительных случаях.
В тот день он выглядел еще хуже. Когда-то одна его вытянутая морда с недельной щетиной наводила на меня животный ужас. Но в тот момент он был жалок. Напоминал живой скелет без волос на голове, лице и частичным отсутствием волос на всем теле. Но неизменным оставалось лишь одно – состояние алкогольного опьянения и перегар, витающий вокруг него на расстоянии трех метров.
Около года назад Толику диагностировали цирроз печени, и с того момента он находился полностью на попечении матери. Она закупала ему дорогостоящие лекарства, оббивала пороги врачей, чтобы те прописали ему нужные препараты. Даже пыталась пропихнуть его на бесплатную операцию по пересадке печени по квоте из федерального бюджета. Одно время она умоляла меня уговорить Олега, чтобы тот раскошелился на операцию по пересадке, которая стоила порядка трех миллионов рублей. А когда получила мой твердый отказ, стала требовать от меня финансовой помощи для покупки новых препаратов для Толика. Я посылала их обоих к чертям каждый раз, даже не удосужившись рассказать об этом Олегу.
– Фисочка?! – недоуменно воскликнула мать, выбежав в коридор в махровом бордовом халате, который являлся моим ровесником. В нос тут же ударил неприятный запах хозяйственного мыла. – Ты… ты как тут? Хочешь у нас остаться?..
В дряхлой трехкомнатной квартире все оставалось на прежних местах, как и семь лет назад. В воздухе витал непередаваемый запах грязных носков, который уже въелся в обои, поклеенные лет пятнадцать назад. В коридоре пожелтевшие от времени белые обои еще сильнее отклеились и торчали небольшими кусочками сверху и снизу. Деревянные советские плинтуса, покрашенные десятым слоем рыжей краски, уже не отмывались от намертво пригвожденной пыли. А местами и вовсе отсутствовали. С кухни раздавался нелицеприятный запах от древнего холодильника ЗИЛ, который был метр с кепкой. Аромат его был сравним с настоящим биологическим оружием, и напрочь отбивал желание открывать его. За долгие годы эксплуатации, ЗИЛ впитал тысячи разнообразных запахов еды. А благодаря тому, что резинка уплотнителя двери рассохлась, мерзкие зловонии никогда не покидали кухню… а то и всю квартиру.
Босиком там ходить было категорически небезопасно. Мать убиралась от силы пару раз в месяц в лучшем случае. Все остальное время она либо допоздна работала санитаркой в ближайшей больничке, либо обслуживала Толика и бегала по аптекам и продуктовым магазинам. Мы с сестрой зареклись убираться во всей квартире и поддерживали чистоту лишь с нашей комнате. Нам было плевать зарастет ли Толик пылью, грязью, своими окурками и блевотиной после очередной попойки. Чистая ли на нам была одежда и был ли он достаточно сыт. Для нас он был никем, а для матери – целым миром. Именно поэтому с шести лет я не ощущала себя там как дома.
Хотя был один приятный момент – продавленный линолеум в тот день был более-менее чище, чем в то время. И туфли на удивление даже не прилипали и не раздавливали крошки от хлеба и песок с улицы. Но это меня не остановило, поэтому я буквально вбежала в свою бывшую комнату, не разуваясь. Меня трясло и передергивало… Настолько все оставалось прежним. В тот момент я вернулась лет на десять назад.
– Ты есть будешь? Я привезла кучу еды со свадьбы, не пропадать же добру! – раздался все еще растерянный голос матери, следовавшей за мной по пятам.
Местная атмосфера угнетала и перекрывала кислород. Думала, что никогда больше туда не приеду. Я делала все быстро, опасаясь не навлечь паническую атаку. Первым делом наглухо закрыла дверь и подперла ее прикроватной тумбочкой со столетней пылью. Глаза тут же пробежались по интерьеру комнаты: все та же дверь с облупившейся белой краской, которая все еще хранила следы от кулаков Толика; две полуразвалившиеся кровати, сделанные еще в СССР, с не менее древними матрасами, а на одной из них, принадлежавшей Алисе, покоилась пыльная подушечка с изображением милой панды; один двустворчатый шкаф с заляпанным зеркалом во весь рост, пыльные занавески до подоконника, стол напротив окна, который отдали нам соседи (единственный предмет мебели, который был младше меня) и даже рисунок на двери с оповещающей надписью, приклеенный на древнюю жвачку еще лет десять назад:
«Комната Фисы и Лисы! Пастароним вхот строга запрещен!!!».
Два имени, обведенные красным фломастером в корявое сердечко.
Я едва сдержала слезы, уловив рисунок, и старательный почерк Алисы. А после ухмыльнулась, увидев старенькую пыльную плюшевую панду на своей бывшей кровати. Сестренка «заболела» пандами еще лет в восемь. С тех пор все подарки родственников и соседей ограничивались вещами с изображением этого милого медведя. Его дарили даже мне. Вероятно, посчитав, что и я тащилась от этого животного. А я передаривала игрушки, футболки и подушки с его изображением Алисе.
– Фисочка, как прошел допрос у следователя? – раздался приглушенный голос мамы за дверью. – Что он сказал тебе? Что будет дальше?
– К-какой еще след…ватель?! – удивленно пробубнил Толик, икнув.
– Толя, иди отсюда! – раздраженно вскрикнула она в свойственной ей командной манере. – Я кому сказала? На кухню иди! Ну иди же… иди!
Старый линолеум все еще хранил облупившиеся следы красного лака. Еще в пятнадцать я нарисовала черту, через которую нельзя было преступать матери и Толику, наивно полагая, что это как-то поможет. Возможно, то было своего рода психологическим барьером от неадекватности, которая преследовала за пределами нашей комнаты. Впрочем, Толику-алкоголику никакие черты, криво нарисованные лаком на пороге комнаты, были не помехой. А вот мать с того момента ни разу не пересекала порог нашей комнаты. Это была территория, где действовали только наши правила. Где фантазии не было предела, где не существовали любые формы насилия и всегда торжествовала справедливость.
Воспоминания, хорошие и не очень, молниеносно проносились перед глазами. Уловила едва заметные отметины карандашом на дверном откосе, где мы отмечали наш рост. Последние отметки Алисы ограничились тремя цифрами – 159 см, а мои 165. После глаза тут же встретились с продавленными следами от кулаков Толика на двери. Беспощадные воспоминания тут же заполонили сознание яркими вспышками: пьяные карие глаза Толика, истощавшие неконтролируемую агрессию и злобу, моя пульсирующая нижняя губа, коридор, дверная ручка нашей комнаты, мое учащенное дыхание, громкий хлопок и испуганные глаза Алисы. Сразу после судорожная установка преграды к двери в виде двух хромающих прикроватных тумбочек, капли крови на одежде и линолеуме, дрожащий и до ужаса испуганный голосок сестры, и ее нарастающая истерика при виде моей разбитой губы.