Шёлковые оковы

Глава 4. Золотая клетка

Сознание возвращалось к Айлин обрывками. Сначала она почувствовала мягкий ворс ковра под щекой. Пахло кожей, воском для полировки дерева и слабым, чужим ароматом, который позже она узнает как любимые духи Винченцо. Тишина. Не та, благословенная тишина дома перед сном, а гнетущая, густая, словно вакуум, высасывающий звуки и надежду.

Она резко поднялась, сердце колотилось где-то в горле. Комната. Огромная, с высоким потолком, залитая последними лучами заходящего солнца. Дорогая мебель, абстрактные картины на стенах, ни одной личной вещи. И эти окна – от пола до потолка, открывающие ослепительный вид на море, уходящее за горизонт. Красота, которая резала глаза, как осколки стекла.

«Папа…» – вырвался у нее сдавленный шепот.

И тогда инстинкт самосохранения, затмевая парализующий ужас, заставил ее двигаться. Она метнулась к ближайшей двери – массивной, темного дерева. Ручка не поддавалась.

– Откройте! – ее голос прозвучал хрипло и непривычно громко в этой немой роскоши. – Выведите меня! Пожалуйста!

Ответом была лишь тишина.

Она побежала вдоль стены, нащупывая другую дверь, потайной ход, любое отверстие. Вторая дверь, ведущая, как она предположила, в спальню, тоже была заперта. Она начала стучать – сначала ладонями, потом сжатыми кулаками. Удары глухо поглощались толстым деревом.

– Я здесь! Услышьте кто-нибудь! Вы не можете меня здесь держать!

Ее крики становились все отчаяннее, слезы подступили к глазам, застилая картину роскошного заката мутной пеленой. Она обошла всю комнату, дергая все ручки, стуча по стенам в поисках слабого места, скрытой панели. Ничего.

Отчаявшись, она подбежала к окнам. Они были огромными, с не открывающимися панорамными стеклами. Она ударила по ним кулаком – стекло даже не дрогнуло, отозвавшись лишь глухим, дорогим звуком. Бронированное. Она была не просто пленницей. Она была ценной пленницей, за которой готовы были ухаживать, но не выпускать.

Истерика подкатила к горлу комом. Она опустилась на колени перед этим великолепным, бесстрастным видом, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Она кричала в пустоту, в эту идеальную, стерильную тюрьму, где даже ее отчаяние, казалось, не имело веса. Ее крики поглощались звукоизоляцией, ее следы на стекле должны были стереть позже горничные.

Никто не пришел. Никто не ответил. Осознание этого было холоднее любого страха. Ее похитили не случайные бандиты. Ее похитили профессионалы, которые не совершают ошибок. И тот, кто стоял за этим, хотел ее здесь. Намеренно. Надолго.

Она осталась сидеть на полу, прижавшись лбом к холодному, непробиваемому стеклу, и смотрела, как солнце окончательно тонет в море, погружая ее новый мир во тьму. Внешнюю. И внутреннюю.

Внезапно за ее спиной раздался щелчок замка. Едва слышный, но в гробовой тишине комнаты он прозвучал громче выстрела.

Айлин резко обернулась. Дверь была распахнута, но в проеме – лишь чернота неосвещенного коридора. И в этой тьме, нарушая ее границы, стоял высокий, темный силуэт. Он был безликим и абсолютно неподвижным, лишь сама его тень, падавшая в комнату, казалась живой и угрожающей.

Инстинкт самосохранения заставил ее вскочить на ноги. Она отпрянула к окну, сердце заколотилось в висках, сжимая горло.

И в этот момент силуэт шагнул вперед. Мягкий свет от напольных ламп упал на него, и Айлин замерла, охваченная странным, леденящим душу очарованием.

Перед ней был мужчина, чья внешность дышала властью и благородной суровостью. Высокий, с широкими плечами, он казался воплощением незыблемой силы. Его темные волосы, с проседью на висках, были безупречно уложены назад, открывая высокий лоб и решительные черты лица. Ухоженная борода с усами обрамляла твердый подбородок, придавая его облику мужественную завершенность.

Но больше всего ее поразили его глаза. Пронзительные, темные, они смотрели на нее с такой интенсивностью, будто видели не ее испуганное лицо и растрепанные волосы, а саму ее душу, со всеми ее страхами и тайнами. В них читалась не просто решимость, а нечто более глубокое – холодная мудрость и скрытая печаль, которая лишь подчеркивала его опасность.

Он был одет в идеально сидящий темный костюм, белую рубашку и галстук. Безупречный джентльмен, вышедший со страниц дорогого глянца. Но в его прямой осанке, в том, как он заполнял собой пространство, чувствовалась не элегантность, а абсолютный, неоспоримый контроль. Он был хозяином здесь. И она понимала это каждой клеткой своего тела.

Он не сказал ни слова. Просто стоял и смотрел. И этот молчаливый взгляд был страшнее любых криков и угроз. Он давил на нее невидимой тяжестью, парализуя волю, заставляя чувствовать себя не просто пленницей, но и объектом, вещью, которую изучают перед тем, как присвоить.

– Кто вы? – выдохнула она, и ее собственный голос показался ей слабым и жалким. – Почему я здесь?

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки, но до глаз она не дошла. Они оставались все теми же – пронизывающими и бездонными.

Тишина затянулась, становясь невыносимой. Казалось, он изучал каждую ее дрожь, каждый предательский вздох, запоминая картину ее страха.

– Подойди, – прозвучал его голос. Он был тихим, без повышения тона, но в нем вибрировала сталь, не терпящая возражений. Это не была просьба. Это был приказ, отточенный годами беспрекословного повиновения.

Айлин инстинктивно отшатнулась, прижимаясь спиной к холодному стеклу. Каждая клетка ее тела кричала об опасности.

– Нет, – прошептала она.

Он не повторил. Он просто медленно поднял руку, повернул ладонь к себе и снова сделал тот же властный, подзывающий жест указательным пальцем. Его взгляд стал тяжелее.

Сердце Айлин бешено колотилось, в висках стучала кровь. Страх сжимал горло, парализуя разум. Но глубоко внутри, под грудой ужаса, тлела искра ее гордости – той самой, что заставляла ее спорить с отцом и отстаивать право на свою жизнь. Она заставила себя выпрямиться. Вскинула подбородок, стараясь смотреть на него как на равного, хотя все ее существо трепетало перед этой нечеловеческой самоуверенностью.

– Я сказала «нет», – ее голос дрожал, но звучал громче, чем прежде. – Я не подойду. Вы не имеете права меня здесь держать. Отведите меня домой.

Он медленно, почти лениво, опустил руку. В его глазах промелькнула тень какого-то странного интереса, будто он наблюдал за редким, упрямым животным. Он сделал шаг вперед. Она – шаг назад, вновь упираясь в стекло. Бежать было некуда.

– Ты ошибаешься, Айлин, – произнес он, и от того, как он произнес ее имя – мягко, почти ласково, но с бездонной холодностью, – по ее коже побежали мурашки. – Я имею все права. В этом доме. И на тебя. А твой старый дом… – он сделал еще один шаг, сокращая дистанцию до опасной, – его больше нет. Есть только я.

Глава 5. Первое наказание

Его слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые, как свинцовые пары. «Твой старый дом… его больше нет. Есть только я». Они прозвучали как приговор, как акт абсолютного уничтожения всего, что она знала.

И что-то в Айлин надломилось. Страх, сковывавший ее до этого момента, внезапно переродился в яростное, отчаянное бесстрашие. Глаза, полные слез, высохли в одно мгновение, наполнившись сухим, жгучим гневом.

– Вы… вы монстр! – выкрикнула она, и голос ее окреп, звонко ударившись о стены роскошной клетки. – Жалкий, ничтожный человек, который может чувствовать себя сильным, только запирая беззащитных! Мой отец найдет меня! Он сожжет ваш жалкий мирок дотла!

Винченцо замер. Его безупречная маска на мгновение дрогнула. Не от гнева, нет. В его глазах вспыхнул тот самый холодный, аналитический интерес, который он испытывал к чему-то новому и непокорному. Он наблюдал, как вспыхивает пламя в ее душе, и, казалось, решал, как лучше его погасить.

– Твой отец, – произнес он тихо, подходя так близко, что она почувствовала запах его дорогого парфюма и холодное излучение его тела, – уже все подписал. Он продал тебя, Айлин. В обмен на призрачное спокойствие для своей репутации. Ты – цена, которую он с готовностью заплатил.

– Вы лжете! – она бросилась на него, забыв обо всем, кроме желания ударить, оскорбить, причинить боль. Но он с легкостью перехватил ее запястья, его пальцы сомкнулись стальным обручем.

– Лгу? – он наклонился к ее лицу так близко, что она видела темные зрачки, в которых не было ничего, кроме ледяной пустоты. – Он знал. Он видел тебя в ресторане. Он видел мой взгляд на тебе. И все равно подписал бумаги. Он отдал тебя мне, моя девочка. Добровольно.

Он отпустил ее руки, и она отпрянула, как ошпаренная. Его слова били больнее любого удара. Они несли в себе ужасающую, обжигающую правду. Она видела лицо отца в то утро. Видела его странную, прощальную нежность. И эта деталь, как ядовитый шип, вонзилась в ее сознание.

– Нет… – прошептала она, отступая, но ее спина снова уперлась в стену. Бежать было некуда. От правды – тоже.

Винченцо наблюдал, как рушится ее последний оплот – вера в отца. Он видел, как боль и предательство гасят гнев в ее глазах, сменяясь пустотой и отчаянием. Урок усваивался.

– Но за твои слова, – его голос вновь обрел привычную, безразличную твердость, – за «монстра» и «ничтожество»… за это следует наказание. Каждое непослушание будет иметь последствия, Айлин. Запомни это.

Он повернулся и вышел из комнаты. Дверь закрылась, щелчок замка прозвучал как приговор.

Айлин в изнеможении сползла по стене на пол. Она не кричала. Не рыдала. Она просто сидела, обхватив колени, и смотрела в одну точку. Он отнял у нее не только свободу. Он отнял у нее прошлое, растоптав веру в самого близкого человека. И она с ужасом понимала, что это только начало.

Щелчок замка за спиной отсек Айлин и ее раздавленное отчаяние от остального мира. Она сидела на холодном полу, прислонившись к стене, и не могла сдержать дрожь. Слова Винса раскаленным железом жгли изнутри: «Он отдал тебя мне… Добровольно».

Сначала ее охватило оцепенение. Мысли вязли в густой, черной пустоте, сквозь которую не мог пробиться ни один луч. Она чувствовала себя вывернутой наизнанку, опустошенной до самого дна. Не было даже сил на слезы. Только ледяное, всепоглощающее неприятие. Нет. Этого не могло быть. Она отказывалась в это верить. Отказывалась принимать этот новый мир, где отец мог предать, а незнакомец в костюме имел право распоряжаться ее жизнью.

Ее взгляд, остекленевший и неподвижный, был прикован к массивной двери. К этому символу ее заточения. За этой дверью был он. Тот, кто сломал ее за несколько минут. Тот, чье спокойствие было страшнее любой ярости.

И тогда пустота внутри внезапно сменилась новой волной – уже не страха, а яростного, неконтролируемого протеста. Молчаливого, но отчаянного. Она не могла смириться. Не могла просто сидеть и ждать, что будет дальше.

Резко, почти машинально, Айлин поднялась на ноги. Ноги дрожали, но она заставила себя сделать шаг. Потом еще один. Она подошла к двери и, прежде чем страх успел снова парализовать ее, ударила по темному дереву раскрытой ладонью.

Удар получился глухим, почти бесшумным в этой звуконепроницаемой клетке. Но для нее он прозвучал как выстрел. Она ударила снова. И еще. Не кричала, не звала на помощь. Она просто стучала, снова и снова, вкладывая в каждый удар всю свою ярость, все свое отчаяние, все свое неприятие. Это был ее безмолвный вызов ему. Ее отказ исчезнуть, сломаться и молча принять свою участь.

Она била в дверь, пока ладони не заныли, а в груди не осталось воздуха. Потом прислонилась лбом к прохладной поверхности, тяжело дыша. Она знала – он, вероятно, не услышит. Или услышит и не придет. Но это было неважно. Важно было то, что она не сдалась. Не полностью. Где-то в глубине, под грудой страха и боли, все еще тлел огонек. Маленький и слабый, но он был. И она только что раздула его в первое пламя сопротивления.

Винченцо медленно прошел по холодному мраморному коридору виллы, его шаги были бесшумны на роскошном персидском ковре. На его лице не было ни гнева, ни удовлетворения – лишь легкая задумчивость, будто он решал сложную, но интересную шахматную задачу. Ее вспышка ярости, ее боль от предательства – все это были ожидаемые переменные в уравнении, которое он решал.

Едва он переступил порог своего кабинета, отгороженного от остального мира тяжелой дубовой дверью, в кармане завибрировал телефон. На экране горело имя: «Отец».

Винченцо принял вызов, поднеся аппарат к уху. Он молчал, давая говорить старому Дону.

– Винченцо, – голос дона Марио Манфреди был ровным, без эмоций, словно он диктовал бухгалтерский отчет. – Мне доложили. Турецкие порты под нашим контролем. Хорошая работа. Ты действовал эффективно.

Винс медленно прошелся к массивному дубовому столу, проводя пальцами по полированной поверхности. Он смотрел в панорамное окно на ночное море, такое же темное и неспокойное, как и его мысли.

– Спасибо, отец, – его ответ был лаконичным и почтительным.

– Яманы не создадут проблем? – спросил дон Марио, опускаясь, как всегда, до сути.

– Нет, – ответил Винченцо, его взгляд стал тяжелее. – Они полностью понимают новую расстановку сил. Все вопросы урегулированы. На их территории.

Он не стал вдаваться в детали. Не рассказал о Кемале, о шантаже, о дрожащей руке старого Ямана, подписывающего документы. И уж тем более не упомянул о девушке, которая сейчас трясется от страха и горя в комнате наверху. Некоторые инструменты не требуют обсуждения.

– Хорошо, – в голосе дона Марио прозвучало редкое, скупое одобрение. – Канал будет приносить стабильный доход. Это укрепляет наши позиции. Не подведи нас.

Связь прервалась. Винченцо медленно опустил телефон. Он стоял, глядя на свое отражение в темном стекле – высокий, властный силуэт на фоне бездны. Сделка была одобрена. Клан был доволен. Порты принадлежали им.

Но его мысли уже были далеко от контейнеров, оружия и денежных потоков. Он повернулся и бросил взгляд в сторону, где находились личные апартаменты. Туда, где была она. Его новая, самая сложная и увлекательная операция только начиналась. И на этот раз на кону стояло нечто большее, чем власть над портами. Речь шла о власти над душой. И Винченцо Манфреди никогда не проигрывал.

Телефон в его руке внезапно показался непозволительно тяжелым. Одобрение отца, холодное и деловое, должно было бы наполнить его удовлетворением. Вместо этого оно оставило за собой странную пустоту, которую не могли заполнить ни порты, ни власть. В горле стоял ком от невысказанного, от той части правды, которую он никогда и никому не откроет.

Ему нужно было стряхнуть это напряжение. Очистить разум от навязчивого образа – ее испуганных, полных ненависти глаз, в которых он с таким удовольствием наблюдал рождение отчаяния.

Он нажал кнопку домофона.

– Эльза. В кабинет. Сейчас.

Минуту спустя дверь бесшумно открылась. В проеме стояла служанка, немолодая женщина с сединой в волосах и потухшим взглядом. Она не смотрела на него, ее взгляд был устремлен куда-то в район его подбородка.

– Дон, – ее голос был безжизненным шепотом.

Винченцо не повернулся, продолжая смотреть в ночное окно.

– Ты знаешь, что нужно делать.

Он услышал, как ее платье зашуршало, опускаясь на дорогой ковер. Потом – тихие шаги. Она приблизилась и, не говоря ни слова, опустилась перед ним на колени. Ее пальцы, привычные и безразличные, потянулись к его ремню.

Винченцо закрыл глаза, откинув голову назад. Он искал в этом знакомом ритуале отвлечение, физическую разрядку, которая должна была стереть остатки странного беспокойства. Но сегодня даже это не работало. Прикосновения Эльзы были механическими, пустыми. В них не было ни страха, который он видел в Айлин, ни ненависти, ни даже страсти. Только пустота. Пустота, которая вдруг стала зеркалом его собственного внутреннего состояния.

Он резко отстранился.

– Достаточно. Выйди.

Эльза поднялась с колен с той же безжизненной покорностью и вышла, не задавая вопросов. Дверь закрылась.

Винченцо остался один в гробовой тишине кабинета. Напряжение не ушло. Оно сменилось на что-то иное – на холодное, неумолимое осознание. Осознание того, что привычные механизмы контроля больше не работают. Что золотая клетка, которую он построил для Айлин, возможно, имеет вторую дверь. И эта дверь вела прямиком в него самого. А это была территория, которую он не мог позволить себе сдать. Никогда.

Глава 6. Нерациональный актив

В кабинете Винченцо царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Он стоял у окна, наблюдая, как лунная дорожка дробится о гребни ночных волн. Внутреннее напряжение, не снятое эпизодом со служанкой, все еще вибрировало в нем низкочастотным гулом. Образ Айлин, ее глаза, полые от горя и злые от ненависти, не отпускал.

В дверь постучали. Три отрывистых, четких удара. Стиль Алессандро.

– Войди, – не оборачиваясь, бросил Винс.

Дверь открылась, и в кабинет вошел его правый человек. На лице Алессандро играла самодовольная ухмылка. Он нес в себе энергию только что одержанной победы, словно разгоряченный игрок, удачно поставивший на кон.

– Босс, – начал он, подходя к бару и наливая себе виски без разрешения, – до сих пор не могу прийти в себя. Это было… изящно. Старый Яман повелся, как мальчишка. Думал, мы будем давить на него силой, а мы взяли его на слабость. Его же собственный сын стал нашим лучшим козырем. Чистое искусство.

Винченцо медленно повернулся. Он видел восхищение в глазах Алессандро, но видел и вопрос, который висел в воздухе с самого момента похищения.

– Дело сделано, – констатировал Винс, его голос не выражал ни энтузиазма, ни удовлетворения. – Порты наши. Доходы будут расти. Клан доволен.

– Да, конечно, доволен! – Алессандро сделал большой глоток, закинув голову. – Но, Винс… – он замялся, выбирая слова. – Эта девушка. Дочь Ямана. Зачем? Мы же добились своего. Мы могли просто… я не знаю… припугнуть его ей, но оставить там. Она же лишний свидетель. Нерациональный риск.

Винченцо подошел к своему столу и взял тяжелую хрустальную пепельницу, перекладывая ее с места на место. Хрусталь отозвался тихим, чистым звоном.

– Ты думаешь, это был лишь тактический ход? Чтобы сильнее надавить на старика? – спросил Винс, глядя на свое отражение в отполированной поверхности.

– А разве нет? – искренне удивился Алессандро. – Мы ее похитили, Яман сломался. Логичный ход. Но теперь-то зачем она здесь? Она – живое напоминание о нем. Обиженная дочь. Это как держать в доме змею. Понимаешь о чем я?

Винченцо наконец поднял на него взгляд. Его глаза были темными и абсолютно непроницаемыми.

– Ты ошибаешься, Алессандро. Это не был лишь тактический ход. Или не только он, – он произнес это тихо, но с такой неоспоримой решительностью, что у Алессандро вытянулось лицо. – Она не «змея». Она… трофей. Напоминание не о Ямане, а о нашей власти. Полной и абсолютной.

Алессандро смотрел на него, пытаясь понять. Он видел логику в деньгах, в территориях, в демонстрации силы. Но эта… одержимость? Он видел, как Винс смотрел на нее в ресторане. Это был не взгляд стратега. Это был взгляд голодного хищника.

– Трофей, – медленно повторил Алессандро, все еще не понимая до конца. – И что ты собираешься с этим трофеем делать?

Винченцо снова повернулся к окну, к темноте.

– Что захочу, – прозвучал его безразличный, ледяной ответ. – Ломать. Переделывать. Воспитывать. Она будет тем, чем я решу. Это и есть настоящая власть, Алессандро. Не просто отнять бизнес. Отнять волю. И я научу ее принадлежать мне. Добровольно.

Алессандро молча допил свой виски. В голове, привыкшей к четким схемам и рациональным поступкам, не укладывалась эта новая переменная. Он видел в девушке проблему. Винс видел в ней… проект. Самый амбициозный и опасный из всех.

Алессандро покачал головой, все еще не в силах принять эту идею.

– Но, босс, это… иррационально. Она – живой человек, а не вещь. Такие вещи имеют обыкновение взрываться в руках. Месть, ненависть…

– Ненависть? – Винченцо наконец обернулся, и в его глазах вспыхнул холодный, почти безумный огонек. – Ты ничего не понял. Я не хочу просто сломать ее сопротивление. Я хочу сломать ее саму. Ее личность. Ее волю. Я сотру ту девушку, что была, и отстрою на ее месте новую. Ту, что будет видеть смысл своего существования только в моем присутствии. Ту, что будет молиться на меня и ненавидеть тот день, когда отец предал ее.

Он сделал паузу, подходя ближе, и его голос снизился до опасного шепота.

– И когда этот процесс будет завершен… когда она будет полностью, безраздельно моей, когда ее душа будет отражать только мое лицо… вот тогда я отвезу ее к порогу ее дорогого папочки. Я вышвырну ее из машины, как выкидывают обертку от съеденной конфеты. И ты знаешь, что она сделает?

Алессандро молчал, завороженный и шокированный масштабом этой жестокости.

– Она не бросится к нему в объятия, – продолжил Винс, и на его губах играла ледяная улыбка. – Она будет цепляться за мой автомобиль. Она будет умолять меня не оставлять ее. Она будет плакать и умолять вернуть ее обратно, в свою клетку. Потому что это будет единственный дом, который она будет знать. А он… – Винченцо кивнул в сторону невидимого Ямана, – он увидит, во что превратилась его дочь. Он увидит, что от его гордой, прекрасной Айлин не осталось ничего. Только рабская преданность человеку, который уничтожил его семью. Вот что такое настоящая власть, Алессандро. Не просто убить. А забрать все, что делает человека человеком, и вернуть ему пустую оболочку. Это последнее, финальное доказательство. Доказательство того, что он проиграл навсегда.

Алессандро отхлебнул виски, но напиток внезапно показался ему горьким. Он всегда считал Винса холодным и расчетливым, но это… это было уже за гранью. Это была не стратегия. Это было безумие, одетое в одежды абсолютного контроля.

– И… и что потом? – тихо спросил он. – После этого… доказательства?

Винченцо пожал плечами, его интерес к теме, казалось, мгновенно угас.

– Потом? Потом она мне станет неинтересна. Ее судьба не будет иметь значения. Может, я оставлю ее ползать у своих ног. Может, выброшу на улицу. А может, просто закажу новую, более интересную игрушку. Результат будет достигнут. Игра будет окончена.

Он отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Алессандро стоял, держа в руках пустой стакан, и чувствовал ледяную дрожь, сползающую по спине. Он смотрел на спину своего босса и впервые подумал, что тот строит не империю, а свой собственный ад. И, похоже, был намерен забрать туда всех, кто оказался рядом.

Алессандро вышел из кабинета, и тяжелая дверь бесшумно закрылась за ним, отсекая давящую атмосферу, царившую вокруг Винса. Он сделал несколько шагов по прохладному мраморному коридору, пытаясь привести в порядок мысли. План Винса казался ему чудовищным даже по их меркам. Была разница между жестокостью как инструментом и жестокостью как самоцелью.

И тут он услышал это. Тихий, приглушенный звук, едва различимый за массивной дверью в одну из комнат. Плач. Не истеричный, а глухой, безнадежный. Словно кто-то рыдал, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь заглушить собственную боль.

Алессандро замедлил шаг. Его взгляд упал на щель под дверью, откуда пробивалась узкая полоска света. Он знал, кто там. Дочь Ямана. Та самая «игрушка», которую Винс решил сломать. Образ гордой девушки, вскинувшей подбородок, странным образом врезался ему в память.

– Эй… Ты там?Не осознавая до конца, что он делает, Алессандро остановился и, понизив голос до шепота, произнес в дерево:

– Кто… кто это? Выведите меня отсюда! Пожалуйста!Плач за дверью мгновенно прекратился. Воцарилась звенящая тишина. Потом раздался тихий, сдавленный голос, полный надежды и страха:

– Помогите мне, – голос за дверью дрожал, переходя на шепот. – Он сумасшедший… Я умоляю вас. Просто откройте дверь…– Тихо, – резко прошептал Алессандро, озираясь. – Не кричи.

В этот момент щелчок открывающейся двери кабинета прозвучал как выстрел. Алессандро резко выпрямился и отпрыгнул от двери, как ошпаренный.

На пороге кабинета стоял Винченцо. Он не выглядел ни удивленным, ни разгневанным. Его лицо было абсолютно бесстрастным, а взгляд скользнул с бледного лица Алессандро на дверь комнаты Айлин и обратно. В коридоре повисла тишина, более громкая, чем любой крик.

– Разве у тебя нет дел поважнее, Алессандро, – голос Винса был тихим и ровным, но каждый звук в нем был отточен, как лезвие, – чем подслушивать у дверей?

Алессандро замер, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он видел, как дверь в комнату Айлин чуть дрогнула – она, должно быть, прильнула к ней, затаив дыхание, и все слышала.

– Я… я просто шел, босс, – пробормотал Алессандро.

Винченцо не удостоил это ответом. Он медленно прошел мимо него, остановился перед дверью и положил ладонь на дерево, словно чувствуя присутствие за ней.