Аппарат Ноэля Бакстера. Глава III. Серый пациент

Вскоре после нашего возвращения домой в Лондоне стали происходить жуткие вещи. За два месяца были жестоко убиты три дамы. Первая жертва служила гувернанткой, вторая – держала доходный дом, третья – была помощницей редактора одного из модных британских журналов. Неудивительно, что из-за третьей убитой трагедия приобрела масштабы едва ли не национальной катастрофы. Только из рук вон ленивые газетчики не трубили на каждом шагу об опасности, подстерегающей женскую половину Лондона, не критиковали действий полиции, не выдвигали версии случившегося и не проводили собственных расследований.

Убийства совершались в вечернее время, между десятью и одиннадцатью часами, и вскоре после третьего преступления всю южную часть города, где были обнаружены тела, патрулировали не только констебли, но и городские дружинники. Нужно сказать, что на последних горожане возлагали бОльшие надежды в предотвращении новых злодеяний.

На все лады муссировались устрашающие подробности убийств, и, наверное, каждый житель Британии находился в курсе малейших деталей этих зверских преступлений. Самым омерзительным был способ, которым они совершались. Женщинам перерезали горло бритвой, возможно медицинским скальпелем. Но на месте преступления совсем не оставалось крови, хотя при таком ранении она должна была быть повсюду.

Репортеры использовали все свое воображение, стараясь превзойти друг друга в попытках более зловещего объяснения этому факту. Самой распространенной была версия о вампире, выходящем из дома после захода солнца и высасывающем кровь из женщин. Чуть менее популярной оказалась история о человеке-оборотне, который превращался в волка и вгрызался в шею прохожих. Однако, такое объяснение не выдерживало критики. Взять хотя бы то, что преступления совершались как по часам раз в две недели, а по соответствующим поверьям человек оборачивается в волка лишь в полнолуние.

Судя по газетным новостям, полиция ни на йоту не продвинулась в расследовании этих громких преступлений, и имя моего кузена Гарольда Берча, назначенного руководить следствием, склонялось в народе на все лады.

***

Конец лета выдался холодным и до крайности дождливым, и всего несколько шагов от экипажа до двери оказалось достаточно, чтобы ливень превратил Гарольда из респектабельного джентльмена, которым мой кузен хотел выглядеть перед Мартой, в мокрого петуха, с жалким видом топчущегося в дверях курятника.

После того, как Марта великодушно помогла Гарольду принять более-менее подобающий вид, и кузен справился с досадными обстоятельствами, помешавшими достойно встретиться с девушкой, он устроился у камина с чашкой горячего чая и загадочным выражением лица. Впрочем, было нетрудно догадаться о причине его визита ко мне в такую непогоду.

Признаться, я ждал его гораздо раньше. Не проходило и дня без того, чтобы я не представлял, как Гарольд обращается ко мне за весьма специфической помощью, суть которой была известна лишь троим людям на земле. Я снова и снова прокручивал в голове свой ответ, варьирующийся от спокойного до категоричного, и даже враждебного отказа кузену. В своих фантазийных диалогах с братом я доводил себя до натурального бешенства, мысленно отстаивая жалкое подобие своей спокойной жизни.

Как мог он не понимать, какую цену мне пришлось заплатить за свои страшные видения?! А если понимал, как смел надеяться на очередное вмешательство в чьи-то судьбы, грозящее мне истинным безумием?! Какой чудовищный эгоизм и отсутствие хоть толики милосердия к ближнему!

Однако, время шло, а Гарольд не спешил нанести мне визит для воплощения в жизнь этих фантазий. Возможно, из-за моего нервного срыва, свидетелем которого он стал по возвращении из нашего морского путешествия (после чего я смог прикоснуться к отснятым во время поездки пластинам только с их с Мартой помощью). Возможно, из-за того, что Марта втайне от меня делилась с Гарольдом удручающими особенностями моего самочувствия, странным образом связанными с этими страшными смертями.

Дело в том, что к сильным мигреням и сопутствующим им тошнотворным страхам за свою жизнь прибавились беспричинные скачки настроения, окрашивающие мои дни в щемящие темные или дурманящие пряные оттенки.

В темные периоды меня охватывала такая безнадежная подавленность, что я не находил ни одной причины, чтобы выйти из своей спальни, а временами, и встать с постели. Даже Марта оказалась бессильной перед удушающей темнотой, в которой я тогда находился, и ее уход за мной сводился лишь к тому, чтобы я вовремя принимал пищу.

Так могло продолжаться несколько дней. Затем мне становилось лучше, и я призраком бродил по своему имению, обозревая обгоревшие интерьеры. Это занятие никому не прибавило бы радости, однако мне оно удивительным образом нравилось. Обугленные стены в черно-серой саже, сожженные останки мебели настолько отражали мое внутреннее наполнение, что я находил в этом какое-то особое успокоение и утешение. Окружающая тоска перемешивалась с моим темным естеством до тех пор, пока однажды, до мерзости опостылев мне, парадоксальным образом не освобождали меня от своего гнета.

И происходила внезапная перемена. Наблюдая за собой со стороны, я видел другого человека. Веселого, озорного, энергичного, с несвойственной мне неуемной тягой к жизни и всяческим авантюрным предприятиям. Тогда я обрушивался на Марту с разнообразными планами, касающимися всего – от благоустройства дома до будущих поездок по Индии, Центральной Европе, Африке. Изумляясь буйству своего воображения и красноречия, я изнурял девушку многочасовыми историями о приключениях, несомненно, ожидающих нас впереди.

На пике же этого непривычного мне состояния я непременно рвался в центр Лондона, не принимая отказа Марты сопровождать меня. За неделю мы могли побывать на трех-четырех театральных представлениях, нескольких балетных спектаклях или посетить до дюжины модных магазинов, где я без сожаления спускал порядочно денег, чтобы порадовать свою спутницу и себя приятными безделицами.

Метаморфозы, происходящие со мной, были настолько неестественными, что изумляли всех знакомых. Но Марта… Я видел, как это подавляло ее. Да что говорить? Такие прыжки настроения до смерти пугали и меня. Я не понимал, что со мной, но чувствовал, что стал одержим какой-то силой, и может быть, уже не принадлежал себе.

В глубине души я догадывался, в чем причина этих изменений. Или мне хотелось во всем винить мистические свойства аппарата. Так или иначе, я чувствовал, что все это было из-за него. Точнее, из-за моего страха перед ним. Больше двух месяцев я не брал его в руки. Сначала, проходя мимо лаборатории, где он хранился, я чувствовал, как трясутся поджилки, как холодеет и замирает сердце. Однако, с каждым днем аппарат словно становился больше, захватывая пространство моего дома. Он медленно, но верно подбирался ко мне, давая понять, что от него невозможно избавиться или скрыться.

У меня все чаще возникали навязчивые и ненавистные мысли о том, что я обязан общаться с аппаратом, уделять ему внимание, восхищаться его свойствами. Да-да, зеркало мстило мне за желание не замечать, забыть, уничтожить его хотя бы в своем сознании. Я был уверен в том, что и пожар в моем доме произошел по прихоти зеркала, которое желало встречи со мной.

Я знал, что оно не оставит меня в покое до тех пор, пока я не смирюсь с его властью и не буду служить ему. Но в чем состоит эта служба? В том, чтобы общаться с мертвыми, обличать обстоятельства их гибели, свидетельствовать о чудовищных убийствах? Нет! Это невыносимо для моего рассудка! Только не это! Почему я?!

Между тем, влияние аппарата на меня росло, угнетая все клетки моего тела. А он наслаждался своей властью, изменяя мое нутро по своей прихоти. Я кожей ощущал, что он хотел сказать мне.

– Сегодня ты будешь кутить и развлекаться как никогда в жизни! Попробуй перечить мне!

И во мне пробуждалась такая страсть к жизни, сдерживать которую было выше моих сил. Я сиял от бодрости и наполнялся исходящей из самого сердца чудодейственной радостью. Конечно, я не сопротивлялся этому, хотя знал, что играю по дьявольским правилам. Я изо всех сил желал удержать состояние, может быть, впервые озарившее меня.

– А теперь я погружу тебя в пучину, выбраться из которой ты сможешь, только когда я захочу! – вдруг слышал я раскатистое эхо.

И худшего состояния я еще не испытывал…

После нескольких циклов смены самочувствия я измучался так, что мое лицо приобрело бледно-серый оттенок, а сам я напоминал привидение, слонявшееся по останкам некогда блиставшего дома.

Именно в это время и пришел Гарольд.

– Ноэль, признаюсь как на духу, я в отчаянии! В городе явно орудует сумасшедший, – взволнованно начал Гарольд.

Я недоброжелательно молчал.

– И главное, пугает четкая периодичность преступлений. Если преступник будет верен себе, следующее убийство произойдет через каких-то три дня! Но меня со свету сживут, если я до того времени не посажу злодея за решетку! В моем распоряжении штат сержантов, но что толку?! Мы еще и с места не сдвинулись! Я в тупике! Никакой связи между жертвами, кроме орудия и способа убийства, – продолжал изливать жалобы Гарольд, исподволь кидая на меня выразительные взгляды.

– И чего ты от меня хочешь, Гарольд? – строго спросил я, желая быстрее перейти к делу и закончить эту неприятную беседу.

Гарольд смутился. По всей видимости, ему было непросто обозначить суть своего прихода. Признаться, я не ожидал от кузена подобной чуткости.

– Ноэль, я знаю, как ты страдаешь от своих видений, и, поверь, до последнего момента не хотел тебя тревожить. Но сейчас я на грани провала! Умоляю тебя о помощи! В своем аппарате ты, наверняка, сможешь увидеть преступника.

Я только этого и ждал, и даже открыл было рот, чтобы высказать все, что приготовил за время мысленных диалогов с братом. Но… не смог вымолвить и слова. Я явственно почувствовал, что за мной наблюдают. Аппарат был здесь, и ждал моего ответа.

Я оторопел. Не знаю, можно ли словами описать жуткий страх и чувство безысходности. Наверное, что-то похожее испытывает животное, загнанное в угол, которое понимает, что ему уже не спастись. Я был в ловушке. В ловушке своего дома, где находился злосчастный фотоаппарат, или может, в ловушке своего разума, где отныне главенствовал он. Я знал, что он требовал от меня. Чтобы я немедленно взял его в руки, показал тела убитых, дал право судить…

Будучи не в силах в тот момент ни согласиться, ни отказать Гарольду, я буркнул что-то нечленораздельное и выбежал из гостиной.

Тем вечером на меня словно стена обрушилась и придавила все мои члены. Я не мог оторвать головы от подушки, и следующих два дня провел в полном забытьи. Утром третьего дня, когда мне неожиданно стало лучше, я окончательно признал власть аппарата и покорился ей.

Я тут же написал Гарольду о готовности помочь в расследовании.

***

Но, к несчастью, я опоздал, и теперь к моему состоянию прибавилось чувство вины за промедление в содействии следствию. Дело в том, что четвертой жертвой убийцы стала Хлоя Харпер, жена профессора Эдинбургского университета мистера Харпера, некогда восхищавшая студентов-медиков своей красотой. К тому же, Хлоя Харпер была дочерью известного лондонского банкира и филантропа мистера Рэдклиффа, и ее убийство еще больше потрясло британское общество.

Но я переживал не только из-за смерти знакомой мне женщины. Последние три года клинического обучения в университете профессор Харпер преподавал мне, и я хорошо знал его. Надо сказать, что именно его заслуги в разных областях медицины укрепили репутацию Эдинбургского университета как превосходной медицинской школы, что во многом повлияло на мой выбор учебного заведения.

С виду это был высокий, немного сутулый джентльмен с приятными чертами лица и умным, пронзительным взглядом. К студентам он был в меру строг, часто делал поблажки, с коллегами – приветлив и обходителен, что в конечном счете, на общем фоне меланхоличных профессоров снискало ему славу всеобщего любимца.

Из печати я был осведомлен, что несколько лет назад доктора Харпера назначили главой Бетлемской королевской больницы для душевнобольных. Отчасти из-за его выдающихся работ в области судебной психиатрии, отчасти из-за плачевного состояния, в котором находилась эта лечебница и ее пациенты.

Как я понял, местные власти и филантропы, известные своим неравнодушием к несчастным современникам (среди которых был и мистер Рэдклифф), выделили немало средств на облагораживание больницы. Однако, не только сильные мира сего, но и простой лондонский люд возлагал на профессора большие надежды по улучшению состояния обитавших там людей, и приведению всего этого богом забытого учреждения в благопристойный вид.

И доктор Харпер полностью оправдал доверие общественности. Несмотря на то, что поначалу его методы трактовались медицинским сообществом как несколько радикальные, он отстоял реформы новой психиатрической школы у себя в клинике. Придерживаясь либерального подхода к лечению душевнобольных, за рекордно короткое время доктор изменил всю систему их содержания: отменил насилие над пациентами, ввел свободное передвижение больных по больнице, физические упражнения на свежем воздухе и переобустроил все помещения.

В результате таких новаций значительно улучшился внешний вид и палат, и пациентов, на которых раньше нельзя было смотреть без содрогания. Конечно, это прибавило мистеру Харперу популярности среди разных слоев британского общества, и поговаривали, что место в парламенте ему обеспечено.

Теперь же, прибыв с Гарольдом и Мартой к месту преступления, я едва узнал своего учителя. Привычный лоск и свойственная профессору утонченная изысканность испарились, и я видел перед собой разбитого горем человека. Он отрешенно стоял чуть поодаль тела жены в обществе двух констеблей. Добрый десяток других блюстителей закона едва сдерживал зевак, несмотря на поздний час толпившихся у места происшествия.

Кузен тут же распорядился очистить улицу от любопытствующих.

Один из сержантов доложил Гарольду обстановку:

– Тело обнаружила миссис Тейлор, проживающая неподалеку. Около одиннадцати часов она пошла выгуливать собаку и увидела лежащую женщину. Она сразу опознала миссис Харпер по платью и шляпке, лежащей около убитой. Но вместо того, чтобы послать за полицией, она не нашла ничего лучшего, чем побежать в больницу, где работает муж убитой. Благо, что это заведение располагается поблизости. И привела его на место преступления. А мистер Харпер уже сообщил нам.

Мое сердце разрывалось от сочувствия профессору. Я не представлял, что ему довелось пережить за это время. И первым делом я направился к нему.

– Доктор Харпер, прошу, примите мои искренние соболезнования, – начал я после распоряжения Гарольда пропустить меня к профессору.

Доктор посмотрел на меня невидящим взглядом. Мне даже показалось, что его глаза изменили цвет. Я ясно помнил выразительный взгляд его темно-карих глаз, а сейчас на меня смотрели две бесцветные ледышки. Казалось, он силился припомнить меня.

Я помог ему:

– Вы были моим учителем в Эдинбурге. Я ваш бывший студент Ноэль Бакстер.

– Да-да, Ноэль, конечно, я помню вас, – тихо ответил профессор.

Я не знал, что еще сказать, и какое-то время молча топтался рядом с учителем. Но, к счастью, он сам продолжил разговор.

– А как вы здесь оказались? – спросил он.

– Я иногда помогаю своему кузену в расследовании. Мой кузен – инспектор Гарольд Берч, – сбивчиво ответил я, и видя непонимание на лице профессора, осторожно пояснил, – я делаю фотографии места происшествия.

– Фотографии? – переспросил профессор, но тут же снова сник, уперевшись взглядом в землю.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.