Рай за обочиной (Диссоциация)

Пролог

Утром, второго мая, в девять часов тридцать минут из здания «Центрального детского мира» на Лубянке вышла девушка с небольшим бумажным стаканчиком кофе. Под колоннадой, у массивного, как монолит, бежевого столпа она остановилась, огляделась по сторонам и решительно направилась к переходу в сторону центрального здания ФСБ.

Девушка торопилась. Кофе у неё в стаканчике медленно стыл – а она к нему не притрагивалась, несла в вытянутой руке, как будто желая кому-то отдать. Её лицо приобрело угловатые черты в выражении сосредоточенности, а неподвижный взгляд устремился вперёд.

На углу здания Политехнического музея, чей фасад долгое время был скрыт плотной зелёной сеткой с огромными чёрными буквами «ПОЛИТЕХ» и только недавно показал свой посвежевший отреставрированный лик, скопились серые автомобили Росгвардии. Возле них курили парни в серых городских камуфляжах, в бронежилетах и с круглыми шлемами на локтях. Некоторые из них, серые тени на асфальте, прохаживались по тротуару у здания ФСБ, по площади, болтая чёрными резиновыми дубинками.

Девушка поправила ажурный шарф на плечах, зарылась в него носом и исподлобья оглядела площадь.

У дверей ФСБ, отбившись ото всех, остановился росгвардеец, достал сигарету и закурил. Он примял белую сигарету подушечками пальцев и спрятал под ладонью оранжевый кончик.

Девушка, так и не притронувшаяся к своему кофе, направилась к нему, отрешённо огибая плечи прохожих. Под ажурным шарфом её губы неслышно нашёптывали слова песни, звучавшей в маленьких спрятанных под беретом наушниках:

А когда вы побежите с утра на работу,

Прочь от страха да во имя трёх кусочков хлеба,

Вы споткнётесь об уснувшего в собственной рвоте,

Но глаза его открыты будут в сторону неба…

В нескольких шагах от росгвардейца она остановилась, убрала наушники в карман и стянула с лица шарф. У неё были винно-красные губы, очень выделяющиеся на бледном лице.

– Извините, не будет сигареты? – спросила она у росгвардейца и улыбнулась этими винно-красными губами.

Молодой человек (её ровесник!) сжал тлеющую сигарету в губах, и его большие ладони полезли по карманам. Всё это время девушка не сводила с него пристального взгляда зелёно-голубых глаз, у уголков которых посверкивали серебристые акриловые стразы. Как и почти все девушки в центре Москвы, она выглядела очень нарядной: объёмный тёмно-зелёный берет, подколотый брошью, на плечах большой струящийся ажурный палантин чёрного цвета, угловатое клетчатое пальто. Единственное, что-то едва уловимое, сквозившее в ней, отличало её ото всех остальных столичных девушек сегодня.

– Спасибо, – поблагодарила она, принимая сигарету.

Её рука дрогнула, а голос – нет.

И взгляд её не дрогнул. Она не сводила глаз с лица молодого росгвардейца.

Она сжала сигарету винно-бордовыми губами, повернулась впрофиль и одной рукой поднесла зажигалку. В другой она держала бумажный кофейный стаканчик. Справившись с огнём, она убрала зажигалку в карман и, изящно сжав сигарету меж двух пальцев, отвела в сторону и согнула в локте руку. Дымящийся кончик сигареты устремился в ясное весеннее небо.

– Отличная погода, – сказал он, когда девушка отвела взгляд и сконцентрировалась на огоньке зажигалки с колёсиком, от которой она прикуривала.

Пристальный взгляд сине-зелёных глаз устремился на молодого человека. На этот раз в них вспыхнул игривый огонёк.

Девушка согласилась:

– Действительно. Температура – плюс восемь градусов по Цельсию, влажность – шестьдесят процентов, атмосферное давление – семьсот сорок девять миллиметров ртутного столба, скорость ветра – два метра в секунду.

У неё был мелодичный голос – словно птичий щебет.

Росгвардеец почему-то спросил:

– Вы ведёте прогноз погоды?

– Нет, – мотнула головой девушка и наконец сделала небольшой глоток из своего стаканчика.

На пластиковой крышке отпечаталась помада.

– А – жаль. Я бы никогда не пропускал прогноз погоды.

Девушка смерила его взглядом с головы до ног – от чёрного берета до начищенных берцев.

– А зачем прогноз погоды, если вы носите форму, которую вам выдают?

Росгвардеец приосанился, гордо заулыбался, как бы невзначай передёрнул плечами, демонстрируя шевроны.

– Нравится?

– Нет, – гордо ответила девушка и сделала ещё глоток кофе.

Росгвардеец сник.

Девушка поинтересовалась:

– А почему – эта форма?

– В каком смысле?.. Ну, это городской камуфляж, «мох»…

Глаза девушки описали в зеницах окружность.

Повисла пауза.

– Сколько вам лет?

– Двадцать два. А вам?

– Можно перейти на «ты». Двадцать.

– Хорошо. Ты где-то учишься?

– Из Можайска. Ты?..

– Далеко, – присвистнула девушка. – А я из Щёлкова. Но живу здесь.

– Снимаешь?

– Да.

– Дорого?

– Достаточно.

Девушка отпила ещё кофе (остывшего).

– С друзьями, где-то по десятке выходит, – – пояснила она.

Росгвардеец хмыкнул.

– Это почти как мой оклад.

Девушка удивлённо вскинула брови.

– А говорят, вы деньги лопатой гребёте! – не без желчи воскликнула она.

Её собеседник самодовольно улыбнулся.

– Оклад повышается с выслугой лет, а ещё надбавки…

– Большие?

– Достаточно. Премии ещё…

Девушка скривила лицо, про себя считая и прикидывая.

– Так-то, у меня двадцать пять в месяц выходит, но я послужу ещё… – говорил росгвардеец. – Можно дослужиться, что и сотка будет…

– А ты на митингах тоже был? – спросила девушка, и в её голосе лязгнул металл.

– Был.

– Страшно?

– Поначалу – немного, – Большая рука сжала рукоять дубинки на поясе, – а потом понимаешь: что они тебе сделают? Ничего. – На его лице проступила жестокость. Лицо девушки выразило презрение. – А ты – из этих, что ли? Оппозиционеров? – оскалился он.

Только холодные сине-зелёные глаза.

Бумажный стаканчик упал на асфальт, крышка отскочила и выплеснулся кофе с молоком. Сигарета выскользнула из пальцев и рассыпалась оранжевыми искрами. Только что стоявшая с ним лицом к лицу девушка рухнула ниц – спиной на асфальт. Палантин разметался чёрными крыльями, берет с брошью сполз, показав постриженные ёжиком изумрудно-зелёные волосы.

Казалось, она хотела смотреть в небо – но её зрачки дёргались и закатывались вверх. Она вся содрогалась в хаотичном макабре: руки, ноги, всё тело. В беспомощно разинутом рту пузырилась, увеличиваясь в объёме, белая пена.

От этой картины, от внезапности произошедшего, росгвардеец оцепенел. Опомнился он только, когда недавняя собеседница лежала, обмякшая, на тротуаре со страшными стеклянными глазами, устремлёнными в небо. Черты её лица медленно обострялись.

В воздухе витал и рассеивался едва уловимый горьковато-миндальный запах.

К месту происшествия стягивались другие росгвардейцы на площади, случайные прохожие.

Молодой человек подумал, что забыл спросить её имя. Он опустился на корточки и, не проверяя пульс, принялся обыскивать карманы клетчатого пальто. Его руки дрожали, он откинул прочь путающийся ажурный палантин. В боковых карманах нашлись паспорт и телефон. Молодой человек раскрыл паспорт, сминая страницы, и прочитал имя:

КАЛИНИНА ЭЛЛИНА КОНСТАНТИНОВНА

Экран телефона у него в руках вспыхнул – это пришло сообщение от мамы: «Ты где?». Помимо этого, было ещё несколько непрочитанных сообщений от другого контакта…

Коммуна

Элль, как она представлялась, появилась на пороге коммуны с самым дорогим, что имела: она принесла клетку с котом и горшок с хедерой. Уже потом, спустя время, в её комнате постепенно начали скапливаться книги и одежда.

Коммуна, как эти девушки (Рин, Сойя, Ди и Элль), называли своё жилище, представляла собой пустую коробку в одной из новостроек в спальном районе, и жилицы приводили её в божеский вид собственными силами. Они рисовали на стенах в ванной, даже не штукатуря панели, заклеивали разными плакатами, завешивали дверные проёмы занавесками или шторками из пластиковых бусин. Свою комнату Элль, не без помощи соседок, обклеила газетами. У неё на стенах нашлось место самым разнообразным изданиям: серьёзным газетам из киосков, рекламным, которые раздают на улицах или разносят по почтовым ящикам, и даже подпольным газеткам в один-два разворота. Поверх чёрной и золотой акриловой краской Элль изобразила почти двухметровое дерево.

– Дуб Вяйнямёйнена, – сказала она и подписала вокруг кроны: «Если кто там поднял ветку, тот нашёл навеки счастье; кто принёс к себе верхушку, стал навеки чародеем». Печатные буквы кренились, расползались, прыгали и имели совершенно разный размер.

Среди всех книг, которые, не найдя более подходящего места, Элль разложила стопками на полу, затесалось старое издание Калевалы 1956 года в серой обложке с тесненным рисунком в виде застёжек. Элль рассказала, что точно такое же издание она видела в экспозиции Русского этнографического музея в Санкт-Петербурге. В её издании на титульной и семнадцатой страницах синели овальные печати: кто-то из её родственников работал в библиотеке и приносил домой списанные книги.

Когда Элль появилась на пороге коммуны с клеткой с котом и в обнимку с горшком с хедерой, она сама походила на эпическую колдунью: у неё были чёрные волосы до пояса, в которых терялись косички со вплетёнными колечками, лентами и бусинами, перья. Если бы она решила собрать всю массу своих волос в две косы, то эти косы вышли бы как у Марфы Собакиной – шириной с ладонь. А ещё у неё были сине-зелёные глаза – как южное море.

Цвет глаз кота, с которым она приехала, был хвойно-зелёным. Сам он был крупный, пятнисто-серый и пушистый – очень походил на какого-нибудь дикого кота, под стать своей лесной хозяйке.

Полненькая Рин в мешковатой фиолетовой футболке села на корточки у клетки с котом, склонила голову набок и поинтересовалась:

– И как же зовут это чудо?

Элль улыбнулась.

– Будённый.

Рин нахмурилась.

– Странное имя. А почему?

– Ты видишь, какие у него усы? – сказала Элль, наклоняясь и с трудом отворяя заедающую дверцу клети. – Но, в принципе, он отзывается и на просто «кот».

– Отлично! А я – Рина, но отзываюсь на просто Рин.

Кот Будённый забился в угол своей переноски, словно превратившись в булку, и смотрел круглыми зелёными глазами. Элль вздохнула и заглянула в клетку.

– Боится, – грустно констатировала она.

Она хорошо знала, что её кот трусливый и тяжело переживает стресс. Всю дорогу, что они ехали сюда, кот жалобно пищал, а теперь в клетке-переноске лежали клочья облезшей с него шерсти. Кот беспомощно сжался, компактно настолько, насколько мог.

Не сводя с кота участливого взгляда, Рин села напротив его переноски прямо на пол, скрестив ноги.

Элль оглядела прихожую с голыми стенами. В углу свалена в груду обувь, а над ней, такой же грудой, висела вся верхняя одежда жилиц – и как это только крючки выдерживают?

– Тут же ни у кого не будет аллергии? – осторожно уточнила Элль.

– На кошек, вроде, нет, – отозвалась Рин, пухлыми пальчиками поправляя очки за тонкую перемычку. – А если ты про пищевые, то на кухне мы пишем, кто что ест. Ты тоже можешь написать. Кстати, ты вегетарианка?

Элль повращала кистью.

– Ну так. Вообще, ем мясо, но и без него нормально.

– А-а, – кивнула Рин. – Я тоже. Просто Ди и Соя – веганки, и на кухне у нас обычно Ди. Я чаще что-то покупаю или заказываю доставку. Ты можешь готовить что-нибудь для себя, но если это мясное, то лучше не при Ди. Не то, чтобы она будет прямо открыто недовольна, но у нас это такой пункт уважения. Но в целом, еда у нас общая, мы друг друга угощаем, да и на кухне можешь брать что хочешь.

– Хорошо. Я поняла.

Рин посмотрела на хедеру, выпустившую густую лоснящуюся копну из горшка в поисках поверхности, к которой бы могла прилипнуть присосками.

– А, ещё про аллергии: если захочешь новые растения, то лучше – предупреждай.

– Окей.

Рин встала с пола и отряхнула ладони.

– Ладно, располагайтесь. Скоро придёт Ди. Будем ужинать.

Элль занесла переноску с котом и хедеру в голую комнату. Не было даже, на чём спать. «Пока посплю на полу, – решила Элль и присвистнула, – а завтра, наверное, заеду к Ксюше и возьму у неё футон. На первое время сойдёт. Надеюсь, хотя бы, здесь нет тараканов и прочей нечисти».

Кот Будённый всё ещё сидел, вжавшись в пластиковую стенку своей переноски. Элль протянула руку и запустила холодные пальцы в густую серую шерсть, под которой напряжённо замерло кошачье тельце.

– Надо принести тебе воды, – обратилась Элль к коту и вытащила из своей сумки пустую полулитровую банку. – Сиди здесь, никуда не уходи и ничего не бойся.

Беспокойно озираясь, как если бы была воровкой, Элль проскользнула на кухню. Там никого не оказалось. Элль решила осмотреться, прежде чем набрать воды, и с пустой банкой в руках подошла к холодильнику. Её внимание привлекли россыпи магнитиков на дверцах, и какие-то из них удерживали записки на разноцветных листочках. Элль остановилась и стала читать.

СОЙЯ

Вегетарианка, аллергия на клубнику и горчицу

ДИ

Веганка.

Аллергия на цитрусы и шоколад.

РИН

Диабет. Аллергия на морепродукты.

Элль скосила глаза на разделочный стол за холодильником и почесала нос пальцем, не отпуская банку. Затем она достала телефон и сфотографировала записки на холодильнике. Она должна была показать эти фотографии…

Среди записочек на холодильнике выделялся свод правил на альбомном листе. Его украшали радужные сердечки, солнышко-спиралька, зеркало Венеры, какие-то цветочки, схематичный серп и молот и прочая разномастная мелочь, какую только горазды были изобразить жилицы коммуны. Сами правила были написаны от руки, причём разными чернилами и двумя сменяющими друг друга почерками. «Правила можно дополнять, – заметила про себя Элль, – но это могут делать только двое».

↓↓↓

♀ ПрАВилА ☼

↑↑↑

УВАЖАТЬ ПОДРУГА ПОДРУГУ!

Антикапитализм!

Это – мейл-фри пространство

Бодипозитив ☺

Веган-френдли ❀✿

ЛГБТ-френдли ♥♥♥

Уважать личное пространство!

Еда в холодильнике – общая

Поддерживать чистоту в общих местах, убирать за собой на кухне и в туалете

Пополнять запасы еды

Пополнять запасы прокладок

Приветствуется пополнять общую аптечку

По пятницам – уборка!

На кухне не курить ‼

Курить можно на балконе в комнате Рин

По четвергам – стирка

Вещи перед стиркой надо сортировать

Вовремя скидывать за квартиру 6000₽8340₽

Вовремя скидывать на коммуналку

Сортировать мусор♻

Экономить воду

Экономить электричество

О приходе гостей – предупреждать заранее!

Бережно относиться к общей мебели и вещам

Стучаться

Перед изменением обстановки на кухне, в туалете, ванной, коридоре, советоваться с соседками

Использовать феминитивы

Помогать подруга подруге

Не применять физическое насилие

Не применять психологическое насилие

Быть толерантной

…

♡♡♡

Помимо свода правил и записок о предпочтениях в пище, на холодильнике также можно было видеть листочки с паролем от сети, контактами квартирных хозяев и родителей.

Фотографии, отправленные Элль, загрузились. Она убрала телефон и огляделась, нашла глазами электрический чайник – на столешнице между мойкой и плитой. На носике и под крышкой белели кристаллики накипи. Разглядев их, Элль скривила губы. «Качество водички, очевидно, оставляет желать лучшего». – рассудила она. Открыв крышку чайника, чтобы удостовериться в своих догадках, она обнаружила, что всё дно покрывал мутный налёт. Внутри было немного воды – хватило, чтобы наполнить банку.

Из обжитой (более подходящим словом было бы – живой) кухни она вернулась в свою пустую коробку, где стены были серые, как потолок. Была только зелёная хедера и переноска с котом. Элль бережно поставила банку, сама села на пол и заглянула в клетку к коту, как будто ожидая увидеть, что что-то изменилось. Будённый по-прежнему жался в угол, глядел оторопевшими круглыми глазами – а в них отражалось окно плоскими выгнутыми квадратами.

– Я тебе воды принесла, – сказала Элль и погладила кота.

Она собрала ладонью клочья вылезшей шерсти и колкие голубые искорки и подумала, что это – интересная идея для фэнтези-истории: цивилизация, поклоняющаяся кошкам как олицетворению богам-громовержцам.

Короткая вибрация телефона в кармане. «Обустраиваешься?» – пришло пришло сообщение. Элль ответила также кратко: «да», – бегло постукивая одним большим пальцем по стеклу дисплея. А ногти у неё – были хрупкие и ломкие, оттого она их коротко подстригала. Чёрный лак на них облупился.

Окно (квадратная прорезь-око) медленно изменяло цвета – это зимнее небо за ним темнело. Спальный район зажигал электричество, и в темноте показывались разноцветные прямоугольники окон: белые, жёлтые, зеленоватые, розовые, оранжевые… У Элль в комнате одиноко свисала с потолка лампа накаливания на длинном чёрном проводе, и на потолке от неё желтел круглый ореол.

В комнату тихо, проводя за собой скользкую тень, вошла Сойя. Элль почувствовала присутствие – не услышала шаги. Заспанная Сойя, как растрёпанная птаха – она стояла и блаженно улыбалась мягкими округлыми губами. Она сама не была полной, просто – округлой, что только сильнее бросалось в глаза на контрасте с угловатой Элль.

– Привет, – сказала Сойя.

У неё был вкрадчивый мягкий голос, очень хорошо соотносившийся с её мягкой внешностью.

Элль улыбнулась ей.

– Привет, – и её голос прозвучал почти так же мягко.

Но ей – крупной, угловатой, удлинённой – совершенно не шёл этот плавный тембр. Ей бы – порезче…

– Я спала. Ты давно приехала?

– Ещё засветло, – пожала плечами Элль, внутри себя судорожно пытаясь вспомнить, в каком конкретно часу.

Её жизнь, буквально, поминутно фиксируется таймкодами.

– Засветло? – переспросила Сойя, устремив взгляд поверх собеседницы – в окно, где за стеклом темнело серо-лиловое небо. – А сейчас сколько времени? Кажется, я долго спала.

– Ничего страшного, – успокаивающе проговорила Элль. – Сегодня давление семьсот тридцать четыре миллиметра ртутного столба, – и поймав удивлённо-заинтересованный взгляд Сойи, пояснила: – Низкое. Сегодня шёл такой снег!

Та смотрела и улыбалась.

А Элль, на самом деле, всегда было не по себе от её взгляда: такие большие светло-голубые глаза… Она сжалась – скукожилась. Ей в принципе было не по себе от любого пристального взгляда, как если бы посторонние могли разглядеть те её страшные тайны, о которых Элль и сама не подозревала. От взгляда этих круглых голубых глаз, однако, у неё были иные ощущения: Сойя смотрела слишком открыто и заинтересованно – как будто ожидала момента, чтобы восхититься…

Элль боялась, что однажды необдуманным поступком загасит огонь в этих глазах и будет видеть в них только разочарование.

– Ты всегда знаешь, какое давление, – восхитилась Сойя.

– Я просто ежедневно мониторю метеосводки, – усмехнулась Элль, не поднимая взгляда.

Она всегда стремилась всё упростить: как будто всё вокруг было громоздким уравнением, мельтешащим иксами и игреками, а она была математиком, сводившим его к элементарному примеру, из которого становилось очевидным, чему равен икс, а чему – игрек. Только со школы у Элль были проблемы с математикой: у неё под руками знаки терялись и путались – и она об этом знала. Ей необходимо было перепроверять по множеству раз и всё знать, потому что себе она не доверяла.

Чувствуя взгляд Сойи, то блуждающий по комнате, то задерживающийся на ней самой, Элль мысленно гнала её, но одновременно умоляла остаться. Когда Сойя уйдёт, в пустой комнате наиболее остро будет ощущаться одиночество, но покуда она здесь, Элль не может найти себе места.

– Хорошо, что теперь ты будешь жить здесь. Я рада, – сказала Сойя.

– Это тебе спасибо за наводку.

Вечером пришла Ди. Это оказалась худая, даже поджарая девушка с безразличным лицом. Втроём с Элль и Рин они сели пить травяной чай. Ди смотрела безэмоциональными полулунными глазами, задавала какие-то общие вопросы и кивала головой.

– Ты работаешь? – на правах хозяйки спрашивала она новую жилицу.

– Да. На производстве.

– Ого!

Ди и Рин переглянулись.

– Неплохо…

– Нет, – мотнула головой Элль. – Мне не нравится.

– Сложно? – спросила Рин. – Токсичный коллектив?

– В наименьшей степени – из-за этого. Это – оборонное предприятие. Мы изготавливаем детали для вооружения.

Бледные осветлённые брови Рин поползли вверх.

Ди задала вопрос:

– Почему тогда ты там работаешь?

– Больше негде, – с грустью отозвалась Элль. – Туда меня взяли. Я ж недоучка.

– Я тоже, – покачала головой Ди. – Первый пед, истфак…

– Биохимия!

– Я работаю баристой, – продолжила Ди. – А ты не думала пойти в общепит? Туда всех берут.

– Думала… Но мне очень тяжело общаться с людьми.

– Да, бывает такое, – согласилась Рин.

– У Рин, вот, есть социологическое образование, – заметила Ди, за чем та, о ком она говорила, как-то обречённо продолжила:

– Совершенно бесполезное. Я всё равно никогда не работала по специальности. Я стала копирайтером.

Элль смотрела на своих собеседниц и не без толики горечи думала о том, куда попала – куда привела её жизнь. Коммуна в её представлении была, в некоем смысле, небольшим оплотом свободы. Сюда она сбежала из консервативного алькова прежней жизни, где её в лицо называли позором семьи. Здесь, в коммуне, она чувствовала себя свободнее, но изнутри подтачивало чувство презрения к этим Ди, Рин, Сойе за то, что они такие непутёвые. Это чувство презрения лелеялось и взращивалось в ней долгие годы, так что сейчас, находясь в этом месте и сидя перед Ди и Рин, она сама чувствовала себя самым настоящим позором семьи.

«Кажется, я делаю со своей жизнью что-то не так», – набрала она на телефоне под столом.

– Кстати, Элль принесла кота! – заявила Рин.

– Ой, здорово! – обрадовалась Ди. – Теперь у нас будет кот!

Элль улыбнулась и бросила взгляд на холодильник, где на магнитах крепился свод правил коммуны. Там было правило – она запомнила – экономить воду.

– Ещё я принесла хедеру, – тихо добавила она. – Что вы делаете с остывшей кипячёной водой?

Допив чай и отставив чашку, Ди немного помедлила и ответила:

– Выливаем или доливаем и заново кипятим.

– А могу я кое о чём попросить? – поинтересовалась Элль и, уловив лёгкие кивки собеседниц, заговорила: – Я читала правила коммуны. Там было – экономить воду. Дело в том, что воду можно было бы выливать в кувшин или графин и банки, к примеру. Вода всегда нужна и, например, из кувшина мы могли бы пить сами, а из банок – поливать цветы и наливать коту. Я всё принесу!

У Ди загорелись глаза. Рин встала с места, подошла к холодильнику и сняла лист с правилами. Через мгновение он вместе с шариковой ручкой лежал на столе перед Элль.

– На. Напиши это!

Элль нерешительно подтянула бумагу к себе, взяла ручку и, бросив на девушек удивлённо-вопросительный взгляд, написала мелким заострённым почерком:

32. Остывшую кипячёную воду из чайника выливать в графин или банки, из которых можно поливать цветы, и в банку коту

Год назад

Среди слушателей Элль, как всегда, пыталась рассмотреть его лицо – резкое и особенно выделявшееся своей бледностью в тёмно-сером полумраке большого зала. В том же уютном сумраке по стенам утопали стеллажи с книгами, потрёпанные корешки прятали свои названия от посторонних глаз. Однажды она увязалась сюда – за ним, и уже несколько месяцев не пропускала ни одного мероприятия в «Локусе». Её стали здесь узнавать и по-дружески тепло приветствовали, а его – даже цитировали. Он говорил: «Читает каждая собака». Здесь его прозвали Кер, Кербер. А она – по своему обыкновению, называлась Элль.

Миниатюрная, как ребёнок, с бирюзовыми волосами и такими же бирюзовыми бровями, выйдя из-за кассовой стойки, Мята объявила:

– Следующий наш чтец – Элль, – и Элль поднялась с места, обогнула впереди сидящих и вышла на небольшую импровизированную сцену, единственное освещённое место в зале; по-домашнему обставленный пятачок: старый журнальный стол и такое же старое кресло, единственный источник света – торшер в большом, как широкополая шляпа, абажуре.