Рай за обочиной (Диссоциация)

– Интересно. Никогда не задумывался, где делают вагоны для метро, – признался Стар.

Лицо Элль тронула улыбка. Она не была лишена, в известной мере, местечкового патриотизма и любила рассказывать о своём городе, соседних городах, их значимости, например, в промышленности, хотя задней мыслью понимала: что Щёлково, что Мытищи – рядовые подмосковные города. Житель любого такого может рассказать о своей малой родине с такой же важностью.

– Теперь знаете, – подмигнула Элль. – Как-то я чуть не связалась с РРП, о-ой… Мы двумя ребятами оттуда вдоль кирпичной стены как раз «Метровагонмаша» в Мытищах от патрульных бегали. Где мои семнадцать лет?..

– Уважаемо, – покачал головой Старый. – Меня, прости господи, тоже как-то к ним занесло. Узнал, что Биец* всё ещё не помылся, и больше на их собраниях не появлялся.

Элль хохотнула.

Председатель «Революционной рабочей партии» имел весьма неопрятный внешний вид и на людях, поговаривали, в любую погоду, появлялся в одном и том же растянутом сером свитере – оттуда-то и пошла эта шуточка среди левых: осведомляться у членов партии, помылся ли их лидер. Казалось, она была уже такой же старой, как и пресловутый вечный свитер…

– Вообще, мы ходили туда с газетками, – сказала Элль. – У людей была очень разная реакция, но мне особенно запомнился один мужик: белобрысый, с вот этой вот чёлочкой… Ну… Он остановился, пролистнул нашу газетку и говорит такой: «Это, конечно, всё хорошо и правильно написано, но на деле будет такая же наёбка, как и у Ленина…»

Из метро они вышли на бульвары, скрылись от дорожной пыли в аллеях. Чёрные деревья тянули свои кривые голые ветки к небу, и сквозь их сплетения просвечивали цветные прожекторы: попытки как-то скрасить стремительно удлиняющиеся ночи.

– Можно, я возьму вас под руку? Я привыкла ходить под руку с… молодыми людьми, – говорила Элль.

– Ну, берите – раз привыкли, – говорил Старый, отставляя локоть.

Элль повисла у него на руке, думая, что определённо делает со своей жизнью что-то не то, но две вещи прощали её: здесь и сейчас ей было хорошо, а потом она никогда в жизни больше не пересечётся со Старым. Несмотря на то, что и в большой Москве все левые активисты знакомы друг с другом через энное количество рукопожатий и зачастую даже пересекаются на разного рода мероприятиях, какова вероятность, что при очередной такой встрече у них обоих вообще будет возможность вспомнить эту прогулку? Разве что Элль тихо похвастается какой-нибудь рядом сидящей товарке, что как-то раз гуляла по бульварам с секретарём комсомольской ячейки Старым, а до того потом дойдёт, что он и спал с той девчонкой, которая подружка какой-то анархистки-не-анархистки – как, бишь, её там?.. Элль-Эллина-Элечка-Элька-Элка-Электричка… Или та анархистка – Элль; а эта тогда – вообще кто такая? Да и что с неё взять – просто нашла тусовку. Пришла в левый движ ноги раздвигать: парней же в движе много. Такие – как надо что-то серьёзное, так сразу след и простынет. Да ещё сдаст, в случае чего, глазом не поведёт. Девки вообще – товарищи ненадёжные…

– Да мы вот тоже ходили как-то с товарищами на завод один, тоже – газеты заводчанам раздавать, – рассказывал Старый, – так у нас одному чуть морду не набили, дурачок ибо. Уже и вахтёр вышел… Нас из-за него чуть всех не повинтили. Вот, мы пришли, кстати, – сказал он, заприметив за деревьями светящуюся фиолетовым вывеску.

Они свернули, перешли дорогу.

– Ой… – осела Элль. – Я забыла паспорт…

– Эх, жаль, – причмокнул Старый, но тут же выставил вперёд ладонь, жестом человека, который может всё решить. – Сейчас всё уладим. А сколько вам лет, кстати?..

– Девятнадцать, – ответила Элль и чуть помолчала. – А вам?

Она почему-то была свято уверена, что спутник старше неё самой на, как минимум, пару лет. Оттого её очень удивило, когда Старый ответил:

– Ну, мне тоже.

Затем на её изумлённых глазах он подошёл к охраннику и объяснил, что так мол и так, милая дама изволила забыть паспорт – но он готов поручиться, что она – совершеннолетняя. Нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы его очаровательная спутница смогла пройти с ним? Лысоватый охранник наклонился к Старому и сказал:

– Двести! – и Элль это отчётливо услышала собственными ушами, но Старый переспросил:

– Что? Триста? – полез и отсчитал три коричневых сторублёвых купюры.

Элль растерянно промолчала.

Охранник тоже ничего не сказал, но их пропустил.

В баре играло, кажется, “Anybody seen my baby”. Присаживаясь на диван в дальнем уголке, Старый заметил:

– Здесь обычно ставят очень годную музыку.

Подошла официантка, принесла два крафт-листа с меню. Старый подал один Элль, другой положил перед собой.

– Ну-с, что будете? Я угощаю.

– Не знаю, – растерялась Элль, вперив разбегающийся взгляд в меню.

– Здесь наливают неплохой сидр. Предлагаю с него и начать.

– Давайте, – согласилась Элль. – Любою сидр.

– Два сидра, пожалуйста, – обратился Старый к официантке, ожидавшей неподалёку.

Она оставила одно меню на столе и ушла.

Старый упёрся локтями в стол, сцепил руки в замок и с интересом посмотрел на Элль. В приглушённом свете бара она казалась чужеродным ярким пятном, что кажется, сама понимала, и чего стеснялась. Она сидела, опустив плечи и зажав сложенные лодочкой ладони между коленями (печальный паяц).

– Что-то вы какая-то грустненькая…

– Устала немного, – вздохнула Элль и невпопад вставила: – А ещё у меня шизотипическое расстройство.

– У-у, – пробасил Старый, – понапридумывают себе диагнозов…

В его сторону метнулся суровый взгляд зелёных глаз.

– Ах, если бы я придумала! Могу выписку показать.

Старый воздел руки, как бы сдаваясь:

– Ладно, ладно. Верю, – а потом невесело добавил, как будто для самого себя: – Вокруг меня что-то подозрительно много девушек с какими-то расстройствами…

Элль не расслышала – потому что в этот момент ей позвонили. Она сняла трубку и раздраженно заговорила:

– Да, алло? Мам, не ждите… Я – нормально… Просто уже поздно, переночую у Ксюши… Где я? У Ксюши… Да не жди!.. Что – «Эля-Эля»?!

Старый не сводил с неё внимательных синих глаз. Когда она закончила говорить по телефону, ухмыльнулся.

– Значит – Эля?

Музыка в баре сменилась с “The Rolling Stones” на немцев: заиграл “Das Model” “Kraftwerk”.

– Допустим, – выпалила Элль, удивительно безбоязненно глядя Старому прямо в глаза. – Но для вас – Элль!

Она привыкла, что в движе её знают по прозвищу. Однако, она призналась бы, что из уст Старого её имя – Эля – прозвучало приятно и мягко. Ещё она поняла, что вообще не имеет ни малейшего представления о том, как зовут её спутника – Старый и Старый, как Славик представил. Так-то, а не всё ли равно? Даже если не брать в расчёт то, что она не предполагала когда-нибудь его видеть, Элль не имела привычки произносить вслух чужих имён, словно бы окружающие, в самом деле, были безымянными. Также для неё они были и безликими: Элль было сложно поддерживать зрительный контакт с людьми, оттого она не запоминала лиц. Голос, движения, фигуры – вот из чего в её голове обычно складывался человеческий образ.

«Но в самом же деле, не бывает безымянных людей, – пронеслась у неё в голове мысль. – Интересно, Старый – это фамилия?» – и тут же отдалось громким эхом: «Не бывает!» – так оглушительно, что заложило левое ухо, будто по нему ударили со всей силы. Элль коснулась его бугорком ладони и тряхнула головой.

Старый будто прочитал её мысли (или расслышал голоса в голове).

– Извиняюсь, да я сам ещё толком не представился: Старицкий, Пётр.

Пытаясь угомонить отголоски громкой мысли в голове, всё так же зажимая ухо рукой, Элль вдумчиво повторила его имя:

– Пётр Старицкий – прямо как какой-нибудь боярин. А я – как Всесоюзный староста. Но это неважно.

Старый – вот оно что! и правда, прозвище по фамилии – внимательно смотрел на неё. Элль сидела, сползая с дивана, на самом краю, и всё держалась за ухо.

– Ушко застудили? А вот надо было шапку надевать, – назидательно, как ребёнку, произнёс он.

Элль только отмахнулась, наконец, отняла руку от уха.

Принесли сидр – два стройных полулитровых бокала. В светло-золотистом напитке от стенок откреплялись и поднимались вверх бисеринки-пузырьки. Элль поднесла острый лисий нос к бокалу и вдохнула лёгкий запах подпревших яблок, какой можно уловить в саду в августе-сентябре. На вкус сидр, как и говорил Старый, тоже был неплох. Как август или сентябрь.

Они разговаривали про Карла Маркса и Трирский пивной клуб, про «кабаре Вольтер» в Цюрихе, куда Ленин заходил выпить пива и сыграть в шахматы с Тристаном Тцарой. Говорили о поэзии, об изобразительном искусстве и кино. Говорили об общих знакомых и «Локусе», а за сидром следовали шоты тёплого «Ягермейстера» с дольками апельсина.

– Вообще, меня в «Локус» привёл Кер, – рассказывала Элль, а её голос предательски трясся от упоминания о нём. – Он мой однокурсник.

– Это который?.. – задумчиво насупился Старый.

– Который вначале читал хтонь про панельки и прямоугольники. Высокий блондин, – пояснила Элль. – Он ещё сказал: «читает каждая собака»…

– А, местная знаменитость? – понимающе запрокинул круглую, как яблоко, голову на подвижной гибкой шее Стар. – Ну да, читает неплохо. Но вы – не хуже.

Элль смутилась. А он продолжил:

– Вообще, я сам тоже стихи пишу. Но никогда никому не читал. Вообще – стараюсь не показывать.

– Почему?

– Мне кажется, они недостаточно хороши.

Голос у Старого был вкрадчивый, низкий, такой густой, что даже на расстоянии можно было ощутить, как он зарождается под мощными рёбрами. У Элль от выпитого покруживалась голова. Ей хотелось вытянуть руку, прикоснуться к его груди и поймать в ладонь мягкие бархатистые вибрации. Ещё ей хотелось – на улицу. В пустынном помещении бара, где из посетителей были только они вдвоём, казалось, было очень душно. Хотя бы один глоток свежего воздуха…

Старый тоже раскраснелся, размяк.

– Будете что ещё? – осведомился он у Элль, на что та помотала головой.

– Давайте погуляем.

– Зачем? Здесь можно посидеть до утра. Бар до пяти, но по факту – до последнего посетителя. Давайте посидим, тем более – я вас угощаю!

– Ну вот тоже! – воскликнула Элль. – Сколько там уже вышло? И вообще, в меня уже не лезет, да и здесь душно.

– Ну ладно, ладно, уговорили…

Старый, кряхтя, прямо как настоящий старик, поднялся с места, потянулся, подаваясь вперёд мощным корпусом, завёл руки за голову. Элль копалась в своих вещах, кучей брошенных на диванчик, хотя тут же неподалёку стояла тощая вешалка. Где-то в чёрном пальто потерялся такой же чёрный шарф, чёрная сумка, а полумрак в помещении только усложнял поиск.

Старый достал из своей куртки бумажник и, не глядя, раскрывал его большими руками, говоря:

– Пойду на бар оплачу.

– Угу. Скажите сколько – я верну, как будет возможность.

– Не надо, – отмахнулся Старый.

Они вышли – и дышать стало свободнее. Элль повисла на руке Старого, и они нырнули в пустынные бульвары. Под ногами похрустывал гравий. Стар ходил быстро, а Элль вцепиась в его плечо и семенила следом. При достаточно высоком росте и длинных ногах у неё был маленький, как у японской гейши в длинном кимоно, шаг. В детстве мама говорила, что у настоящей женщины должен быть маленький шаг.

Они шли, топтали хрустящий гравий и разговаривали.

– Я принципиально не состою ни в каких организациях, – говорила Элль

– Тоже правильно.

– Да от меня бы и пользы не было. Я-то и заагитировать никого толком не смогу.

– У-у. А я – могу. Так одну монархистку сделал истовой марксисткой, – гордо начал Старый, но с каждым словом становился всё грустнее. – А потом она ушла в совсем субкультурщину, я посмотрел на неё и подумал: и это я вырастил? Начала встречаться с одним товарищем… Знаете, как это у коммунистов принято – вдвоём любить одну?..

Элль подумала о Кере и крепче сжала локоть Старого. Старого ей стало жалко. И на бульварах стало как будто ещё темнее и пустыннее, и вообще всё вокруг – ощущалось отрешённо, как в мрачном одиноком сне. Мягкий алкогольный туман освобождал рассудок, оставляя саднящую грусть.

Элль чувствовала себя свободно, думая о том, что когда закончится ночь, их со Старым пути разойдутся. Не надеясь запомнить, она посматривала на бледный профиль Стара, как будто клином сходившийся на кончике крупного носа, и думала о том, что есть и очень красивые люди, но они как будто какие-то другие, и не люди вовсе… Она боялась людей, красивых – боится особенно, но одновременно и тяготеет к ним.

Кер – объективно красивый: так считает однокурсница Лена, а ещё так сказала Тая, увидев его фотографии на странице.

Впрочем, Элль и в адрес своей внешности слышала комплименты. Ей это, конечно, льстило, но она держала в голове, что красивых девушек много, потому что славянки, в принципе, считаются красавицами. Та же Тая говорила, что в России красивых мужчин мало, повторяя за известным модельером: мол, весь хороший генофонд полёг на многочисленных войнах. Элль с читала, что на самом деле, это конечно же, бред, потому что воевали, так или иначе, все страны.

Ещё Элль вспомнила про красивого Клима, про которого Тая тоже говорила поначалу, что он – красивый. А потом говорила, что это больной человек. Горькие воспоминания.

– А я не хочу никого любить. Хочу просто, чтобы сейчас было хорошо, а дальше – ничего не хочу, – сказала Элль, держа Стара под локоть и глядя на чёрную, в ночи похожую на мазут, гладь пруда в железобетонной чаше.

Сергей Биец* (1968–2019 гг) – основатель и лидер «Революционной рабочей партии», незарегистрированного марксистского, а именно троцкистского, движения.