- -
- 100%
- +
накликали: хлынул ливень, гроза – целую бурю напризывали!
И подумайте теперь, господин влюблённый Кабальеро с зонтиком -
вспомните самого себя – там: «…где луга расстилаются под ногами, тёрн и
всякое терние отступают и удивляются, а источники шипят от
прикосновений…» – вспоминаете?.. «…туда, в прохладу роз, в тень тамарисков,
в ямочку, в ложбинку…» – вспоминайте!.. «Началось с дождя. Надо было
спрятаться. Этого им хотелось. Спрятаться. И дождь помог».
Вспомнили? Этого Вы хотели? Да-да, мы всегда думаем, что делаем то что
хотим, а оказывается – делаем то, что написано… по пьесе.
Вы, господин Репейное Семя, напризывали гром и молнию, и ураган, и
ливень, а бабушка не проснулась; и не слышала она ни грома за окном, ни
молнии с неба она не видела; и не заметила бабушка, ах, бабушка! как
прокрались на цыпочках мимо неё мокрые молодой человек с внучкой… не
заметила и только лишь, думала: «Вот и пришло время»… («…смешные эти
люди» – думало в это время Время) и ещё думала бабушка: «Статный гость к
крыльцу идёт… Кто? Жених Светланы» (а Время продолжало думать: «…
смешные эти люди»).
А Вы, господин чародей, стучитесь теперь и рвётесь шквалами ветра и
дождевыми потоками в окошко, Вы дребезжите стёклами в оконных рамах… но
кто Вас пустит, Вас уже просто не слышат, потому что любовь… – у неё свои
бури и свои громы и молнии во вздыбленных, взбивающихся и
76
соскальзывающих от невообразимости простынях, в пырскающих от смеха
подушках и даже, если хотите, в скрипящей кровати, будто это не кровать уже, а
фрегат – по волнам, по морям, прорывающийся, пробивающийся сквозь
чудовищных Скилл и ужасных Харибд; так что – какие там Ваши дребезжания;
Любовь, как уже было сказано много раз, не видит и не слышит ничего вокруг -
только губки, щёчки и всякие округлости.
И ещё один поступок Вы совершили, господин Неприкаянный
Влюблённый…
Сцена пятая
О чудесном утре, обесчещенном сиреневом кусте и пустоте внутри.
Лучик солнца протиснулся сквозь замутневшее от ночного насилия, ещё в
каплях крови дождя, окошко. Ночник побледнел, даже и не пытаясь спорить с
посланником дня и света. Набираясь сил у восходящего светила, лучик
принялся исследовать внучкину спальню и вот, уже пробежал искоркой,
заискрился на внучкиных ресничках и пробрался оранжево-розовой зыбью
сквозь закрытые веки: «Какое прекрасное утро, – прошептал лучик, – Какое
удивительное утро, – сказал лучик чуть громче, – Какое утро, восхитительное!»
– во весь голос воскликнул лучик и Солнце, как будто перевалив через какую-то
тучу или прянув из-за какой-нибудь печной дымоходной трубы, хлынуло в
полную свою силу в комнату и заблистало, и засверкало, и внучка открыла
глаза, и в глазах… Что же было в глазах? Счастье? Радость? Недоумение?
Сомнение? Получалось теперь, что она не проснулась, как раньше, от смеха и
крика, а, наоборот, насмеявшись и накричавшись, заснула, улыбаясь и
разнежившись, и ей ничего не снилось, и кто-то, может тот же лучик,
посланный Фебом, по секрету сообщал ей сейчас, что что-то изменилось в
мире, что-то ушло, а что-то новое пришло, да и сама она чувствовала, словно
речка Чернавка, застывшая подо льдом, покойное и неспешное, и ласковое
наслаждение удивлением.
Внучка открыла окошко, а за окошком: изумруды, брильянты и всякие
драгоценные камни, названия которым Лиза и не знала; на всяком листочке, на
каждой веточке, поворачиваются то правым бочком, то левым и брызгают
хрустальными голосочками: Ах, как я хороша! Ах, как я красива! Ах!.. Ах!..
Ах!.. Ах, какое чудесное, дивное утро! И вдруг, внучка увидела Куст…
Сирень…
Да-да, господин Кабальеро с зонтиком Репейное Семя, Вы совершили ещё
один поступок. Вы ещё растерзали, неистовствуя, сиреневый куст; Вы, как
злобный демон, переломали ветки, сорвали и расшвыряли по земле цветки -
Куст стал похож теперь на обесчещенное кошмаром существо, повергнутое в
77
отчаяние и в трудные думы о несостоявшемся счастье… ни одного цветка – все
– и с пятью венчиками, и с четырьмя, перемешанные и измятые – по всему
двору и уже неживые, и уже никакого, никакого сиреневого умопомрачения, и
что?.. закончилось наваждение?.. и уже отцвела Любовь?
…и ни томления, ни страдания?.. никаких Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй?
Ничего не жгло, не пылало там внутри, не щемило и не замирало… вот
только куст?.. Ах, бабушка!
А бабушка, после ночных потрясений, после того как она от грома и молний
всю ночь не могла уснуть, спала. Бабушка спала, а внучка смотрела в потолок,
как бывало во времена сиреневых эволюций (как бывало, да ни как бывало). Ни
как бывало потому, что тогда, на потолке ей воображались или рисовались, как
хотите, то кассир Эраст в зелёном кассовом окошке, то господин Репейник в
сиреневом берете, то оба, вместе, и она не могла выбрать, и мучалась от этого, и
страдала, и призывала бабушку, а сейчас? сейчас и выбирать не из чего было –
только белый потолок и пусто внутри, и бабушка спит, и Солнце, тоже, умерило
свой пыл и приглушило свет, а может просто зашло за тучу.
Мы-то с вами знаем, что тучи, Солнце «умерило пыл» – всё это лишь наше
разыгравшееся воображение. На самом деле, театральный осветитель медленно
начал убирать свет, чтоб на затемнении закрыть занавес и закончить второй акт.
з а н а в е с
К О Н Е Ц В Т О Р О Г О А К Т А
Акт третий
Сцена первая
О беззаботной публике, коварных зеркалах, Алисе из «Приключения Алисы»
и о том как мыши хоронили Кота.
Внучке Лизе было не по себе. Не по себе не так, как раньше не по себе, а как
не по себе, как сейчас, как не по себе, когда чего-то не хватает, когда что-то
понятное, простое и ясное ускользает, будто вода сквозь пальцы,будто сквозь
сито песок, будто сквозь сомкнутые ещё веки сновидение, ускользает, и хочется
всё-таки прояснить ясное и понять понятное и досмотреть сон.
Публика же, казалась беззаботной, безответной, безоглядной, безалаберной,
безрассудной, беспамятной, бестолковой, бесчувственной и без царя в голове.
Без царя, да с царём, потому что у каждого свой царь, пусть и не такой, как у
тебя, но свой или, но царь. Публика смеялась в лицо солнцу, посылала знаки
небу, пробовала на свежепокрашенность зелень дерев, прислушивалась к
шелесту Зефира, переговаривалась, друг с другом бог весть о чём, ела
78
мороженое, замороженную сладкую клюкву, сладкие хрустящие вафельные
палочки; другие ели чипсы; здесь была барышня в шляпке, доктор в белом
халате, старик со старухой, парни в вывернутых овчинных шубах, художники,
гудошники, борцы, танцоры, коза, животные, страшилища, поводырь с
медведем. Мом с рюмкой коньяка (читай амврозии) здесь был; боги, нимфы – в
Парке Культуры и Отдыха было воскресенье – стояли в очереди за билетами;
внучка тоже купила билет – кассир заметался, увидев её, но это никак не
подействовало на Лизу, и она только улыбнулась, как лилия.
На входе стояла афиша.
КОМНАТА СМЕХА
(к о в а р н ы е з е р к а л а)
изготовлены по спецзаказу
совместная фирма
«П Е Р С А Ф И Н А»
Рассаживались по местам…
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла – всё кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
…да, и занавес, на котором крупной вязью тоже быловышито «Комната
смеха», взвился, и публика тут же захохотала, заплескалась… «ой, не могу! Ой,
умора какая! Ой, смотри, «смотрикакие клоуны», – как сказано! Гыыыы…
Кто-то вышел из зала, сообразив, наверное, сразу, что не туда попал… (хотел
на «за здравие», а попал на «за упокой» или, наоборот). Лиза тоже хотела
выйти, но вдруг там, на сцене, увидела себя…
Она была, будто Алиса из «Приключения Алисы», которая выпила
полфлакончика и съела пирожок, и стала высотой до потолка. И Лизина голова
(той, которая на сцене) торчала из вытянувшегося в высоту тела под самыми
падугами; внизу же, действительно – мыши хоронили кого-то, двигаясь по кругу
по сцене в похоронной процессии вокруг ног внучки, и пели, при этом, «За
упокой»…
…злонамеренные, мямлили так (может специально), чтоб Алиса, чтоб
Лиза не могла ничего расслышать, мямлили и явно притворно рыдали, и
строили рожи, будто они хоронили Кота, и показывали из-подтишка пальцами
вверх, туда, туда вверх, где у Лизы было лицо. Публика ухахатывалась.
Лиза (которая на сцене) пыталась согнуться, рассмотреть или хотя бы
расслышать кого хоронят, ей это было до слёз важно, потому что казалось, в
этом она сможет найти ответы на понятное и простое. Пробовала и так, и так -
ничего не получалось… то упиралась головой в софиты, то руки оказывались
где-то за кулисами. Она переступала ногами, пытаясь как-то приспособиться,
79
но только давила при этом мышей, которые тут же, с жалобным писком,
испускали дух, и которых тут же сгребал в совок трудолюбивый гном, и
которые оказывались совсем не мышами уже, а раздавленными венчиками с
пятью загибами, и которых он (гном) стряхивал в гроб. Публика от этого
заходилась в смехе. Гыыыы…
Лиза (та, которая в зале) оглянулась вокруг. Посетители взорвались новым
Гыыыы… оттого, что Лиза (та, которая на сцене) тоже оглянулась (ну и личико
у неё было) и присела на корточки, и стала похожа… ах! на кого она стала
похожа? Она стала похожа на того, от кого в испуге разбежались в разные
стороны мыши, утащив за собой гроб и, вместе с ним, служителя парка с
совком. Гыыыы…
Не смеялся только Мом. (Такой он былзанудный человек, такое он было
занудное божество – когда все смеялись – он не смеялся). Обеим Лизам тоже
было не до смеха. Обе были в ужасе. Лиза, в зале, была в ужасе оттого, что Лиза
на сцене казалась такой уродиной, и что все смеялись над ней, а Лиза на сцене –
оттого, что Лиза в зале была в ужасе от того, что Лиза на сцене была уродина.
Ужас, как вы знаете, искривляет и растягивает лицо, и призван вызывать
сострадание ужаснувшемуся, но вызывал у зрителей неудержимый смех.
Осветитель убавил свет, может у него, всё же, возникло сострадание, но
оказалось ещё хуже. Теперь Алиса (да – пусть будет Лиза, та которая на сцене –
Алиса, а Лиза, которая в зале – Лиза… так меньше букв писать), теперь Алиса,
пробираясь в темноте, натыкалась постоянно на какие-то шкафы, буфеты, углы,
на клумбы с шизонепетками и всякими терниями, и куриной слепотой, на часы
с лунным и солнечным календарём, на аполлонов с клитиями и посейдонов с
амфитритами. Радист с удовольствием озвучивал фонограммой: то «Хрясь, то
«Хряп»; в зале от смеха уже рыдали. Алиса совсем заблудилась в кулисах и
задниках и стала аукать, и взывать о помощи. Представили вы себе как у неё
вытягиваютсяв трубочку и в целую трубу губы (А-у-у, А-у-у), как таращатся
глаза, пытаясь увидеть, как вытягивается и сокращаетсяснова, согласно кликам
«А-у-у… А-у-у», её тело, как… да что там говорить… все смеялись и
радовались, и радости не было конца (не было, да был).
Смеялось даже Время, господин Время, и говорило Мому:
– А что же ты не смеёшься? Неужели не смешно?
– Смешно, – говорил Мом, – но, сколько же можно над одним и тем же
смеяться? – и господин Время снова подозревало, что зловредный «приложил к
этому руку».
Между тем, искривлённая и несимметричная, усечённая, вывернутая… да
что там говорить – искажённая во всех своих физических и моральных
признаках и свойствах Алиса добралась, ах! гроб уже закопали, и мыши, будто
какие-то кортасаровские хронопы, или фамы, или надейки, танцевали на
могилке стояк и коровяк. Алиса засунула пальцы в рот и свистнула что было
сил, но свиста не произошло – свистнула ещё раз, но свиста не было…
свистнула, что было сил, и радист, наконец, дал фонограмму. Зал вёл себя, уже
80
нипадецки. Мыши разбежались, а Алиса распростёрлась над свеженасыпанной
могилкой.
Вдруг, земля на могиле стала подниматься, подниматься, в одном месте
образовался бугорок, будто крот там рыл свой ход и вот, на самой вершинке
бугорка образовалась дырочка, как круглая норка, и из неё выскочил и пустился
наутёк маленький господин в фиолетовом берете с веткой сирени в руке. Алиса
протянула руку, которая вытянулась аж до противоположной кулисы и поймала
маленького господина. Теперь он прыгал и скакал у неё на ладошке и танцевал,
как показалось Лизе в зале, тоже коровяк, только высоко задирая ножки и
срывая с ветки и глотая венчики с пятью загибами. Лиза, та, которая Алиса,
плакала и страданиям её не было границ, как не было границ веселью в зале. Не
было, да были, потому что веселящихся и добравшихся в веселье «до опушки
бреда», появившиеся служители парка – монтировщики и машинисты сцены -
начали складывать на тележки и вывозить из зала. Другие монтировщики стали
разбирать сцену, снимать крышу, размонтировать, складывать планшетами и
увозить стены. Увезли и Алису, вместе с танцующим господином на ладошке, и
богов, и гудошников. Хотели увезти и Мома, но Мом оказался не куклой, и Лиза
подумала, что он, наверное, представитель совместной фирмы – да и вообще,
как бы не он это всё сам и придумал… это всё… только вот… чтоб кому
отомстить?.. Искали господина Время, но господин Время ушло уже дальше, и
Лиза встала и пошла вслед за ним.
У кассы стояла большая очередь, ещё больше, чем в начале.
Сцена вторая
Которая, собственно, и не сцена, а так… маленькое добавление,
размещённое в программке к спектаклю «Сиреневая драма, или Комната смеха
(сиреневая драма)».
Первого сентября Бабушка Света проводила внучку в институт учиться на
учителя биологии. Время, проведённое за книжками, Studien в пекле сиреневой
любви, привели к положительному результату, и внучка стала студенткой.
Отставного доцента кафедры ботаники, господина Кабальеро с зонтиком
пригласили снова на преподавательскую работу в институт, в связи с нехваткой
молодых специалистов.
«Блез Паскаль французский математик и философ,– начал вступительную
лекцию для студентов первокурсников господин доцент Репейное семя, – Блез
Паскаль, называя человека „мыслящим тростником“, подразумевал, что у
настоящего тростника никаких мыслей нет и быть не может. На сегодняшний
день для многих ботаников и нейробиологов справедливость этого
безапелляционного утверждения уже не столь очевидна. Чем больше учёные
узнают о жизни растений и об их весьма нетривиальных отношениях друг с
81
другом и с окружающим миром, тем больше видят в их жизнедеятельности
признаков разумного поведения»1.
***
И в заключение несколько эпиграфов, которые из-за того, что не успели
попасть на своё, положенное им в начале книги место, попали в её (книги)
конец и превратились, таким образом, в эпилоги или эпитафии, как хотите.
Но, не оставаться же им просто так. Они же – эпиграфы.
… когда вокруг стрекочут цикады и воздух
наполнен ароматом цветов.
Космополит, (в форуме «Правды. Ру»)
…Здесь несчастье – лживый сон;
Счастье – пробужденье.
Василий Жуковский.
Расцвела сирень-черёмуха в саду
На моё несчастье, на мою беду…
Автор текста – А.Софронов,
музыка – Милютина Ю.
И погружаясь в сонный мир видений,
Вплетаю я в безумный свой венок
Увядшие фиалки наслаждений,
Прозрачный лютик, призрачный вьюнок.
Виктория Русскова.
И челн, веселый, легкий, юный
Скользит мечтательной лагуной.
П. Верлен.
И, опоздав в свой улей возвратиться
Ночует в колокольчике пчела.
И. Комаров.
Оторвали ведьме крылья и сожгли в корзине кошку…
Drakonka_666 (в журнале ЖЖ).
1Киви Берд, «Как договориться с растениями».
82
"Я восхищаюсь писателями, которые могут представить запутанное
простым, но мой собственный талант заключается в том, чтобы превратить
простое в запутанное"
Джон Барт.
занавес
КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО АКТА
К О Н Е Ц
8 марта 2006 г.
Document Outline
Истории