Зов из глубины веков

Укутавшись одеялом в своей постели, я начал прислушиваться к звукам вокруг. И, как не странно, но через минуту я вновь услышал шорохи за дверью. На этот раз я тихо встал и на цыпочках подошел к двери. Я быстро открыл дверь и увидел перед собой, прижавшегося к косяку неказистого мужчину небольшого роста. Это был один из трудников, которого я видел тут ранее. Мужчина стоял и виновато улыбался, открыв рот и показывая свои кривые потемневшие зубы. Вдруг он быстро прислонил ко рту палец, показывая тем самым, чтобы я не издавал шума.

– Что вам надо? – спросил я, глядя с удивлением на мужчину.

– Я хотел вам сказать, что можете не беспокоиться, – ответил мужчина с важностью.

– Что? О чем вы говорите?

– Монахи посовещались и решили, что сами сможете справиться со своими бедами.

– Бедами? С какими бедами?

– Бесами… Они вас не будут трогать и изгонять бесов. Они думали, что вы одержимы. Когда убежали из храма. Помните?

– А. Вы об этом.

– Это значит, что окаянные проказничают. Да.

– Окаянные?

– Угу. Они.

– То есть вы говорите про чертей?

– Про них самых.

Мужчина наклонил ко мне голову:

– Сатанинские отродья уже тут появлялись…

– С вами все хорошо?

– Я буду бдителен. Буду следить за тем, чтобы никто вас не беспокоил.

– Хорошо, – ответил я с ироничной улыбкой. – До свидания.

– Спите спокойно, – добавил мужчина с уверением.

Мужчина развернулся и с пугливой оглядкой пошел по коридору. В этот момент из его кармана брюк выпал и зазвенел столовый нож. Он подобрал его, быстро засунул в карман и ушел.

Я закрыл дверь и упал на кровать с мыслями, что в монастыре можно встретить и совсем странных особ, которые еще диковиннее чем я.

На улице с неимоверной силой разнеслись первые раскаты грома, которые привели в колебание и дребезжание стекла окна. Через несколько минут по жестяному подоконнику интенсивно забарабанил проливной дождь.

Так и не заснув больше, сразу после окончания дождя я быстро вышел из комнаты в коридор гостиницы. Того маленького мужчины не было. Видимо, трудник к этому времени уже утомился ловить окаянных и лег спать. Осмотревшись, я тихо спустился по лестнице вниз и покинул гостиничный корпус.

Уже рассветало. После дождя было очень свежо, и эта прохлада после душной комнаты казалась мне теперь очень желанной. Ворота монастыря запирались на ночь, я решил прогуляться по территории обители и подышать воздухом. Последствия расстройства сна давали о себе знать, все утро у меня сохранялось дурное настроение.

Сегодня в монастыре праздновался Медовый Спас, как назывался этот праздник в народе. Сам же церковный праздник именовался, как день памяти Происхождения честных древ Животворящего Креста. Я готовился к тому, чтобы принять участие в таинстве Евхаристии. И сейчас перед началом литургии я начал сомневаться в том, что готов это сделать, что я могу с чистой совестью спокойно причаститься. Для меня это было делом, требующим особых моральных усилий, так как я должен был исповедаться. Несмотря на то, что я чувствовал, что во мне горит огонь внутренних сокровенных переживаний, в чем-то сближающий меня с церковным мировоззрением, в то же время я осознавал, что мог жить этим и без самого участия в таинствах веры. Но об этом я не хотел говорить отцу Димитрию. Теперь я даже боялся говорить с ним в принципе.

Сидя на скамейке в сквере, я дождался начала праздничного богослужения.

С самого раннего утра миряне стекались в монастырь и направлялись в главный храм, неся с собой мед для освящения, как было заведено по традиции в Медовый Спас.

И сам игумен был уже давно на ногах. Все произошло быстро и неожиданно, когда я встретился с отцом Димитрием и исповедался ему. Я сразу же заговорил с ним о том, что меня беспокоило, о тех терзающих меня переживаниях, приводящих к неразрешимым моральным конфликтам. Я не мог много говорить на исповеди, так как был сильно смущен, и поэтому упомянул только о том меньшем зле, которое было в моей жизни, и которое я считал своим бременем. Про свои идеи о том, что взгляды настоятеля в некоторой степени раздражают меня я умолчал.

Выслушав меня, отец Димитрий ответил так же лаконично, что исповедь и причастие как раз необходимы для того, чтобы я избавился от этой угнетающей меня ноши сомнений и тревог. Отец Димитрий сказал, что во время таинства Евхаристии единение с Христом поможет мне обрести духовную опору в моем страдании.

Испытав облегчение после этой исповеди, я примкнул к группе мирян у входа в собор.

Я зашел в притвор храма одним из последних. Сразу же я попытался отстраниться от сновавших повсюду людей, обставивших столы в храме различными сосудами с медом.

Началась божественная литургия, где должно было совершиться главное таинство Евхаристии, когда верующие под видом хлеба и вина вкушают Тело и Кровь Христовы.

Отец Димитрий сам служил литургию. Он был одет в праздничное яркое облачение. Как и положено, предварительная часть литургии началась с Часов, чтения молитв и пения псалмов. В это время читались молитвы за живых и мертвых, о которых люди написали в записках.

Во время проскомидии, то есть непосредственного начала литургии монахи заготовили особым образом хлеб и вино. Из просфоры, пшеничного квасного хлеба отец Димитрий вырезал середину, и положил эту часть на круглое блюдо-дискос. Затем эту вырезанную часть просфоры, которая так же именовалась Агнцем проткнули снизу, и смешали красное вино с водой.

Таким образом, Агнец являлся самим распятым Спасителем, а эта просфора символизировала хлеб, который разделил он со своими учениками на Тайной вечере. Вино же указывало на то, что из раны Спасителя на Кресте излилась кровь и вода. Хлеб и вино через такой обряд символически претворяются в Тело и Кровь Христовы, во время вкушения которых верующие должны становиться едины с Христом.

Хор на клиросе непрестанно пел псалмы. После этого чтец вышел из алтаря с кадилом, чтобы совершить каждение храма. Хотя каждение и выражало так же благодать Святого Духа, которая должна была всех освящать, но запах ладана все еще вызывал во мне необъяснимое отторжение. Поэтому я находился в смятении и дышал все это время ртом.

Вскоре последовала следующая часть литургии. Литургия оглашенных, на которой отец Димитрий начал гласно прославлять Святую Троицу. После чего был совершен Малый вход, когда игумен и чтец вышли на амвон с напрестольным Евангелием для чтения. Эта часть литургии символизировала проповедь самого Иисуса.

Непосредственно перед причастием на литургии верных начался Великий вход. Дары с жертвенника в чаше-потире перенеслись на престол, а далее на амвон. Отец Димитрий произнес молитвы обо всех православных.

Я обратил внимание, что настоятель в тайне молился продолжительное время, после чего всеми находящимися в храме людьми пелась молитва «Отче наш».

Наконец, отец Димитрий приподнял Святую Чашу с Агнцем и разломил ее на четыре части.

Сначала причащались сам отец Димитрий и другие монахи. Затем открылись Царские врата, то есть двустворчатые двери иконостаса, и отец Димитрий вышел со Святыми Дарами в руках, произнося особую молитву.

Причастники начали подходить к игумену, сложив крестообразно руки на груди и называя свое имя. Отец Димитрий маленькой ложечкой набирал из потира и клал в рот причастникам частицы просфоры с вином. После этого верующие целовали крест, который держал в руке отец Димитрий.

На несколько мгновений, позабыв о себе, всем своим существом я погрузился в объединяющее всех священнодействие. Таинство Евхаристии, в котором участвовал каждый присутствующий в храме.

Я так же подошел к торжественно облаченному игумену и причастился, заприметив его необыкновенный взгляд. Отец Димитрий пристально смотрел на меня с радостью в глазах. Прежняя его строгость во взгляде совершенно пропала.

Когда же литургия закончилась в мои мысли начали закрадываться смутные сомнения. Я с полной серьезностью задумался о том стал ли я един с Христом во время этого таинства, и почувствовал ли я себя полностью причастным Спасителю.

Глава шестая

Я прожил в этом монастыре еще пять дней после последних событий, когда я причастился на божественной литургии.

Ко всему прочему, в тот же день начался Успенский пост. Трапезы в монастыре оказались еще более скромными, что отразилось на моем общем самочувствии. Я начал понимать, что имел в виду водитель Валентин, говоря о своем обжорстве и потребности в мясной пище. Все время моего пребывания здесь я постоянно хотел съесть чего-нибудь мясного. Образы знатно приготовленных кушаний из курицы, свинины и говядины преследовали меня и днем и ночью. Даже сами эти названия видов мяса, мелькая в мыслях, пробуждали во мне варварский аппетит.

Но, несмотря на это, все эти дни я продолжал добросовестно ходить на утреннее и вечернее богослужения, настраивая себя на прилежное следование обычаям монастыря. Я уверял себя, что безропотное подчинение общей братской воле в служении Богу и есть естественная норма монашеской жизни. Если была такова традиция монашества, то я должен был следовать ей, как и все. В этом всегда и был смысл такой жизни в отдалении от мирской суеты. Без устава и четких правил невозможно упорядочить совместную подвижническую жизнь насельников монастыря.

Казалось, что я прекрасно понимал это. Когда же я оставался один в своей комнате гостиничного корпуса, готовясь ко сну, все мои доводы начинали рушиться под воздействием огульной критики и желания съесть кусок мяса. Мой внутренний голос просыпался, когда я собирался спать, и настойчиво он твердил, что все эти внешние лишения только поверхностно касаются непосредственных религиозных чувств и переживаний. Я бросался в крайности, думая о том, что Богу не нужен устав и ограничения в пище, что Богу достаточно того, что человек сострадает другим, страдает вместе с Христом, неся свой крест втайне ото всех. И даже, если я всегда находил в себе безграничное опустошающее чувство близкое к отчаянию, то я верил в то, что где-то есть такой же человек как я, который вопрошает Бога и размышляет так же, не находя ответов. Но при этом такой человек, как и я мог не отдавать себя всецело служению Богу в тихой обители в отдалении от мира.

Я с настойчивым упорством хотел видеть в Евхаристии внешнее подтверждение или имитацию того, что верующие становятся едины с Христом. Я не мог дойти до понимания того, как причастие, этот обряд сам по себе может в живую пробудить жизнь духа во всей своей полноте в реальном жизненном опыте. Этот обряд являлся напоминанием о жизни самого Христа, но мне было сложно представить, что обычный квасной хлеб и вино отражают подлинную суть жизни во Христе. Из-за этого я все время попрекал себя в невежестве, неуважении церковных обычаев, считая себя недостойным находиться в этой обители, среди настоящих подвижников духа.

Просыпаясь ранним утром и находя силы остаться в монастыре еще на некоторое время, прилежно исполняя то, что от меня требуется я снова наступал на одни и те же грабли, сталкиваясь с существующим порядком вещей.

Особенно меня удручало это двойственное отношение к отцу Димитрию. Я все время вспоминал о том, как он проводил первую богословскую беседу, и все время я задавался вопросом, для чего к христианскому учению присовокуплять ветхозаветного Бога Творца. И как я не пытался, но так и не пришел к окончательному выводу, зачем верующему человеку нужен Бог Творец, когда христианский Бог это Любовь.

Я также продолжал ходить в библиотеку в игуменском корпусе, где отец Димитрий проводил эти беседы со мной, несколькими паломниками и трудниками. Каждый раз я был очень учтивым в общении с отцом Димитрием и спокойно воспринимал его назидания, полностью вытеснив из своего ума любые критические замечания в сторону догматического богословия. И это не требовало больших усилий, так как отец Димитрий все же по своей натуре оставался очень добросердечным человеком. Порой он с удивительной горячностью поучал, как важна для людей мораль, проповедуемая Христом и апостолами, словно забывая обо всех чисто богословских теоретических идеях из христианства. И это особенно мне нравилось в нем, как в мудром молитвеннике.

Отец Димитрий говорил мне на одной из этих встреч, что я очень способный и добросовестный молодой человек, и что он был бы рад видеть меня трудником в этом монастыре. В ответ же я только молчаливо кивал головой и улыбался ему. Я видел, как все больше он начинает с особым пиететом относиться ко мне, как бы подспудно приближая меня к жизни в монастыре, к тому, чтобы я остался здесь. С одной стороны меня это очень вдохновляло, хотя я и не горел желанием оставаться в монастыре надолго. Я был рад без излишнего тщеславия, что отец Димитрий меня признает, как человека, который способен к такой жизни в монастыре. С другой стороны, он сам казался чересчур авторитарным и навязчивым по отношению ко мне. Я помнил о том, как он может твердо и беспрекословно стоять на защите своих убеждений, которые касаются догматов веры, и это меня отталкивало от него. Тем более, все монахи монастыря по уставу должны покорно слушаться игумена, должны полностью отрешиться от своих собственных мнений, мыслей и желаний. Обеты же послушания, безбрачия и нестяжания, казались мне совершенно не осуществимыми в жизни мужчины.

Я думал о том, чтобы снова исповедаться отцу Димитрию и рассказать ему об этих переживаниях и мыслях, но боялся, что он никогда не поймет меня. Я предчувствовал, как мне будет перед ним стыдно, так как я не оправдаю его надежд, окажусь недостойным его одобрительного благословения.

Каждый вечер я с тоскою уходил к себе в комнату и начинал думать о том, что в глубине души отчаянно сопротивляюсь отцу Димитрию. Я отчетливо понимал, что не смогу остаться здесь с такими тайными помыслами, и поэтому решил, что попал в замкнутый круг и выход для меня был только один. Уйти в ближайшее время.

Но пока я все же признал, что будет хорошо, если я останусь на предстоящее празднование Преображения Господня.

О праздновании мне рассказал Захар, с которым мне удалось снова увидеться в эти дни. Захар сообщил, что обычно в Яблочный Спас, как называется это празднование в народе, из скита приходит батюшка Тимофей, старец схимник.

В этот день в монастыре обычно собиралось много мирян, и все они приносили с собой яблоки и виноград для их освящения. Каким-то образом с древних времен народный праздник плодородия, когда заканчивался сбор урожая был связан церковью с празднованием Преображения Господня. Поэтому в этот день в знак благодарности Богу в православной традиции люди заполняли храмы яблоками для их благословения. Яблоки стали символом этого праздника.

По пересказу Захара старцу Тимофею было очень любимо это празднование, поэтому он покидал на время затвор, чтобы участвовать в торжественной божественной литургии.

Захар с упоением рассказал мне об этом, вспоминая прошлые празднования. Однако он резко переменился после того, как я в задумчивости предположил, что все библейские описания, касаемые Преображения Господня в Евангелии, как явления чуда, видимо, нужно понимать не в буквальном смысле. После этого Захар насторожился, решительно отбросил мои слова и начал утверждать, что все написанное в Священном Писании нужно понимать в прямом смысле. Потеряв надежду переубедить его, я не стал с ним спорить, и он второпях удалился, по всей видимости, затаив на меня какую-то обиду.

После этого случая я понял, что Захар, несмотря на свое добродушие, так же мог быть очень вспыльчивым и обидчивым, когда речь заходила о вопросах веры, требующих только безусловной веры. Поэтому и вышло так, что даже такой послушник как он, абсолютный образец для подражания оказался настроен против меня. Казалось, что в монастыре у меня больше нет никого, кому я мог бы открыто говорить то, о чем думаю.

Мы беседовали с Захаром накануне праздника. На следующий день я проснулся в скверном настроении, хотя и был такой светлый праздник.

Утро было очень теплым, солнце напекало уже спозаранку. Тем не менее, меня раздражала даже чудесная погода.

Собравшись идти в храм на праздничное богослужение, я заприметил у ворот монастыря большое скопление людей и машин. Люди повсюду сновали с корзинами полными яблок. У самого собора так же выставляли большие коробки с яблоками и другими фруктами для освящения.

Тут же у входа в храм я заметил отца Александра. Он пытался решить какие-то важные вопросы, беседуя с двумя мирянами. Оглядевшись, я понял, что в монастыре собрались преимущественно женщины, одетые в светлую одежду, с повязанными на голове белыми платками. Белый цвет так же символизировал этот светлый праздник.

Из игуменского корпуса в это время быстрым шагом вышел и игумен в сопровождении нескольких иноков. На отце Димитрии в этот раз была светлая риза, но на его голове, так же оставался черный клобук, который показался мне слишком вычурным в этом образе.

Отец Димитрий подошел к собравшимся у собора людям и кратко побеседовал с ними, уточнив, что освящение плодов по традиции будет проходить после божественной литургии. После этого люди начали заносить и в сам храм корзины с фруктами.

Тут я увидел медленно вышедшего из игуменского корпуса, изгорбившегося, небольшого роста старичка, которого сопровождали еще двое послушников. Это и был тот самый старец Тимофей, принявший великую схиму или великий ангельский образ. Я догадался об этом сразу, увидев облачение этого почтенного старца, которому было лет девяносто. Головной покров старца Тимофея отличался от клобука монахов постриженных в мантию и от камилавок рясофорных иноков. На голове у батюшки Тимофея был надет куколь, остроконечный черный капюшон, на котором были изображены кресты, а также серафимы, то есть ангелы. Батюшка Тимофей был в яркой мантии, поверх которой был надет четырехугольный плат-накидка. Этот плат надевают только схимонахи.

Старца тут же обступили миряне. Он все время улыбался и с благожелательностью приветствовал всех людей. Было заметно, что батюшка Тимофей, имея солидный возраст, передвигался очень медленно и его движения казались очень осторожными. Глядя на него, у меня возникло чувство сострадания к его старости и немощности.

В это время маленький озорной мальчик подбежал к старцу Тимофею и начал дергать его за одежду, прося исполнить непонятное желание. Какая-то женщина быстро подбежала к ним и отвела мальчика в сторону, погрозив ему пальцем.

В звоннице грянул колокольный звон, оповещая о начале богослужения. Все толпою потянулись в храм. Старец Тимофей так же направился к белокаменному собору, который в этот день и сам весь светился в лучах солнца. У входа батюшка Тимофей осенил себя крестным знамением и зашел в притвор.

Храм был празднично облагорожен и убран в этот день. На аналое у иконостаса находилось белоснежное покрывало, а рядом на клиросе в таких же белоснежных стихарях, готовясь к богослужению, стояли певчие.

Литургию служил, как и в прошлый раз сам отец Димитрий. Перед началом торжественного богослужения он провел небольшую проповедь о том, что знаменует собой празднуемый день.

Литургия началась. Батюшка Тимофей, сутулясь, стоял вблизи иконостаса и непрестанно улыбался своей мягкой, умиротворенной улыбкой, глядя на отца Димитрия.

Под конец литургии все начали причащаться. Одним из самых первых к отцу Димитрию, едва передвигаясь, подошел мужчина лет пятидесяти, у которого, по всей видимости, случился инсульт. Его правая сторона тела была частично парализована. Мужчину сопровождала женщина и помогала ему идти, придерживая за руку. После причащения этот мужчина целеустремленно направился к старцу Тимофею. Подойдя к нему, он пал на колени и громко взмолился, прося у батюшки помощи в исцелении. Батюшка Тимофей с заботой погладил мужчину по голове, наклонился и что-то сказал ему на ухо. После этого старец осенил его крестным знамением. Двое послушников, которые находились рядом со старцем подняли мужчину и отвели в сторону.

После завершения причастия началось освящение плодов. Отец Димитрий встал у столов с яблоками, чтобы начать каждение. Он кадил достаточно долго, распространяя во все стороны благоухающий фимиам. После этого он обильно окропил весь урожай святой водой. Брызги, разлетающиеся всюду, падали на фрукты и на лица людей, которые стояли у столов и с восторгом наблюдали за происходящим. После этого все начали выходить их храма, чтобы продолжить освящение фруктов на улице.

Когда яблоки и виноград, разложенные у стен храма, так же были освящены люди растеклись по территории монастыря и уже просто отдыхали. Группа людей прошли вместе с батюшкой Тимофеем к игуменскому корпусу в надежде побеседовать с ним и получить мудрого совета.

После прошедшего богослужения, как и в день, когда я причастился первый раз я чувствовал небольшой душевный подъем. Возможно, новые впечатления, большое количество народа меня отвлекли от внутренних переживаний, и поэтому все лишние мысли меня не беспокоили. И я так же направился в игуменский корпус, чтобы увидеть батюшку Тимофея.

Старец устало сидел на стуле в библиотеке, держа в руке свои четки и рассказывая собравшимся историю чудесного Преображения Господня. Он с проникновением начал говорить о том, что в этот день люди должны задуматься о праведности жизни и преобразиться к лучшему. Все находившиеся в помещении люди с восхищением слушали о том, что по древнему поверью ангелы на небесах в этот день угощают души детей яблоками. Что Преображение Господа Бога и Спаса Иисуса Христа, описанное в Евангелиях есть явления Божественного величия и его славы. Что на горе Фавор произошло великое чудо Преображения, показывающее, что Христос имеет власть над жизнью и смертью, владычествует над небом и землей. Преображение показало, что Иисус Христос соединил в себе два естества – божественное и человеческое. Невыразимо явив неприступный свет при молитве на горе, когда просияло его лицо, как солнце, когда одежды его сделались белыми, как свет, Владыка Христос в этот момент обожествил, поднял человека над природой. Преображение явило собой откровение всех Лиц Святой Троицы, когда из появившегося облака, то есть Святого Духа, осенившего всех учеников Христа, прозвучал голос Отца, и возвестил о том, что Христос его возлюбленный Сын, в котором и осуществляется благоволение Отца, и поэтому все должны прислушиваться к нему.

Слушая историю старца о Преображении Христа, я воспринимал его слова без всякого критического осмысления. Батюшка Тимофей очевидным образом выказывал то, что он понимает чудо Преображения как данность. Я же просто был погружен в рассказ батюшки и умилялся, какой он чуткий и добрый во всем своем существе, как он изрекает эту речь своим тонким старческим голосочком, благотворно воздействуя на всех окружающих.

После того как батюшка Тимофей закончил и ответил на несколько вопросов мирян, он встал и вышел в отдельную комнату. Послушник, сопровождавший старца, заявил, что батюшка Тимофей немного отдохнет и начнет принимать для духовного совета.

Через десять минут в маленькую комнату по очереди начали заходить люди, которым было необходимо поговорить с батюшкой наедине. И опять одним из самых первых я увидел, как в комнату завели того частично парализованного мужчину, перенесшего инсульт.

Я дождался того момента, когда этот мужчина начал выходить из комнаты. Мужчину вела под руку та же женщина. Расчувствовавшись, он всхлипывал и утирал здоровой рукой слезы на своем лице. Когда мужчина оказался напротив меня я почувствовал, что от него исходит очень неприятный запах испарений урины. Тем не менее, его беспрепятственно пустили в комнату к старцу без всяких вопросов. Я понял, что здесь никто не смотрит на положение человека и то, как от него пахнет. Перед Богом все были равны.

Выходя из настоятельского дома, этот мужчина громко выкрикивал, что теперь он быстро пойдет на поправку, что старец воочию предвидит это. Напоследок мужчина вскрикнул, что батюшке Тимофею нужно верить во всем, так как его слово от самого Бога. Глядя на мужчину, у меня возникло глубокое чувство сопереживания его несчастному положению.

Когда я выходил сам, то у дверей мне встретилась одна миловидная бабушка, которая держала в руках икону и корзину с яблоками. Она с умилением рассматривала эту икону с изображением Пресвятой Богородицы, которую, по всей видимости, в этот день освятили здесь. Казалось, бабушка находилась в полной безмятежности и не замечала ничего вокруг.

Она поцеловала икону. Взглянув на меня и подивившись тому, что я без яблока она вручила мне красное наливное из своей корзины. Искренне поблагодарив ее, я пошел дальше.

К моему удивлению миряне в монастыре производили уже впечатление галдящей толпы. Они громко переговаривались друг с другом и с весельем делились между собой яблоками. Несколько детей недалеко от меня шумно смеялись и играли в салки, бегая и резвясь вокруг своих мам. Глядя на все вокруг, в этот момент меня накрыла волна мрачных предчувствий. Во мне проснулась прежняя хандра, но теперь раздражение от всего переросло в жуткое состояние одержимости негативными мыслями, когда мой критический ум снова показался на поверхности.