Вечный маятник

«Уважаемая Людмила Ипполитовна!

Прошу содействия! В запасниках музея два Петра Первого, обе Екатерины, последние Романовы, Ленин и Мэрилин Монро. Как последняя барышня оказалась в списке, угадать трудно, но пусть будет, раз пришла. Но я отвлекся. Людмила Ипп… Фу ты, отчество у вас, конечно, принеудобное. Наградил вас батюшка, не написать, не выговорить. Буду по-свойски, все ж не первый день стены музейные подпираем бок о бок, не первый год несем культуру в народ наш темный. Можно и по-простому. А если уж совсем просто, говорю откровенно: Людочка, выделите два зала, лучше на втором этаже. Там с Невы свет хороший. Солнце, когда есть, так и лезет в окна. Подсветит натурально, на лампы тратиться не будем. Поставим там выставку, а то никак фигуры от времени рассыпятся. Хоть и восковые. Стоят бесхозные, а их бы людям показать, да и бюджет пополнить нам не мешало. Помню, ставили мы ее годами ранее, хороша была. Пора бы и снова зеленый свет дать.

С надеждой на ваше понимание, Семен Лукич.

Это не просьба. Читай – приказ директора. Пока неофициальный».

«Семен Лукич, письмо ваше получила и имею ряд вопросов. Но буду придерживаться вашей манеры и спрошу по-свойски: Сеня, где я залы возьму? В одном первобытные стоят, во втором мамонт потолок подпирает. И так еле затащили, обратно только частями.

И еще: как мы из немногочисленных Романовых и Мэрилин Монро выставку соорудим? Народ наш, как ты выражаешься, темный, хотя я так не считаю, не поймет. И бюджет, извини, наоборот затрещит по швам.

Надеюсь на здравомыслие, Люда».

«Так, Людмила Ипполитовна, я понял ваш настрой. Раз не готовы по-хорошему, будет, как я сказал. Готовьте помещения. Приказ получите от секретаря.

Директор музея Семен Лукич Хотейцев».

«Уважаемый директор Хотейцев! Готова предоставить один зал. Первобытных к мамонту. Романовых к окну. Пусть Невой любуются.

Заведующая фондами музея Людмила Ипполитовна Корь».

«Люда, вы меня убиваете. Я скорблю от вашего невежества. Вам ли не знать, что между царями и мамонтом пропасть времени. Как минимум римское право, как максимум Киевская Русь. Их невозможно соединить. С. Л».

«В проходе Монро поставим. Пусть соединяет поколения. Люд. Ип».

«А Ленина? Семен Лук».

«И Ленина. Людмила».

«Куда?»

«К Монро».

«Позвольте, как по́шло!»

«Семен Лукич! Довольно! Я слышу, как взывает к помощи ваша клавиатура. Я иду к вам!»

«Конфеты захвати, чаю попьем. Жду!»

1

Толпа рабочих кинулась в зал. Там, не разбираясь в выражениях, истошно вопил директор всея музея Семен Лукич:

– Кто уронил Петра Первого? Почему Петр на полу?

– Ну, упал, пока перемещали. Подумаешь, – пробубнила в белую шаль не менее белая и пушистая смотрительница.

– Да что б вас так кидали, – не унимался Семен Лукич, – он же император! Да он бы вам… Да знаете, что бы он сделал? Голову с плеч в один миг! Немыслимо! Петр на полу… Ну-ка, долой отсюда!

– Какую голову? Куда долой? – пролепетала заведующая, примчавшись на крик, – товарищ директор, вы мне и так всех запугали. С вашими методами будете сами выставку собирать.

– Он – император, – протянул Семен Лукич, подпирая пальцем потолок.

– Вчера император, сегодня фигура. Да и то не вечная, – хмыкнул Васька, шмыгнув носом.

– Почему это не вечная? – раздался голос в белом облаке шали.

– Ну дак восковая. Спичкой раз, и нет ни фигуры, ни императора, – Васька загоготал, довольный шуткой, а бригада в комбинезонах заулыбалась в ответ: «Точно», «Круто сказал», «Он у нас голова».

Семен Лукич окончательно рассвирепел:

– Ты погляди! Распоясались! Да я вам! – теперь к потолку грозно вознесся директорский кулак.

– Тихо, тихо, – бросилась к нему заведующая, – вот увидите, в три дня управимся. Перенесем и Петра, и Екатерину. Всех упакуем, никого не уроним.

Она бросила взгляд на императора, глянула на Ваську:

– Поднимите вы его. Иначе мы тут все валяться будем.

Вскоре зал обрел черты музейной выставки. Вдоль стен выстроились восковые фигуры и взирали на суету вокруг, будто все понимали. Притихшие смотрительницы подглядывали тайком, кутались в шали и сжимали сухие кулачки, готовые грозить непослушным посетителям. Серьезная Людмила Ипполитовна строго следила за рабочими в комбинезонах. Те по ее указаниям переставляли, носили, убирали и меняли. Васька же сначала отлынивал, сославшись, что он командир – ему не положено, а затем лениво поддался уговорам и, закатывая глаза, принялся помогать.

– Василий, здесь бы стену подкрасить. Смотри, облупилась аккурат за Николаем, – скрипнула шаль, – нехорошо это. Музей ведь, не конторка какая.

– А ну, цыц, – шикнул Васька, но, поймав грозный Людмилин взгляд, примолк сам, – ладно, ладно, не зыркайте.

Из складских музейных недр тут же появилась банка краски. Желтыми мазками она разливалась по стенам, а Ваську гоняли из угла в угол, находили новые дыры, нуждающиеся в ремонте. Он тем временем все больше и больше закипал, кляня на чем свет музей и его обитателей, бесцеремонно ругал Романовых и не уставал ворчать про командира.

Уже отклонялись шали, ушла в кабинет Людмила, а валик безостановочно катался, размазывая желтый. Васька наливался бранными словами хлеще спелого яблока, как вдруг все оказалось готово. Он заправски выругался, но не забыл похвалить:

– Кто молодец? Я молодец! Свое дело знаю! А то ишь придумали тут. Хихикали, что не закончу. Не на того напали! – схватившись за лямки комбинезона он чуть подался назад взглянуть на работу, сделал шаг и едва не угодил в банку с остатками краски. Нога проехалась по гладкой жестяной поверхности, Васька растерянно вскинул руки и, потеряв равновесие, всем туловищем припал к окрашенной стене.

– Фух, пронесло! Живой! – ухмыльнулся он, отлипая. – Видали, как я?

Молчаливые фигуры даже не шелохнулась, только холодные глаза внимательно наблюдали за каждым движением. Тогда он колесом прошелся мимо, гордо выпятив красочную, испачканную грудь, и тыкнул в Екатерину:

– Видишь как, и мы могём! – дружески похлопал царицу по щеке и на секунду оцепенел. По спине пробежал противный холодок, а рот открылся в немом ужасе. Он смотрел и не верил глазам – на восковом лице остался жирный желтый отпечаток. Васька перевел взгляд на свои грязные ладони и вздрогнул. Страх еще плотнее сжал и без того едва бьющееся сердце.

Издали раздались веселые голоса рабочих. Приближающийся смех людей барабаном застучал в Васькиной голове. Он только успел растрепать царский парик и скрыть следы преступления, в зал ввалилась толпа:

– Эй, командир, заканчивай. Пошли уже!

– Иду, ребят, – треснувший голос дрожал, но за натянутой улыбкой рабочие не заметили подвоха.

– Давай, мы на выходе, – раздалось почти у дверей.

– Не ждите меня. Я сам доберусь, – кинул Васька, и минуты показались вечностью. Наскоро он оглянулся, увидел суровое лицо Петра Первого и, вздохнув, запустил пятерню в парик Екатерины. Всего несколько ловких движений, и восковая голова легко поддалась умелым рукам. Похититель быстро отыскал мешок, сунул туда сокровище и растворился в темноте наступившей ночи.

2

Уже дома Васька извлек голову и схватился за свою. «Что же я наделал!» – билось в ней, а немые глаза напротив пристально наблюдали и словно смеялись.

Екатерина с желтыми отпечатком ехидно смотрела на своего вредителя всю ночь. Тот пытался отвернуться, отворачивал ее, даже закидал тряпками, но само ее присутствие внушало липкий страх.

«Так, никому не скажу. Они придут утром, будут разбираться. Спросят, отвечу, что понятия не имею», – рассуждал Васька в полудреме, но тут же вскакивал и в сотый раз пересекал комнатные метры.

Вскоре предрассветные лучи принесли новый день, а вместе с ним тревожный краткий сон. Чудился Семен Лукич, его лицо печальной маской глядело на пустой зал, где единственным экспонатом была голова Екатерины с пятном на щеке. Она лежала ровно посредине, без почестей, защитных стекол и тумб. Такая, как есть, на полу в слое пыли. Директор склонился, потрепал путанные волосы и печально сказал: «Что ж ты, Василий. Я тебя пригрел, командиром поставил, а ты, оказывается, совсем без совести. Да и без разума, раз такое натворил».

Семен Лукич рухнул на коленки и зарыдал.

Слезы его проливались такой болью и скорбью, что Васька, отгоняя сновидение, был готов зареветь сам. Мучительный, ломающий душу стыд пробирался выше, заполнял кипятком желудок, ледяным ветром сковывал сердце и без остановки спешил дальше, к самой макушке. Что-то сломалось в Ваське и гнало прочь уверенность и непомерную гордость. Постоянная его безнаказанность вдруг оказалась страшным проклятьем, что ослепила разум и даровала мнимую свободу. Он скривился при мысли, как огорчится старый музейщик. Ведь выставка стала для того всем, Семен Лукич горел идеей, лично проверял каждую складку платья, чистоту кружев и блеск сапог. А теперь стало на одну Екатерину меньше. Да еще и кто постарался? Он – Василий, человек, для которого директор стал почти отцом. Ведь будучи сиротой, когда совсем юнцом он метался без работы, именно Семен Лукич оставил его в музее, показал, как можно держать в руках молоток и гвозди. Рассказал, что такое труд и лично выдал первые деньги. Пусть к культуре и искусству приучить так и не удалось, а со временем Васька совсем расслабился, но неизменным оставалось одно – преданность. Которую он сам растоптал и вымазал желтой краской. Еще и скрыл, утащив голову музейного экспоната.

Васька затрясся, привычным движением кинул Екатерину в мешок и поплелся сдаваться. Горечь внутри заставляла идти быстрее, но стыд и страх за содеянное грызли душу. Из-за чего секунда промедления превращалась в спасительный круг, оттягивая момент горького признания.

– Нет, я должен рассказать, – топнул ногой Васька и толкнул тяжелую музейную дверь.

3

Васька ожидал, что стены музея сотрясал гнев Семена Лукича и причитания Людмилы Ипполитовны. Он представлял себе, как набрасываются друг на друга шали с криками: «Не уследила», что все в пух и прах ссорятся, обвиняя в пропаже головы. Но внутри разливалась небывалая тишина. Окна занавесили, шторы едва пропускали свет, и в залах блуждал мягкий полумрак.

Васька остановился, прислушался. Не заметив ни звука, он двинулся к кабинету директора. Что-то мрачное скрывалось по углам, скрытое от глаз, но преследующее по пятам. Васька чувствовал затылком, как это что-то подгоняет его вперед, дышит холодом в спину, но перед самой дверью он остановился.

До ушей донеслись голоса. Тихо, полушепотом люди бросались обрывками фраз, вздыхали и снова падали в тишину. Тревога тронула Васькино сердце, кольнула грудь, и бессонная ночь тут же забылась. Взмахом пронеслось неясное предчувствие, и Васька наконец вошел.

У стола сидела Людмила. В заплаканной женщине без грамма краски и в домашней одежде, он не узнал строгую заведующую и кинулся к ней. Но та накрыла ладонью лицо и бесшумно залилась слезами. Рабочие с голыми макушками сжимали кепки и прятали покрасневшие глаза. Только тихо-тихо охала Антонина, художник и гример по совместительству. С каждым вздохом пружинки ее седых кудрей кивали в знак согласия и также смиренно возвращались на место. Она глянула на Ваську и, только успев охнуть: «Горе то какое!», до того дошло – Семена Лукича нигде нет.

Он дернул плечо Людмилы, застыв в немом вопросе, но она, не открывая глаз, одними губами произнесла:

– Позвонил мне на рассвете. Я приехала, – и тут же замолчала.

Васька растерялся:

– И? – но, не дождавшись ответа, воскликнул, – дальше-то что?

– Что дальше? – встрепенулась Людмила, но снова обмякла и тихо произнесла, – не успела я. Когда со мной говорил, уже задыхаться стал, нервничал, волосы на себе рвал. Умолял срочно быть тут, я сорвалась, приехала, конечно, а он… Лежал посреди зала. Ох, Семен Лукич, – прошептала она и закрыла глаза. Но, собравшись, продолжила, – голова Екатерины пропала. А он, как чувствовал, перед открытием хотел лично проверить. Увидел, что только тело осталось, его удар и хватил. Пока ехала, кого смогла, обзвонила.

– А про меня забыли? – тупо смотрел в стену Васька.

– Да прости, Вась, не подумала, – в сердцах бросила Людмила, – тут скорая примчалась, откачивали, пытались. До последнего пытались, – голос сорвался, и она топнула в сердцах, – да кому голова-то эта нужна!

Васька уставился перед собой, и весь ужас произошедшего накрыл его черной тучей. Не помня себя, он потянулся в мешок и вытащил на свет желтую лохматую Екатерину.

В ту минуту застыла даже музейная пыль. Лишь глухо охнула Антонина, но вздох прозвучал контрольным выстрелом в Васькину душу. Тот пошатнулся и с яростным криком швырнул голову в угол.

4

Родителей маленького Васи не стало, едва ему исполнилось десять. На попечение мальчика взяла бабушка, но она не походила на обычную бабушку Васькиных сверстников. Они не ездили по грибы, не пили чаи после дачных трудовых будней и не коротали вечера за просмотром телевизора. Тамару Борисовну все знали, как заведующую выставочным отделом городского исторического музея – строгую и неподкупную женщину. Вряд ли бы кто-то осмелился назвать ее бабушкой, даже собственный внук. Он проводил в ее кабинете больше времени, чем дома, изучил каждый музейный угол и экспонат, но больше всего любил пропадать в запасниках и на складах. Он с любопытством наблюдал, как реставраторы возвращали жизнь старинным вещам, как внимательно изучали каждую деталь и восхищенно кивали, когда работа была закончена. Ему нравилось бродить по пустому музею после закрытия, будто перемещаться из древних веков в современные реалии. Постепенно, из зала в зал. Маленького Васю не интересовали жаркие споры и ученые разговоры, он любил смотреть, как создаются новые выставки, как устанавливают правильный свет, как из ящиков бережно извлекают старинные артефакты и превращают в единую экспозицию.