- -
- 100%
- +
А Стас… Стоял в стороне, уткнувшись в телефон, и нудно спрашивал у начальства:
– Можно мне входить? У них постановление есть… Я официально в составе группы… Так я могу зайти? – шёпотом говорил он.
Пауза. Затем снова:
– Они дыру в двери проделали, сейчас ломают – это нормально?
В трубке вдруг раздался повышенный голос, слышный даже нам:
– Да не тупи ты! Документы видел? Если всё по закону – действуй по обстановке!
Стас прижал телефон к уху, но было поздно – разговор стал достоянием всей группы. Не дождавшись ответа (начальник, видимо, бросил трубку), он сунул телефон в карман и так и не переступил порог – только заглядывал внутрь с видом знатока.
Я смотрел на него с недоумением. Как можно стоять в стороне, когда нужно осматривать технику? Да и аппаратура-то интересная, необычная…
– Стас, заходи! – нарочито громко сказал я.
– Нет-нет, – замахал он руками. – Мне и так всё видно. Ничего нового. Вы и без меня справитесь.
Мы переглянулись, переминаясь с ноги на ногу. Даже представитель управляющей компании ухмыльнулся. Понятых не видел – не знаю, как они отреагировали…
Почему-то это событие вспомнилось мне в мельчайших подробностях. Возможно, у меня было для этого время, а может, обстановка навеяла такие детальные воспоминания. Но суть не в этом.
Я помню, как смотрел на Стаса, стоявшего в сторонке с важным и смелым видом, на безопасном расстоянии, и думал: «Вот ты пришел на мероприятие, к людям, ты представитель сильнейшей организации, а от тебя пахнет не свежестью. Я, конечно, понимаю: все устали, нервничают, в помещении жарковато, можно вспотеть, но ведь от тебя несет чем-то застоявшимся, немытым. Вроде рубашка выглажена, и пиджак не мятый… Волосы… Ну, ты бы хоть на них обратил внимание. Они же давно не видели шампуня. Хорошо хоть, что перхоти нет, а то вообще было бы из ряда вон. Вот не могу я этого понять. И почему я испытываю этот испанский стыд?»
Следователь отвлек меня просьбой принести какой-то прибор из дальнего угла комнаты. Штука оказалась тяжелой и пыльной: «Вот же незадача, все руки испачкал», – подумал я. Таковы недостатки нашей работы.
«Интересно… – я представил ситуацию у себя в голове, – как с тобой спит жена? Ты же приходишь домой уставший, раздеваешься и ложишься в постель вот так – не очистив тело, не помыв голову? Ну ладно, тебе, может, это и неважно, но как же ей с тобой?» Этот вопрос всерьез меня озадачивал.
Вернувшись в реальность и захлопнув дверь воспоминаний, я вышел из комнаты отдыха в кабинет и вновь посмотрел на Стаса, но уже под другим углом: «Да, прошло столько лет, а ты не изменился. Та же прическа, волосы, избегающие мыла, и следы волнений на твоей одежде, видимо, уже въелись надолго. Хотя нет… Пожалуй, кое-что изменилось: ты, насколько мне известно, уже не женат. Может, поэтому ты такой неудовлетворенный? А нет… Ты таким родился и работаешь там, где тебе и место».
В кабинете люди спокойно сидели на стульях. Кто-то разглядывал телефон, а кто-то просто смотрел в потолок в ожидании конца. Все было тихо и умиротворенно. Это радовало.
«Вот же не повезло, – подумал я. – Попался на моем пути такой упрямый товарищ. Что я ему такого сделал? Не могу понять. По сравнению с коллегами относился к нему с пониманием – не унижал, не принижал. Можно сказать, даже проявлял уважение. Но, видимо, этого было недостаточно. А может, все совсем иначе. Нападают на тех, кто в силу своей воспитанности ведет себя сдержанно, и невеждам кажется, что такой человек слаб и не способен дать отпор».
Тишина в комнате отдыха была нарушена рикошетящим перезвоном упавшей фигуры. Я замер на пороге, наблюдая, как белый конек, подпрыгнув ещё раз, закатился под стол.
Молодой оперативник, проводивший обыск, балансируя на стуле, копошился у верхней полки. Его поза была нелепой – вытянутая шея, неестественно поднятые плечи, будто он не просто осматривал полку, а заглядывал в какую-то параллельную реальность.
– Артём Николаевич, вы любитель поиграть в шахматы? – его голос прозвучал нарочито легко, но спина напряглась ещё сильнее.
Я молча поднял коня, ощутив под пальцами холодный пластик. Фигура была увесистой и чувствовалась в руке.
– Иногда играю, – ответил я, намеренно не уточняя, с кем именно. Пусть гадает – с коллегами или с самим собой.
Он слез со стула, держа в руках шахматную доску. На его ладонях остались четкие отпечатки пыли – видимо, набор стоял нетронутым месяцами.
– Красивые, – пробормотал он, проводя пальцем по клеткам. – Старые, ручной работы… Зоновская, наверное.
Я видел, как его взгляд скользил по фигурам, выискивая что-то. Эта наигранная небрежность, эти наводящие вопросы… Казалось, он всерьез верит, что я храню улики в шахматной коробке.
– Возьмите с собой, если интересно, – сказал я. – Только коня не забудьте.
И протянул ему белую фигурку.
Он замер, не решаясь взять. В его глазах мелькнуло что-то – растерянность? Раздражение?
– Нет, что вы… Мы же не… – он запнулся, внезапно осознав абсурдность ситуации.
Он медленно поднял на меня взгляд, с видимым усилием оторвавшись от доски и ее содержимого. В глазах мелькнуло понимание: «Вот же жук, подловил… Сыграл на моей слабости. Откуда он мог знать про моё увлечение? Не может быть… Наверное, просто случайно попал в точку. Шутник чёртов…»
Я улыбнулся ровно настолько, чтобы он понял: игра, в которую мы играем, куда сложнее шахмат. И фигуры здесь – совсем другие.
– Думаю, это наследство покойного начальника этого управления. Он любил подобные вещи собирать. Ко мне это не имеет отношения.
Оперативник ничего не ответил и продолжил осматривать шахматы.
– Вы так много уделяете внимания этому предмету, – продолжил я, – что у меня зарождаются опасения. А нет ли там чего-то запрещенного?
– А где ещё черный король? – спросил он.
– Понятия не имею.
– Хорошо.
– Может, продолжим? – спросил я.
– Продолжим….
Он поставил доску обратно на полку. А конь так и остался у меня в руке – маленький, холодный, с едва заметной трещиной на основании.
Как и все в этом кабинете – вроде целое, но при ближайшем рассмотрении – уже надломленное.
Тяжело вздыхая, оперативник взял стул и придвинул его поближе к шкафу, забрался на него, приподнялся на носочки.
– Ух ты… А что это у нас тут такое интересное? Коробочка…
Он достал то, что привлекло его внимание. Это была картонная коробка, наполненная старыми аудиокассетами.
– Что здесь записано? – с улыбкой и горящими глазами, будто нашел клад с золотом, спросил оперативник.
– Записи того, чем занимается моё управление. Я полагаю…
– И чего мы это тут храним? – прозвучал ехидный вопрос.
Он внутренне ликовал. Это был его триумф. Ему удалось найти то, что, по его мнению, сравнимо с малой информационной бомбой. «Это теперь его точно прикончит», – думал он, смотря на меня обжигающим взглядом. «Сейчас оформим, и если там ещё то, о чем я думаю, тогда всё, точно конец – и похоже, не только ему».
– Тот, о ком вы говорите, уже давным-давно покинул этот мир, – прокомментировал я, сохраняя хмурый вид лица.
Он стремительно направился к следователю.
– Это я нашел на самом верху шкафа в комнате отдыха, —громко и четко заявил оперативник, демонстрируя коробку.
– Ого, как много тут кассет, – отреагировал следователь. – Продиктуй, где именно ты это нашел.
Опер отрапортовал во всех подробностях.
– Вы, Артём Николаевич, можете что-то пояснить о содержимом этой коробки?
– Понятия не имею, что это и откуда оно здесь взялось, – таков был мой ответ.
Что тут скрывать – эти кассеты взволновали меня. Зачем это все хранить у себя в кабинете? Интересно, кто из предыдущих начальников это сделал? Ответа у меня не было. Факт оставался фактом – кассеты найдены, оформлены и будут приобщены к делу. Я посмотрел на лица присутствующих. Они были уставшими.
Стас подошел к моему столу со стороны, где был открыт доступ к тумбе. Выдвинул верхний ящик. Там лежали ручки, чернила, пара карандашей, точилка и немного мелочи. Это была моя полочка. Остальные два ящика мне не принадлежали —там хлам от предыдущих руководителей, который я не осмеливался выбросить. А может, было просто лень или не хотелось тратить на это время.
– Есть что-то ещё запрещенное в этой тумбе? – спросил он с серьезным выражением лица.
– Провокационный вопрос, Стас Геннадьевич. А у меня найдено что-то запрещенное?
Его губы растянулись в едва уловимой, но отчетливой улыбке – той самой, что появляется у охотника, когда добыча наконец попадает в капкан. Плечи расправились, подбородок горделиво приподнялся, и я почувствовал, как по спине пробежал холодок предчувствия. Его взгляд скользнул влево и замер на аккуратной стопке документов в углу моего рабочего стола – том самом месте, где годами складывались бумаги на подпись: служебные записки, приказы, ничего особенного…
Стас взял папку с привычной мне легкостью, будто всегда знал, где что лежит в этом кабинете. Его пальцы листали страницы с методичной неторопливостью – каждую секунду этого мучительного просмотра я чувствовал кожей. Большинство документов он откладывал сразу, но вот один лист заставил его замереть. Бумага формата А4, текст только с одной стороны… Что там могло быть? Мозг лихорадочно перебирал варианты, но ничего криминального вспомнить не удавалось.
– Объясни вот это… – его голос прозвучал неестественно громко в напряженной тишине кабинета. Он протянул мне лист, и я увидел знакомый бланк – выдержка из секретного приказа.
Стас посмотрел на меня с плохо скрываемым торжеством, а после продолжил:
– Ты для кого-то конкретного готовил этот документ? – его голос звучал почти сладострастно. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Объяснять это сейчас было бесполезно. В его глазах я уже прочитал приговор – они нашли свою зацепку. Обычная бумага, выступающая подсказкой для работы, превратилась в «нарушение режима секретности». Я медленно выдохнул, понимая, что именно этот ничем непримечательный листок бумаги может стать тем самым гвоздем, которым они воспользуются для моего поспешного увольнения. Солнечный свет за окном вдруг показался мне издевательски ярким, подчеркивая абсурдность ситуации.
– Часть секретного приказа, – почти шепотом ответил я.
– Это я и сам вижу, – довольно улыбнулся он. – Будем изымать?
Наш разговор, наверняка, никто не слышал. Мы были вдвоем в этой части кабинета. Остальные теснились ближе к выходу – там было больше стульев.
Я встал с кресла, выпрямил спину и глубоко вдохнул. Голове стало легче. Повернулся к следователю, который сидел, увлеченно описывая кассеты. Его ручка шуршала по бумаге. Он откладывал её, когда брал кассету для осмотра, затем снова принимался писать. Молодец парень. Молча делал свое дело. Спешил поскорее закончить и убраться отсюда. Правда, ему ещё предстоял мой допрос.
Это все понятно, но нужно было что-то делать с этим злосчастным листком. «Ну надо же так опростоволоситься – оставить его на столе. Хотел же уничтожить. Почему сразу не сделал? А теперь за эту ерунду можно вылететь со службы как пробка из шампанского. Никто даже придерживать не будет. Нет, я совсем не планирую быть уволенным. Надо найти выход, и в этом выходе не должно быть места подставе того сотрудника, который написал этот документ».
Мои мысли кружились, как хищные птицы над полем, выискивая малейшую лазейку, тот единственный выход, который оставит меня невредимым. И вдруг взгляд наткнулся на него – маленький, но яростно белеющий скол на темно-бордовой поверхности стола.
Пальцы сами потянулись к повреждению, но я вовремя остановил себя. Вместо этого сосредоточился на контрасте – ослепительно белое на благородном бордо. Именно так я должен был действовать: найти уязвимое место в этой безупречной на первый взгляд ситуации и ударить туда, используя контраст между ожидаемым и реальным.
Скол напоминал мне – ничто не идеально. Даже этот массивный стол, символ власти и стабильности, имел свои слабые места. Оставалось лишь найти такой же изъян в выстроенной против меня конструкции.
Я медленно провел ладонью над поврежденным местом, не касаясь его, чувствуя исходящую от него странную энергию. Этот невзрачный дефект стал моей новой точкой опоры.
В звенящей тишине моего сознания послышались звуки приходящих мыслей: «Так… Стас спросил, будем ли мы изымать документ? Значит, изначально он не был настроен на это. Возможно, ему нужно что-то взамен. А что я могу ему дать в своем положении? Не деньги же предлагать?» – от этого я непроизвольно улыбнулся, но так, чтобы не было видно моих зубов. «Не стоит бояться просить о снисхождении. Конечно, нельзя увлекаться такими вещами, иначе они станут бесполезны. Но один раз то можно. Тут важно не умолять, а предложить сделку, показать, что у них уже более чем достаточно, и зачем тратить время на эту мелочь. Главное – обесценить в их глазах то, что они хотят изъять».
Я посмотрел на Стаса, который стоял рядом в ожидании моей реакции:
– Зачем вам это? У вас уже так много всего. Вон и кассеты с записями разговоров – целая коробка. Следователь до сих пор их описывает.
– Уже закончил, – улыбнулся он мне в ответ.
– Так-то оно так, но сколько вами забрано дома? Что вам даст эта бумажка? Моя карьера закончена, и это понятно уже всем. Я так понимаю, вы уже видите меня в других местах, где нет свободы. Это лишь вопрос времени, и вряд ли оно будет долгим. Учитывая, что занимается мной ФСБ.
Стас всё это время смотрел на меня. Выслушав, он поднял злосчастный лист, ещё раз посмотрел на него, потом на следователя (тот был занят своим делом и, конечно, не слышал нашего разговора), затем молча протянул его мне:
– Забирай, это ерунда.
– Спасибо, – тихо ответил я, взял лист и быстрым шагом направился к шредеру.
Зашумел аппарат, пожирая бумагу. Прекрасное зрелище, когда видишь, как безвозвратно исчезают доказательства твоей ошибки. «Вот и всё, – выдохнул я. – Мои ноги устали. Они какие-то ватные, что ли». Эта мысль убедила меня вернуться за стол, точнее, к креслу. Я погрузился в него. Оно стало каким-то мягким и удобным. Ноги сказали «спасибо». Интересный организм у человека – терпит до последнего, а потом выключается.
Чувство, что следственное действие скоро закончится, усиливалось. Уже никто ничего не искал, не рылся в моих вещах. Все сидели на стульях (благо, их хватало) и ждали, когда следователь закончит.
Шредер щелкнул, переходя в спящий режим. Я посмотрел на него: «Молодец, аппарат, справился на отлично. Что бы я без тебя делал? Да, это моя победа. Манипуляция сработала. Так что не стоит бояться аргументированно просить. Главное – объяснить оппоненту, что твое предложение не навредит его делу. Показать, что он в лучшем положении, чем ты, и только он может помочь. Амбиции – волшебная вещь, особенно у тех, кто в погонах. На них можно играть, как по нотам. Важно не переборщить».
Как-то тихо. В коридоре спокойно. Вероятно, моим сотрудникам изрядно надоело это мероприятие, и они разошлись по своим местам обсуждать моё будущее и будущее управления. Наверняка, найдутся те, кто желает самого наихудшего исхода. Эти заводилы опасны – они несут смуту в коллектив.
«Надо будет после провести проверки, выявить таких паразитов и постепенно избавиться от них. Очистить ряды. Да. Точно. Поставлю задачу отделу безопасности и кадровику. Будет чем заняться», – улыбнулся я и посмотрел на часы.
Наконец следователь нарушил тишину:
– Я заканчиваю. Ещё пять-семь минут – и все, будем выдвигаться.
От этих слов все оживились. Я, довольный, обратился к присутствующим:
– Что-то ещё вы планируете делать в моем управлении?
– Ничего, – ответил следователь, не отрывая взгляда от листа. Он медленно поднял его до уровня глаз, будто читая про себя, затем радостно добавил: – Понятые, подойдите и распишитесь здесь, – он показал ручкой место для подписи.
Двое пожилых людей быстро встали со своих мест и направились к столу. У меня сложилось впечатление, что они вовсе не старые, а просто прикрывались масками стариков.
– Вот как бывает, когда задницу отсидишь от безделья, – я лишь развел руками – что тут скажешь? Когда против тебя работает целый театр, остается только наблюдать за представлением.
Солнце, все ещё заливавшее кабинет своим ярким светом, вдруг показалось мне издевательски веселым. Оно освещало эту абсурдную сцену, словно софиты на сцене – вот «старички», вот важничающий Стас, вот я в роли главного злодея… Жаль только, зрителей маловато – ну да это они ещё успеют исправить.
Когда все участники поставили подписи, а вещи, подлежащие изъятию, были упакованы в отдельные мешки и готовы к отправке, следователь произнес долгожданную фразу:
– Ну что, теперь в нашу контору?
ГЛАВА 3 О ЧЁМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
Машина медленно въехала на закрытую территорию ФСБ. Я смотрел в окно, отмечая каждую деталь этого места, куда мне никогда прежде не доводилось попадать. Мы остановились у заднего входа – неприметной двери.
Стас вышел первым, его движения были отработаны до автоматизма. Я последовал за ним, ощущая, как бетонный пол впитывает звук наших шагов. Небольшая лестница компенсировала перепад высот – практичное решение, лишенное всякой эстетики. В холле царила полутьма, лишь слабый свет падал на пост дежурного, где посетителям предписывалось оставлять телефоны. Эти «безопасные» ящики вызывали у меня горькую усмешку – кто всерьёз верит, что содержимое останется неприкосновенным?
Мы миновали пост, свернув к центральной лестнице. Поднимаясь на второй этаж, я отмечал мрачную обстановку: единственное окно едва освещало длинный коридор, стены которого украшали потёртые плинтусы с разводами от небрежной уборки. Полосы грязи вдоль стен говорили о многом – здесь ценили лишь видимость порядка.
Двери кабинетов, хоть и одинаковые, выглядели чужеродно на фоне облупившихся стен. Следы неаккуратного монтажа бросались в глаза – трещины, сколы, неровные стыки. Казалось, само здание сопротивлялось попыткам его обновить.
На Т-образном перекрёстке мы свернули направо. Здесь было светлее – высокие окна наполняли пространство неестественно ярким для этого места светом. Мой взгляд упал на пол: под ногами оказалась старинная плитка, сохранившаяся вопреки времени и нелепому линолеуму, которым её закрыли. Какая ирония – настоящее качество скрыто под дешёвой современной отделкой.
Узкая лестница на третий этаж вызвала у меня недоумение. «Как можно было спроектировать такое?» – спросил я у Стаса. Его равнодушный ответ – «пережиток прошлого» – лишь подчеркнул абсурдность ситуации: мы находились в месте, где решаются судьбы людей, а архитектурные нелепости остаются неизменными десятилетиями.
Последним препятствием стала массивная арка – немой свидетель прочности старых строений. За ней располагалось следственное подразделение. Лавочка у стены с прикрученным к полу основанием навевала невесёлые мысли о том, какие сцены здесь разыгрывались ранее. Но сегодня спектакль был другим, и главную роль в нём играл я.
«Посиди здесь», – сказал Стас и указал на это, так называемое, седалище.
Я кивнул в ответ и медленно опустился на лавочку, стараясь не помять костюм. Аккуратно расправил брюки, разгладил пиджак – даже в такой ситуации привычка выглядеть достойно не покидала меня. Когда шаги оперативников затихли в коридоре, наступила гнетущая тишина. Я остался один в этом мрачном пространстве, где даже воздух казался тяжелым от многолетней бюрократии и страха.
Пальцы сами потянулись к обручальному кольцу. Я крутил его, ощущая знакомые царапины и вмятины – следы нашей с Настей совместной жизни. «Надо бы отполировать», – мелькнула мысль, и я невольно улыбнулся. Но улыбка застыла на лице – вокруг не было никого, кто мог бы ее увидеть.
Подняв голову, я увидел портреты на стенах – те самые, с холодными глазами и железными подбородками. Они смотрели на меня сверху вниз, будто оценивая новую жертву системы. Окна в конце коридора пропускали так мало света, что казалось, будто само время остановилось в этом месте. Полумрак сгущался, смешиваясь с тенями от портретов, создавая ощущение, будто я попал в ловушку между прошлым и настоящим.
«А что, если просто встать и уйти?» – мысль вспыхнула, как спичка в темноте. Но тут же погасла под тяжестью реальности. Без пропуска здесь не сделаешь и шага. Даже если бы мне удалось выбраться – они найдут, приведут обратно, уже с наручниками. Я крепче сжал кольцо в ладони, ощущая, как реальность смыкается вокруг, как стальные тиски.
Стало душно. Снял пиджак, ослабил галстук – здесь уже не до формальностей. Капля скатилась по спине, и я с отвращением представил, как могу уподобиться тем самым операм с их кислым запахом пота. Нет, только не это. Хотя… какая теперь разница? В этом месте все равны перед системой – и чистюля, и неряха.
Я закрыл глаза, пытаясь представить Настю, наш дом, сына… Но образы расплывались, вытесняемые серыми стенами и безжалостными взглядами с портретов. Осталось только ждать. Ждать и не давать страху окончательно затмить разум. Хотя с каждой минутой это становилось все труднее.
Донеслись звуки женских каблуков, издаваемых от ударов обувной набивки об каменный пол.
«Как они вообще работают среди этих деятелей прошлого? Видимо, деньги и власть занимают не последнее место в их системе ценностей… да и женщины тоже». Эта мысль заставила меня непроизвольно скривиться, будто в воздухе повис неприятный запах.
«Да… Власть – лучший дезодорант, – язвительно подумал я. – Она маскирует любой запах, даже запах продавшейся души».
Нос сморщился сильнее, будто я действительно ощутил в воздухе привкус разложения – не физического, а того, что разъедает изнутри.
Резко развернулся к окну, делая вид, что меня заинтересовал вид на город. На самом деле мне нужно было всего на мгновение закрыть глаза, чтобы стереть эту гримасу отвращения.
Когда же я снова обернулся, лицо было абсолютно спокойным. Таким, каким его ожидали видеть в этих стенах.
Кто-то громко засмеялся в коридоре, и послышались голоса троих или четверых мужчин. «Что здесь может быть смешного? В этих стенах и при такой работе? – подумал я, – смейтесь, смейтесь».
Они что-то обсуждали, но, к сожалению, отражающий звук от стен создавал эхо, которое не позволяло разобрать, о чем у них шел разговор.
Дослушав до конца и приняв вновь в свои уши тишину, я сложил руки в замок, уперся локтями в ноги рядом с коленями, большие пальцы прижал к губам, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух:
«Так, оставим осмотр коридора. Надо приготовиться к допросу. Ты впервые будешь сидеть напротив следователя как участник процесса. К такому жизнь тебя не готовила. А разве можно такое предположить и подготовить себя? Конечно же нет, – продолжал я размышлять. – Тебе же, Артём, приходилось много раз бывать на допросах, и ты прекрасно знаешь, как это проходит, что чувствуют все участники и как они реагируют на разные ситуации. Надо сформировать у себя в голове подобие каких-то правил и им безукоризненно следовать. Я знаю, так легче. Экспромта в ходе допроса и так будет хватать. Надо, чтобы ещё были и определенные правила поведения».
Ладони от волнения вспотели. Не люблю, когда они мокрые. Особенно когда протягиваешь руку для пожатия, ты в ответ жмешь ему руку и чувствуешь, что она влажненькая. «Фу, как неприятно и неуважительно, – меня немного передернуло от этого воспоминания. – А с другой стороны, почему бы и не пожать мокрой ладонью здесь кому-то руку. Как говорится, максимально показать свое отношение к окружающим и своему выдуманному собеседнику. Да кого я обманываю. Я уже со всеми здесь поздоровался. Руку жать больше некому». Освободив свои пальцы из замка, я потряс немного руками, проветривая их. Ладоням стало прохладно. Набрал воздуха и с усилием подул на них. Это действие решило вопрос окончательно. Руки стали почти сухими.
Посмотрел на противоположную стену: она была покрашена на уровне полутора метров от пола зеленой масляной краской, а все остальное, включая потолок, побелено. Правда, от белого уже и не осталось следа. Какая-то дымка черного цвета лежала покрывалом на том, что должно было сиять белизной и чистотой. То ли здесь когда-то очень много курили, либо же просто вековая пыль медленно укладывалась на шероховатую поверхность стен.
«И они всем этим дышат каждый день… – про себя сказал я. – Артём, хватит проводить осмотр местности – это бесполезное для тебя дело, – взбодрил себя. – Надо заняться делом. Итак, формируем правила. Первое: чего нельзя делать в ходе допроса – это борзеть и грубить. Надо стараться не позволять обращение к себе в третьем лице. Если начнут так делать, сразу проси, именно проси, чтобы они так не обращались. Этот маневр четко покажет, что ты в курсе происходящего, адекватно отражаешь ситуацию и знаешь себе цену. Помню, как нас такая просьба опрашиваемого остудила и поставила на место. Конечно, вида мы тогда не подали, но то, что почувствовали, этого никто не отнимет. Далее, если будут бить (вряд ли, конечно, но все же), то закрываюсь сразу. Ни слова и точка. Это основано на том, что у них нечем тебя зацепить, а ты им этого не позволяешь. В этой ситуации всё в твоих руках. Выбор делать тебе. Но этот вариант маловероятен. Далее, сохраняй самообладание и ищи зацепку в беседе для манипуляций. Надо найти способ, чтобы к месту сказать, как я уважаю их работу, ценю её и знаю, насколько она трудна. Верю в справедливость и всю такую лабуду. Это сто процентов потешит их самолюбие. Пусть даже если вызовет улыбку на их лицах – не страшно, не критично. Проявляя адекватное уважение к сотрудникам, вполне вероятно получишь соответствующее отношение и с их стороны. Другого способа просто не существует. И в заключение, надо слушать каждый вопрос очень внимательно. Не поддаваться на доверительные беседы со следователем – этот маневр документируется на аудио, а потом оформляется как отдельное мероприятие и становится доказательством. Конечно, что и как говорить – тут ситуация сама за себя скажет. Заранее невозможно предугадать».