В Милуоки в стикбол не играют

В Милуоки в стикбол не играют

Аэропорт в Риверсборо походил на декорации к комедии-скетчу. Хотя он и располагался сразу у канадской границы, вряд ли можно было назвать его крупным узловым аэропортом. Похвастаться он мог одной взлетно-посадочной полосой, ветровым конусом и терминалом размером с будку фотоавтомата. Однако это не помешало руководству аэропорта ничтоже сумняшеся провозгласить: «Добро пожаловать в Международный аэропорт Риверсборо – Лучший маленький курорт по эту сторону границы». Не хотел бы я увидеть худший маленький курорт.

Основным товаром Риверсборо были снег и гуманитарные науки. Я насчитал, пока ехал в город на взятом напрокат автомобиле, несколько щитов с рекламой местных лыжных курортов. Все они, по-видимому, пользовались услугами того же агентства, что и руководство местного аэропорта. Их реклама была столь же беззастенчиво и категорично уснащена словами «лучший» и «маленький». Я не очень-то хорошо играл в слова, но готов был поспорить, что обставлю этого копирайтера в два счета.

Я наведался в местную полицию, и мне там спели и станцевали все то же самое, что и Фацио, только в более вежливой, характерной для местности к северу от Нью-Йорка, форме. Зак объявится. Они были в этом уверены. Никто из них в колледже не учился, но они знали, что учиться там очень сложно – большие нагрузки. А когда один из копов начал говорить мне, что Риверсборо – это лучший на востоке маленький город с гуманитарным колледжем, я спросил, нет ли у него родственников в рекламе.

Кампус был очарователен, как на почтовой открытке. Здания из красного кирпича и белой вагонки окружали квадрат центральный площади. Единственным несколько нарочитым элементом был золоченый купол библиотечной башни с часами. Никакой видимой активности на кампусе не наблюдалось, и посетитель мог подумать, что в школе до сих пор каникулы. Но, как и во многих городах, расположенных в снеговом поясе, все здания соединялись подземными переходами.

Я поставил машину на стоянке для гостей и пошел в спальный корпус. Он был не столь красив, как основные здания кампуса, но своим дизайном соответствовал остальной архитектуре школы. Когда я подошел к двери Зака, там уже кто-то ждал. Разглядеть ожидавшую я не мог, так как сидела она, положив голову на колени и обхватив обтянутые джинсами ноги.

– Как дела?

– Боже, – вздрогнула она, – у вас голос как у Зака.

– Так говорят.

Изучив мое лицо, она сказала:

– Вы и похожи на него.

– Говорят, что это он на меня похож. Я его дядя.

– Дилан. – Вскочив, она пожала мне руку. – Ну ничего себе. Зак все время только о вас и говорит. Вы коп, который стал писателем.

– Ну, что-то в этом роде. – Я был счастлив слышать, как она говорит о Заке в настоящем времени. – А вы?

– Ой, простите. Кира, Кира Ватанабэ. – Она слегка поклонилась.

Кира Ватанабэ заставила мое сердце забиться. Да и у какого мужчины при виде нее не забилось бы сердце? Я выпустил руку девушки, испугавшись, что она почувствует, как начала увлажняться моя ладонь. Мы еще секунду постояли, неловко улыбаясь друг другу.

– Вы не знаете, где Зак? – наконец задал я интересующий меня вопрос.

– Сожалею, но нет. Я так и сказала копам и тем, другим людям, что он просто исчез дня за два до начала каникул и с тех пор я его не видела. Я каждый день прихожу сюда в это время посмотреть, не вернулся ли он. – Она нахмурилась.

– А вы двое… в смысле… – Господи, я выгляжу полным идиотом.

– Нет, дядя Дилан, – застенчиво улыбнулась Кира, – мы – нет. В прошлом году мы разок были вместе. Решили остаться друзьями, так нам лучше. – Она посмотрела на часы. – У меня занятия.

– Мы могли бы поговорить позже?

– Да, я бы хотела с вами поговорить. Встретимся перед библиотекой в семь часов. Отлично. – Она снова поклонилась, едва заметно.

Я смотрел, как она в тишине идет по коридору.

Потом открыл дверь в комнату Зака ключом, которым снабдил меня Джеффри. Одним из преимуществ Риверсборо – или, по мнению других, недостатком – являлось то, что студенты не обязаны были жить по двое. Зак предпочел жить один. Вероятно, это было ошибкой, и, вероятно, виноват в этом был я. Во время наших разговоров я без конца распространялся о том, что самостоятельная жизнь – это лучшее, чего я достиг за все эти годы. Она учит справляться с одиночеством. Учит ответственности. Ты познаешь оборотную сторону свободы. Мне и в голову не приходило, что он слушает. Полагаю, я забыл упомянуть, что вступил на свою одинокую тропу только после окончания колледжа.

Войдя внутрь, я увидел, что комната Зака в Риверсборо имеет такой же вид недавно прошедшего по ней торнадо, как и его комната дома. Кто-то очень настойчиво что-то искал, причем был уверен, что это у моего племянника есть. Недостаток деликатности этот парень более чем компенсировал непреклонной решимостью. Я позвонил в лучшее маленькое Полицейское управление по эту сторону границы.

Музыка зазвучала все та же, но слова изменились. Полицейские Риверсборо по-прежнему были уверены, что с Заком ничего плохого не случилось.

Они были уверены: кто-то из студентов заметил, что Зака нет, и воспользовался ситуацией.

Данная новость не слишком удивила Макклу. Он сказал, что был бы более потрясен, если бы комната Зака в спальном корпусе осталась нетронутой. Он заставил меня записать несколько вопросов для Киры Ватанабэ, а я спросил, какие там новости у него. Он ответил, что заново расспрашивает всех, каких может, друзей Зака по Касл-он-Хадсону, но добился пока что лишь пары чашек травяного чая и нескольких неприязненных взглядов. Осталось проверить еще двух друзей, и можно будет на этом закончить. Живет он в доме Джеффри. Фацио нашел в доме Калипарри ключ от банковской ячейки, но не уверен, что это имеет какое-то отношение к исчезновению Зака. Фацио собирается выяснить, что это за банк, и получить ордер.

– Постой-постой, – перебил его я, – вы что там с Фацио, поцеловались и помирились или что? Откуда ты так много знаешь о его действиях?

– Сержант Херли помогает.

– И как ты к ней подъехал?

– Я не подъезжал, – ответил Джонни. – Она сама пришла.

– И снова в игру вступает очарование старины Макклу.

– Да не мной она заинтересовалась, Клейн. Что я могу поделать, если она ничего не смыслит в мужчинах?

– Иди-ка ты сам знаешь куда. Поблагодарю потом.

– Ну да, когда рак свистнет. Может, я что и накопаю.

Пока я пересекал кампус, пошел снег. Кира Ватанабэ снова ждала. Она заметила меня не сразу, поэтому я постоял в тени, наблюдая, как белые хлопья опускаются на ее густые черные волосы, ниспадавшие значительно ниже плеч. Она была стройной, как тростинка, и не выше пяти футов, но под ветром не гнулась. Через толстые шерстяные леггинсы были заметны очертания крепких икроножных мышц. На свету кожа ее треугольного личика казалась одновременно и молочной, и прозрачной, как оболочка жемчужины.

Когда я вышел из укрытия, мы нервно и слишком уж долго жали друг другу руки. Широко улыбнувшись, а потом смутившись от того, что именно я могу прочесть в этой улыбке, Кира заставила ее исчезнуть.

– Идемте, – проговорила она и повела меня прочь с кампуса.

Мы шли молча, и я был рад этому. Я ощущал себя косноязычным и неуклюжим, словно ко мне вернулись мои семнадцать лет. Я чувствовал запах ее волос: цветущий жасмин в снегу. Странно, что эта девушка заставила меня снова ощутить себя живым. В последний раз это было очень давно. Мой внутренний голос неустанно напоминал мне о Заке, моем отце и детективе Калипарри, но, пройдя несколько сотен ярдов, я не слышал уже ничего, кроме наших шагов.

В кофейне, которая располагалась в подвальчике, было темно, и пахло там, как в кабинете у Фацио. Стены были украшены граффити и капельной живописью. Какой-то шут в берете играл на маленьких сдвоенных барабанах, прищелкивая пальцами и читая стихи бит-лайт. Выходило не так уж и плохо, но я готов был поспорить, что слова песен «Перл Джэм» он знал гораздо лучше, чем «Мексико-Сити блюз» или «Хаула». Забавно, но поверхностно. Для студентов колледжа это была Мода, которую они примеряли на себя и отбрасывали, как мини-юбки или бусы братской любви, что в ходу у хиппи. На следующий год это будет диско.

Я заказал «ирландский кофе», Кира заказала чай. Когда официантка принесла наши напитки, Кира вытащила что-то из сумки и положила на стол рядом со свечой.

– Надеюсь, вы не против, – она отвела взгляд, – подписать это для меня?

Я увидел зачитанный экземпляр своей последней книги – той, что я не смог продать в виде сценария, – «В Милуоки в стикбол не играют». Слишком жесткая для девяностых годов, писала критика. Ну надо же, слишком жесткая.

Когда я заколебался, девушка испугалась:

– Простите. Не надо было просить. Пожалуйста»

– Не глупите, – ответил я и взял ее ручку. Она прочла надпись:

– «Дорогой Кире, Жемчужной коже, Цветущему жасмину в снегу». Красиво. Я ничего не понимаю, но красиво.

– Может, когда-нибудь и поймете. Наклонившись через стол, она поцеловала меня в щеку.

– Мне нравится, как колется ваша борода.

– А мне – ваш поцелуй.

Она убрала книгу в сумку, и мы сделали еще один заказ. На этот раз Кира тоже попросила «ирландского кофе», и официантка пожелала узнать ее возраст. На счастье, у Киры имелось требуемое фальшивое удостоверение личности. Прошло уже лет двадцать с тех пор, как я пил с несовершеннолетней студенткой. Ее предупредительность, энтузиазм, не говоря уже о физической привлекательности, – все тешило мое самолюбие. А к сорока годам мое самолюбие сделалось маленьким и слабым.

Я задал ей вопросы, продиктованные Макклу, но без толку. Она больше знала об исчезновении Джимми Хоффы[7], чем Зака. Мы с Джонни занимались этим делом всего два дня, но оно уже приближалось к той точке, когда обнадеживал даже тупик. Умница Кира задавала не слишком много вопросов, на которые я не смог или не захотел бы отвечать. Думаю, она чувствовала мое нежелание углубляться в этом направлении.

– Между прочим, я специализируюсь на английской литературе. – Темы разговора она меняла быстро. – Люблю писать, но не могу. Слишком много одиночества. Слишком много заглядывания внутрь.

– Выходит, вы много знаете об одиночестве?

– Да. – Последовало неловкое молчание. – Ну, и каково это – быть издаваемым автором?

– Фантазии гораздо лучше реальности. Публикация твоих книг в основном помогает познакомиться с собственной неизвестностью. – Она нахмурилась. Не такой ответ ей хотелось услышать. – Извините, – сказал я. – У меня неважное настроение, и одиночество одолела. Дома, за письменным столом, я с ним справляюсь, но здесь…

– Я понимаю. – Лицо Киры оказалось совсем рядом с моим. – Где вы остановились?

– В гостинице «Старая водяная мельница». А что?

– А то, дядя Дилан, что в тебе нет ничего неизвестного, и сегодня ночью я вместе с тобой хочу прогнать наших демонов.

Аргументами, способными убедить нас обоих, что она ошибается, я не располагал.

Мир действительно вертится

Я лежу в темноте, слушая слабое шипение гостиничного душа. Через жалюзи пробивается красно-желтый свет неоновой вывески. Я встаю, незажженный «Кэмел» прилип к нижней губе. Взяв пиджак, достаю завернутую в коричневую бумагу бутылку. Поворотом колпачка разрываю наклейку акциза и делаю глоток дешевого пойла. Жидкость легко скользит в пищевод, по ощущению напоминая битое стекло. Делаю еще глоток. Стекло по-прежнему битое, но края уже не такие острые. Вынимаю из кобуры свою пушку тридцать восьмого калибра и кручу барабан, просто потому, что мне нравится клацанье, которое он издает. Я прижимаюсь ухом к двери в ванную комнату – душ все еще шумит. Я раскрываю сумочку и дулом револьвера аккуратно ковыряюсь в ее содержимом. Никогда не знаешь, что может выскочить из сумочки девицы и укусить тебя. Но эта умна. Я не нахожу ничего, что указало бы мне на мотив, побудивший ее забраться в мою постель. Шум воды прекращается. Я защелкиваю замочек, кладу сумочку на место. Убираю револьвер в кобуру и наливаю спиртного в стакан, помеченный призывным оттиском ее накрашенных губ. Она выходит из ванной комнаты, верхний край полотенца, в которое она завернулась, чуть прикрывает розовые соски. Вручаю ей стакан со словами:

– Я по тебе соскучился.

– Ну что, – произносит она, – достаточно я дала тебе времени на исследование моей сумочки?

– Ты умна, мой ангел, очень умна.

Когда она тянется за стаканом, полотенце очень кстати соскальзывает на пол. И остроумные разговоры на этом заканчиваются.

Разумеется, никакой неоновой вывески не было. В Риверсборо вообще не было ничего, хоть отдаленно напоминающего неон. И хотя я лежу в постели, прислушиваясь к шипению душа и развлекая себя клише из дешевого чтива, думать я могу только о тонком лезвии стекла.

Она оказалась необыкновенно застенчивой, не жеманной, не непорочной. Не захотела оставить свет. И мы медленно двигались в этой черноте. Кира раздела меня, сопровождая этот процесс нежными поцелуями. Она не царапала меня, не впадала в неистовство. Это был ритуал. И сама она разделась так же без спешки. Взяв ее за бедра, я притянул ее невесомое тело к себе. Груди у нее были маленькие и крепкие. Зажав зубами сосок, я начал работать языком. Мурлыча от удовольствия, она вцепилась в мой затылок и обхватила меня ногами. И пальцами принялась стимулировать другой свой сосок.

– Прошу тебя! Прошу! Да! – Она замерла, содрогнулась, еще раз по ее телу пробежала дрожь.

Я почувствовал, как из нее изливается субстанция, струйкой стекая среди волос у меня на животе. Отстранившись, Кира стала слизывать последствия своего оргазма, перемещаясь вниз. Взяла мой член в рот, и я взорвался почти мгновенно. Это случилось бы в любом случае, даже без физического воздействия с ее стороны. Прижавшись к моим бедрам, она попыталась вобрать в себя сперму. Я упал на кровать и впервые за долгое время вспомнил, что мир действительно вертится.

– Я знала, – прошептала она в темноте, – что ты понравишься мне на вкус.

– И как давно ты это знаешь?

– Потом я тебе покажу, – произнесла она.

Кира медленно вытянулась на кровати рядом со мной. Положила мою руку на редкие, влажные волосы своего лобка. Я помассировал клитор и, чувствуя, как напряглись ее мышцы, глубоко засунул палец во влагалище. Стиснув мое запястье, Кира удерживала мою руку на месте, пока не прекратились волны нового оргазма. Когда она расслабилась, я облизал свой палец. Она тоже. Мне захотелось еще, и я прошелся губами по мягкой коже, пока не ощутил вкус жасмина, смешанного с чем-то диким, неукротимым и отдававшим горечью.

Это было… Господи, я не знаю. Я потерял счет времени. Потом я хотел вместе с ней принять душ, но она не позволила, сказав, что любит, когда от мужчины пахнет сексом. Она потрясла меня искусным сочетанием церемонности и непосредственности. У меня никогда не было женщины, настолько понимающей своего партнера, настолько сознающей себя и настолько юной. Опасная смесь, чреватая привыканием для мужчины, оставившего позади столько лет, сколько я. Кира обладала редкой способностью сделать несколько секунд, предшествующих оргазму, более волнующими, чем сам оргазм. Не удивительно, что Зака она напугала. В девятнадцать лет я был таким не уверенным в себе, таким неопытным, что готов был лезть вон из кожи. Подобная Кире женщина просто превзошла бы меня. Как превзошла сейчас.

Дожидаясь ее возвращения в постель, я гадал, не смутила ли его Кира, не больно ли ему думать о ней. Интересно, все ли с ним хорошо.

Гадая, я уснул.

Я почувствовал, как она садится на меня, и открыл глаза. Свет просочился сквозь жалюзи, но оказался таким рассеянным, что не ослепил. Зрительные образы казались зернистыми, выцветшими, как увеличенный снимок с плохой фотографии. Она сидела спиной ко мне, двигаясь медленно, мышцы ее влагалища плотно охватывали мой член. Минуту я лежал, дав ей волю, потом запустил пальцы в ее густые, прямые волосы, черные, как эбеновое дерево. На ощупь они были пугающе шелковыми, слишком совершенными.

– Тяни! – потребовала она, возобновляя нарушенный ритм. – Тяни! Сделай мне больно!

Я тянул ее за волосы и испытал жутковатое чувство, что уже делал это раньше. Но я не делал.

Поверьте, я бы запомнил. Но я не мог отделаться от мысли, что хорошо знаком с этой сценой. Ее слова, даже то, как она двигалась на мне, о чем-то напоминали.

– Вот так! – выдохнула она. – Сильней!

Я потянул сильнее. Она ускорила ритм. Нащупала мою правую руку и прижала ее к своему правому соску. Я ущипнул его, но не слишком сильно. У нее перехватило дыхание, спину покрыла рябь беспорядочно сокращавшихся мышц, бедра напряглись. И вместе с этим на меня снова накатила волна узнавания. Голова закружилась, когда я постарался сохранить трезвой хотя бы часть рассудка. Неужели я полностью его потерял? Неужели я делал это раньше?

– Сильней! Сильней! – повторила она. – Ущипни! Ущипни!

Я приподнялся и стал искать движущуюся мишень – ее клитор. Когда я нашел его, Кира обхватила мой палец и стала тереть им клитор. Мы терли вместе, быстрей и быстрей. Мы были уже на пороге оргазма, и я ждал, когда она начнет кричать: «Прошу! Прошу! Прошу!» Но этого крика так и не последовало.

– Так, любимый, – пропела она. – Вот так! Сильней. Силь.. ней.

Задыхаясь, она едва выговорила эти слова. И опять – слова и даже интонация были мне знакомы. Но откуда?

– О, боже, Уайетт! Уайетт! Уайетт! – закричала она, цепенея и содрогаясь с такой силой, что даже кровать заходила ходуном. – Уайетт.

Недоумение растаяло, пока я в оргазме извивался под ней. Уайетт Розен был придуманным мной персонажем, детективом, который действовал в двух моих романах: «Кони-Айленд в огне» и «В Милуоки в стикбол не играют». В «Стикболе» Розена цепляет газетный репортер Энн Кертис. Пытаясь понять механизм расследования, которое Розен ведет в отношении одного якобы коррумпированного конгрессмена от штата Висконсин – переселившегося туда бруклинца, отсюда и название книги[8], – Кертис закручивает с детективом страстный роман. Утром после их первой совместной ночи Энн Кертис будит Розена именно так, как это проделала со мной Кира. Кертис произносит те же слова, что говорила Кира. Не удивительно, что данная сцена показалась мне знакомой. Написал ее я.

– Ты лучше, чем Энн Кертис, – сказал я, притягивая к себе Киру.

– Спасибо, – прошептала она. – Эта сцена между Уайеттом и Энн – самая эротичная из всех, что мне приходилось читать. Ты будешь смеяться, но когда Зак дал мне твою книгу, я сначала не хотела ее читать.

– Не слишком большая поклонница детективной литературы, да?

– Да. И я не хотела ранить чувства Зака еще и этим.

– Что слу…

– Давай не будем об этом, – оборвала меня Кира. – Я уже давно хотела с тобой познакомиться, но никогда не думала, что мы будем вместе.

– Мечтай о большом, так я обычно говорю. – Я рассмеялся.

Она игриво стукнула кулаком по моей руке и провела волосами по моей груди, по животу.

– Насколько я помню, Энн не могла насытиться Уайеттом, – проговорила Кира, беря мой член в рот.

Энн Кертис, разумеется, лгала в этом вопросе. Но по какой-то непонятной причине я не стал напоминать об этом Кире.

Охота за ниточками

Мы вместе приняли душ. При свете Кира была более оживленной. Я хотел, чтобы мы вместе позавтракали, но она отказалась. Она осуществила мечту. А мечты утром заканчиваются, сказала она, не надо продлевать их искусственно. Продлевая мечты насильно, разрушаешь их. Нам нужно было возвращаться в наши реальные жизни. Ей – пойти в свою комнату и найти доклад об экзистенциальном романе двадцатого века. Мне – искать Зака.

Пока она одевалась, мы разговаривали. Я спросил о ее одиночестве. Она не стала уходить от темы. Родилась она в Токио, но отца, вице-президента компании «Джепэн Эрлайнз», перевели в Чикаго, когда ей было четыре, в Сан-Франциско – когда ей было девять, в Лос-Анджелес – когда ей было одиннадцать, и, наконец, в Нью-Йорк, когда ей исполнилось четырнадцать.

– Я была кем-то вроде дочери военного, – печально сказала она, – но без поддержки со стороны других людей с такой же судьбой. У детей военных по крайней мере есть своя база. Потом, когда мне было семнадцать, отец получил серьезное повышение, и его отозвали назад, домой.

– А ты осталась?

– А какой у меня был выбор? Не японка. Не американка. Я и то, и другое – и ни то, и ни другое. Хороших друзей у меня здесь не было, но их не было и там. Мои японские родственники были мне чужими. В Америке хотя бы есть место для таких вот неподходящих людей. Дома, нет, ты слышишь?.. извини. В Японии с неподходящим человеком обращаются, как с торчащим гвоздем. Забивают молотком в доску. Я не позволю, чтобы меня забили.

– Я это вижу. Ты очень храбрая, – сказал я.

– Нет, Дилан. Храбрыми могут быть только те люди, у кого есть выбор.

Я снова спросил, как и накануне вечером, не знает ли она кого-нибудь из друзей Зака, кто мог бы помочь. Ее ответ не изменился. Они с Заком ревниво охраняли свои отношения, не общаясь с приятелями друг друга. Она спросила, можно ли ей зарегистрироваться в гостинице со мной. Я ответил, что это глупый вопрос, и спросил: помечтаем ли мы еще вместе? Она ответила – нужно посмотреть, что принесет вечер. И на этом мы разошлись.

Я отправился в местную блинную и заказал завтрак, которому позавидовал бы даже мой дядя Сол. Дядя Сол был единственным из известных мне людей, кто мог бы обедать, все еще расправляясь с завтраком. А шотландского виски он выпил столько, что вполне хватило бы удержать на плаву авианосец. И вреда ему это не приносило. Солу было восемьдесят четыре, а выглядел он на шестьдесят. Кому нужны отруби и минеральная вода?

Где-то между омлетом с сыром и рубленой ветчиной с овощами мне удалось прочитать местную газету. Она вполне оправдывала ваши ожидания: две страницы местных новостей, две страницы новостей национальных и международных – свежих, только что с ленты, передовица, посвященная различиям в районировании, и двадцать три страницы рекламы.

Я уже собирался отложить ее, когда невольно услышал, как два парня, по виду сторожа колледжа, злобно обсуждали кого-то по фамилии Джонс. Их злость крепко отдавала расовой ненавистью. Слова «черномазая скотина, толкающая крэк» стояли на первом месте в списке их любимых фраз. «Черная сука пошла по стопам своего папаши» занимал второе место. Я вернулся к третьей странице «Риверсборо газетт». Заголовок гласил: «СЕГОДНЯ ВЫБИРАЮТ ПРИСЯЖНЫХ ПО ДЕЛУ ДЖОНС».

Валенсия Джонс была большой новостью в Риверсборо. Первокурсница мисс Джонс была остановлена из-за разбитой задней фары, когда выезжала из города во время весенних каникул. Несмотря на то, что и права, и документы на машину были в порядке, полицейские обыскали автомобиль. Видимо, в Риверсборо черное лицо плюс «БМВ» равняется достаточному основанию. В результате поиска были обнаружены два пузырька с наркотиком, который копы называют «Изотоп». Сравнительно дешевый и легко производимый, «Изотоп» является гораздо более мощным химическим вариантом ЛСД. В газете говорилось, что, по словам полицейских, только в одном пузырьке, найденном в отделении для запасного колеса машины мисс Джонс, содержалось достаточно «Изотопа», чтобы накачать весь Нью-Йорк. Но поскольку в вопросе наркотиков никогда нельзя верить ни газетам, ни копам, я прикинул, что «Изотопа» в том пузырьке хватило бы отключить весь Бронкс. Но как бы то ни было, это все равно большое число ньюйоркцев в состоянии наркотического опьянения.