История моего пленения индейцами Сиу

Глава I

Ранние годы – От Канады до Канзаса – Смерть моего отца – Мой брак – «Эй, в Айдахо!» – Переправа через реку Платт – Гроза.

Я родилась в Оррилии, Канада, в 1845 году. Наш дом стоял на берегу озера, и там, среди приятных окрестностей, я провела счастливые дни раннего детства.

Годы с 1852 по 1856-й стали свидетелями, пожалуй, самой массовой иммиграции, которую когда-либо знал Запад за сопоставимый период времени. Те, кто уехал раньше, присылали своим друзьям такие удивительные рассказы о плодородии почв, быстром развитии края и о том, как легко там сколотить состояние, что «западная лихорадка» стала почти эпидемией. Целые городки в старых восточных штатах оказались почти обезлюдевшими. Зажиточные фермеры, окруженные, казалось бы, всеми удобствами, о каких только можно мечтать, жертвовали домами, в которых их семьи жили поколениями, и со всем своим мирским скарбом поворачивали лица к заходящему солнцу. И с какими же высокими надеждами! Увы! Как немногие, в сравнении, увидели их осуществление.

В 1856 году мой отец, Джеймс Уиггинс, присоединился к колонии из Нью-Йорка, направлявшейся в Канзас. Будучи благоприятно впечатлен страной и её народом, они основали город Женеву, и мой отец вернулся за своей семьёй.

Добравшись до реки Миссури по пути в наш новый дом, мой отец заболел холерой и скончался. Повинуясь его предсмертной воле, моя овдовевшая мать с нашей маленькой семьей продолжила путь в наш новый дом. Но, о! С какими же опечаленными сердцами мы вступили во владение им. Казалось, свет нашей жизни погас. Тот, кто поехал вперёд, чтобы приготовить для нас этот дом, уже не был там, чтобы разделить его с нами, и, вдали от всех прежних связей, почти в одиночестве в новой и малонаселенной стране, казалось, будто надежда умерла.

Однако Бог милостив. Он всегда готовит душу к её будущим испытаниям. Воистину, «Он стрижёт ягнёнка согласно ветру». Наша семья оставалась в этом приятном доме среди прерий, где я вышла замуж за Джозаи С. Келли. Состояние здоровья моего мужа ухудшалось, и он решил сменить климат. Соответственно, 17 мая 1864 года группа из шести человек, в составе мистера Гарднера Уэйкфилда, моего мужа, меня, нашей приемной дочери (дочери моей сестры) и двух темнокожих слуг, стартовала из Женевы с большими надеждами и приятными ожиданиями романтического и восхитительного путешествия через равнины и уверенностью в будущем процветании среди золотых холмов Айдахо.

Спустя несколько дней после начала нашего путешествия к нам присоединился мистер Шарп, методистский священник с реки Вердигрис, примерно в тридцати милях к югу от Женевы; а несколькими неделями позже мы догнали большой обоз переселенцев, среди которых была семья из округа Аллен, с которой мы были знакомы – мистер Лаример, его жена и ребенок, восьмилетний мальчик. Предпочитая путешествовать с нашим небольшим караваном, они покинули большой и стали членами нашей группы. Прибавление в лице представительницы моего пола в нашей маленькой компании стало для меня причиной большой радости и помогало развеять скуку утомительного марша.

Часы полуденного и вечернего отдыха мы проводили, готовя нашу скромную еду, собирая с нашими детьми цветы, срывая ягоды, охотясь за диковинами или с восхищенным изумлением взирая на красоты этой странной, ошеломляющей страны. Наши развлечения были разнообразны. Пение, чтение, письма друзьям дома или приятные беседы занимали наши досужие часы. Так прошли первые несколько счастливых дней нашего переселения в страну солнца и цветов. Когда солнце садилось, когда его последние лучи золотили высокие пики Скалистых гор, мы, собравшись у костров, в нашем уютном, домашнем шатре, ели с таким аппетитом, какой известен лишь тем, кто, подобно нам, вдыхал чистый воздух и жил так, как того требовала природа.

Ночью, когда наш лагерь обустраивался Энди и Франклином, нашими темнокожими слугами, он всегда располагался в одном и том же порядке, а мистер Келли выезжал на несколько миль вперёд с наступлением вечера, чтобы выбрать место для стоянки. Воздух, днём знойный и удушливый, становился прохладным и был напоён ароматом прерийных цветов, чьи прекрасные чаши ночная роса наполняла небесной влагой. Весь мир пронизывала торжественность ночи. Пение пернатых смолкло. Антилопы и олени отдыхали на холмах; не было слышно смеха шумных детей, как в обжитой стране; не было топота ног, ни суеты. Всё безмолвствовало. Природа, подобно человеку, отложила дневные труды и наслаждалась отдыхом и покоем.

Вон там, как крошечная искорка, как далёкая звезда, с дороги можно было разглядеть в темноте, простершейся над землёй, маленький костёр. Все глаза в нашей маленькой компании сомкнуты, все руки недвижны, пока мы лежим в наших уютно закрытых фургонах, ожидая рассвета нового дня. А Око, что никогда не спит, бдело над нами в нашем одиноком лагере и хранило уснувших путников.

Мистер Уэйкфилд, с которым мы познакомились после того, как он поселился в Женеве, оказался весьма приятным спутником. Обходительный и учтивый, бескорыстный и джентльмен, мы вспоминаем его с глубоким уважением.

Через реку Канзас перекинут прекрасный мост. Получасовая поездка через густой тяжелый лес, над иссиня-черной почвой неисчислимого богатства, привела нас к этому мосту, который мы и пересекли.

Затем перед нами предстала прелестная долина прерий, разрезающая густую зелень изящных склонов, где колышется высокая луговая трава, среди которой растут полевые цветы.

На сотнях акров рассыпаны эти цветы, жёлтые, пурпурные, белые и голубые, отчего земля похожа на богатый ковёр пёстрых расцветок; те, что цветут весной, имеют нежный, скромный оттенок, а в конце лета и ранней осенью одеты в великолепное великолепие. Золото и пурпур Соломона не могли бы затмить их. Казалось, природа упивалась красотой ради самой красоты, ибо лишь простые дети леса могли видеть её в этом великолепии.

Медленно текут мириады лет в её уединенных местах. Нежная весна и блистательное лето роняют свои дары из переполненных хранилищ, в то время как прыжок оленя или трель поющей птицы нарушают одинокий воздух. Небо удивительной чистоты и прозрачности. Узкие полосы и каймы леса обозначают путь извилистых ручьев. Вдали поднимаются конические холмы, окутанные мягкой дымкой тумана.

По накатанной дороге бредут переселенцы, их домашний скарб упакован в длинные крытые фургоны, запряженные волами, мулами или лошадьми; спекулянты пробираются в какой-нибудь новый городок с женщинами и детьми; и мы встречаем девушек-метисок, с тяжелыми ресницами и загорелыми щеками, бегущих рысцой на лошадях.

Я удивилась, увидев так много женщин среди переселенцев, и тому, как легко они приспосабливались к тяготам, испытываемым в путешествии через равнины. Как правило, переселенцы путешествуют без палаток, спят в фургонах и под ними, не снимая одежды.

Готовка еды среди переселенцев на Дальний Запад – занятие весьма примитивное, сковорода и, возможно, голландская печь составляют большую часть кухонной утвари. Нехватка леса является источником большого неудобства и дискомфорта, «бизоньи лепёшки» (buffalo chips) служат заменой. На некоторых станциях, где представлялась возможность, мистер Келли покупал дрова на вес, поскольку я ещё не успела достаточно привыкнуть к лишениям равнин, чтобы получать удовольствие от еды, приготовленной на огне, разожженном с помощью таких «лепёшек».

Мы переправились через реку Платт, связав вместе четыре ящика фургонов, затем загрузили эту лодку вещами, и нас переправили на другой берег примерно двадцать человек.

Мы переправлялись несколько дней. Наш скот и лошади переплыли. Воздух был тяжелым и удушающе горячим; и вот небо начало внезапно темнеть, и как раз когда мы достигли противоположного берега, вспышка молнии, подобная раздвоенному языку пламени, вырвалась из чёрных туч, ослепив нас своим светом, за которым последовал ужасающий раскат грома. За одной вспышкой и ударом следовала другая, и густая чернота нависла над нами угрожающе, почти скрывая высоты вдали и словно заключая нас в кольцо, как пленников, в долине, лежавшей у наших ног. Яркие вспышки, на мгновение озарявшие темноту, лишь делали ее мрак более пугающим, а тяжелые раскаты грома, казалось, готовы были разорвать небеса над нами.

И вдруг он обрушился на наши непокрытые головы дождём. Но что это был за дождь! Не нежные капли вечернего ливня, не заурядная гроза, а сметающая всё лавина воды, с первого же натиска промочившая нас насквозь и продолжавшая литься, угрожая, казалось, самой земле, на которой мы стояли, и искушая старую Платт подняться и объявить землю под нашими ногами своей собственной.

Пологи наших фургонов были сняты во время переправы, и у нас не было времени поставить палатки для укрытия, пока не истощится ее ярость. И потому мы были вынуждены противостоять стихии, в то время как часть нашей компании оставалась на другом берегу вздувшейся реки, а дикая сцена, которую мы с трудом могли разглядеть сквозь хлещущий дождь, окружала нас.

В жизни на открытом воздухе быстро становишься героем, и потому мы соорудили какое-никакое укрытие, когда утихшая буря дала нам возможность; и, выжав воду из одежды, волос и бровей, мы расположились лагерем с бодрой надеждой на светлое завтра, которое нас не разочаровало, как и сотни наших спутников-переселенцев, рассыпанных по пути.

Каждая наступающая суббота с благодарностью встречалась как время для размышлений и покоя; по соображениям совести и долга мы соблюдали этот день и находили удовольствие в этом. Мы проводили богослужения, совершая обряды молитвы, проповеди и пения, что вполне ценилось в нашем отрыве от дома и его религиозных привилегий.

В двадцати пяти милях от Калифорнийской переправы находится место под названием Эш-Холлоу, где взгляд теряется в пространстве, пытаясь проникнуть в его глубины. Здесь за несколько лет до этого генерал Харни прославил своё имя резнёй отряда враждебных индейцев вместе с их женщинами и детьми.

Глава II

Нападение и плен

Обоз фургонов продолжал свой путь на запад, с видениями будущего, столь же яркими, как и наши. Иногда можно было увидеть и одиночную повозку.

Наша группа была одной из многих небольших партий, переселявшихся в землю обетованную.

Тот день, когда наша обреченная семья была разбросана и перебита, был 12 июля, теплый и душный день. Палящее солнце изливало свои знойные лучи на великие Чёрные Холмы и обширные равнины Монтаны, и великая дорога переселенцев была усеяна мужчинами, женщинами и детьми, а также стадами скота, представлявшими собой целые города искателей приключений.

Мы с чувством облегчения с нетерпением ждали приближения вечера после невыносимой дневной жары. Наше путешествие было приятным, но утомительным, ибо мы провели в пути долгие недели. Медленно наши фургоны петляли через лес, окаймлявший Литл-Бокс-Элдер, и, переправившись через ручей, мы поднялись на противоположный берег. У нас не было ни мыслей об опасности, ни робких предчувствий на счёт дикарей, ибо наши страхи были развеяны постоянно получаемыми заверениями в их дружелюбии.

На заставах и ранчо мы не слышали ничего, кроме насмешек над их притязаниями на ведение войны, а в форте Ларами, где нам должна была предоставляться достоверная информация, нам вновь гарантировали безопасную дорогу и дружелюбие индейцев.

У Ручейка Подковы, который мы только что покинули и где была телеграфная станция, наши расспросы вызвали схожие заверения относительно спокойного и мирного состояния территории, через которую нам предстояло пройти. Будучи, таким образом, убеждены, что страхи наши безосновательны, мы их и не испытывали, и, как я упоминала ранее, наша маленькая компания предпочитала путешествовать в одиночку, что позволяло продвигаться быстрее, нежели ехать всем караваном.

Красота заката и окружающих пейзажей наполняли наши сердца радостью, и голос мистера Уэйкфилда в последний раз прозвучал в песне, когда он пел: «Эй, в Айдахо!». Низкий, сладкий голосок маленькой Мэри тоже подхватывал припев. В тот день она была так счастлива в своем детском веселье, как всегда. Она была звездой и радостью всей нашей компании. Мы продвигались мирно и бодро, без единой мысли об опасности, что лежала на нашем пути, подобно тигру в засаде.

Без малейшего звука или слова предупреждения, холмы перед нами внезапно покрылись отрядом из примерно двухсот пятидесяти индейцев, раскрашенных и экипированных для войны. Они издали дикий боевой клич и дали залп из ружей и револьверов в воздух как сигнал.

Это ужасное и неожиданное видение обрушилось на нас с такой поразительной быстротой, что у нас не было времени подумать, а дикари остановились и выслали часть своих людей, которые окружили нас на равных интервалах, но на некотором расстоянии от наших фургонов. Оправившись от шока, наши мужчины решили обороняться и сомкнули фургоны в круг. Мой муж считался лидером, так как был главным владельцем каравана. Несмотря на нашу малочисленность, мистер Келли был готов стоять на своём; но, используя всю силу своего влияния, я умоляла его воздержаться от боя и попытаться добиться примирения. «Если ты сделаешь один выстрел, – сказала я, – я уверена, ты предрешишь нашу судьбу, ведь они превосходят нас числом в десять раз и тут же вырежут всех».

Любовь к трепещущей девочке у моей стороны, к моему мужу и друзьям, сделала меня достаточно сильной, чтобы протестовать против всего, что могло бы уменьшить наши шансы на спасение. Бедная маленькая Мэри! С самого начала она питала неконтролируемый ужас перед индейцами, отвращение, которое невозможно было преодолеть, хотя в нашем общении с дружелюбными дикарями я старалась показать, насколько оно необоснованно, и убедить ее, что они вежливы и безобидны, но все напрасно. Мистер Келли покупал для нее бусы и много маленьких подарков у них, которые ей очень нравились, но она всегда добавляла: «Они так сердито смотрят на меня, и у них есть ножи и томагавки, и я боюсь, что они убьют меня». Неужели ее нежный юный ум имел некое предчувствие или предупреждение о ее ужасной судьбе?

Мой муж вышел вперёд навстречу вождю, чтобы потребовать узнать его намерения. Вождь дикарей немедленно направился к нему, подъехав ближе и произнеся слова: «Хау! Хау!», которые понимаются как дружеское приветствие.

Его звали Оттава, и он был военным вождем банды Огаллала народа Сиу. Он ударил себя в грудь со словами: «Хороший индеец я», и, указывая на окружающих, продолжал: «Куча хороших индейцев, охотиться бизон и олень». Он заверил нас в своих дружеских чувствах к белым людям; затем он пожал руку, и его банда последовала его примеру, толпясь вокруг наших фургонов, пожимая всем нам руки снова и снова, пока наши руки не заныли, и скаля зубы, и кивая со всяческими проявлениями доброй воли.

Нашей единственной тактикой, казалось, было выигрывать время, надеясь на приближение помощи; и, чтобы его выгадать, мы позволили им беспрепятственно делать всё, что им вздумается. Сначала они сказали, что хотели бы обменять одну из своих лошадей на лошадь, на которой ехал мистер Келли, его любимого скакуна. Совершенно против своей воли он уступил их просьбе и отдал им благородное животное, к которому был сильно привязан.

Мой муж подошёл ко мне со словами ободрения и надежды, но о! Каким отчаяньем было отмечено его лицо. Таким я мужа никогда прежде не видела.

Индейцы попросили муки, и мы дали им провизии, сколько они хотели. Муку они высыпали на землю, сохранив лишь мешок. Они разговаривали с нами отчасти знаками, отчасти на ломаном английском, с которым некоторые из них были вполне знакомы, и, поскольку мы стремились подстраиваться под их прихоти и сохранять дружеское общение как можно дольше, мы позволяли им брать всё, что они желали, и предлагали им много подарков сверх того. Погода, как я уже говорила, была чрезвычайно теплой, но они заметили, что от холода им необходимо раздобыть одежду, и попросили немного из наших запасов, что было разрешено без малейшего возражения с нашей стороны. Я, с видом небрежности, сказала, что они должны дать мне мокасины в обмен на некоторые предметы одежды, которые я только что передала им, и один молодой индеец весьма охотно дал мне хорошую пару, богато вышитую разноцветными бусами.

Наше стремление умиротворить их росло с каждым моментом, ибо надежда на помощь, прибывающую откуда ни будь, крепла, пока они медлили, и, увы! это была наша единственная надежда. Они становились всё смелее и наглее в своих действиях. Один из них ухватился за ружьё моего мужа, но, мистер Келли отогнал его.

Вожак, наконец, дал понять, что желает, чтобы мы продолжили свой путь, пообещав, что нас не побеспокоят. Мы повиновались, не доверяя им, и вскоре караван вновь пришёл в движение, причём индейцы настаивали на том, чтобы гнать наше стадо, и становились зловеще фамильярными. Вскоре мой муж приказал остановиться. Он видел, что мы приближаемся к скалистому ущелью, в мрачных глубинах которого он предвидел смертоносную атаку и откуда бегство было бы совершенно невозможно. Наши враги всё ещё подталкивали нас вперёд, но мы решительно отказались тронуться с места, и тогда они попросили, чтобы мы приготовили ужин, который, как они сказали, разделят с нами, а затем уйдут в холмы спать. Мужчины из нашей компании решили, что лучше всего устроить для них пир. Мистер Келли приказал нашим двум темнокожим слугам немедленно готовиться устроить пир для индейцев.

Энди сказал: «Кажется, уж я-то знаю, они уже поужинали;» – поскольку они ели сахарные крекеры из наших фургонов уже час или больше. Оба темнокожих были рабами у индейцев Чероки и знали характер индейцев по опыту. Их страх и ужас перед дикарями были безграничны.

Каждый мужчина был занят приготовлением ужина; мистер Лаример и Фрэнк разводили огонь; мистер Уэйкфилд доставал провизию из фургона; мистер Тейлор ухаживал за своей упряжкой; мистер Келли и Энди пошли на некоторое расстояние собирать хворост; мистер Шарп раздавал сахар среди индейцев; ужин, который они просили, быстро готовился, как вдруг наши ужасные враги сбросили маски и явили свои поистине демонические натуры. Прогремел одновременный залп из ружей и револьверов, и когда облако дыма рассеялось, я смогла разглядеть отступающую фигуру мистера Ларимера и медленные движения бедного мистера Уэйкфилда, ибо он был смертельно ранен.

Мистеру Келли и Энди чудесным образом удалось спастись бегством. Мистер Шарп был убит в нескольких футах от меня. Мистер Тейлор – я никогда не смогу забыть его лицо, когда я увидела, как в него выстрелили через лоб из винтовки. Он посмотрел на меня, когда упал замертво на землю. Я была последней, кто встретил его умирающий взгляд. Наш бедный верный Фрэнк упал у моих ног, пронзённый множеством стрел. Я припоминаю эту сцену с тошнотворным ужасом. Я нигде не видела своего мужа и не знала его судьбу, но боялась и трепетала. Окинув взглядом окружение, я, казалось, на время потеряла чувства, но я могла лишь ждать и терпеть.

У меня было мало времени на размышления, ибо индейцы быстро вскочили в наши фургоны, срывая покрытия, ломая, круша и уничтожая все препятствия для грабежа, взламывая замки, сундуки и ящики и разбрасывая или уничтожая наши вещи с удивительной проворностью, используя свои томагавки, чтобы вскрывать ящики, которые они раскалывали в дикой ярости.

О, какие ужасные зрелища предстали моему взору! Перо бессильно изобразить сцены, происходившие вокруг меня. Они наполняли воздух ужасными воинственными воплями и отвратительными выкриками. Я старалась спрятать свои страхи и вела себя как можно тише, зная, что неосторожный поступок с моей стороны может поставить под угрозу наши жизни, хотя я была почти уверена, что мы, две беспомощные женщины, разделим смерть от их рук; но с видом безразличия, на какой только была способна, я сохраняла спокойствие, надеясь продлить наши жизни, даже если лишь на несколько мгновений. Мне не дали побыть в этой тишине и мгновения, как двое самых дикого вида из банды ворвались в мой фургон, с занесёнными томагавками в правых руках, а левыми схватили меня за обе руки и грубо стащили на землю, очень сильно повредив мне ноги, почти сломав их, от последствий чего я впоследствии сильно страдала. Я обернулась к моей маленькой Мэри, которая, с протянутыми руками, стояла в фургоне, приняла её на руки и помогла ей спуститься на землю. Затем я повернулась к вождю, положила руку на его руку и умоляла его о защите для моей спутницы-пленницы и наших детей. Сначала он не дал мне никакой надежды, но казался совершенно равнодушным к моим мольбам. Частично словами, частично знаками он приказал мне сохранять спокойствие, положив руку на свой револьвер, висевший в кобуре у его пояса, в качестве аргумента, обеспечивающего повиновение.

На небольшом расстоянии позади нашего каравана показался фургон. Вождь немедленно отправил отряд из своей банды, чтобы захватить его или отрезать от нас, и я видела, как они понеслись в погоню за небольшой группой, состоявшей лишь из одной семьи и мужчины, ехавшего верхом впереди фургона. Всадник был почти мгновенно окружён и убит залпом стрел из луков. Мужчина, правивший фургоном, быстро развернул повозку и пустил еёе во весь опор, передав кнут и вожжи жене, которая прижимала к груди своего младшего ребёнка. Затем он перебрался к задней части своего фургона и стал выбрасывать ящики, сундуки, всё, чем владел. Его жена тем временем всеми силами и мыслями старалась гнать лошадей вперёд, спасаясь бегством от смерти. Индейцы к этому времени подобрались очень близко, так что они испещрили полог фургона пулями и стрелами, одна из которых прошла через рукав платья ребёнка в объятиях матери, но не причинив ему телесных повреждений. Испуганный мужчина держал индейцев на расстоянии с помощью своего револьвера, и в конце концов они оставили его и помчались обратно к месту убийства нашего каравана.

Глава III

Спасение моего мужа – Погребение убитых – Прибытие выживших на Дир-Крик – Несвоевременный бал

Когда индейцы произвели свой роковой залп в середину нашей маленькой компании, в то время как те еще готовились оказать им гостеприимство и накормить ужином, мой муж находился на некотором расстоянии от места ужаса; но, пораженный неожиданными выстрелами, он поспешно огляделся, увидел бледные, объятые ужасом лица своей жены и ребенка, а также падение преподобного мистера Шарпа с фургона, когда тот тянулся за сахаром и другими продуктами, чтобы умилостивить наших диких гостей. Безнадежность ситуации леденила его сердце. Он отложил свое ружье, чтобы помочь в приготовлении пира, и тщетность борьбы в одиночку против такой толпы взбешенных демонов была слишком очевидна. Его единственная надежда, и то очень слабая, заключалась в том, что индейцы могли пощадить жизни его жены и ребенка, чтобы получить выкуп. С этой надеждой он решил предпринять усилия для спасения собственной жизни, чтобы впоследствии иметь возможность попытаться спасти нас, либо с помощью преследования и хитрости, либо выкупа.