Сесилия Агнес – странная история

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Нет, думать о Даге больше нет смысла. Придется махнуть на него рукой. К сожалению.

По его милости она забросила Сесилию, а этого он вправду недостоин.

Вот дурак. Как он только умудряется сделать так, что она чувствует себя заброшенной, одинокой?

Да, размечталась, напридумывала невесть чего про их взаимоотношения, слишком уж многого ждала.

Пора с этим кончать.

Сегодня они столкнулись в книжном магазине, во время большой перемены на завтрак. Даг стоял у прилавка с пластинками, слушал балетную музыку. Когда Нора шла мимо, он окликнул ее:

– Послушай-ка вот это. Здорово, да? «Танец часов» из «Джоконды»[8]. Весь день звучит у меня в голове. Как по-твоему, годится для спектакля?

Нора не остановилась. Она шла в канцелярский отдел купить блокнот и поспешила дальше, но он схватил ее за плечо.

– Как вообще-то, Нора?

– Как? Ты о чем? – Она оглянулась, посмотрела на него.

Даг легонько улыбнулся.

– Как ситуация?

Ситуация? Хорош вопросик! Он что же, ждет, что она прямо тут, у прилавка, все ему и выложит? Он на это рассчитывал? Ладно, сейчас кое-что услышит – сам напросился!

Но все-таки она смолчала, пожала плечами и круто отвернулась. Незачем тратить на него время. Купила блокнот, спиной чувствуя пристальный взгляд Дага и слыша эту неотвязную музыку. Расплатилась и поспешила уйти.

Сперва Нора хотела было прогулять следующий урок, чтобы спокойно подумать в одиночестве, но в итоге отказалась от этой идеи. А после уроков быстро поехала домой.

Ну вот, наконец-то можно будет посидеть с Сесилией. Подумать вместе с нею. Как же она об этом мечтала. Только бы дома никого не было. Она отперла входную дверь, прислушалась. Отлично. Никого нет. Тогда…

Нора скинула куртку, прошлась по квартире. И едва войдя в круглую комнату, услышала музыку. Она что же, не выключила радио?

Она замерла и прислушалась. Из-за стены долетали приглушенные звуки фортепиано. Но стоило шагнуть ближе, все смолкло. Померещилось, наверно.

А это что за чудеса?

Все комната залита солнечным светом! А на улице-то с утра лил дождь. И небо сплошь в тучах.

Да и падает солнце не с той стороны! Не из окна над письменным столом, а от стены, где кровать и книжный шкаф и нет никакого окна!

Что случилось? В полном замешательстве Нора замирает на пороге.

Комната не ее, а совсем чужая!

Нора прикрывает глаза рукой, зажмуривается. Смотрит еще раз. Опять зажмуривается.

И тут тихонько возвращается музыка. Та самая мелодия, которую Даг недавно слушал в книжном. Только на этот раз в фортепианном исполнении. Нора медленно открывает глаза.

Это сон? Видение? Или она не туда забрела?

Комната не ее!

Напротив двери, где под окном стоял письменный стол, сейчас нет ни стола, ни окна. Там высится массивный платяной шкаф. Зеркальная дверца приоткрыта, внутри видны платья.

Вторая половина шкафа – полки и ящики, один из которых выдвинут, и через бортик свешивается голубая шелковая лента.

Выше на полке, рядом с желтой матерчатой розой, сидит Сесилия. Норина кукла! А ведь ей положено находиться в печной нише.

Нора переводит взгляд на изразцовую печь. В топке горит огонь. Дверцы открыты, внутри пляшут языки пламени, но дрова не трещат. Огонь горит беззвучно.

Слышны только тихая музыка фортепиано да тиканье часов. Откуда же идет эта музыка? Вроде бы из комнатки у Норы за спиной. Но ведь там никакого фортепиано нет, все выглядит как обычно. Тем не менее она явственно слышит, как совсем рядом, возле двери, где сейчас стоит комод, кто-то играет на фортепиано. Музыка-то идет оттуда.

Однако ни инструмента, ни того, кто играет, не видно.

Нора опять зажмуривает глаза, прислушивается. «Танец часов» – так, по словам Дага, называется эта вещица, которую сейчас играют рядом с нею.

Она вновь смотрит на печку – та же самая, что и у нее. Единственный предмет в комнате, который выглядит как всегда. Только сейчас печка в тени. Солнце, против обыкновения, до нее не достигает. Латунные дверки ниши закрыты.

Взгляд Норы скользит к стене напротив печи, где у нее стоят кровать и книжный шкаф. Но там лишь большое окно с белыми гардинами.

Пышные складки легкого белого тюля.

Комната совершенно другая. И все-таки та же.

Фортепиано рядом с Норой звучит и звучит. Неожиданно она видит, как из тюлевых складок медленно появляется тоненькая фигурка, скользит по комнате.

Девочка в тюлевом наряде семенит на пуантах, грациозно вытянув руки перед собой. Она в балетных туфельках и в юбочках до щиколотки.

Сесилия. Нора осознает это сразу же. Девочка старше, чем ее кукольный портрет. Больше похожа на миниатюру из медальона. Но сходство с куклой по-прежнему бросается в глаза. Личико такое же серьезное.

Она запрокидывает голову, делает несколько танцевальных па, порхает в воздухе, вскинув руки, будто крылья, юбочки вьются вокруг ног.

На редкость красивое зрелище.

А комната вдруг наполняется летучими тенями.

Все те же птицы, что порой пролетают мимо Норина окна. Те же пугливые, темные птичьи тени.

Норе хочется протянуть руки к Сесилии. Устремиться вперед, заключить ее в объятия. Но она не в силах пошевелиться. Будто приросла к порогу. И дальше идти нельзя.

Комната не ее.

Время не ее.

Она может видеть Сесилию и наблюдать за нею, но не приблизиться.

Стоит на пороге как вкопанная.

Сесилия в комнате замирает. Спиной к Норе, склонив голову. Прямо посреди танца.

Стоит у шкафа, перед зеркалом. Неподвижно. Вслушиваясь.

Нора видит ее в зеркале. Личико бледное.

Сама она по-прежнему на пороге. Тоже неподвижная. Настороженная. За спиной у них звучит «Танец часов». Обе слышат эту музыку, но не могут приблизиться друг к дружке.

Потом Сесилия тихонько поднимает голову и смотрит в зеркало.

Нора видит ее лицо и глаза.

Видит дверной проем и порог, где стоит сама. Но себя не видит. Она незрима.

Понятно. Сейчас комната не ее, а Сесилии. И время Сесилии. Не Норино.

Нора – незримый гость на пороге у Сесилии. Обе чувствуют присутствие друг друга, но ни поговорить, ни встретиться не могут, каждая в плену собственного времени.

Долго ли так продолжается, она не знает. Может, несколько минут. Может, дольше. А может, всего-навсего мгновение.

Но на полке возле куклы, за матерчатой розой, стоит и тикает маленький будильник. Это Нора видит.

Потом картина гаснет. Музыка умолкает.

Нора наконец перешагивает через порог, входит в свою комнату. Письменный стол на месте, под окном. Кровать у стены. Все как полагается.

И свет падает правильно. Солнца нет, но небо посветлело. Печь не топится.

От той картины остались только птицы-тени. До сих пор тревожно мечутся в воздухе.

Нора тихонько сделала несколько шагов. Остановилась посреди комнаты, раз-другой глубоко вздохнула.

Потом подошла к печке, открыла нишу, достала Сесилию.

Неожиданно ей вспомнились строчки, которые она как-то записала в тетрадку с цитатами. Даг нашел их в какой-то книге и прочитал ей.

Нора подошла к книжному шкафу, вытащила тетрадку. С куклой в руках села на кровать и прочла:

Если вдуматься, совершенно немыслимо, чтобы однажды существовавшее со всей силою реальности могло когда-нибудь обратиться в ничто и затем во веки веков пребывать как ничто.

Написал это Шопенгауэр.

Глаза у Дага сверкали, когда он читал ей эту фразу. А сейчас, когда Нора взглянула на Сесилию, ей почудилось, будто кукла тоже смотрит на нее сверкающими глазами. Личико как бы говорило: «То, что ты прочла, сущая правда. Я знаю».

Нора прижала куклу к себе, закрыла глаза и попробовала оживить в памяти недавнюю картину. Задача нетрудная. Видение запечатлелось в памяти навечно. Комната с танцующей Сесилией.

Юную Сесилию она видела перед собой так же отчетливо, как себя в зеркале.

И все отчетливее понимала, чего Сесилия от нее ждала. Вернее, что роднит ее и Сесилию. Это же очевидно. Она все поняла еще из записок в вазочке.

Как и Нору, Сесилию опекали люди сторонние. И никто никогда не дал ей почувствовать, что любит ее просто так и принимает без всяких условий и оговорок. Ни родная мать, то бишь Агнес. Ни Хедвиг, по большому-то счету. Разве что Хульда, да и то не вполне.

Сесилии наверняка приходилось труднее, чем Норе.

У Норы хотя бы в первые годы была мама. И папа тоже. Они втроем жили своей семьей.

А Сесилия даже не знала, кто ее отец. И мама не признавала ее. Стыдилась дочери. Считала ее существование позором.

С Норой обстояло иначе. Ее признавали. И при жизни мамы и папы она наслаждалась безоговорочной любовью.

Сесилия же не имела прав ни на кого из живых людей. Не имела на земле места, которое могла бы назвать своим. Не имела ни родного очага, ни безоговорочных прав, какие есть у ребенка с мамой и папой. Она всегда жила в чужих семьях, из милости.

Только представить себе – каждый вечер засыпать и каждое утро просыпаться с мыслью: «Кто будет за мной присматривать?»

Отчасти Нора испытала это на себе. Сейчас стало получше, но временами случались рецидивы. Внезапно накатывала горечь. Из глубины души всплывали тревога и неуверенность. И на самом дне всегда таилось ощущение: она здесь чужая. Просто под их опекой, до поры до времени. Пока им не надоест терпеть ее из милости. Они добрые, терпят. А она плохая, не понимает.

Хотя и Андерс, и Карин всячески показывают, как они рады, что она с ними. Без толку. Коварные мысли так и лезут на ум. От вечной ее подозрительности и несправедливости.

А самое ужасное – черная как ночь совесть, оттого что она, Нора, такая злая и неблагодарная.

Недостойна она своей хорошей жизни. Недостойна Андерса и Карин. Недостойна Дага.

Рано или поздно они это обнаружат. И прогонят ее.

Ладонью Нора обнимала круглый куклин затылочек, приподняла голову Сесилии, заглянула в серьезное личико.

Бедная малышка. Душой и телом Нора чувствовала, сколько страданий вынесла Сесилия. Ох и досталось ей…

Если уж Норе, которой, что ни говори, жилось хорошо, приходили в голову такие черные мысли, то что же думала и чувствовала Сесилия?

Что-что, а чувства ребенка, живущего под опекой, Нора понимала прекрасно. Совершенно очевидно, он ощущал себя лишним, ненужным. В самом деле, он ведь разве что служил свидетельством тому, как добры и самоотверженны его опекуны.

Пожалуйста! Вот они опять, коварные, гадкие мысли.

Она вспомнила, как впервые вошла в эту комнату. Как наконец-то почувствовала, что очутилась дома, что хочет здесь остаться. И как боялась, что кто-то другой заявит на эту комнату свои права.

Но комнату отдали ей. О других вариантах даже речи не было. Казалось бы, надо радоваться.

А ее тотчас обуяли черные подозрения. Ясно же, им хотелось загнать ее куда подальше. Спровадить. Видеть пореже. Чтоб побыть втроем. В семейном кругу. Без нее.

Вечерами, лежа в постели, она чутко прислушивалась, и ей чудилось, будто они тихонько снуют в дальнем конце квартиры. Ясное дело, веселятся там, улучив минуту. Без нее.

Это наверняка неправда. Но ее переполняли именно такие чувства.

Нора крепко обняла куклу. Слезы катились по щекам, а она и не замечала.

Здесь, в этой комнате, когда-то жила Сесилия. Стены хранили ее тревогу, ее боль. И неважно, что за долгие годы окна и стены успели перенести на другое место, – всякий раз, входя сюда со своей болью и тревогой, Нора будила к жизни боль и тревогу Сесилии.

Сколько ни перекрашивай и ни переклеивай обои, ничего не изменишь.

Она взглянула на Сесилию и испугалась. Слезы капали на куклу, и личико у нее тоже было совершенно мокрое и очень печальное. Нора осторожно обсушила ей щечки.

И пока она, сидя на кровати, утирала слезы, свои и куклины, в круглой комнате послышались шаги, направились к ее порогу.

А на подоконнике затикал маленький будильник. Шаги, как обычно, замерли у двери. Нора была не одна.

Она посмотрела кукле в лицо. Печаль бесследно исчезла. Кукла снова была внимательна, как недавно, когда она прочла вслух ту цитату. И глаза блестели. Нора почувствовала, как ее самое наполняют покой и восхитительное тепло.

Сейчас там, у порога, стояла Сесилия и смотрела на Нору, сидевшую с куклой на кровати.

Не так давно она сама стояла у двери, глядя на танцующую Сесилию. Тогда Сесилия не могла видеть Нору. Точно так же, как Нора сейчас не могла видеть Сесилию. Она лишь чувствовала ее присутствие. Как Сесилия недавно наверняка чувствовала присутствие Норы.

В общем, вполне естественно.

Иногда Нора стояла на пороге комнаты Сесилии.

А иногда – Сесилия на пороге Нориной комнаты.

Но переступить порог ни та ни другая не могли.

Каждая была в своем времени, встреча невозможна, однако обе чувствовали присутствие друг друга.

Все очень даже естественно. «Однажды существовавшее со всей силою реальности…»

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Так вот чем объясняется поведение Дага!

Он завел себе подружку. Лена сообщила по телефону. Она видела их вместе, и вид у Дага был совершенно влюбленный.

В голове у Норы все оцепенело. Она слова не могла вымолвить. Вот это да! У нее даже мысли такой не мелькало.

– Даг ничего тебе не говорил? – В голосе Лены сквозило удивление, она не сомневалась, что Нора все знает, и просто хотела посплетничать. – Почему он молчал? Я думала, он перво-наперво тебе и расскажет!

Нора поспешила закончить разговор. Ей хотелось выяснить, как выглядела та девочка, но она не сумела. И как ни странно, Лена ничего толком сказать не могла. Девочка не из их школы – вот все, что она знала.

Нора чувствовала себя так, будто получила пощечину. Какое вероломство! Она была оскорблена до глубины души. Выходит, Даг ни капельки ей не доверяет. Разве она это заслужила?

Вполне возможно. Она же всегда знала, что рано или поздно потеряет Дага. А со временем, безусловно, и Андерса с Карин.

Теперь место Норы займет Дагова подружка. И наверняка они полюбят ее куда больше. Ведь ее выбрал не кто-нибудь, но их сын, Даг. А Нору им просто навязали на шею – как хомут, от которого при всем желании не избавишься, сирота ведь, жалко ее.

Чем больше она размышляла, тем сильнее пугалась. Весь ее мир рушился. Надо смотреть правде в глаза, а не прятать голову в песок. То, чего она ждала и панически боялась, произошло наяву.

Она не могла заранее знать, как все произойдет, но предчувствовала, что причиной будет Даг. И боялась потерять его именно потому, что прекрасно понимала: этого не избежать. Хотя втайне надеялась, что ей хватит времени немного повзрослеть и справиться со всем в одиночку.

Самое ужасное, что никто ничего не говорит. Андерс и Карин наверняка в курсе дела. Но они люди деликатные. Никогда виду не покажут. Никогда ее не прогонят. Нет, этого бояться незачем. Она останется у них. Только вот в их сердцах для нее уже не будет места. Его займет подружка Дага. Свою любовь они отдадут этой девочке. А Нору будут опекать по необходимости, из чувства долга, и никогда даже не намекнут, как она, в сущности, всем мешает.

Наоборот.

Станут притворяться, что все по-старому.

Точь-в-точь как сейчас – они виду не подавали, хотя она понимала, что они не могут не знать. Эта их деликатность – вот что хуже всего. Она останется здесь, все будут прекрасно к ней относиться и решат, что ей невдомек, как обстоит на самом деле. Ведь и она тоже не рискнет обнаружить свои чувства, если они будут так себя вести.

Словом, возникнет заколдованный круг, из которого никому не выбраться.

Нет. Этому не бывать. Ей нужно исчезнуть. Уехать. Сбежать. И поскорее.

Если бы не усталость. Ужасно хочется спать, и совершенно нет сил. Она ведь простужена.

Надо хотя бы выздороветь, а уж потом думать об отъезде. Пока что она хорошенько все обдумает и прикинет планы на будущее.

С собой она ничего не возьмет. Уйдет, и все. Соберет лишь самое необходимое. Возьмет Сесилию и уйдет. Сесилию, куклу, ведь это единственное на свете, что по праву принадлежит ей одной.

Но куда им идти?

Может, к бабушке и дедушке?

Но если б они хотели, чтобы она была с ними, то, наверно, сразу и взяли бы к себе? Правда, дедушка находился в Америке, когда мама и папа погибли. А бабушка только плакала и ничего не могла делать. Вот и все, что знала Нора. Но ведь дедушка вернулся. Почему же они не захотели ее взять?

Они потеряли свою дочку. А Нора потеряла маму и папу. Казалось бы, такая утрата должна сблизить людей, способствовать взаимопониманию.

Но они никогда по-настоящему не разговаривали. Бабушка предпочитала обниматься и сюсюкать, а не говорить всерьез. Ну а дедушка? Почему он всегда держался в стороне? Он же любил Нору, она чувствовала. Хоть и не показывал этого так, как бабушка.

Нет, сейчас туда ехать нельзя. Да и что она им скажет? Что Даг завел себе подружку и поэтому она не может остаться у Андерса и Карин? Так не годится.

До чего же она устала, даже думать не в состоянии. Все время знобит, простуда упорно не отступает. И хочется спать – лет сто, не меньше.

Вместе с Сесилией она забралась поглубже под одеяло и то размышляла, то спала.

Несколько раз в дверь стучал Даг, но она не впустила его, сослалась на простуду и скверное самочувствие.

Это была правда, ей становилось все хуже. Поднялась температура, начался кашель – в школу не пойдешь. Как хорошо просто полежать в постели, больше ей ничего не нужно.

К завтраку, обеду и ужину она не выходила, Карин приносила еду к ней в комнату. И каждый раз Нора замирала от страха: вдруг Карин пришлет Дага? Но боялась она зря – дома Даг почти не появлялся.

Зато время от времени приходил Андерс. Серьезно, озабоченно смотрел на нее. Раз даже лоб ей пощупал.

– Выглядишь ты неважно. Как самочувствие? Вид у Андерса такой встревоженный. Ужасно думать, что это лишь по обязанности. У Норы перехватило горло, она с головой накрылась одеялом, чтобы он не заметил слез. Сейчас она могла разреветься от любого пустяка. Лучше б ему уйти.

Но Андерс не уходил, топтался возле кровати, неуклюже похлопывая по одеялу в том месте, где предполагал ее голову.

– Нора, милая… Жаль, что ты не хочешь с нами разговаривать.

Звучит так искренне. Почему же она не смеет поверить? Хочет, но не смеет. Надо успокоиться. И не выставлять себя на посмешище.

Минуту-другую Андерс ждал ответа. Потом ушел. А Нора дала волю слезам.

Как только она выздоровеет, они навсегда от нее отделаются. И притворяться им будет незачем.

Однако выздоровела Нора быстрее, чем думала. За одну ночь. У Карин было в запасе превосходное средство от кашля. И как-то утром Нора проснулась, чувствуя себя почти совсем здоровой.

Слишком уж быстро. Ей требовалось хотя бы несколько дней, чтобы подготовить свое исчезновение. Поэтому она решила притвориться, скрыть, что ей полегчало.

Нора чувствовала себя обманщицей, но свою роль играла хорошо. Мужественно изображала страдалицу, кашляла, но сказала, что, пожалуй, пойдет в школу.

Расчет оправдался. Карин оставила ее дома, в постели. С весенними инфекциями шутить нельзя. Если они затрагивают бронхи, необходима особая осторожность. Нора должна обещать, что не будет вставать с постели. Нора обещала.

Под вечер Карин неожиданно принесла пакетик мармелада.

– От Дага, – сказала она. – Он шлет привет и желает скорого выздоровления. Не хочет тебя тревожить, но просил предупредить, когда ему можно зайти поболтать.

Сердце у Норы ёкнуло от радости. Но она взяла себя в руки. Не надо обольщаться. Это еще ничего не значит. Обычная показная вежливость.

– Я тоже передаю ему привет и большое спасибо. Карин кивнула и присела на край Нориной кровати. Вид у нее был очень сосредоточенный.

– Интересно, о чем это он хочет с тобой поговорить?

Даг на минутку забежал в библиотеку, впопыхах сунул Карин этот пакетик и попросил передать Норе. Сам он вернется поздно.

– Странный он какой-то в последнее время. – Карин озабоченно покачала головой и посмотрела на Нору. – Тут явно замешана девочка. Ты знаешь об этом?

Нора не ответила, сердце у нее громко стучало.

– Он что-нибудь тебе говорил? Или ты не хочешь это обсуждать?

– Ничего он мне не говорил.

– Но хотя бы сказал, что завел подружку?

– Нет.

– Нет? Я думала, это секрет только для меня и для Андерса.

Нора села в постели. Возможно ли? Неужели Даг ни слова не сказал Андерсу и Карин?

Нет. Карин услыхала об этом в библиотеке. Одна из сотрудниц видела их.

– А ты откуда узнала?

– От Лены. Она тоже их видела.

– Ты можешь понять, почему он так себя ведет? По-моему, я не настолько плохая мать, чтобы со мной нельзя было поговорить. Как ты считаешь?

Она робко взглянула на Нору, попыталась улыбнуться. Но губы у нее дрожали. Нора порывисто потянулась к ней. Карин схватила ее руку, крепко сжала. Она была расстроена, взволнована и не скрывала этого.

То, что Даг влюбился в какую-то девочку, само по себе не удивительно. Но зачем же врать домашним? Внушать им, что он на балете?

Нора серьезно посмотрела на Карин.

– Он что, на самом деле врал? Вот уж не думала. Карин на минуту задумалась. Нет, напрямую, пожалуй, не врал. Они сами пришли к выводу, что он на балете. Даг вообще мало что говорил.

– Вот видишь! Он ведь заранее предупредил, что не хочет говорить, где находится. А это не вранье.

– Твоя правда. – Карин благодарно посмотрела на Нору и рассмеялась. – Не мешает нам быть поосторожнее с выводами. Надеюсь, девчонка, с которой он встречается, не такая уж несносная. – Несмотря на смех, веселья в голосе не чувствовалось.

Нора нахмурилась. Ей было не до смеху.

– Даг никогда бы не стал встречаться с несносной девчонкой.

Карин посмотрела на нее.

– Пожалуй. Но он так легко увлекается всякими фантазиями. И опыта с девочками у него нет. Такого и обмануть недолго, а?

Нора упрямо тряхнула головой.

– Нет. Только не Дага. Это ему не грозит. Хоть опыта у него и маловато, он все ж таки… – она поискала подходящее слово, – разбирается в людях. Причем весьма неплохо.

– Ты так думаешь? – Карин повеселела. – Интересно, что ты так говоришь. Мне тоже раньше казалось, что у него есть психологическое чутье. Потому я сейчас и не могу взять в толк…

– Но ты же не видела эту девочку? И не знаешь ее?

– Нет-нет, я не о том, – запротестовала Карин. – Я вовсе не о девочке. Но со стороны Дага психологически отнюдь не оправданно не сказать нам ни слова. Довести до того, чтобы мы узнавали обо всем от посторонних людей. Он ведь должен понимать, что мы беспокоимся, что его поведение кажется нам странным. Это и девочке во вред. Мы можем решить, будто с нею не все в порядке, раз он отмалчивается. – Карин вопросительно взглянула на Нору. – Ты-то как считаешь? По-твоему, умно так себя вести? Ты же все-таки знаешь его гораздо лучше, чем я.

Нора вытаращила глаза.

– Разве? Думаешь, я знаю его лучше…

Карин быстро чмокнула ее в щеку.

– А что тут удивительного? По-моему, так оно и есть. Оттого я и решила поговорить с тобой. Мне казалось, ты лучше понимаешь, почему он так секретничает.

Карин вдруг словно бы растерялась и крепко стиснула Норину руку. Они смотрели друг другу в глаза. И внезапно Норе все стало ясно.

Даг и правда вел себя странно, тут она согласна. Она тоже обиделась и чувствовала себя обманутой.

Карин кивнула. Вот именно. «Обманутой» – иначе не скажешь.

– Обманутой и ненужной.

Но ведь у человека может быть много причин умалчивать о некоторых вещах. Только теперь Нора начала это понимать.

К примеру, желание сперва разобраться самому, а уж потом поделиться с другими и выслушать их соображения и оценки, которые могли бы сбить с толку.

Даг вполне мог бы все объяснить, но пока что ему явно не до этого.

Карин вздохнула. С облегчением. Озабоченные складки у нее на лице разгладились. Она улыбнулась.