Язык Ветра. Птица Свободы

Воспоминание 4

О Масахи 2

Проснулся Юдж под пение птиц. Внутри дербя было тепло – солнце уже поднялось и пробивалось сквозь верхнее отверстие дупла, заливая его мягким светом.

Первое что он проверил – это наличие гостьи, как и ожидалось ее не было, как и не было ее серого плаща. Пропали оба плаща, и он просто уже не хотел ничему удивляться, а встал и принялся разминать свое тело.

Юдж не чувствовал себя отдохнувшим. Он вылез из убежища, вновь потянулся, сжав кулаки, и направился обратно в город. Сегодня он не крал. Сегодня он шел, зная, что у него есть деньги. Он выбрал маленькую лавку у рынка, где продавали горячие пирожки с мясом и картофелем. Старый торговец бросил на него оценивающий взгляд, но ничего не сказал. Юдж показал монету, и тот кивнув завернул пирожок в бумагу и протянул вместе со сдачей из нескольких медяков.

– Вот и всё? – спросил продавец.

Юдж на секунду нахмурился и дерзко отозвался, еще, прежде чем успел укусить своё лакомство.

– Что всё?

– Вчерашний воришка, а сегодня платишь серебром.

Юдж застыл.

Продавец усмехнулся, наблюдая, как тот медлит, словно не знает, что сказать.

– Богатые друзья полезны, да? – продолжал мужчина свое злорадство.

Юдж сжал зубы.

– Это не твоё дело.

– Возможно, но таких, как ты, я видел много, а вот чтоб менялись… – бросил он вызов юноше и сделал вид будто задумался над чем-то, а после отрицательно покачал головой. – Ни разу.

Юдж не ответил. Он взял еду, быстро отвернулся и ушёл, чувствуя на себе взгляд продавца. Всю солсмену он шатался по кузнецам, ища места, где бы его были готовы принять на работу. Сегодня его репутация была уже очищена, и только одно интересовало зевак теперь, при виде его – где же та монархиня теперь и кем она ему приходится.

Юдж, как всегда, попусту не болтал, а лишь давал всем понять, что не их это дело.

Манерами он не отличался, да и характером не был готов уступать, так что ему сразу же не понравилась идея прислуживать в таверне, где он уже успел побывать и несколько градусов попробовать себя в роли официанта. В кузницах его отсылали, а вот шанс в гильдии он разглядел, правда вступительные взносы требовались слишком уж большие. Он было почти даже и определился со вступлением в одну из таковых, кстати даже не решившись сравнить условия участия среди других объединений торговцев.

Гильдия называлась «Двенадцать Врат», чьи покои занимали старую башню из чёрного базальта на склоне нижнего яруса. В последние собы гильдия принимала новых участников неохотно, с торжественным холодом.

Воздух здесь хранил запах сургуча и старой пыли, с примесью холодного металла – не гнили и не жирных прилавков, а той сухой важности, которой пропитаны печати, архивы и сама иерархия. На стенах – гербы союзных гильдий, выгоревшие гобелены, свитки в стеклянных нишах, и даже один обугленный кусок полотна, как сказано было в табличке, принадлежащий самому Памаду Рейбзенкрули – тому, кто, мол, подписал первый устав Северного Торгового закона, акта, что регулировал торговлю всех северных наделов, облегчая пошлины торговцам в зависимости от их стажа, типа торговли, и прочих тонкостей.

Регистрационный пост, или как здесь его называли – каменный переносиц, представлял собой длинную полукруглую стойку из старого белого камня, усеянную надрезами, потёртостями и чернильными пятнами. За ней сидел мужчина с длинной бородой, опоясанный жгутами с печатями разных цветов – каждая означала гильдию, через которую он когда-либо оформлял приём. Его звали Курат Гривель, а по уставу – Ведомец Писарей, и он имел обыкновение разговаривать, не отрывая взгляда от своих записей.

Юдж стоял, переминаясь с ноги на ногу, у него в руках был свиток заявления, уже почти заполненный. Осталось только подписать имя и вдавить каплю крови – обычная практика, чтобы потом не отпирался. Он читал строки, щурился, снова перечитывал. Всё это начинало казаться чем-то тяжёлым, обязывающим. Монет он уже отдал достаточно. Медяки и пара серебряных были аккуратно положены в коробку рядом с Ведомцом Писарей.

Позади, у кованого поручня, негромко переговаривались двое – одеты не слишком богато, но в этих складках на локтях и бронзовых застёжках чувствовалась гильдейская уверенность: не писари, не лавочники – старшие, те, кто сидит в приёмных заседаниях и решает, кого ставить на перевозки в западные долины, а кого – на уборку складов. Голоса не были злыми, но в них сквозила осведомлённость, как у тех, кто знает слишком много, чтобы говорить громко.

– Вчера вечером её точно видели у врат второго яруса. Белый наряд. Волосы – как иней.

– Не одна?

– Не одна. С пацаном была. Маленький, в рваном. Кто-то шепнул – с Хромного пригорода, карманник вроде.

– Карманник? С ней?

– Ага. Видишь, до чего дошло? Говорят, ушла ночью. А теперь… Видели сегодня. Мелькнула у балкона, возле сада на арке. Но это только учённым, да студентам известно. Кто ж из работяг там бывать мог, – бросил мужчина на ветер, как бы намекая на авторитет слухов, которые вероятно были начаты не абы кем, а образованными людьми с верхнего уровня. – А вот пацана сегодня уже с ней нет.

Юдж замер. Сначала – просто ухом. Потом – плечами. Потом – всей кожей. Перо что он держал в руке, теперь немного раздвоилось, как от сильного удара по голове. Прядь волос упала на лоб.

– Простите, вы про кого…? – голос сорвался, как будто вдохнул горячий воздух.

Мужчины переглянулись. Один из них – с гладким лицом и глазами, в которых, казалось, навсегда прописалась усталость от молодых – смерил его от плеч до носков.

– Ты лучше смотри, куда печать ставишь, – проговорил он, и от его тона у Юдж кольнуло в затылке.

Перо. Свиток. Бланк, где уже значилось почти всё, кроме подписи и капли крови. Ведомец Гривель как раз вертел в пальцах пломбу – тот самый знак, который должен был припаяться к свитку, если бы всё пошло по плану.

– Это она… – в исступлении вдруг промолвил Юдж.

Его пальцы отпустили документ так резко, будто тот его обжёг. Свиток распахнулся, чернила растеклись, серебро и медяки остались лежать рядом – чужие, не имеющие теперь никакой власти над тем, что происходило внутри.

– Эй! – выкрикнул Гривель, вскакивая, словно в нём на секунду пробудился былой чин. – Молодой человек! Так печать не ставят!

Но дверь уже распахнулась, и воздух вырвался наружу, как из горящего дома, и Юдж – вместе с ним. Ступни гремели по камню, сердце колотилось о рёбра. Одна только мысль звучала громче прочего: «Если она здесь – всё остальное подождёт.»

Солнце уже клонилось к закату, и его лучи, застрявшие в арочных просветах первого яруса, как бы рассыпались по всему склону медной пылью: оседали на выцветших флагах, цеплялись за купола дворцов, стекали по крышам, покрытым острым резным камнем, который, несмотря на сырость и обломки птичьего помета, всё ещё сохранял ту монархическую строгость, которой отдавал сам город. Хромный не был построен – его выдолбили, вытесали, вырезали из склона, как высекали бы великана из скалы. Он был не на горе – он был горой, но такой, которая подчинилась человеческой воле и стала многослойной, как легенда.

Промчавшись по плитам широкой террасы, он свернул к балюстраде, где пересекалась одна из Триумфальных лестниц, – не новодельных подъёмов с лийцурными приводами, не гильдейских лифтов с зеркальными внутренностями, а одной из тех самых лестниц, древних, как сам дукэс, идущих от Дворца Самоктарта вниз, пересекая сердце города. Двенадцать их всего, по числу наделов, и каждая носила имя потомка. Но не имена были сейчас важны.

Дыхание сбивалось уже на первом пролёте. Он хватался за перила, пальцы скользили по изъеденному ветром мрамору, ступни больно ударялись о широкие, потертые ступени. «Дурак… пять медяков, – подумал он с горечью, – пожалел, а теперь будто платишь собой». Он поднялся чуть выше и остановился. Не потому, что не мог дальше, а потому что в этом порыве чувствовалось что-то необратимое. Если она уже наверху – он может её не догнать. А если спускается по другой лестнице? Вчера ведь они поднимались по этой… Значит, и сегодня – она.

Оперся лбом о холодный камень. Сквозь шум в ушах пробивались запахи: каменной пыли, горелого масла с нижних мастерских, сухой пыли от чьей-то метлы, ароматных трав, высыпающихся из лотка какого-то носильщика. Звон металлической цепочки от подвески, трепет ткани на балконе, гул лифта где-то сбоку. Всё сливалось в вязкую, горячую настольгию – не светлую, а ту, что впечатывает момент в самую сердцевину, как татуировку: вот он, этот поворот, этот запах, эта пятнистая тень, осевшая от трубы. Когда-то он всё это вспомнит. Может быть, и не раз.

Вдруг, когда он приподнялся – то увидел. Не лицо. Даже не фигуру. Только обвод капюшона, белую складку ткани, скользнувшую вдоль арки второго яруса. Может, и не она. Может, просто ткань на ветру. Но если не она – тогда где ее плащ? Он же только вчера оставался в дербе, и уже сегодня с зарена – пропал. Нет – это как раз таки ее плащ! Ее фигура!

Сердце вздрогнуло: А вдруг не её?

Он рванулся вверх. Ноги болели, горели, предательски подламывались, но он не замечал, как шёл – точнее, как несся. Миновал пролёты, выскочил на первую площадку второго уровня, почти врезавшись в какого-то старца с цилиндром и свитком в руках, тот отшатнулся с обиженным фырканьем, но Юдж его не слышал.

На втором ярусе был другой воздух – сухой, освещённый чуть иначе, будто сам город здесь выдыхал реже. Всё было чище, ровнее, будто кто-то тщательно выверял шаги. Здесь не бегали, прогуливались, рассуждали, смотрели по сторонам, утирали рот салфетками из тончайшей ткани, сдержанно переговаривались. Гильдейская элита, старейшины, те, кто носил кольца на каждом пальце, а говорили только по делу.

Юдж нарушал всю их гармонию. Потный, замаранный, полурастрёпанный, с глазами, полными горящего желания. Он не вписывался ни в ткань, ни в ритм.

Он столкнулся с женщиной, та едва не выронила зонтик, кто-то прокричал:

– Берегись!

– Что за манеры…

Но он уже не слышал, потому что она была там. Уже ниже. Спускалась. Уходила.

Теперь всё зависело от того, успеет ли он. Или – уже нет.

На верхних уровнях города, среди балконов и лестниц, ведущих к центральным площадям, кто-то шёл вниз. Юдж не видел лица. Но он видел плащ с высоким капюшоном, видел лёгкие, уверенные шаги, видел белые пряди, выскользнувшие из-под ткани. Его сердце пропустило удар. Он не думал. Он просто бросился вперёд. Она сказала, что уходит! Она сказала, что это прощание! Но сказала, и то, что он увидятся с ней сегодня… Как такое вообще может быть?

Он бежал сквозь толпу, уверенно петляя между людьми, лавируя по ступеням. Фигура в капюшоне шла дальше, не замедляя шага. Он должен её догнать. Должен спросить, почему она снова здесь. Должен понять, что это значит. Он должен узнать, врёт ли она или правда ждёт его сегодня.

Дыхание сбивалось, ноги болели от бега, но он не мог остановиться. Она шагала впереди, уверенно, плавно, словно сама была частью этого города, его ритма, его течения. Он почти схватил её за плечо, но она заметила его раньше. И остановилась. Медленно развернулась к нему. И в этот момент он увидел то, чего не ожидал.

Она смотрела на него иначе, не так, как вчера, не с той уверенной холодностью, не с тем монаршим спокойствием. Она смотрела на него… с болью. Будто видела не его, а что-то, что разбивало её сердце. Её губы дрогнули, но она не заговорила сразу.

Юдж почувствовал неловкость. Он ожидал чего угодно – насмешки, обвинения, молчаливого ухода, но не этого взгляда.

– Ты… – Масахи сделала короткий вдох, будто собиралась сказать что-то важное.

Но не договорила.

Юдж нахмурился.

– Да, я… – как-то нелепо промямлил он.

Мир вокруг замер. Казалось что они теперь стали центром театральной постановки. Женщина, прежде обранившая зонт, теперь поднимала его, не сводя с них глаз. Привставши, она вдруг прикрыла рот рукой и начала шептать что-то своей подруге, что держала зонт на плече.

– Не может быть! – отозвалась ее подруга.

Масахи принялась разглядывать мальчишку и припала на колени смотря глаза в глаза.

– Это правда ты?!

Она явно была не в себе, или же что-то отшибло ей память – подумал Юдж. Но сам он на деле лишь отвел взгляд в сторону, как смущенный подросток, которому предстоит признаться в любви старшекласснице из академии.

– Ты тот воин из Западных Земель? – спросила она, Юдж пришел в замешательство.

– Ты что несешь, тётя? – смущенно отвел он взгляд в сторону.

Она зажмурилась и понимающе покачала головой.

– Да, точно… – пробурчала она себе под нос и стала судорожно оглядываться по сторонам. – Не могу поверить, что я встречу тебя тут, я уже и позабыла…

– Мы разве не вчера вечером расстались? – спросил Юдж то ли у самого себя то ли у нее… А в прочем была теперь какая-то аура бессмысленности во всем что тут происходило, казалось теперь, что вообще нельзя доверять своим ощущениям.

Она выпрямилась, отряхнула платье, её взгляд на секунду дрогнул.

– Вчера… – покивала девушка. – Ну конечно встречались.

Что-то в этих словах было неправильным, но он не мог понять что.

– Что за бред?

Масахи опустила глаза. Она не могла сказать ему правду. Не могла сказать ему, что ей больно видеть его таким – грязным, оборванным, запуганным, но с глазами, в которых уже горит тот огонь, который она знала лишь затухшим. Она не могла сказать, что её сердце разрывается от осознания, что сейчас он ещё может быть спасён.

– Ты выглядишь ужасно, Гром.

– Я не Гром… – обижено повесил нос мальчик.

– Нет? – удивилась альбиноска. – Как же тебя зовут тогда?

– Ты ведь знаешь мое имя. Хоть я и не представлялся тебе. Откуда ты его знаешь?

– Не Гром? – изумилась Масахи. – Как же тебя звать?

Она оглядела его таким взглядом, словно обозналась. Что-то себе подумала, а после вывела какое-то заключение.

– Юдж, так ведь?

Он фыркнул – и в этом было что-то уже по-своему располагающее. Она отметила, как спокойно он воспринял то, что она знает его имя: не удивился, не насторожился – напротив, словно окреп в собственном достоинстве. Она едва заметно кивнула, будто вновь сложила в уме ещё один вывод о нём.

– Ты всегда так приветствуешь людей? – сказал Юдж.

– Мы же еще вчера поприветствовали друг друга, уже забыл? – Её улыбка дрожала.

Юдж решил оставить идею раскусить секреты этой безумной леди, и прислушался к ее просьбе со вчера – не задавать лишних вопросов.

Масахи ещё долго не сводила глаз с Юджа, словно пыталась увидеть в нём нечто большее, чем мальчишку, только что выбравшегося из дупла в реальность.

Юдж не понимал, что с ней не так. Она смотрела на него слишком долго. Слишком внимательно, словно видела призрак, которого не ожидала увидеть живым. Наконец, Масахи глубоко вдохнула, будто проглотив все несказанные слова и сказала:

– Идём.

Юдж не двинулся с места.

– Куда?

Она повернула голову в сторону террас, к верхним этажам Хромного города.

– Ты же шел наверх, не так ли? Я составлю тебе компанию.

Юдж всмотрелся в её лицо, пытаясь понять, зачем ей это нужно. А пуще этого, искал оправдание того, ради какой же цели он все таки так срочно карабкался наверх, ну не скажет же он ей, что ее искал.

– Так что? – поторапливала она его.

Люди вокруг уже перестали обращать на них внимание, и редкие прохожие продолжали держать путь по своим траекториям.

Юдж перебирал все возможные лживые истории, которыми мог бы оправдать свою торопливость и теперь уже внезапную остановку.

– Неужели ты меня искал? – вдруг рассмеялась Масахи.

– Вовсе нет! – отпирался он, но леди была явно осведомлена о том что все именно так, как она и сказала.

Теперь уже не тётка, а леди значит? – подумал он сам в себе, и на лице проступил румянец.

– Тогда пошли выше, покажу тебе, как выглядит мир сверху.

Вчера она уже вела его туда. А теперь? Зачем это нужно теперь, еще раз? Неужели она вновь видит в нем грязного щенка, которого нужно накормить?

Они пошли вверх.

– Может воспользуемся подъемником? – робко предложил Юдж, и Масахи быстро окинула взглядом его дрожащие ноги.

– Ты наверное устал, пока гнался за мной.

– Вовсе нет!

– То есть ты гнался за мной?

– Нет! Я не устал, и я не гнался за вами!

Масахи приятно усмехнулась и понимающе качнула головой, как бы соглашаясь с его версией.

Они зашли в лифт.

Он почувствовал что-то странное – какую-то странную двойственность в том, как она смотрела на город. Будто она сама ещё не видела его так близко. И теперь ей было интересно.

Лифт был встроен в одну из массивных колонн, соединяющих ярусы Хромного города. Он не имел обычной кабины – вместо неё была полупрозрачная платформа, вырезанная из редкого минерала орбетта, что добывался только в глубинах Арбирея. По краям платформы тянулись изящные арки с врезанными лисгорными символами, которые мягко светились, когда кто-то входил. Над ними витали тонкие ленты лийцура – почти невидимые потоки энергии, направляемые сердцем города. Эти ленты управляли движением лифта, ускоряя его или замедляя, в зависимости от числа пассажиров и уровня допуска

Юдж вошёл осторожно, словно боялся, что таинственная энергия выкинет его назад. Масахи шагнула уверенно и встала в центр круга. Ленты зашевелились, зазвучал едва уловимый гул, и платформа медленно начала подниматься. Воздух вокруг стал чище, насыщеннее – словно сам город расправлял лёгкие, пропуская их выше, в слои, где дышали не углём, а холодным светом.

Сквозь пол было видно, как проносятся нижние уровни: каменные мастерские, рынки, кузницы – весь дым и грохот сменялись тишиной и симметрией, как будто город превращался из живого зверя в дворец покоя. – Ты тоже чувствуешь, как воздух меняется? – шепнул Юдж.

– Здесь живут те, у кого нет нужды бежать, – ответила она, не оборачиваясь.

Лифт замер. Без звука. Без рывка. Просто остановился, будто их движение никогда и не начиналось.

Врата четвертого уровня, одиннадцатой террасы не открывались сами. Перед ними стояли двое стражников в серебристых доспехах с гравировкой хаба-раха. Их копья были инкрустированы лисгором, а шлемы закрывали лица до подбородка. Один из них сделал шаг вперёд:

– Проход запрещён, предъявите… – но, когда Масахи сняла капюшон, сразу же осёкся.

Второй уже опускал копьё, отступая в сторону.

– Простите, госпожа, – почти хором сказали оба, склоняя головы.

Юдж даже не успел понять, что произошло. Он собирался уже сказать, что его не пустят, но просто прошёл за ней. Стража его даже не заметила – будто невидимая пелена сопровождала Масахи, а он оказался в её тени.

Они вошли в тихую аллею, выложенную гладким белым камнем. Вокруг росли аккуратно подстриженные деревья – не лесные, не дикие, а те, что выращивают с любовью. Ветки гнулись к земле, как в поклоне. В воздухе витал аромат холодных цветов и редкой хвои. Дальше раскинулся сад: кристальные фонтаны с каплями, переливающимися в лучах нуарета, невысокие стены с вырезанными письменами, и даже тропы, выложенные зеркальным стеклом, в котором отражалось небо.

– Добро пожаловать, – тихо сказала Масахи. – На одиннадцатую террасу.

Юдж стоял, не в силах говорить, пока вдруг не решился, сжав волю в кулак.

– Ты тоже любишь высоту? – спросил он так, словно проверяя ее.

Масахи резко замерла на шаге. Её плечи слегка напряглись, как будто этот вопрос ударил в самое неожиданное место, после чего она медленно повернулась к нему.

– Я не… – начала было она, но осеклась. – Абсурд.

Юдж не понимал ровным счетом ничего, но мог считывать с лица собеседницы новое откровение, которым та конечно же не собиралась с ним делиться.

– Ты не что? – переспросил он, заметив заминку.

Она вынуждено улыбнулась.

– Ты слишком любопытный, Юдж.

Он не отступил.

– Просто мне кажется странным, что вчера ты тоже вела меня сюда.

Масахи мягко кивнула, скрыв напряжение за лёгкой улыбкой, что, в сущности, могло значить ее разочарование.

Но вчера они не были на одиннадцатой террасе. Были в ресторанчике на десятой, однако вопрос должен был пролить свет на одну его догадку.

– Тогда тем более идём. Раз я повторяюсь, почему бы не запомнить это лучше?

Она не помнит? Ничего из вчерашнего? – возмущался Юдж.

Она пошла вперёд, а мальчик поймал себя на мысли, что идёт за ней, даже не раздумывая.

Четвёртый уровень, как и все прочие, был разделён на три террасы. Но в отличие от нижних, здесь каждая занимала куда меньшую площадь – ведь уровень пролегал в верхней трети горы, ближе к её вершине. И всё же, несмотря на это, свободного пространства здесь ощущалось гораздо больше, чем на плотно застроенных террасах первого и второго уровней. Казалось, именно так и было задумано – чтобы величие и простор подчеркивали статус живущих здесь монархов. Чтобы гость, поднимаясь по пути, не сразу оказался у дворца, а сначала прошёл через открытое безмолвие, в котором поневоле чувствовал себя меньше.

Они забрались выше уже по естественному ландшафту, украшенному благородными мазайками. Свечи на фонарях вдруг начали загораться, словно бы встречая их, однако же на самом деле наступали сумерки, и так было положено к этому градусу.

Они шли, не проронив ни единого слова, пересекая мосты между террасами, поднимаясь к верхним площадям. На этот раз город был другим: если зареном, внизу, он гудел, как механизм, то теперь здесь становился мягче. На улицах разжигали фонари, и огни лийцура струились по трубам, озаряя улицы мягким, ровным светом.

Дворец хаба-раха вырисовывался над городом в тёплом свечении заката, отражая лучи солнца в окнах, в металлических элементах архитектуры, в узорах, начертанных старейшими мастерами Арбирея. Они остановились на балконе одной из высоких террас, откуда виден был весь город.

Юдж замер, наблюдая за этим зрелищем. Здесь было тихо. Они сидели рядом, не разговаривая какое-то время. Ветер поднимался вверх, играя её волосами, и Юдж поймал себя на странной мысли: он не чувствует в ней угрозы. Он просто здесь, в этом моменте. Так не было еще ни с кем, ни с кем с самого его детства.

Масахи впервые взглянула на высоту так же, как это делал он.

– Почему тебя это тяготит? – наконец спросила она.

Юдж вздрогнул, не сразу поняв вопрос.

– Высота?

Она смотрела на него, словно пытаясь прочитать в его глазах ответ, который он ещё не осознавал.

– Ты любишь её, но в ней же и скрывается твой страх.

Он хмыкнул.

– Как будто вы можете понять.

Она улыбнулась, но не ответила сразу, а дотронулась до каменной периллы, проведя по ней пальцами.

– Мне интересно, почему люди смотрят вниз и видят только падение.

Юдж нахмурился, не сразу найдя, что сказать. Он смотрел вниз, туда, где город расходился ярусами, сплетаясь из улиц, площадей и крыш, переходящих одна в другую. Высота притягивала его. Но он никогда не думал, почему.

– Я… – он провёл ладонью по шершавому камню перил. – Я не знаю, – Масахи чуть повернула голову к нему, но не настаивала. – Когда я был в Карулукане… – вдруг начал он, не осознавая, почему хочет это рассказать. – Там был пруд.

Собеседница замерла, но не перебивала.

– У нас был лебедь. Белый. Огромный. Но у него была цепь. Она уходила в глубину, и он не мог её сорвать.

Он смотрел вперёд, на город, но видел перед собой не его, а тот пруд и отражение крыльев в воде.

– Я приходил к нему почти каждую солсмену. Просто сидел. Говорил. Наверное, звучит глупо. Но мне казалось, что он понимает, – он усмехнулся, но девушка не улыбнулась в ответ. Монархиня слушала слишком внимательно. – Я не понимал, зачем держать его в цепях. У него же были крылья. Он мог бы летать.