Точка после «ять»
- -
- 100%
- +
– Если хочешь миллионами ворочать, зайчиком остаться не выйдет, – ответил Данилевский. – Но когда маленький капитал прикладываешь к капиталу посолиднее, да еще и сам выбираешь нужных людей для крупных сделок, неудивительно, что дела идут в гору.
– Значит, все савельевское наследство они почитают за свое, – подвела итог Аглая. – Теперь у них есть и миллионы, и возможность их тратить. И все же, выходит, выкупить у отца векселя при его жизни они так и не смогли. И где-то они до сих пор хранятся. Вот бы их отыскать! Их же, наверное, можно выгодно продать.
Разговаривая, мы вышли из сада и подошли к дому. В этот момент на крыльце появилась Надежда Кирилловна, которая полным удивления и недовольства взором принялась изучать нашу компанию.
Прятать в кустах долговязую фигуру Данилевского было уже поздно, и я с мучительным напряжением всех своих умственных способностей стал соображать, как бы объяснить присутствие незнакомого молодого человека рядом с двумя незамужними девицами без соответствовавшего приличиям представления его персоны их родителям.
– Разрешите, Надежда Кирилловна, представить вам моего товарища по гимназии, – не слишком уверенным голосом отрекомендовал я своего приятеля тетке. – Случайно встретились на прогулке! Я даже не знал, что он сейчас в Москве.
– Почему же случайно? – Отодвинув меня плечом в сторону, Данилевский шагнул вперед. – Надежда Кирилловна, я очень давно хотел оказаться вам представленным и рекомендованным. Как и многие наши земляки, мой старший брат получил место благодаря покровительству вашего супруга, Петра Устиновича, что во многом предопределило его счастливую судьбу на службе.
– Вот как? – Надежда Кирилловна сменила гнев на милость.
– Да, я хотел, честно вам признаюсь, последовать примеру брата и, попросив аудиенции у Петра Устиновича, спросить его совета и, возможно, оказаться полезным на какой-нибудь службе под его началом или началом его помощников. Но, к моему глубочайшему сожалению, когда я прибыл в Москву, я узнал о постигшем нас всех несчастии. Поверьте, уважаемая Надежда Кирилловна, не отсутствие рекомендаций от вашего любезнейшего мужа, храни Бог его душу, расстроило меня, но то, что я не смогу выразить ему всю ту благодарность от всего нашего семейства, которую хотел бы высказать лично. Ведь сколько земляков Петр Устинович вывел в купцы, скольким дал лучшую судьбу…
Весь этот монолог лился из уст Данилевского так искренне, что Надежда Кирилловна даже позволила подхватить ее под руку и увлечь с крыльца к яблоне, под которой был накрыт к чаю стол.
– Да-да, вы совершенно правы… м-м-м… Андрей Федорович? Совершенно правы, – вздыхала она. – Ах, скольким людям помог мой несчастный покойный муж! Я всегда ему говорила: дескать, еще немного, и вся Самара переедет в Москву, а он всегда неизменно мне отвечал: «Свои надежнее». И ведь такие дела делались, такие капиталы в ходу были! Спасибо вам за теплые слова. Вот скольким помог, а разве кто-нибудь ко мне пришел? Так, после похорон лишь пару карточек визитных оставили, и все. Оставайтесь, любезный Андрей Федорович, на чай! Уже и самовар готов, а горничная наша у разносчика халвы да райских яблок в сахаре накупила.
Мы с девушками пошли следом.
– И как это у него получается? – прошептала рядом со мной Липа.
– Не представляю, – ответил я, – но, пожалуй, я вычеркну из списка обязательных дел посещение театра.
Липа чуть слышно рассмеялась и отвернулась к Аглае, делая вид, что смахивает с рукава ее платья букашку. Я же, из последних сил состроив приличествующую случаю серьезную физиономию, шагнул к столу.
За чаем Данилевский продолжил обхаживать Надежду Кирилловну. Пожалуй, и десятой доли его обаяния с лихвой хватило бы на то, чтобы заполучить у хозяйки дома дозволение свободно приходить и проведывать меня по «старой гимназической дружбе».
После трапезы Андрей, сославшись на дела, отложенные до вечерней поры, попросил разрешения покинуть нас. Я вызвался его проводить, и мы вышли из сада за ворота.
– Ну и брехло же вы, Андрей Федорович! – не удержался я. – В вас погибает талант актера. Или, может, авантюриста?
– Импровизация. – Студент вытянул вверх указательный палец. – Учитесь!
И мы оба расхохотались.
– Ну что же, – сказал Данилевский. – По крайней мере, я теперь получил законную возможность появляться в вашем доме.
– Это сейчас так важно? – ответил я. – Помнится, раньше нам для веселых встреч было достаточно трактиров и студенческих вечеров на съемных квартирах.
Андрей кончил смеяться.
– Клянусь весами Юстиции! Если ты решил наследство кузины с теткой отдать за так их сиятельствам, – нахмурился он, – да и сам хочешь остаться ни с чем, то это, конечно же, совсем не важно. Однако разве это будет правильным? А вот если векселя найти, тут уж разговор другой будет. Очень может статься, что бумаги спрятаны где-то в доме. Мне это чрезвычайно любопытно. Я как будущий адвокат очень хочу помочь вам утереть нос князю и его своре.
– Да, ты прав. Как мы поступим дальше?
– Попробуй узнать у Аглаи, где и как ее отец хранил деловые бумаги. Где-то же он спрятал векселя, да так, что их не нашли лучшие сыщики. А работали для старшего князя именно они, уж не сомневайся! Шансов немного, но, как показывает жизнь, все мы знаем гораздо больше, чем нам кажется. Вдруг Аглая вспомнит что-то такое, что приведет нас к тайнику… Векселя – наш единственный козырь, хотя после оглашения завещания я не могу быть уверенным, что он окажется достаточно сильным. Кто знает, сколько там задолжал старый князь?
Я вернулся домой с первыми грозовыми раскатами. Липу я, к своему разочарованию, в гостях у Савельевых уже не застал, а вскоре и Надежда Кирилловна, сославшись на головную боль, покинула нас с кузиной и поднялась к себе. От нечего делать я устроился коротать вечер в большом кресле в гостиной, взявшись за газеты. Тут же Аглая читала книгу, расположившись на миниатюрной козетке и облокотившись на круглую бархатную подушечку с длинной бахромой и кистями. Мягкий боковой свет лампы, стоявшей рядом на столе, отбрасывал на стены комнаты тени и делал профиль Аглаи похожим на лик Клеопатры с полотна Кипренского.
Тишину и уют гостиной нарушали лишь шум дождя, рокочущий гром и всполохи молний в окнах. Через несколько минут, так и не перевернув ни одной страницы, Аглая захлопнула книгу.
– Нет, так совершенно невозможно читать! – воскликнула она. – Не могу отделаться от этого гнетущего ощущения. Будто мы сами очутились в каком-то жутком романе. Эта гроза, эти векселя, этот князь, слухи, завещание… Вам не страшно?
Я отложил газеты и с напускным спокойствием ответил:
– Если наши подозрения верны, то самое страшное уже произошло. Убийство и подлог – чего еще нам бояться? Или вы считаете, что они могут зайти дальше?
– А вы умеете успокоить. – Кузина резко села на своей козетке и отбросила книгу в сторону.
В комнате повисло напряженное молчание. Было слышно только, как дождевые капли барабанят по крыше.
– Аглая, вы можете предположить, где ваш батюшка мог спрятать ценные деловые бумаги? – наконец не вытерпел я.
– Я думаю об этом весь вечер и ничего не могу придумать. – Аглая пожала плечами.
– Нам надо осмотреть кабинет вашего отца, – предложил я.
В ответ Аглая покачала головой:
– Когда мы с матушкой вернулись домой, там был жуткий беспорядок. Князь объяснил это необходимостью собрать и забрать какие-то важные документы.
– Но мы же знаем теперь, что тех самых важных документов они не нашли, – не сдавался я.
– Вы хотите идти туда сейчас, в такую темень, когда кто-нибудь может нас услышать? – Кузина, возражая мне, все же поднялась и укуталась в висевшую на спинке козетки шаль.
За окном снова ударил раскат грома.
– Днем это сделать почти невозможно. – Я все пытался заразить Аглаю своим азартом. – Наши поиски не ускользнут от бдительного взгляда вашей матушки. А сейчас такая буря за окном! Она заглушит любой случайный шум.
Искра молнии на мгновение осветила лицо Аглаи, придавая ее испуганному взгляду долю античной трагичности. Девушка встала и дрожащей рукой взяла со стола лампу. Пламя за стеклом качнулось и затрепетало.
– Что же, этот день и так был ужасен. В самый раз закончить его посещением кабинета моего покойного отца, – пробормотала кузина, сделав упор на предпоследнем слове.
Мы, стараясь ступать как можно тише, вышли из гостиной, осторожно прошли по коридору, озаряемому грозовыми всполохами, и поднялись вверх по лестнице. Подойдя к двери кабинета, Аглая остановилась и обернулась ко мне:
– Это совершенно необходимо?
Не ответив кузине, я отстранил ее и толкнул дверь. Петли предательски заскрипели, весь дом, как мне показалось, содрогнулся.
Втянув головы в плечи, мы замерли в ожидании топота ног прислуги, сбегающейся с разных концов усадьбы. Аглая, закрыв ладонью рот, вжалась в стену.
Но на шум никто не откликнулся. Большой темный дом все так же безмолвствовал. Только за окнами шумел дождь, на пару с ветром стуча в стекла ветками цветущих в саду деревьев.
Я опять взялся рукой за дверную ручку, и в сумраке снова раздался громкий протяжный скрежет. Аглая схватила меня за рукав и покачала головой. Мне пришлось подчиниться.
Мы вернулись в гостиную, и Аглая упала в кресло.
– Все, достаточно! Никаких ночных обысков и осмотров, никаких расследований и догадок! Подлог, убийство, смерть юриста, заверившего завещание… Мне и днем уже ходить страшно, а уж ночью… Нет, это невозможно, увольте! – Она стукнула кулачком по подлокотнику кресла и вдруг, закрыв лицо рукой, тихо расплакалась.
Я совершенно растерялся. Не зная, что делать и с какой стороны подступиться к этому огромному и неудобному креслу с плачущей в нем кузиной, я беспомощно озирался в поисках графина с водой. Потом я просто встал перед сестрой на колено и взял ее за руку.
Немного погодя, Аглая всхлипнула, вздохнула и чуть улыбнулась мне сквозь слезы:
– Все в порядке, Мишенька, со мной все в порядке. Идите, милый, спать.
Мне ничего не оставалось, как отправиться в свою комнату.
Раздевшись и умывшись, я вспомнил, что так и не написал письма матери, но сил у меня больше не оставалось, и я решил отложить это дело на завтра, набросал лишь несколько строк в своей записной книжке. В комнате из-за грозы было немного зябко, да и переживания ушедшего дня давали о себе знать колючим холодком по коже, поэтому я забрался в кровать, предчувствуя вероятное приближение лихорадки.
«Не слечь бы ненароком, – подумал я. – Это было бы нынче совсем некстати».
Сон все не шел. Гроза закончилась. Шум за окном стих, и только с кровли еще то тут, то там срывались крупные капли воды и звонко шлепались в натекшие под окнами лужи. Я встал и приоткрыл окно. Сад дохнул на меня своим влажным, терпким и сладким ароматом. Но легче мне не стало.
Вдруг в пустынном безмолвии дома мне послышался скрип. Я обернулся к двери и прислушался. Тишина… Я на цыпочках подошел к двери и замер. Тихо…
Я затаил дыхание. «Неужто показалось?» Удивившись правдоподобности своей иллюзии, я вздохнул и тут снова услышал этот звук – это был скрип. Скрип двери в хозяйский кабинет.
Кто-то вошел в кабинет? Вор? И дом, и двор заперты, и на дворе полно прислуги. Аглая? Она сейчас слишком напугана, чтобы снова пойти туда. Тетка, Надежда Кирилловна? Но почему сейчас? Уж она-то всегда может это сделать днем. Слуги? В самом доме живут только горничная да кухарка, но едва ли им что-то может понадобиться в хозяйском кабинете.
Я сел на кровать и снова прислушался. Было тихо. И все же мне мерещились шаги, стуки, скрипы, какой-то шелест и позвякивание. Голова плыла. Я лег в постель и лежал, совсем не шевелясь и стараясь разом расслышать хоть что-нибудь и не слышать ничего.
Сколько это продолжалось, не знаю, так как силы, видимо, окончательно покинули меня, и я сам не заметил, как наконец уснул.
Глава V
Утром я проснулся совершенно разбитым. Спустившись к завтраку, я увидел в столовой Аглаю. Она стояла у окна, и темные круги под ее красными глазами свидетельствовали, что она тоже провела бессонную ночь.
Не успели мы поприветствовать друг друга, как в столовую вошла Надежда Кирилловна. Она была одета по-дорожному, и вид у нее был самый решительный.
– Аглая, друг мой, я вчера перед сном вспомнила об одном важном деле: в нашей бывшей усадьбе на Клязьме мне нужно успеть забрать кое-какие вещи, пока они не попали к князьям, да и бумаги посмотреть. Придется на пару дней уехать, – сказала она. – Ты не хочешь составить мне компанию? Кучер уже закладывает экипаж.
Кузина побелела.
– Простите, матушка, но мне что-то неможется, – прошептала она и схватилась за резную спинку стула.
– Боже мой, конечно! Такие события, такие нервы. – Тетка перекрестилась сама и осенила крестным знамением дочь. – Хорошо, оставляю вас с Михаилом Ивановичем под надзором нашей кухарки. Аглая, ты побереги себя! Михаил Иванович, а вы присмотрите за сестрой, будьте так добры. Да, и не забудьте написать матушке обо всех наших злоключениях. – И она, распрощавшись с нами, вышла во двор, на ходу раздавая прислуге последние распоряжения.
Мы остались в столовой одни. Аглая, собирая с подоконника в ладонь опавшие лепестки герани, молча смотрела в окно: во дворе лакей Тихон, одетый в длинный синий кафтан и шапку с меховой опушкой, укладывал в легкую бричку для дальних поездок теткин багаж.
Я подошел к кузине почти вплотную.
– Могут ли векселя оказаться на вашей летней даче? – прошептал я.
– Едва ли, – так же тихо ответила Аглая. – Отец никогда не хранил там ничего важного или ценного.
– Однако ваша матушка, вероятно, желает удостовериться в этом лично. В любом случае ее отъезд ненадолго развязывает нам руки.
– Вы намерены снова идти в отцовский кабинет?
– Мы должны попытаться ухватить эту нить! Или же убедиться в том, что в кабинете и в доме вовсе нет никаких документов и что нужно искать в другом месте. Проверим все, другой такой случай вряд ли представится.
Аглая помолчала, а потом бросила скомканные сухие лепестки в цветочный горшок:
– Кухарка после завтрака отправится за провизией, и я позабочусь, чтобы она не позабыла об этом. А горничную и вовсе отпущу. Маша наверняка будет рада выходному дню.
– Стало быть, вы больше не боитесь? – улыбнулся я.
– Не боюсь. Днем я чувствую себя намного уверенней.
– Разрешите мне пригласить Данилевского? Он может нам пригодиться. – Я вспомнил вчерашнюю сцену с теткой в саду.
– А я тогда позову Липу, – согласилась Аглая. – Она не простит мне, если мы соберемся для такого дела без нее.
Совсем скоро теткин экипаж с грохотом выехал со двора, а после завтрака, прошедшего в задумчивом молчаливом ожидании, кухарка засобиралась на рынок. Меж тем я вышел за ворота, подозвал первого попавшегося уличного мальчишку, дал ему несколько медяков и поручил снести одну записку в дом купцов Егоровых, а вторую – на квартиру моего приятеля-студента.
Не прошло и получаса, как в нашей гостиной появилась Липа, одетая в гранатовое платье с кружевом, обворожительная, как всегда, а следом за нею – и Данилевский.
– Вы оба бледны, будто увидели привидение, – сказала нам вместо приветствия Липочка.
Мы с Аглаей только молча переглянулись.
– Дом в полном нашем распоряжении на пару часов, не более, – сказал я.
Кабинет купца Савельева соединялся внутренней дверью со спальней, так что осмотреть мы могли сразу два помещения. Комнаты тщательно прибрали, но следы вторжения все же остались: все ящики бюро были пусты – вероятно, бумаги из них просто свалили в мешок, да так и вывезли. То же самое было проделано и с ящиками большого тяжелого стола. На его столешнице, ножке и на полу рядом еще виднелись следы чернил: судя по всему, чернильницу в спешке опрокинули и отшвырнули прочь.
– Да, это явно сделали при обыске, – подтвердила Аглая. – Отец всегда был предельно аккуратен.
Мы, стараясь не шуметь, ходили по кабинету, осматривали, скрючившись, каждый угол стола и бюро, вставали на цыпочки, пытаясь заглянуть за шкаф, но толку из нашего исследования не выходило.
Наконец Данилевский выпрямился.
– Нет, так дело не пойдет! – заявил он. – Мы действуем не по правилам. Барышни, присядьте, пожалуйста.
Липочка и Аглая послушно опустились на диванчик, стоявший у двери.
– Мы суетимся и не знаем, что и как искать, – продолжил студент. – Давайте определимся с нужными действиями и их последовательностью. Я поясню: мы пядь за пядью осматриваем комнаты от окон до дверей и ничего не пропускаем. В бюро, – он вытащил ящик и приложил его к боковой панели, – проверяем ящики: их длина должна совпадать с глубиной шкафа. Если это не так, то ищем внутри потайное отделение. Панели на стенах надо простучать, половицы – тоже. Главное – выявить под ними возможную пустоту, ибо звук над тайником будет не короткий, тихий и сухой, а протяжный, гулкий и громкий. Все диваны и кресла следует тщательно прощупать, ножки – попробовать открутить: внутри них тоже можно что-то спрятать, свернув в трубочку, например бумаги, письма, векселя…
Так мы и поступили, однако результатов спустя полчаса напряженной и кропотливой работы не достигли решительно никаких.
Я привинтил обратно ножку маленького кресла и поднялся.
– Уважаемый мсье сыщик! Знаете, что я думаю обо всем этом? – спросил я Данилевского. – Едва ли мы сможем тут что-то найти, если по этому принципу дом явно уже неплохо обыскали.
– У тебя есть другие предложения? – отозвался тот, стряхивая сор с рукавов кителя.
– Ну, для начала стоит перестать заниматься заведомо бесполезной работой.
– Я думаю, Миша прав, – сказала Липа. – Тут до нас кто-то так тщательно все проверил, что даже на ящиках бюро ни пылинки. А некоторые из них явно поместили не в свои ячейки. – С этими словами она поменяла два ящичка местами, и те, щелкнув под пальцами девушки, встали в гнездах гораздо ровнее, нежели стояли до того.
– Мне кажется, пора уходить, – прервала наш спор Аглая. Она поднялась и вышла из отцовского кабинета.
Мы не стали с ней спорить, молча спустились и прошли за ней в беседку.
– Простите меня, но я не могла там более находиться, – вздохнула Аглая, садясь на скамейку. – Боже, какие могут там быть тайники?! Я не хочу видеть этих векселей и не понимаю, что они нам дадут. Разве это поможет доказать, что отца убили?
В саду скрипнула калитка. Это вернулась домой кухарка, ведя за собой носильщика, навьюченного корзинками и мешками с явно солидным запасом провианта.
– Вовремя мы ушли, – проговорил Данилевский, проводив взглядом эту маленькую процессию.
Однако в возвращении кухарки с рынка имелись и преимущества, поскольку совсем скоро для нас в саду был накрыт стол и выставлен горячий самовар.
После обеда и чая мы еще долго сидели, болтали и смеялись над шутками Данилевского и над веселыми последними новостями, услышанными от Липы, пока не заметили, что вечер уже принялся раскрашивать небо в золотисто-багряные тона.
Данилевский выпил еще чашку чаю, заев ее очередным большим калачом, и с благодарностями распрощался.
– Ах, я, как и всегда, совершенно забыла о времени! Мне тоже давно пора. – Олимпиада повернулась ко мне, и ее глаза лукаво блеснули. – Михаил Иванович, вы не проводите меня?
– Почту за честь, – ответил я, втайне радуясь поводу побыть с Липой наедине.
Аглая с насмешливым укором посмотрела на нас и исчезла в глубине сада.
Дом Липы, утопавший в зелени, находился совсем недалеко от усадьбы Савельевых. К нему от дороги, по которой мы шли, вверх по холму вилась тропинка.
– Михаил Иванович, давайте прогуляемся. Весь день такая духота! Мне ужасно не хватает воздуха! – сказала Липа, накидывая на плечи свой палантин. Полупрозрачный, такого же густого гранатового оттенка, как и ее платье, он развевался в первых порывах предгрозового ветра, окутывая красными языками шелкового огня то бледную шею, то запястья девушки, видневшиеся между оборками рукавов и кружевной тканью перчаток.
Я остановился, всматриваясь в багровеющее небо, на которое с одного края стремительно наползала темная клубящаяся облачная пелена. Неужели снова будет дождь?
– Тучи обойдут нас стороной, я уверена, – прищурилась моя спутница. – Хотите, я покажу вам место, где гулять в сумерках особенно удивительно?
– Только если дома вас не хватятся… – скорее из вежливости, нежели из искреннего опасения ответил я.
– Пойдемте, Миша, тут недалеко. – Липа свернула на боковую тропинку и побежала с холма вниз, в сторону от своего дома.
Я поспешил за ней. Небо стремительно темнело, но гранатовое платье девушки мелькало впереди, разрезая сгущавшиеся сумерки, и мне ничего не оставалось, как только стараться не отстать.
Наконец Липа остановилась.
– Вот мы и на месте, – сказала она, чуть запыхавшись. – Теперь можно идти спокойнее.
Я перевел дух и осмотрелся. Мы стояли у невысокой оградки кладбища. Мне стало немного не по себе, Липа же была совершенно спокойна и даже, как мне показалось, весела. Она потянула на себя почерневшую от времени калитку, но та не поддалась, и я поспешил к девушке на помощь.
– Кладбище дает огромную свободу. Я это уже давно поняла. Подумайте только, никто и слова не скажет против того, что я хожу сюда одна. А ведь девице приличествует сопровождение даже при обыкновенных прогулках. Никто не спросит, отчего я тут… – С этими словами Липа неспешно обходила по узким тропинкам старые замшелые каменные плиты и потемневшие деревянные кресты.
Некоторые могилы утопали в цветах, другие были совсем заброшены. Невольное любопытство подталкивало меня по очереди читать эпитафии на надгробных камнях, и мне казалось, что со всех сторон до меня доносятся предостережения и нравоучения, исполненные житейской мудрости всего человечества. Здесь были и краткие выдержки из Ветхого Завета, и бесталанные, но пронизанные искренней любовью четверостишия, и сухие сдержанные слова о чьей-то давно прожитой жизни – пара строк, вырезанных на могильном граните.
Вдали среди предгрозового вечернего сумрака светился огонек: это над входом в старую замшелую часовню горела лампада.
Липа свернула на боковую дорожку и остановилась.
– Миша, вы были когда-нибудь на могиле вашего дядюшки? – спросила она, уже второй раз называя меня любезнее, чем того требовали обстоятельства.
Я покачал головой. Действительно, во всей этой суете с наследством я позабыл, что дядя был мне и просто родственником, близким, родным человеком. Мне стало неловко.
Липа обернулась:
– Хорошо здесь! На кладбище все чувствуешь намного острее. Да и память проясняется.
Я остановился у нового деревянного креста и холмика земли, горбившегося перед ним. Напротив, у соседней могилы, почти целиком вросла в землю низенькая каменная скамейка. Я перчаткой смахнул с нее бледные сухие прошлогодние листья и сел. Мой взгляд скользнул по кресту, на котором темнели резные буквы: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится».
Я вспомнил себя мальчишкой, вспомнил свое детство и дядю, изредка приезжавшего к нам в гости, вспомнил однажды подаренную им деревянную лошадку и сладости, которые он всегда нам привозил. Отрезы тканей, преподнесенные им моей матери, были столь богатыми, что потом удивляли весь город. Я вспомнил, как боялся дотрагиваться до этой материи, насколько тонкой и воздушной она казалась. Вспомнил я и огромный стол, который накрывали к дядюшкиному приезду, и большого гуся, которого выставляли на огромном рдяном блюде в окружении сморщенных печеных яблок. Дядя очень любил мою голубятню и спрашивал меня о ней, и вместе мы ходили смотреть молоденьких голубков диковинных пород, которых мне дарили на именины или на Пасху.
Сверкнула молния, и через секунду по небу покатился раскат грома.
Липа схватила меня за руку:
– Скорее отсюда, а то вымокнем! – И она побежала вперед, увлекая меня за собой.
Но дождь уже хлестал вовсю.
Мы стремглав пронеслись через лабиринт тропинок, затерянных между могил, к часовне, прямо на огонек лампады. Массивные каменные ступени церквушки, расписанные теперь темными водяными струями, были покрыты слоем опавшего липового цвета. В жару камни раскалялись, и цветки на них просушивались до бледно-желтой трухи. Сейчас юбки Олимпиады смели их прочь, оставив за девушкой чистую дорожку.
Липочка подбежала к двери и дернула позеленевшую ручку. Часовня была открыта, мы вошли внутрь.
– Я думаю, это подходящее укрытие, – сказала Липа, убирая со лба мокрую прядь волос, и шагнула вперед. – Боже! Посмотрите, как красиво!
Большие кусты сирени, росшие снаружи, закрывали маленькие окна часовни, и поэтому внутри было темно. Лишь у иконы Троицы горела лампадка, а слева от нее в полутьме слабо сверкал образ Богоматери.
Мы подошли ближе.