Не говори Пустоте Да

Глава 2

Воскресное утро вливалось в спальню сквозь щель между тяжёлыми шторами – узкая полоса света, расчерчивающая смятые шёлковые простыни, обнажённое плечо спящего мужчины и рассыпавшиеся по подушке волосы. Алевтина проснулась за минуту до сигнала будильника – привычка, сохранявшаяся даже в выходной – и некоторое время неподвижно лежала, наблюдая за игрой света на коже Климента, за размеренным дыханием и едва заметной улыбкой во сне. В такие моменты женщина особенно ценила его молодость – чистую, незамутнённую, ещё не искажённую компромиссами и расчётами, которыми была пропитана её собственная жизнь.

Утренняя тишина роскошной квартиры на Остоженке нарушалась только приглушённым гудением кондиционера и далёким шумом пробуждающегося города. Здесь, в личной крепости, она не позволяла хаосу просочиться сквозь тщательно выстроенные барьеры. Свет, звук, температура – всё подчинялось её воле, создавая идеальную среду, где даже случайность казалась частью замысла.

Алевтина протянула руку и отключила будильник за несколько секунд до срабатывания, испытав знакомое удовольствие от этого маленького акта контроля над временем. Затем повернулась к Клименту, изучая лицо с той же внимательностью, с которой обычно изучала документы в кабинете. Двадцать лет – всего на пять лет моложе самой хозяйки квартиры, но в их мире разница ощущалась как пропасть между разными поколениями. Растрёпанные тёмные волосы, которые юноша обычно тщательно укладывал для работы, сейчас падали на лоб, придавая беззащитный вид. Длинные ресницы, чуть припухшие от ночных поцелуев губы, лёгкая тень щетины на подбородке – идеальный контраст с Георгием, чьё лицо несло печать власти, опыта и усталости.

Климент пошевелился, словно почувствовал взгляд, и медленно открыл глаза. Несколько секунд смотрел расфокусированным взглядом, затем на губах появилась сонная улыбка.

– Доброе утро, – произнёс он тихо, ещё не до конца очнувшись от сна.

– Доброе, – ответила Алевтина, позволив себе лёгкую улыбку.

Климент потянулся и легко коснулся губами её плеча – не требовательный поцелуйлюбовника, скорее благодарный жест за возможность проснуться рядом. В этом заключалась особенность, которую Алевтина находила одновременно трогательной и полезной – молодой человек умел быть искренне признательным за то, что многие воспринимали как должное.

– Ты давно не спишь? – спросил Климент, приподнявшись на локте и внимательно глядя на неё.

– Несколько минут, – ответила Алевтина, провела рукой по его волосам, отодвигая прядь со лба. – Мне нравится смотреть, как ты спишь.

Это была полуправда – наблюдения действительно доставляли удовольствие, но не из сентиментальности, а из исследовательского интереса. Ей нравилось видеть людей без масок, которые они носили днём, особенно таких, как Климент – амбициозных, расчётливых, но ещё не до конца понимающих механику власти.

– А мне нравится, когда ты смотришь, – улыбнулся спутник, и в улыбке промелькнуло нечто, выходящее за рамки простой благодарности – почти хищное осознание собственной привлекательности и умение ею пользоваться.

Молодой человек провёл пальцами по обнажённой руке Алевтины, оставляя дорожку мурашек. Женщина почувствовала реакцию тела на прикосновение – не столько от страсти, сколько от непроизвольного отклика на каждое выверенное касание. Климент учился быстро – ещё одно качество, которое Алевтина ценила.

– У нас есть планы на сегодня? – спросил гость, продолжая легко касаться её кожи – плеча, шеи, ключицы.

Алевтина позволила себе короткий, тихий вздох.

– Нет. Сегодня мы никуда не торопимся.

Редкое признание для человека, чья жизнь расписана по минутам, где даже моменты отдыха служили определённой цели. Но с Климентом иногда допускала иллюзию свободы от графика, особенно по воскресеньям, когда квартира превращалась в остров вне времени и обязательств.

Климент воспринял слова как приглашение и мягко притянул Алевтину к себе. Губы нашли её в нежном, неторопливом поцелуе, постепенно становившемся глубже. Женщина ответила, позволяя телу вести – одна из немногих областей, где могла отпустить контроль, хоть и ненадолго.

Солнечный луч, пробившийся сквозь шторы, расширился, заполняя комнату тёплым светом, подсвечивающим их переплетённые тела. Рука Климента скользнула вниз по животу Алевтины, и она выгнулась навстречу прикосновению. В утренней тишине дыхание становилось всё более прерывистым, а поцелуи – требовательнее.

Алевтина перевернула Климента на спину и оказалась сверху, глядя с высоты своего положения – и в постели, и в жизни. Молодой человек смотрел снизу вверх с восхищением, в котором смешивались физическое влечение и карьерный расчёт. Женщина знала об этой двойственности и принимала её как часть игры.

– Ты великолепна, – прошептал Климент, и руки скользнули по её бёдрам.

Алевтина улыбнулась – не той выверенной улыбкой, которую демонстрировала коллегам, а более искренней, с оттенком хищного удовольствия. Здесь, в этот момент, была одновременно и хозяйкой положения, и женщиной, позволяющей принимать наслаждение без оглядки на последствия.

Наклонилась и поцеловала Климента – медленно, глубоко, чувствуя, как их тела естественным образом находят подходящий ритм. Не такой размеренный и выверенный, как с Георгием, а более спонтанный, живой, с нотками неожиданности, делавшими каждое сближение немного непредсказуемым.

Руки партнёра скользили по телу Алевтины с юношеской жадностью, изучая каждый изгиб, находя точки, заставлявшие дыхание сбиваться. В прикосновениях чувствовался голод, которого никогда не было у Георгия, – стремление не просто получить, но и дать, доказать ценность не только как протеже, но и как мужчины.

Солнечный свет падал на их тела, подчёркивая контраст – безупречная кожа Алевтины, поддерживаемая дорогими процедурами и тщательным уходом, и молодая, полная природной энергии фигура Климента. Женщина наслаждалась этой игрой света и тени, власти и подчинения, опыта и энтузиазма.

Они двигались в едином ритме, который постепенно ускорялся, становился более требовательным. Алевтина чувствовала отклик тела на движения Климента – не механический, как часто бывало с Георгием, а с неподдельным жаром. В этом заключалась особая ирония отношений: Климент, используя женщину в карьерных амбициях, давал больше искреннего удовольствия, чем партнёры по более «равным» союзам.

Тела сплетались всё теснее, дыхание смешивалось, а шёпот и тихие стоны наполняли воздух спальни. В этот момент не существовало ни должности Алевтины, ни карьерных планов Климента – только двое людей, соединённых в поиске общего удовольствия.

Достигнув пика одновременно – что случалось редко и ценилось особенно высоко – Алевтина позволила себе короткий, но искренний крик наслаждения. Не выверенный звук, используемый с Георгием, а нечто более настоящее, вырвавшееся из глубины существа.

Замерли, тяжело дыша, всё ещё соединённые, окутанные утренним светом и запахом смешавшихся тел. Климент смотрел с нескрываемым восхищением, и во взгляде любовника Алевтина видела отражение собственной силы – способности не только использовать, но и позволять использовать себя так, чтобы всегда оставаться в выигрыше.

– Ты невероятная, – прошептал Климент, когда Алевтина медленно опустилась рядом, позволив телам разъединиться.

– Знаю, – ответила с лёгкой улыбкой, не требующей дальнейших комплиментов.

Лежали рядом, наблюдая игру солнечного света на потолке. Алевтина чувствовала приятную усталость во всём теле – редкий момент полного физического удовлетворения, позволяемый только с Климентом. С Георгием секс всегда оставался инструментом, с молодым любовником иногда становился почти чем-то большим – не совсем удовольствием ради удовольствия, но приближающимся к нему.

Спокойствие момента нарушил резкий звонок телефона. Не служебного – его звук Алевтина знала наизусть, – а личного, который редко звонил в воскресное утро. Женщина нахмурилась, глядя на прикроватную тумбочку, где вибрировал аппарат.

– Не бери, – предложил Климент, проводя рукой по её спине. – Это воскресенье, ты заслужила отдых.

Алевтина бросила взгляд на экран. Номер не определился, что было странно – мало кто имел доступ к личному телефону, и все эти люди были записаны в контактах. Любопытство – редкая эмоция – взяло верх.

– Одну минуту, – сказала хозяйка квартиры, отстраняясь от Климента и беря телефон. – Алевтина Каглицкая, – произнесла официальным тоном, используемым для незнакомых номеров.

На другом конце возникла пауза, затем женский голос, не сразу узнанный, произнёс:

– Аля? Это Лидия.

Алевтина почувствовала пробежавший по спине холодок. Этот голос не вписывался в московское воскресное утро, принадлежал другому миру, другой жизни, от которой она методично отрезала себя годами.

– Лида? – в голосе проскользнуло нескрываемое удивление.

– Да, это я, – голос сестры звучал устало и напряжённо. – Прости, что беспокою так рано. Ты же знаешь, я бы не стала звонить без серьёзной причины.

Алевтина бросила взгляд на Климента, с интересом наблюдавшего за ней, явно озадаченного неожиданной сменой настроения. Жестом показала, что нужно несколько минут, и молодой человек понимающе кивнул, откинувшись на подушки.

– Что случилось? – спросила Алевтина, поднимаясь с постели и накидывая на плечи шёлковый халат. Подошла к окну, глядя на московские крыши, освещённые утренним солнцем.

– Антон Длиннопёров умер, – сказала Лидия без предисловий. – Позавчера ночью. Инсульт, говорят.

Алевтина нахмурилась, пытаясь вспомнить. Антон Длиннопёров – мэр Стрептопенинска, дальний родственник по материнской линии, из той же обрусевшей немецкой семьи. Видела его несколько раз в детстве, потом на похоронах деда, куда приехала скорее из приличия, чем из чувства долга. Невысокий, полный мужчина с вечно влажными ладонями и бегающим взглядом, смотревший всегда с неприятной фамильярностью.

– Это конечно печально, – ответила нейтрально, не понимая причины звонка. – Но чем я могу помочь?

Снова возникла пауза, как будто Лидия собиралась с силами.

– Ты знаешь о нашей традиции? – наконец спросила сестра. – Той, что касается незамужних родственников?

Алевтина напряглась. В глубине памяти всплыло смутное воспоминание – старая семейная история, рассказанная матерью в детстве, давно отнесённая к разряду провинциальных суеверий, недостойных внимания современного человека.

– Напомни, – сказала сухо.

– По нашей семейной традиции, если умирает неженатый мужчина из рода, он должен быть похоронен женатым, – медленно произнесла Лидия, как будто объясняя очевидное. – Иначе его душа не найдёт покоя, а род будет преследовать несчастье.

Алевтина не сдержала короткий, недоверчивый смешок.

– Лида, ты серьёзно? Я думала, эти сказки остались в девятнадцатом веке.

– Для тебя это может быть сказкой, а для нас здесь – традиция, которой следуют поколения, – в голосе Лидии появились нотки раздражения. – Антон должен быть похоронен женатым. А поскольку он умер холостым…

– Постой, – перебила Алевтина, начиная понимать направление разговора. – Ты же не предлагаешь…

– Именно, – твёрдо сказала Лидия. – Как старшая незамужняя родственница, ты должна стать его посмертной невестой. Это символический брак, просто формальность для соблюдения традиции.

Алевтина отошла от окна и села на край кровати, чувствуя, как спина выпрямляется в защитной позе, даже несмотря на расстояние, разделяющее с сестрой.

– Это абсурд, – сказала жёстко. – Я директор федерального агентства, а не участница провинциальных предрассудков. Найдите кого-нибудь другого для этого… спектакля.

– Нет никого другого, – голос Лидии стал ещё напряжённее. – Я не могу, потому что младше тебя, а больше незамужних родственниц по материнской линии нет. Это должна быть ты.

– И что, по-твоему, я должна всё бросить и прилететь в Стрептопенинск, чтобы участвовать в каком-то языческом ритуале? – Алевтина почувствовала, как нарастает раздражение.

– Да, – просто ответила Лидия. – Именно это я предлагаю. Похороны через неделю. Сначала церемония символического брака, потом отпевание и погребение.

Алевтина рассмеялась – резко, почти зло.

– Ты с ума сошла. У меня работа, обязательства, встречи. Я не могу взять отпуск для… для этого.

Климент, лежавший на кровати, внимательно наблюдал за происходящим, но не вмешивался. В глазах любовника Алевтина заметила любопытство – он никогда не видел её такой выбитой из колеи.

– Есть ещё одна вещь, которую ты должна знать, – сказала Лидия после паузы, и в голосе появились новые нотки – почти расчётливые. – Антон оставил завещание. Очень необычное завещание.

Алевтина замерла. Что-то в тоне сестры заставило насторожиться.

– Что за завещание?

– Всё имущество, включая особняк на холме и банковские счета, переходит к жене, – медленно произнесла Лидия. – Той, которая будет с ним в момент погребения. Даже если брак был заключён посмертно.

В комнате воцарилась тишина. Алевтина смотрела в окно, где виднелась панорама Москвы – города, который она завоевала ценой отказа от прошлого. Теперь это прошлое протягивало руку через тысячи километров, предлагая странный, почти мистический союз с мёртвым человеком и… наследство.

– Ты понимаешь, что я юрист, – наконец произнесла Алевтина, и в голосе сквозила ледяная ирония, которую она раздавала подчинённым, отстаивающим невыполнимые проекты. – И знаю, что такое завещание не имеет юридической силы. Посмертная свадьба, Лида, – это даже не юридический казус, а проявление мракобесия. Кто вообще в здравом уме будет оспаривать права наследования, если речь идёт о спектакле для провинциальных бабушек?

Она говорила медленно, с расстановкой, будто читала официальную отписку в ответ на жалобу нерадивого гражданина.

– Я не сомневаюсь, что у любителя традиций всё схвачено, – процедила директор агентства. – Но неужели ты сама собираешься устраивать этот балаган? Или тебе просто хочется посмотреть, как я буду стоять в фате у гроба?

Тишина на другом конце длилась дольше обычного. Алевтина услышала, как Лидия глубоко выдохнула, и в этот момент появилось ощущение, что сестра не просто жертва обстоятельств, а соучастница спланированной комбинации.

– В обычных обстоятельствах – да, – спокойно ответила Лидия. – Но у Антона были связи, помнишь? Его завещание заверено у столичного нотариуса, причем у того, который известен своей… гибкостью. К тому же, текст написан не штатным юристом, а человеком, работавшим в областном суде. Там всё прописано настолько чётко, что местные даже проверять не станут. Ты же знаешь, как тут всё работает: если мэр сказал – значит, так и будет. В этом городе слово Длиннопёрова было не законом, а приговором, который никто не оспаривает.

В голосе Лидии прозвучало нечто новое, едва уловимое: смесь старой ненависти к порядкам города и какой-то странной, почти детской веры, что традиции сильнее здравого смысла и федеральных законов. Даже через километры московского воздуха Алевтина почувствовала, как атмосфера Стрептопенинска – густая, тягучая, с привкусом дрожжей и бессилия – протягивает костлявую руку.

– На похороны приедет весь город, – продолжила Лидия, – даже губернатор обещал выслать представителя. Все будут смотреть – и все захотят знать, кто станет вдовой Антона. Если не приедешь, сработает запасной план, но все узнают, что ты отказалась. Понимаешь, да? Тебя будут обсуждать, и не только у нас.

Последняя фраза прозвучала угрозой, замаскированной под заботу. Алевтина представила лица одноклассников, которых не видела, но регулярно встречала в интернете, неизменных в провинциальной зависти и мстительности. Представила, как фамилия Каглицкой всплывает на местных форумах и в архивах «Стрептопенинского Вестника», даже на федеральных лентах – с примечанием: «директор департамента отказалась от последней воли родственника». В России у таких историй длинные ноги.

– А если я всё-таки не приеду? – спросила женщина, давая время подумать.

– Тогда всё получит город, – безжалостно отрезала Лидия. – Либо назначат другую невесту. Уже звонили двоюродной тёте из Новосибирска, но у неё инсульт, не может даже передвигаться. Если не будет никого – мэрия оставит всё себе, а фамилия Длиннопёровых исчезнет из города. А из нашей – из твоей – жизни исчезнут крупные суммы денег.

Тут Лидия выдержала эффектную паузу – явно рассчитанную на осознание масштаба потерь. Было слышно, как на том конце линии сестра зажгла сигарету и медленно выдохнула в телефон.

Алевтина почувствовала, как в голове формируются расчёты. Аналитический ум оценивал потенциальные выгоды и риски. Особняк на холме – смутно помнила это здание, старинное, с претензией на дворянское прошлое. Банковские счета – у провинциального мэра наверняка немаленькие, учитывая многолетнее пребывание в должности.

– И сколько всего это стоит? – спросила она прямо.

Лидия усмехнулась – Алевтина почти увидела знакомую с детства усмешку.

– Достаточно, чтобы стало интересно, – ответила сестра и начала перечислять. – Пивоваренный завод «Стрептопенинское», – и в голосе появились интонации бухгалтера, привыкшего к цифрам и активам. – Только его стоимость оценивается в сто двадцать миллионов долларов. Основной поставщик солода для трёх крупнейших пивных концернов страны. Плюс особняк на холме – пятиэтажный, с подвалами и винными погребами девятнадцатого века. Там коллекция вин с царских времён, каждая бутылка – как годовая зарплата среднего российского чиновника.

Алевтина почувствовала, как пальцы непроизвольно сжались вокруг телефона. Перевела взгляд на Климента, с нескрываемым любопытством наблюдавшего за разговором, но ответила лишь лёгким движением руки, отсылающим в ванную комнату. Молодой человек понимающе кивнул, накинул халат и бесшумно скрылся за дверью – ещё одно качество, которое Алевтина ценила: умение исчезать без вопросов.

– Дом в Лондоне, – продолжала Лидия, не дожидаясь реакции сестры. – Район Найтсбридж, рядом с Гайд-парком. Шато во Франции, в Бордо, с собственными виноградниками. И это только недвижимость. На счетах в швейцарских банках около пятисот миллионов долларов. Возможно, больше – точных данных у меня нет.

Алевтина медленно опустилась на край кровати. В голове мелькали цифры, складывались и умножались, превращаясь в потенциальные возможности, в новый уровень власти, о котором раньше не смела мечтать. Такие деньги меняли правила игры. С таким капиталом могла бы диктовать условия даже таким, как Ордынцев, а не подчиняться им.

– И всё это перейдёт… жене? – спросила Алевтина, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без намёка на внезапно вспыхнувший интерес.

– Той, которая будет с ним в момент погребения, – повторила Лидия. – Даже если брак заключён посмертно. Традиция имеет тысячелетнюю историю, Аля. В нашем роду это практиковалось веками. Антон был последним мужчиной-Длиннопёровым. С ним должна уйти в землю часть нашей женской линии.

– А что будет с… женой после погребения? – Алевтина осторожно подбирала слова.

Из ванной доносился звук льющейся воды. Климент принимал душ, и эти минуты давали возможность поговорить открыто, без свидетелей. Не то чтобы не доверяла любовнику, но чем меньше людей знало о планах, тем лучше.

– После? – В голосе Лидии послышался смешок. – После ты станешь одной из богатейших женщин страны. Свободной, незамужней и очень, очень состоятельной. Думаю, даже твоя должность в Москве покажется мелочью по сравнению с возможностями, которые открывает такое состояние.

Алевтина провела рукой по шёлковой простыне. Даже эта дорогая ткань, за которую когда-то выложила баснословную сумму, сейчас казалась дешёвой подделкой по сравнению с тем, что ждало в Стрептопенинске. Картина медленно складывалась в голове: директор агентства в чёрном траурном платье, с вуалью, стоит у гроба незнакомого человека, произносит какие-то слова, а через несколько дней улетает обратно в Москву, оставляя позади провинциальный городок и увозя ключи от нового мира.

– Мне нужно подумать, – сказала Алевтина, впервые за весь разговор позволив показать заинтересованность. – Это серьёзное решение, Лида. Я не могу просто так всё бросить и прилететь.

– Конечно, – согласилась сестра, и Алевтина услышала нотки удовлетворения, словно Лидия уже знала, каким будет ответ. – У тебя есть время до среды. В четверг нужно будет вылететь, чтобы в пятницу провести предварительные ритуалы. Сама церемония в субботу, погребение в воскресенье.

– Я перезвоню тебе завтра, – пообещала Алевтина. – Мне нужно уладить некоторые дела здесь, в Москве.

– Буду ждать, – просто ответила Лидия. – До связи, Аля.

Алевтина отложила телефон и посмотрела в окно, где солнце поднималось над московскими крышами. Город, который она покоряла пять лет, вдруг показался тесным и ограниченным. Люди, с которыми так старательно выстраивались отношения, внезапно превратились в фигурки на шахматной доске – маленькие, незначительные по сравнению с тем, что могло ждать впереди.

Из ванной вышел Климент – свежий, с мокрыми волосами и полотенцем на бёдрах. Улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, которая обычно вызывала у Алевтины снисходительную нежность. Сейчас она смотрела на него словно через стекло, отделяющее настоящее от будущего.

– Всё в порядке? – спросил Климент, заметив её странный взгляд.

– Да, – кивнула Алевтина, возвращаясь к своей обычной маске спокойствия. – Семейные дела. Ничего важного.

Он, конечно, не поверил, но не стал настаивать – очередное доказательство его ценности. Умение не задавать вопросов было редким качеством, особенно среди молодых мужчин.

– Я думаю завтракать, – сказал Климент, подходя к стулу и снимая брошенные вчера джинсы и рубашку. Он встряхнул помятую ткань одним движением. – Присоединишься?

– Нет, – ответила Алевтина, наблюдая за его действиями. Она вдруг осознала, что никогда не видела вещей Климента в своем шкафу – всё, что у него было здесь, умещалось на этом стуле. Если она уедет в Стрептопенинск и вернется другим человеком, от любовника не останется и следа. – Извини, но у меня изменились планы. Появились срочные дела.

Климент обернулся с полурасстегнутой рубашкой:

– Что-то случилось?

– Ничего серьезного, – солгала Алевтина. – Просто работа. Я позвоню тебе завтра.

Он позавтракал один, пока хозяйка квартиры сидела за ноутбуком, делая вид, что проверяет почту. На самом деле она смотрела в экран невидящим взглядом, представляя провинциальный городок с неблагозвучным названием, где ждало наследство, о котором даже не подозревала ещё час назад.

Климент ушёл вскоре после завтрака – без обид и лишних слов. Алевтина проводила его до двери, поцеловала в щёку и пообещала позвонить. Как только дверь закрылась, вернулась в гостиную и опустилась в кресло, наконец позволив себе выдохнуть.

Весь день Алевтина провела, блуждая по квартире с телефоном в руке, открывая и закрывая почту, просматривая документы, внезапно потерявшие всякую важность. Стрептопенинск. Это название, от которого старательно избавлялась годами, вдруг заняло всё сознание. Вспомнила улицы, по которым ходила в детстве, дома, знакомые до последнего окна, людей, чьи лица стёрлись из памяти, но чьи взгляды – любопытные, завистливые, осуждающие – помнила до сих пор.

И среди этих воспоминаний возникло лицо Антона Длиннопёрова – полное, с маленькими глазками, вечно влажными губами и нездоровым румянцем. Он всегда смотрел на неё как-то особенно – не так, как смотрят на детей. В его взгляде было что-то оценивающее, словно прикидывал её стоимость на невидимом рынке. Теперь этот человек мёртв, и Алевтина должна была стать его вдовой – странный поворот судьбы, который казался бы комичным, если бы не сумма наследства.

Пятьсот миллионов долларов. Особняк на холме. Пивоваренный завод. Дом в Лондоне. Шато во Франции. Слишком невероятно, чтобы быть правдой. И всё же… Лидия никогда не лгала в серьёзных вопросах. Если говорила о таких суммах, значит, они действительно существовали.

К вечеру Алевтина приняла решение. Сначала проверить информацию через свои каналы, затем, если всё подтвердится, взять отпуск и поехать в Стрептопенинск. В конце концов, что теряла? Неделю времени, которое можно было потратить на что-то более приятное, чем встреча с прошлым. Но потенциальный выигрыш стоил риска.

Она позвонила Ордынцеву – не на рабочий телефон, а на личный, который использовался только для особых встреч.

– Георгий, – сказала Алевтина, услышав его ровный, бесстрастный голос. – Сегодня вечером, как обычно?

– Конечно, Аля, – ответил он с той особой интонацией, которую приберегал для неё – смесь официальности и интимности. – Я буду ждать.

Квартира министра на Патриарших встретила привычным полумраком и негромкой классической музыкой – Шопен, один из любимых композиторов Ордынцева. Георгий ждал в гостиной, одетый в домашний костюм из дорогой ткани. Его седые волосы были аккуратно уложены, лицо – гладко выбрито. В руке держал бокал с коньяком.