Не говори Пустоте Да

– А почему вы расстались? – спросила Алевтина нейтральным тоном.

Вера поморщилась и залпом допила вино.

– Молоденькую нашёл, постройнее. Ему же всегда свежее мясо нужно было. – Хозяйка встала и направилась к бару за новой порцией. – Но, знаешь, не обидел. Квартиру оставил, содержание назначил. Я теперь салон красоты держу – "Вера-люкс", может, видела на центральной улице? Не бедствую.

Алевтина видела этот салон по дороге – кричаще-розовая вывеска, стразы, золочёные буквы. Типичная провинциальная безвкусица, которая, видимо, казалась Вере верхом шика.

– И всё-таки, – настойчиво продолжила гостья, – какой он был… как человек? Что о нём говорили в городе?

Вера вернулась с полным бокалом и снова села в кресло, на этот раз подогнув под себя ногу.

– Разное говорили. Что деньги у него нечистые, что связи в столице мутные. Но кому какое дело? Он город держал на плаву, завод работал, зарплаты платили. А то, что девок молодых любил и особняк себе отгрохал как дворец – так это его право. Он хозяин был, понимаешь? Настоящий хозяин.

Вера замолчала на секунду, словно вспоминая что-то, и её взгляд стал отстранённым.

– Знаешь, в нём что-то такое было… страшное временами. Особенно когда злился. Глаза становились… не как у человека. И холод от него шёл, как от ледяной глыбы. В такие моменты я его боялась до усрачки, если честно.

Алевтина внимательно наблюдала за бывшей подругой, отмечая, как меняется лицо при этих воспоминаниях – маска циничной женщины на мгновение спала, обнажая испуг той девчонки, которой Вера была когда-то.

– А что ты знаешь о традициях его семьи? – спросила москвичка. – Об этой… свадьбе с мертвецом?

Вера передёрнула плечами, словно отгоняя неприятные мысли, и лицо снова стало насмешливым.

– Ничего конкретного. Он не любил об этом говорить. Только раз обмолвился, что его род особенный, что кровь у них не такая, как у простых смертных. Я тогда не придала значения – мало ли что мужик в постели болтает. – Вера усмехнулась. – Но знаешь, было в нём что-то… нечеловеческое. Особенно когда он… ну, ты понимаешь. В самый момент. Словно другое существо просвечивало сквозь кожу.

Алевтина подавила дрожь. Слова Веры перекликались с рассказом отца о странностях на заводе, о существе в подвале с глазами не человеческими.

– И вот теперь ты станешь его женой, – продолжила бывшая подруга, наклоняясь вперёд и понижая голос до интимного шёпота. – Представляешь, ты станешь его женой! Посмертно! Интересно, он и с тобой в постели будет таким же горячим?

Бывшая подруга засмеялась – злорадно, с каким-то нездоровым весельем. Алевтина сохраняла бесстрастное выражение лица, хотя внутри всё сжалось от отвращения и страха.

– Это просто формальность, Вера, – холодно ответила москвичка. – Три дня странных ритуалов, а потом я вернусь в Москву с наследством, которое сделает меня одной из самых богатых женщин страны.

– Если вернёшься, – неожиданно серьёзно сказала Вера, и взгляд стал острым, почти хищным. – Не всех своих баб Антон отпускал.

– Что ты имеешь в виду? – Алевтина нахмурилась.

Вера пожала плечами и снова натянула на лицо маску циничного веселья.

– Ничего особенного. Просто слухи ходят разные. В городе говорят, что до тебя были и другие кандидатки в посмертные жёны. Просто… не все дожили до церемонии.

Вера отпила вино, наблюдая за реакцией гостьи поверх бокала.

– Не пугай меня детскими страшилками, – Алевтина поставила бокал на столик. – Я не верю в мистику. Длиннопёров мёртв, и никакие ритуалы этого не изменят.

– Как знаешь, – Вера откинулась на спинку кресла. – Я просто подумала, что должна тебя предупредить. По старой дружбе.

Алевтина встала, показывая, что визит окончен.

– Спасибо за вино и за… информацию.

Вера тоже поднялась, запахивая халат плотнее.

– Не за что, дорогая. Удачной тебе свадьбы. И брачной ночи.

Хозяйка проводила Алевтину до двери, и уже на пороге, когда гостья собиралась уйти, внезапно схватила за руку.

– Знаешь, что самое странное? – прошептала Вера, и глаза были совершенно серьёзными. – Мне иногда кажется, что он до сих пор приходит сюда. По ночам. Я просыпаюсь от ощущения, что кто-то смотрит. И в комнате холодно, хотя окна закрыты. А потом я чувствую его запах – одеколон "Дипломат"и ещё что-то… сладковатое. Как тухлое мясо, но не совсем. Более… пряное.

Алевтина вздрогнула, узнавая в этом описании слова, которыми отец характеризовал запах в подвалах завода.

– Ты просто пьёшь слишком много, – сказала москвичка, высвобождая руку из цепкой хватки Веры. – И у тебя богатое воображение.

– Возможно, – Вера улыбнулась, но в глазах сохранялась тревога. – В любом случае, будь осторожна, Алька. Традиции его семьи… они не просто так существуют столько веков.

Алевтина кивнула и вышла из квартиры, чувствуя облегчение, когда дверь закрылась за спиной. Она быстро спустилась по лестнице, жадно вдыхая затхлый воздух подъезда, который казался чище после тяжёлого аромата дорогих духов в квартире Веры.

На улице женщина остановилась, глядя на праздничные приготовления по всему городу. Рабочие уже почти закончили арку, украшая её белыми и красными цветами. Мимо прошла группа музыкантов с инструментами – видимо, местный оркестр, нанятый для свадебной церемонии. Все кивали Алевтине, некоторые даже улыбались, словно она была обычной счастливой невестой.

"Я не верю в мистику,"– повторила про себя фразу, сказанную Вере. Но где-то глубоко внутри шевельнулся страх – иррациональный, первобытный, от которого не спасал ни московский лоск, ни рациональный ум. Что, если в словах Веры, в рассказах отца, в предупреждении Георгия была доля правды? Что, если традиции семьи Длиннопёровых оказались чем-то большим, чем просто суеверия?

Алевтина тряхнула головой, отгоняя эти мысли. Пятьсот миллионов долларов. Особняк на холме. Завод. Дом в Лондоне. Шато во Франции. Вот что имело значение. Вот за чем она приехала. А всё остальное – просто провинциальные сказки, призванные напугать московскую выскочку, осмелившуюся претендовать на состояние местного "хозяина".

С этой мыслью невеста направилась обратно к дому родителей, чувствуя, как взгляды горожан следуют по пятам, словно тени, от которых невозможно скрыться в маленьком городке, где все знают всё и обо всех.

Вечерняя тишина в доме Каглицких нарушалась только монотонным тиканьем старых часов на кухонной стене и негромким шорохом фотографий, которые Лидия бесцельно перебирала, сидя за столом. Свет единственной лампы под выцветшим абажуром создавал вокруг островок желтоватого света, за пределами которого кухня тонула в сумраке. Пальцы Лидии, с коротко остриженными ногтями и огрубевшей от домашней работы кожей, методично двигались от одного снимка к другому – лица родственников, семейные праздники, детские дни рождения – всё то, от чего Алевтина старательно отгораживалась все эти годы.

Варя появилась в дверном проёме бесшумно, как тень. Младшая сестра остановилась на пороге кухни, наблюдая за Лидией, которая, казалось, не заметила присутствия. В этот момент старшая сестра выглядела старше своих двадцати трёх – глубокая морщинка между бровей, плотно сжатые губы, напряжённая линия плеч. Свет лампы подчёркивал эту напряжённость, превращая обычную домашнюю сцену в нечто тревожное, почти зловещее.

– Опять старые фотки смотришь? – негромко спросила Варя, делая шаг в кухню.

Лидия вздрогнула и подняла голову. На мгновение в глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но она тут же овладела собой.

– Искала кое-что, – ответила девушка, собирая фотографии в стопку. – Не спится?

Варя подошла к столу и опустилась на стул напротив сестры. В движениях сохранялась подростковая угловатость, неловкость тела, ещё не до конца осознавшего свои пределы.

– Не могу заснуть, – призналась младшая, потянувшись к чашке с недопитым чаем перед Лидией. – Слишком много всего происходит.

Варя отпила глоток уже остывшего чая и поморщилась. В наступившей тишине отчётливо слышалось, как где-то на втором этаже скрипнула половица – Алевтина ходила по своей комнате, словно запертый зверь по клетке.

– Лида, – Варя поставила чашку и наклонилась ближе, понизив голос, хотя их никто не мог услышать, – зачем ты всё это затеяла? Эту… свадьбу? Втянула Алю, нас всех?

Лидия вздрогнула, как от удара, и взяла со стола чайную ложку. Пальцы сжались вокруг серебряной ручки так, что костяшки побелели.

– Не понимаю, о чём ты, – сказала старшая сестра, старательно глядя мимо Вари.

– Брось, – Варя подалась вперёд. – Я же видела, как ты звонила ей в Москву. Слышала твой разговор с Тучковым на прошлой неделе. Это ты предложила Алю в качестве… невесты.

Лидия начала постукивать ложкой по краю стола – размеренно, с одинаковыми интервалами между ударами. Звук получался приглушённый, но отчётливый, словно отсчитывающий время.

– Иначе нельзя, Варюша, – наконец произнесла Лидия, и в голосе смешались напряжение и какая-то обречённая уверенность. – Это долг, традиция. Ты не понимаешь, какая сила у рода Длиннопёровых.

Тук-тук-тук – ложка выстукивала ритм, неумолимо, как метроном.

– Какая ещё сила? – Варя нахмурилась. – Лида, это же средневековье какое-то! Выдавать замуж за мертвеца? Что будет, если Аля откажется? Град побьёт урожай? Мор начнётся?

Но Лидия не улыбнулась. Она продолжала отстукивать ритм, глядя куда-то поверх плеча младшей сестры.

– Есть вещи, которые лучше не проверять, – тихо сказала старшая. – Традиции существуют не просто так. Особенно наши. Ты думаешь, это случайность, что от нашей семьи в Стрептопенинске осталось так мало людей? Что все мужчины Длиннопёровы умирали такими странными смертями?

Тук-тук-тук – ложка отбивала слова, будто заклинание.

– Когда умер прадед Густав, никто не устроил свадьбу, – продолжила Лидия. – И что случилось? В ту же ночь его младший брат умер во сне. Потом дядя Карл попал под поезд. Дед Вильгельм утонул в реке на трезвую голову. Проклятие, Варя. Настоящее проклятие рода.

– Лида, это просто совпадения, – Варя накрыла ладонью руку сестры, пытаясь остановить гипнотический стук. – Несчастные случаи случаются.

– А то, что видел отец в подвалах завода? – Лидия вырвала руку и продолжила стучать, теперь уже быстрее, словно пульс, участившийся от страха. – Это тоже совпадение? А странные звуки по ночам из особняка на холме? А люди, пропадающие в полнолуние?

Варя открыла рот, чтобы возразить, но в этот момент в дверях кухни появилась Алевтина. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, в шёлковом халате цвета слоновой кости, со скрещенными на груди руками. Лицо, лишённое косметики, казалось одновременно моложе и жёстче.

– А вот и наша московская звезда! – Лидия резко изменила тон, заставив ложку умолкнуть. Голос зазвучал почти игриво, с едва уловимыми нотками иронии. – Не спится в родных пенатах?

Алевтина молча прошла к столу и села на свободный стул, окинув сестёр оценивающим взглядом.

– Мне пора, – Варя поднялась, инстинктивно реагируя на возникшее напряжение. – Спокойной ночи.

Младшая поцеловала Лидию в щёку, кивнула Алевтине и выскользнула из кухни, оставив сестёр наедине.

Некоторое время они молчали. Лидия снова начала перебирать фотографии, но теперь в движениях появилась нервозность, словно не знала, куда деть руки. Алевтина наблюдала за сестрой с тем же холодным интересом, с каким наблюдала за подчинёнными в Москве, выжидая момент слабости для удара.

– Не спится, Алька? – наконец спросила Лидия, используя детское прозвище, которое, как знала, раздражало старшую сестру.

– В этом доме никогда нормально не спалось, – Алевтина пожала плечами. – Слишком тихо. В Москве я привыкла к шуму.

– Конечно, – Лидия усмехнулась, доставая из стопки старую фотографию. – В Москве всё лучше. Громче, ярче, богаче. Вот, смотри, нашла. Помнишь этот день?

Средняя сестра протянула снимок Алевтине. Три девочки на фоне старой яблони – Алевтина, серьёзная, с прямой спиной, тринадцатилетняя Лидия с косичками и маленькая Варя, ещё совсем ребёнок, с огромным бантом в волосах.

– Мамин день рождения, – Алевтина взглянула на фото без особого интереса. – Девяносто восьмой год, кажется.

– Девяносто седьмой, – поправила Лидия. – Последний день рождения перед тем, как ты начала готовиться к отъезду. Уже тогда ты смотрела мимо нас, словно мы были… недостаточно хороши для будущей московской штучки.

В голосе прозвучала горечь, которую Лидия не пыталась скрыть. Алевтина положила фотографию на стол и откинулась на спинку стула.

– Скажи, Аля, – Лидия подалась вперёд, глядя сестре прямо в глаза, – зачем ты вообще уехала из города?

Вопрос повис в воздухе между ними – не просто слова, а вызов, накопившийся за годы. Алевтина усмехнулась, и усмешка сделала лицо почти некрасивым.

– А что, здесь подыхать с Виталиком надо было? – москвичка произнесла имя бывшего парня с таким презрением, словно выплюнула что-то несвежее. – В Москве тебя и трахнут, и накормят, и должность дадут. Не то что в этой дыре.

Лидия вздрогнула от грубости сестры, но не отвела взгляд.

– И как, нравится быть на содержании у начальства? – спросила средняя сестра тихо. – Или ты предпочитаешь это называть «карьерой»?

Алевтина рассмеялась – коротко, резко, без веселья.

– О, Лидочка, какие мы наивные, – наклонилась ближе, понизив голос до интимного шёпота. – Ты не представляешь, как работает настоящий мир. Думаешь, я просто раздвигаю ноги перед начальством? Это слишком примитивно, даже для Стрептопенинска. Я продаю не тело, а иллюзию – иллюзию, что они имеют надо мной власть.

Москвичка отбросила прядь волос движением, полным неосознанной чувственности.

– Вот что на самом деле их заводит, Лида. Власть. Контроль. Они думают, что трахают меня, а на самом деле это я имею их – их связи, их деньги, их влияние. И получаю от этого гораздо больше удовольствия, чем от любых постельных игр.

Лидия смотрела на сестру с неприкрытым потрясением. Алевтина улыбнулась, заметив эту реакцию, и улыбка напоминала оскал хищницы.

– Шокирована, сестрёнка? А чего ты ожидала? Что я буду скромно сидеть в приёмной, печатать письма и говорить «Спасибо, что заметили мои способности»? – Алевтина фыркнула. – Если хочешь чего-то добиться, нужно использовать все доступные инструменты. А у женщины их не так уж много.

– И это… делает тебя счастливой? – Лидия справилась с первоначальным шоком и теперь смотрела на Алевтину с чем-то похожим на жалость.

– Счастливой? – Алевтина произнесла это слово, словно пробуя незнакомое блюдо. – Причём тут счастье? Счастье – это сказки для таких, как ты и Варя. Для домохозяек с мужьями-электриками и тремя детьми в двухкомнатной квартире. Я не стремлюсь к счастью. Я стремлюсь к власти.

Алевтина заметила, как Лидия невольно сжала кулаки, и это доставило удовольствие. Всегда приятно задеть за живое, особенно тех, кто считает себя морально выше.

– А теперь ты вернулась сюда, – Лидия опустила взгляд на фотографии, – чтобы выйти замуж за мертвеца. Ради денег.

– Ради пятисот миллионов долларов, – поправила Алевтина, и в голосе прозвучало почти сладострастное удовольствие от произнесения суммы. – Знаешь, сколько власти даёт такое состояние? Я смогу покупать таких, как Ордынцев, десятками. Или сотнями.

– Кто такой Ордынцев?

– Неважно. Мой нынешний… покровитель, – Алевтина небрежно махнула рукой. – Министр. Умный мужик, влиятельный. Думает, что я его игрушка, а я… – она сделала паузу, улыбнувшись каким-то своим мыслям, – я знаю все его секреты. И многие из них записаны, сфотографированы и надёжно хранятся в нескольких местах.

Лидия покачала головой, глядя на сестру с выражением, в котором смешивались отвращение и невольное восхищение.

– Ты действительно ради денег готова на всё, – это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта.

– Не на всё, – Алевтина провела пальцем по краю стола, словно проверяя, нет ли пыли. – Я не стану задерживаться в этой дыре ни на секунду дольше необходимого. Как только церемония закончится и я получу свои законные полмиллиарда, и следа моего здесь не останется.

– А если всё не так просто? – Лидия снова взяла ложку и принялась постукивать по столу – тихо, ритмично. – Если Длиннопёровы что-то задумали? Что, если ты не сможешь просто так уехать?

Алевтина пренебрежительно усмехнулась.

– Я ожидала от тебя большего, Лида. Думала, ты выросла из сказок про призраков и семейные проклятия. Меня не испугаешь детскими страшилками. Длиннопёров мёртв. Это просто труп, который к концу недели будет гнить в земле, а я буду лететь бизнес-классом обратно в Москву. А потом, возможно, в Лондон или Ниццу. С его деньгами.

– Ты ничего не понимаешь, – Лидия покачала головой, и стук ложки стал громче, настойчивее. – Ты не знаешь, во что ввязываешься. Это не просто обряд, не просто спектакль для местных. Это…

Лидия замолчала, когда Алевтина демонстративно зевнула, прикрыв рот ладонью.

– Знаешь, что самое смешное? – Алевтина поднялась, глядя на сестру сверху вниз. – Вся эта возня с ритуалами и традициями только разжигает моё любопытство. И не только любопытство.

Москвичка провела рукой по шее, ключицам, остановилась на груди. Этот жест был одновременно рассеянным и вызывающе сексуальным.

– Никогда не думала, что однажды буду с таким… предвкушением ждать встречи с мертвецом, – глаза блеснули в полумраке кухни. – Это возбуждает. Словно переступаешь запретную черту. Я даже не знала, что во мне есть такая сторона.

Лидия вздрогнула, выронив ложку. Звон металла о пол прозвучал неожиданно громко в ночной тишине дома.

– Ты сошла с ума, – прошептала она, глядя на сестру почти с ужасом. – Это извращение.

– Может быть, – Алевтина пожала плечами. – Но разве не интересно, что будет дальше? Ты сама вернула меня в этот город, Лидочка. Ты привела меня к Длиннопёрову. Что бы ни случилось теперь, это будет и на твоей совести тоже.

Алевтина направилась к двери, но на пороге обернулась:

– И да, я знаю, что это ты предложила меня в невесты. Не очень по-сестрински, знаешь ли. Но я не сержусь. В конце концов, благодаря тебе я получу то, о чём даже не мечтала. Так что, наверное, стоит сказать спасибо.

Алевтина бросила на застывшую в оцепенении Лидию последний, насмешливый взгляд и вышла из кухни. Шаги по лестнице – мягкие, кошачьи – затихли, оставив Лидию одну в круге желтоватого света под абажуром. Тикающие часы на стене, казалось, стали звучать громче, напоминая, что время неумолимо приближает встречу живой женщины с мёртвым женихом.

Лидия наклонилась, подняла упавшую ложку и крепко сжала в ладони. На лице отразилась странная смесь страха и решимости.

– Прости, Аля, – прошептала она в пустоту, – но у меня не было выбора.

И снова начала отстукивать тот же ритм – размеренный, настойчивый, словно шаги невидимого существа, приближающегося к дому из темноты.

Мягкий стук в дверь был настолько тихим, что Алевтина сначала приняла его за скрип старого дома. Только когда звук повторился, более настойчиво, москвичка оторвалась от экрана телефона и повернулась к двери. Часы на прикроватной тумбочке показывали начало первого – слишком поздно для семейных разговоров. Она прислушалась, гадая, кто из домашних решился нарушить уединение, и различила лёгкое дыхание за дверью, почти неуловимое сквозь гулкую тишину старого дома.

– Войдите, – произнесла Алевтина, не вставая с кровати.

Дверь приоткрылась медленно, будто невидимая рука боялась потревожить покой комнаты. В образовавшейся щели показалось лицо Вари – бледное, с широко раскрытыми глазами, в которых отражался свет настольной лампы. Младшая сестра выглядела потерянной, почти испуганной.

– Можно? – спросила девушка, не переступая порога.

Алевтина сдержанно кивнула и отложила телефон. Варя проскользнула в комнату, тихо прикрыв за собой дверь, но так и осталась стоять, прижавшись спиной к деревянной поверхности. В этой позе, неловкой и напряжённой, она казалась гораздо младше своих девятнадцати – почти ребёнок, случайно попавший во взрослый мир, в котором не знает правил.

Комната, некогда принадлежавшая подростку Алевтине, теперь приобрела вид временного пристанища для гостьи из большого мира. Личные вещи лежали аккуратными стопками на столе и комоде, не смешиваясь с местной обстановкой. Раскрытый чемодан примостился в углу, готовый к быстрому сбору и отъезду. Даже постельное бельё – шёлковое, привезённое с собой – отказывалось сливаться с окружением. Всё говорило о временности, о нежелании пускать корни в эту почву.

– Аля… – начала Варя и запнулась, нервно теребя край ночной рубашки. – Я хотела спросить…

– Что именно? – Алевтина выпрямилась, принимая деловой вид, словно готовилась к совещанию, а не к разговору с младшей сестрой глубокой ночью.

– Почему ты согласилась? – выпалила Варя, делая маленький шаг вперёд. – На эту… свадьбу. Это же… это же жутко! Спать в одной комнате с мёртвым человеком, которого ты даже не знала. Я не понимаю.

Алевтина медленно поднялась с кровати и подошла к столу. В тусклом свете настольной лампы лицо казалось вырезанным из бледного мрамора – чёткие линии скул, точёный подбородок, холодный блеск глаз. Она опустилась на стул, развернув его так, чтобы видеть Варю.

– У каждого своя цена, Варюша, – произнесла москвичка с ледяным спокойствием. – Просто мою платят деньгами и властью.

Варя вздрогнула, словно слова сестры были физическим ударом.

– Но это же… это же не продажа овощей на рынке, Аля. Это брак. Пусть странный, пусть с мёртвым, но всё равно священный…

Алевтина рассмеялась – коротко и резко, без тени веселья.

– Священный? – она покачала головой. – Повзрослей, Варя. Брак – это социальный контракт. Одна сторона предлагает условия, другая принимает или отвергает. В моём случае условия исключительно выгодные – три дня странных ритуалов в обмен на полмиллиарда долларов. Никто в здравом уме не отказался бы.

Варя смотрела на сестру широко открытыми глазами, в которых постепенно проступало понимание, смешанное с ужасом.

– Но здесь же что-то нечистое, – прошептала младшая. – Лида говорила про проклятие, папа рассказывал о странностях, даже Сергей, когда работал на заводе, видел вещи, которые нельзя объяснить… Ты не боишься?

– Боюсь? – Алевтина откинулась на спинку стула, удобно скрестив ноги. – Чего мне бояться? Местных суеверий? Деревенских сказок про то, как покойники встают из гробов и утаскивают невинных девушек в могилу? – Она поморщилась. – Я выросла из этих страшилок, Варя. И тебе советую.

– Дело не в страшилках, – Варя подошла ближе, осмелев от внезапного прилива эмоций. – Дело в том, что ты… ты словно продаёшь себя. Своё тело, свою честь…

– О какой чести ты говоришь? – Алевтина изогнула бровь. – В Москве, где я живу, понятия чести и достоинства давно переведены в рубли, доллары и должности. Там всё честно: за тебя хотя бы платят, а не жуют сплетни за забором.

Алевтина поднялась и подошла к окну, из которого открывался вид на тёмные силуэты деревьев и редкие огни соседских домов.

– Знаешь, я никогда не рассказывала, что на самом деле помню об этом городе, – продолжила она, не поворачиваясь к сестре. – Помню Клавдию Петровну из дома напротив. Она променяла мужа на пакет сахара во время дефицита, переспав с директором продуктового магазина. А потом десять лет читала нравоучения в церковном хоре. Помню нынешнего директора школы, Сорокина. Он в девяносто седьмом написал анонимный донос на всех своих коллег председателю районо, перечислив поименно, кто брал взятки с родителей, кто приходил на уроки с похмелья, кто крутил роман с физруком. Получил дополнительную премию к Новому году, пока половину педсостава увольняли. А теперь рассуждает о педагогической этике.

Алевтина повернулась к Варе и оперлась спиной о подоконник, скрестив руки на груди.

– Я просто играю по тем же правилам, только на другом уровне, – сказала она, глядя прямо в глаза сестре. – Там тебе улыбаются, пока ты полезна, но зато сама выбираешь, за сколько продаться. Здесь тебя купят за копейку и ещё скажут спасибо.

Варя стояла, прикусив губу. В глазах блестели слёзы, но девушка упрямо сдерживала их, не желая показывать слабость.

– Но ведь должно быть что-то ещё, – произнесла младшая тихо. – Что-то настоящее. Как у нас с Серёжей. Мы же не из-за денег вместе.

– Пока, – отрезала Алевтина. – Подожди, когда вам нечем будет платить за квартиру или когда родится ребёнок с каким-нибудь заболеванием, требующим дорогого лечения. Посмотрим, насколько хватит вашей любви.

Варя отшатнулась, словно получила пощёчину.

– Ты… ты правда так думаешь? Что все отношения – это только обмен?

– Я не думаю, Варя, – Алевтина пожала плечами. – Я знаю. У каждого человека есть цена. Разница лишь в том, кто сам назначает, а кого оценивают другие.