На своем месте, или Новые приключения следователя Железманова

© Анна Попова, 2023

ISBN 978-5-4493-2062-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хрум-хрум-хрум – поскрипывал свежий снежок.

В середине декабря в средней полосе обычно уже лежит толстый слой снега. Декабрь 1908 года не стал исключением. Снег лег хоть и не очень глубоким слоем, но уже укрыл землю, не оставив темных пятен. Надоевшая картина осенней распутицы была скрыта, мохнатые ели и корабельные сосны в рязанских лесах выглядели более нарядными в зимнем уборе.

Однако двум фигурам, притаившимся за кустами у дороги, было не до зимних красот. Во-первых, они по натуре не были эстетами. Что летом, что зимой, что нарядной осенью и даже романтичной весной им дела не было до красот родных мест (о других местах они и слыхивать не слыхивали, далее родной Рязанской губернии бывать не доводилось). Во-вторых, обе фигуры изрядно промерзли и устали. Оказаться ночью зимой в лесу – не приведи Господи для любого!

Холод пробирал до костей, оба устали, попытки присесть на поваленное дерево не давали отдыха уставшим ногам, так как мороз начинал хватать еще сильнее. Приходилось топтаться на месте, похлопывая себя по плечам и бедрам, а временами даже пускаться вприсядку, чтобы согреться. Однако мерзнуть фигуры заставляла не какая-то злая сила, а страсть к наживе. Оба были уже опытными налетчиками. Они совершили уже не один грабеж. И сейчас они ожидали, не появится ли какой-то запоздалый путник. Желательно купеческого звания.

Рядом город Касимов. Город древний и, самое главное – успешно развивающийся. В нем немало состоятельных предпринимателей и купцов. Понастроили на Набережной себе особняков таких, что в столичном городе местная публика позавидовала бы. Вот пусть и поделятся с двумя замершими заблудшими душами толикой своих богатств. Кошелек купца даже второй, да нет, можно и третьей гильдии1 сейчас бы пришелся впору. Хватило бы на все: и на обед из нескольких блюд с водочкой в хорошем ресторане, и на обновки.

Внезапно один из грабителей напрягся: вдалеке послышался звон колокольчика. В этом звоне он услышал все свои желания – запотевший графинчик с водочкой, наваристую солянку, новую шубу. Обе фигуры собрались, крепче сжали в руках орудия грабежа – охотничье ружье и небольшой топорик – и двинулись навстречу приближающейся карете.

Судебный следователь Рязанского окружного суда по Касимовскому уезду Рязанской губернии Петр Андреевич Железманов зиму любил не особо. Правда, как человек художественного склада, увлекающийся живописью, он умел видеть красоту каждого времени года, и вид заснеженного леса, припорошенных снегом елок вызывал у него восхищение. Прошлой зимой он даже написал несколько акварельных этюдов с зимним сюжетом. Как следователь он ценил зиму еще за одно качество: на снегу оставались четкие следы, что позволяло значительно облегчить процесс восстановления картины происшествия. С другой стороны, в контексте той же следственной работы у него к зиме были свои претензии: проводить осмотр места происшествия на морозе – не сахар. Тут не до красот зимней природы. Летом, даже в жару, работать легче. А уж если вспомнить про летние забавы: купание в Оке, походы за грибами, то зима вообще начинала казаться остановкой жизненного дыхания. Правда, такие пессимистичные мысли овладевали молодым человеком только изредка. В силу своего возраста он в жизни видел больше светлого, чем темного.

Он жил в Касимове уже больше года. Его назначали на эту должность летом 1907 года после участия в раскрытии очень запутанного и сложного дела2. Когда он ехал к новому месту службу на палубе небольшого пароходика, его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, повод для радости очевиден: повышение по службе, повышение жалования и в принципе достижение той должности, о которой мечтал. Теперь и деньги можно будет матушке посылать. С другой стороны, впереди была полная неизвестность. В Рязани он уже успел обрасти кругом знакомых, у него появился настоящий друг – следователь Иван Васильевич Зазнаев. В Касимове надо начинать все снова: обвыкаться на новом месте, осваиваться в новом круге людей.

В глубине душе новоиспеченного следователя беспокоила и совсем простая мысль: а что собой представляет Касимов? Вдруг это совсем глушь, в которой ничего кроме серости и тоски нет? Конечно, Железманов хорошо давал себе отчет, что служба глубоко в провинции – обязательный этап служебной карьеры чиновника судебного ведомства. Но все же каждому хотелось быть поближе к научным, культурным центрам. Однако, когда перед всеми пассажирами пароходика открылась панорама Касимова, у Железманова на душе потеплело.

В вечерних косо падающих солнечных лучах город, стоящий на высоком холме, представлял изумительную картину: на фоне голубого неба с клочковатыми облаками среди буйной зелени выглядывали крыши особняков, многочисленные купала храмов и колоколен. Уже потом в городе молодой человек услышал, как охарактеризовал Касимов наследник престола, будущий царь-реформатор Александр, когда приезжал сюда в 1837 году: «Со стороны Мурома Касимов – деревня, со стороны Оки – губернский город».

На пристани мальчишки предлагали желающим купить улов (у кого-то была даже стерлядь), а извозчики услужливо были готовы отвезти в гостиницу. По дороге Петр Андреевич невольно залюбовался городом: главную площадь, Соборную, украшали весьма примечательные храмы – Вознесенский собор, Успенская церковь – и достаточно изящные торговые ряды. Главная улица (тоже Соборная) по числу выдающихся в архитектурном плане зданий вообще может конкурировать с главными улицами губернского города. Многие особняки производили впечатление даже на знатоков архитектуры. Чего один дом Алянчикова на площади стоит: как белоснежный трехпалубный корабль он был заметен издалека. Дом Салазкиных на Соборной и здание технического училища улице вообще могли украсить и столичный город. Словом, Зазнаев не ошибся, когда провожал друга на новое место службы и говорил, что город ему как любителю живописи понравится: многочисленные храмы создавали потрясающую панораму, а уж какой вид отрывался с высокого берега!

Скоро Железманов обвыкся и привык к новому месту жительства. «Конечно, это не Москва, – рассуждал он, – всего семь площадей и двадцать девять улиц, театра в помине нет, но дырой назвать этот город тоже нельзя. Интересная архитектура, много учебных заведений. Две больницы, несколько предприятий. Даже магазины с претензией на шик есть, и с мольбертом есть куда выйти».

Петр снял небольшую квартирку у местной жительницы на улице Малая Мещанская (почти в самом центре города), недалеко от служебного кабинета, который помещался в здании мировых установлений на Соборной площади. Квартира была небольшая, всего две жилых комнаты (не считая комнаты прислуги). Первая – та, которая выходила окнами на улицу, – выполняла роль гостиной и столовой одновременно: в центре стоял большой круглый стол, в одном углу примостился старый кожаный диван, в другом – комод из резного дерева с рядом красивых тарелок. Другая комната (ее окна выходили во двор) была отведена под спальню и кабинет. Там расположилась кровать, у окна стоял письменный стол, а в углу нашлось место для книжного шкафа и еще для одного небольшого кожаного диванчика, на котором было так удобно читать газеты и думать о разных вещах.

Хозяйка квартиры помогла найти расторопную служанку – пожилую крестьянку Прасковью. Прасковья – женщина с виду суровая, часто бурчала даже по небольшим поводам, но дело свое знала, ловко наладила быт молодого служителя закона. Вскоре у Петра появился и компаньон по жилью. Однажды, возвращаясь домой, он застал у порога дома огненно-рыжего кота. Было видно, что котик еще совсем молоденький и не боялся людей. Он вполне дружелюбно потерся об ноги, что-то рассказывая при этом.

– Ну, что ты мне хочешь сказать? – поднял зверя на руки следователь. – Ты чей?

Кот на этот вопрос не ответил, но всем видом показывал, что не прочь подружиться с молодым человеком.

– Ну ладно, заходи, гостем будешь, – Железманов очень любил кошек. Они всегда были в доме его матери, но он этой своей склонности стеснялся. Она казалась ему несерьезной, чем-то женской. Даже рассказ одного университетского приятеля, что всесильный кардинал Ришелье тоже обожал кошек, не убавил в нем этой стеснительности.

Кот резво вбежал на второй этаж и начал осваиваться в квартире, там ему понравилось. Он решительно улегся на диван, демонстрируя свое намерение здесь поселиться. Впрочем, хозяин не возражал. Все веселей будет. Да и мышей кому-то надо контролировать. Кот получил кличку Тимофей и право валяться не только на диване, но и даже на письменном столе хозяина. Как и все коты, он был чрезвычайно чувствителен к настроениям людей и легко вычислял, кем можно манипулировать, а от кого держаться подальше. Железманов относился к первой категории, а вот Прасковья скорее ко второй. Она долго бурчала по поводу нового жильца, и только аргумент по поводу растущего мышиного поголовья ее урезонил.

– Только пусть попробует их не ловит, – пригрозила она.

Зато между Железмановым и котом установилось полное взаимопонимание. Зверь оказался достаточно своенравным животным, к своему хозяину относился одновременно покровительственно и снисходительно. С одной стороны, он считал этого двуногого (именно так Тимофей определял всех принадлежащих к роду человеческому) малоприспособленным к жизни (надо же, даже не умеет ловить мышей!), с другой стороны, с ним было так уютно мурлыкать вечером у печки. Кот очень ценил и большую кровать хозяина, и вкусную ветчину, которой двуногий охотно делился с рыжим другом, и высокую спинку дивана, откуда было удобно наблюдать за происходящим в комнате и даже на улице. Но в то же время Тимофей был хорошим товарищем: он четко улавливал состояние Петра Андреевича, и когда тому было плохо, терпеливо выполнял роль психотерапевта – садился на колени, терся широким рыжим лбом о руки, пел песенку.

Сегодня, 21 ноября 1908 года, у Железманова настроение было слегка ностальгическое, но в то же время и несколько приподнятое. Причиной было письмо, полученное из Рязани от своего друга следователя Рязанского окружного суда Ивана Васильевича Зазнаева. Именно Зазнаев стал первым наставником Петра, когда тот служил в Рязани в должности кандидата на судебные должности. Иван Васильевич сообщал, что дела его не просто нормальные, а даже отличные. За успешное расследование одного дела его ждало повышение: перевод на должность следователя по особо важным делам по Рязанской губернии. Это и больший престиж, и более высокое жалование.

Хотя была и обратная сторона: следователь по особо важным делам расследовал дела на территории всего округа окружного суда, то есть Рязанской губернии, а это значит, что разъездов станет больше. Была в письме друга еще одна потрясающая новость: Зазнаев собрался жениться. Его избранница – мещанская девица, дочь местного чиновника Ольга Лисина была девушкой милой, образованной и в тоже время домовитой. Летом на даче ухитрялась делить время между варкой варенья, которое, кстати, выходило у нее изумительно, и чтением новых книг. Причем барышню привлекали не только любовные романы, но книги более серьезные: она с удовольствием читала историческую и философскую литературу. С ней и голодным не останешься, и поговорить будет о чем.

Радость за друга с небольшой (ну, совсем небольшой) долей зависти грела душу Железманова. Он несколько раз перечитал письмо, прикинул, как бы у начальства отпроситься на свадьбу в Рязань. Впрочем, до свадьбы еще далеко: венчаться молодые будут весной.

– Вот и будет наш Иван Васильевич с супругой, а там и папашей станет, – повернулся Петр Андреевич к Тимофею.

Тот занял удобную позицию на спинке дивана. На реплику хозяина ответил глубоким зевком и потягиванием. «Ну, и что с того?» – говорил его вид. По большому счету изменения в личной жизни Зазнаева мало трогали зверя. Из всех возможных событий и мероприятий в жизни он больше всего ценил те, которые давали возможность получить удовольствие от восхищения со стороны людей его прекрасной кошачьей персоной. А восхищаться было чем: лохматая ярко-рыжая шубка, прекрасное телосложение, изумрудно-зеленые глаза, пушистый хвост, гордый взгляд – все вызывало восторг. А про охотничьи качества говорить можно было особо: с его появлением Железманов полностью решил проблему грызунов в доме. Мыши и крысы крайне редко решались вступить на территорию, на которой полным хозяином себя чувствовал Тимофей. А если кто и осмеливался, то быстро расплачивался за свою глупость, превращаясь в завтрак, обед или ужин.

Жизнь Железманова и кота Тимофея в начале зимы 1908 года шла своим чередом. Кот ловил мышей и дремал на печке, а Петр Андреевич расследовал дела. Как правило, его «дежурным блюдом» по работе была какая-нибудь кража или драка. Первые далеко не всегда удавалось раскрывать. Хотя часто бывало, что после преступления злоумышленник сам обнаруживал себя по глупости, хвастаясь обновками или продавая краденое почти открыто. А вот с драками головная боль была иного рода: чаще всего дрались по пьяни, и потом, несмотря на обилие свидетелей, бывало порой очень трудно установить истину, потому что все участники событий, протрезвев, ничего не могли вспомнить.

Некоторых касимовцев смущал возраст молодого следователя, его небольшой служебный опыт. Прямо говоря, возраст и куцый опыт смущал и самого Петра Андреевича: его постоянно мучили опасения, что он не справится со своей ответственной работой, не сможет оказать необходимую помощь. Однако каждый раз, когда перед ним возникал новый проситель или пострадавший, он старался делать все, что от него зависело, и помочь именем закона человеку, попавшему в беду. И за этот небольшой срок самостоятельной службы его самым главным достижением стал не только целый ряд небольших дел, успешно доведенных до приговора суда, но и заслуженно подросший авторитет среди местного населения.

Вот и новый рабочий день Петра Андреевича начался со стука в дверь, который, как правило, обозначал просителя.

– Войдите! – крикнул Петр Андреевич.

Дверь открылась, и на пороге появилась фигура, которую следователь не раз встречал на улице Касимова. Это был еврей Каплан, владелец небольшой портной мастерской. В кругу касимовских модниц и модников эта мастерская была хорошо известна: Каплан был ловким мастером, следил за новинками моды, умел угождать даже самым привередливым заказчикам.

– Здрасте вам, господин следователь, я имею сказать вам несколько слов, – произнес мужчина.

– Где у нас случилось? – автоматически ответил Петр Андреевич. Как человек с университетским образованием, он говорил правильным литературным языком, но сейчас из него практически неконтролируемо вырвался оборот речи, который принят в Одессе: на традиционное одесское выражение он ответил другим традиционным одессизмом.

Каплан был родом из Одессы. Там на Малой Арнаутской улице он держал портновскую мастерскую и не был обделен вниманием заказчиков. Все было хорошо в жизни этого одесского еврея: свое дело, неплохой доход, которого хватало не только на форшмак3, но и на книш4 с куриным бульоном, а также на креплах5, любимая жена и пятеро детей. Однако грянул 1905 год с его волнениями, свободами и, увы, еврейскими погромами.

Одна из самых страшных волн беспорядков в Одессе произошла 18 октября, от нее сильно пострадала не одна еврейская семья. Многие были убиты, еще больше ранены. Среди пострадавших была и семья Каплан. И дело было даже не в том, что мастерская была разгромлена, готовые и раскроенные вещи похищены, закупленные отрезы, пуговицы, тесьма брошены в грязь. Самое главное – от рук потерявших человеческий облик черносотенцев пострадали трое детей Каплан: одиннадцатилетний Мойша и пятилетняя Сарочка (любимица отца) были убиты, а девятилетний Давид серьезно ранен и остался инвалидом – у него плохо двигалась рука. Кроме того, мальчик стал заикаться.

Семья решила переехать. Почему был выбран именно Касимов – неизвестно. Может, сыграла роль многонациональность города. Вот уже третий год семья Каплан налаживала жизнь на новом месте. Трудно привыкали к особенностям местного климата: зима в Одессе и зима в Касимове, как говорят в той же Одессе, – две большие разницы. Уже в феврале семейство Каплан смотрело на сугробы недоуменно и вопрошающие: что они тута делают, когда они по уму уже должны были таять? Лето тоже вызвало вопросы: начиналось намного позже, заканчивалось раньше, да и не каждый июньский или июльский день можно было назвать летним – зависнет мрачная туча на небе и из нее капает и капает все дни напролет. Где же солнце и тепло?

Местный базар при всем своем размахе не мог равняться с привычным Привозом: не лежат горами синенькие и красненькие6, вместо традиционных бычков, камбалы и глоськи7 на прилавках лежали лещ, окунь, карась. Не было рядом ставшей родной синагоги рубщиков кошерного мяса, куда обычно ходил Каплан. Для одесской еврейской общины было характерно организовывать строительство синагог профессиональными объединениями, однако никто не воспрещал еврею посетить чужою синагогу. Была соответственно своя синагога и у портных, но она располагалась намного дальше от дома Каплан. Идти туда, особенно летом по жаре, было не совсем удобно, а синагога рубщиков кошерного мяса, похожая на средневековый замок, стояла в двух шагах от дома, только улицу перейти.

Здесь, в Касимове, синагоги не было вообще, как и не было привычного круга общения. Даже бытовые традиции многие отличались. Мадам Циля Каплан поражала соседей привычкой выставлять летом в плошке воду для местных котов.

– Шо, бедной скотине умирать от жажды? – поясняла она с южным темпераментом удивленным соседям, мало замечая, что в отличие от Одессы в Касимове редко бывают засушливые дни, когда уличные животные не могут напиться из лужи.

И вот сейчас бывший житель Южной Пальмиры нерешительно топтался на пороге кабинета следователя.

– Заходите и присаживайтесь. Что у вас произошло? Вы же пришли с какой-то жалобой? – подбодрил его Петр Андреевич.

– Да, я пришел рассказать за свой гембель8. Пару дней назад к моей Цилечке (это моя жена) пришел Кокунин. Он сказал ей, что мой старший сын Абрам сделал с ним гешефт9, а потом сказал, что мой Абрамчик теперь должен ему сорок рублей. Ну, как вам это нравится? – развел руками Каплан.

– Давайте все по порядку, – остановил следователь словесный поток заявителя. – Прежде всего, уточним дату происшедшего. Вы сказали «пару дней назад». Это было буквально два дня назад – двадцатого ноября тысяча девятьсот восьмого года?

– Нет, это было восемнадцатого ноября.

– Так, это понятно. Теперь: о каком Кокунине идет речь?

– Таки он служит у Савельева поверенным, того самого, у которого несколько ресторанов и трактиров, но я за него слышал, что сам Кокунин тоже торгует всем подряд.

– А что купил у него ваш сын? В чем был гешефт?

– Этот босяк сказал моей Цилечке, что мой Абрамчик купил у него дрова на сорок рублей. Ну, как вам это нравится?

– А ваш сын на самом деле не покупал дрова у Кокунина?

– Таки нет! Я, конечно, понимаю, тут на минуточку зима, а нам таки тоже холодно, но мой сын не покупал дров у этого оборванца.

– А ваша жена отдала сорок рублей этому Кокунину якобы за дрова, которые на самом деле ваш сын не покупал?

– Таки я за это говорю всю дорогу, господин следователь! Спрашивается вопрос, за что моя Цилечка отдала деньги? Мало того, что сорок рублей за дрова – это больно10, так он еще лечит меня11!

– А почему ваша супруга отдала эти деньги, если сделки на самом деле не было? – удивился следователь.

– Цилечка сказала, шо тот сумел сделать очень даже убедительную физиономию, и она таки ему поверила.

– Хорошо, я сейчас запротоколирую ваши показания, и будем разбираться, – объявил заявителю Петр Андреевич и стал писать бумаги, а Каплан продолжал по-одесски темпераментно высказывать недовольство:

– Я шо, нанимался содержать его? Он шо думает, что мне станет теплее, если я просто отдам деньги за эти дрова? Или, может, мне станет теплее от мысли, шо он выпьет на мои деньги водки и согреется? Можно подумать, шо на двери моей мастерской висит объявление величиной в аршин: «Кому нужны деньги, добро пожаловать сюда. Их есть у меня для вас».

Так возникло первое дело о мошенничестве, совершенном поверенным Федором Ивановичем Кокуниным. Первое, но не единственное. Оформляя постановление о возбуждении уголовного дела, где подозреваемым был этот самый Кокунин, следователь Железманов не подозревал, что буквально на следующий день снова услышит эту фамилию уже от другого заявителя, а точнее от купца третьей гильдии Алексея Никитича Михайлова.

– Ваше благородие, я, кажется, стал жертвой мошенничества, – представившись, начал он без особых предисловий.

– Мошенничества? – автоматически переспросил Петр Андреевич. – Давайте рассказывайте все по порядку, кто вас обманул, в чем?

– Я занимаюсь торговлей провиантом, вожу муку, крупу, торгую селедкой, солониной, ветчиной. Три дня назад, двадцатого ноября, ко мне приехали от Савельева, мы с ним не раз сделки заключали, я его поставщик, у него несколько трактиров, вот я ему продукты и поставляю.

– Я не понял, приехал сам Савельев?

– Нет, не сам. Он помощника своего прислал. Я его знаю. Его Федором зовут, а фамилия его Кокунин.

– Кокунин? – насторожился следователь, тотчас вспомнив расстроенного облапошенного одесского еврея.

– Да, Кокунин. Он приехал ко мне и сказал, что в трактире его хозяина, Савельева, в селе Гавриловка закончился провиант и что Савельев просил отпустить пару мешков крупы, муки, еще заказал ветчину, селедку. Словом, много всего было.

– Вы отпустили товар, а деньги вам уплачены не были? – Железманову не составило труда догадаться, что произошло.

– Да, я отпустил продукты, и мы пошли в дом, чтобы рассчитаться. А в сенях Кокунин вдруг остановился и заявил, что он, мол, документы в санях забыл и побежал обратно на улицу. Я подумал, что он действительно что-то забыл, и остался его ждать, а он все не идет и не идет. Вышел на улицу, а там уже ни Кокунина, ни его саней с товаром нет.

– Дальше что было? Вы не пробовали у Савельева узнать, почему вам не были уплачены деньги?

– Конечно, пробовал! Я весь день ждал, думал – или Кокунин, или сам Савельев подъедут с деньгами. Но никто не появился. Тогда на следующий день я сам поехал к Савельеву. А тот в дурку стал играть: говорит типа того, что никакого указания своему работнику покупать у меня крупу или муку не давал. И вообще у него продукты в Гавриловке и так есть в достаточном количестве. Я ему говорю: «Отдавай деньги за товар!», а он мне твердит, что ничего у меня не покупал и вообще что я сам мошенник.

– А о какой сумме идет речь? Сколько вам должны за товар?

– Триста сорок пять рублей.

– Ого! А почему вы ко мне только сейчас пришли?

– Так я вначале сам пытался разобраться. Думал, ошибка какая-то произошла. Стал всех расспрашивать, соседей там, мальчишек, не видел ли кто саней с мешками и бочонками. Даже в Гавриловку съездил.

– Ну и что вы там выяснили?

– Не был там Кокунин, не приезжал. Самое главное – там действительно продукты и так были. Не нужно было для этого трактира столько покупать. А сани я потом нашел!

– Неужто? Вам повезло! Где нашли? – воскликнул следователь.

– В противоположном направлении от Гавриловки. Там село есть – Покровское. Вот там эти подводы и были. Продуктов только уже на них не было. И Кокунина, этого мошенника, не было.

– Как же вам удалось на это Покровское выйти? – спросил следователь, удивляясь способностям к оперативной работе заявителя.

– Так мне знакомый унтер-офицер Рыбников подсказал. Я когда бегал по улицам и всех спрашивал про эти сани, то он мне сказал, что видел, как они в том направлении следовали. Причем он даже заметил, что сани не по улице ехали, а огородами. А потом мне уже проще было: я по этой дороге поехал и стал в каждой деревне останавливаться и спрашивать про товар свой. Вот так и вышел. Потом опять к Савельеву забежал, рассказал про Покровское, а он опять меня завернул, типа не покупал он ничего и все тут, а про сани и знать ничего не знает.

– А с Кокуниным вы его поговорить не просили? Вам не приходила в голову мысль, что Кокунин обманул вас за спиной своего работодателя, а Савельев действительно не виноват в обмане? – после рассказа Каплана Петр Андреевич был склонен именно к такой версии.

– Не знаю, кто виноват. Просил я Савельева позвать своего уполномоченного. Только не смогли мы этого Кокунина найти, пропал он куда-то, – развел руками Михайлов.