- -
- 100%
- +
Что он только что сказал?!
– Отец! – рявкает Рэй так, что я невольно отпрыгиваю от двери и натыкаюсь спиной на консоль.
Белая ваза с росписью пионов, стоявшая на консоли, пошатывается от толчка и срывается вниз, но я успеваю её поймать, грохнувшись на пол. Зато не разбилась!
От «любования» спасённым дорогим фарфором отрывает щелчок дверной ручки и шаги. Вскидываю взгляд вверх и застываю, наткнувшись на нависших надо мной хозяев этого дома.
– Это её хорошие манеры? Подслушивать? – с осуждением замечает Рэй, в то время как его отец с недоумением смотрит на мою персону, распластавшуюся на полу с вазой в руках.
– Леди Румаш, как это понимать? – изгибает чёрную бровь глава семейства.
Я сейчас не оправдываться хочу, а спросить ровным счётом то же самое.
Что значит «Просто женись, консумируй брак, а потом живи как хочешь и с кем хочешь»? Я что, вещь какая-то? Накинь на меня брачный браслет, используй и забудь?
Вот, значит, в кого пошёл Рэй?
– Что именно вы слышали, юная леди? – Хмурится мужчина.
– Она слышала всё, – отвечает вместо меня Рэй и смотрит так надменно, что я впервые вместо страха и боли ощущаю гнев. – Так даже лучше. Теперь, Белла Румаш. Расставим все точки. Свадьбы не будет. Поняла на этот раз или ещё раз повторить?
– Рэйдар!
– Что, отец? Я сказал ей, скажу и тебе. Я никогда не женюсь на такой, как она, – чеканя каждое слово, выдаёт Рэй с таким надменным лицом, что меня разрывает изнутри.
Нет. Плакать из-за него больше никогда не буду. Я клянусь богам!
А вот утихомирить страстное желание наступить каблуком ему на ногу, чтобы с этого надменного лица слетела вся спесь, куда труднее, чем остановить слёзы.
Чудом сдерживаю этот порыв, но вот бурю слов, уже рвущихся из меня, – нет!
– Думаешь, я хочу выходить за тебя замуж? – рычу я сквозь зубы, крепко сжимая в пальцах вазу, хоть бы не треснула.
Отрываю взгляд от пола и смотрю Рэю прямо в глаза.
– Что? – ведёт он бровью. Ловит секундный шок, потом усмехается. – А разве нет? Или что? Мне процитировать вслух всё, что ты писала?
– Вот же гад, – шепчу я едва слышно, но, кажется, господа услышали.
Ничего. Сейчас я скажу кое-что другое погромче.
– Гад? Я?
– Разумеется, нет, Ваша Светлость. Вы ведь не из тех, кто читает чужие личные дневники против воли хозяина, вы не можете быть гадом. – Я беру себя в руки и пытаюсь быть леди в тот самый момент, когда хочется всё громить и крушить.
Нет уж, истерики моей тут никто не увидит. Хватит позора!
– Рэйдар, о чём она говорит? – Хмурится старший Герр.
– Магчка, ты окончательно свихнулась? – Игнорируя отца, Рэй обращается ко мне, и кажется взглядом на лоскуты разделывает.
– Всего лишь поняла, что совершенно не знала вас до этого дня, – выпрямив спину, замечаю я. – А если бы знала, то ноги моей не было бы сейчас в этом доме.
– В самом деле? – усмехается Рэй. – Тогда почему я сейчас имею сомнительное удовольствие тебя здесь лицезреть?
Стреляет взглядом так, что мне всё сильнее хочется запульнуть в него вазой.
Сомнительное удовольствие, значит?
– Меня не спрашивали, когда сюда вели.
– Думаешь, я в это поверю? – Опасные глаза Рэя щурятся. – Сумасшедшая поклонница отказалась бы сюда идти?
– Верьте во что желаете, Ваша Светлость, но я больше не ваша поклонница! Я хорошо помню слова, сказанные вами в академии. Так что будьте уверены, отныне вы мне абсолютно безразличны!
– Даже так? – Он делает шаг ко мне.
Я тут же теряюсь от его близости. Предательски краснею, пока парень медленно скользит взглядом по моему лицу и останавливается на губах, что вот-вот задрожат.
Ик!
– Что и требовалось доказать. – Он надменно усмехается.
– Господин… Ваша Светлость. – Я решаю обратиться к хозяину дома, отступив от этого гада как можно дальше. – Ваш сын достаточно меня унизил. Давайте на этом остановимся.
– Ого. Ты всё-таки умеешь останавливаться? Похвально! – Мой бывший возлюбленный хлопает в ладоши.
Кто ещё из нас не умеет?
– Рэйдар, это уже слишком! Вы оба, остыньте! Упрямство не причина идти против правил! Все традиции будут соблюдены, а ваш брак заключён! Ясно?
– Нет. А что касается доказательств, – начинает Рэй, вынимает из кармана камзола пару мятых листов и отдаёт один из них отцу. – Видят боги, я не хотел до этого доходить.
– Что это? – Герр старший хмурится, разглядывая бумагу.
О боги! Это мой дневник! Зачем?
– Тебе нужна была причина, вот она, – выдаёт Рэй.
Затем, не дожидаясь вердикта отца, смело уходит прочь.
– Молодой господин, – Лада натыкается на него и бежит следом. – Вы уходите? А что мне сказать гостям?
– Что жених не выдержал свалившегося на него счастья и предпочёл откланяться, – сообщает Рэй, и хлопнув дверью, покидает дом.
– Что происходит? – Выскакивают из гостиной члены моей семьи.
Они только сейчас заметили, что тут едва не сошлись вода и пламя?
– Господин Герр. – Отец летит к хозяину дома.
Но тот не спешит отрывать взгляд от строчек в моём дневнике.
Боги, это ведь личное, а не утренняя пресса, чтобы так спокойно читать без зазрения совести! Ему правда интересно, что я ела на завтрак или то, как я ночами скучаю по маме? Я ведь не только о Рэе писала! Но, зуб даю, молодой чешуйчатый гад дал ту самую страницу!
Хотя что может быть опасного в строчках: «Моё сердце замирает, когда я вижу его»? Это показывает лишь то, что я глупая влюблённая дура. Дура с разбитым сердцем и растоптанной гордостью.
– Господин Румаш, в мой кабинет, один, – приказывает Герр таким тоном, будто мой отец из гостя вмиг обратился в прокажённого.
Отец бледнеет, кидает в меня вопросительный грозный взгляд, требуя пояснений, но сказать мне ему нечего. Темная дверь за спинами мужчин закрывается, и только сейчас я понимаю, что не просто дрожу, что меня всю трясёт.
– Белла, что ты успела натворить? – Мачеха кидается ко мне, в то время как Стейша, сложив руки на груди, задирает нос и довольно улыбается.
– Ничего.
– Тогда почему твой жених ушёл?
– Свадьбы не будет, матушка.
– Как не будет? Почему?
– На этот вопрос отвечу я. – Отец появляется в дверях с таким гневным выражением лица, что я, едва успокоившись, вздрагиваю.
– Сегодня ты пожалеешь, что родилась! – рычит он и, наплевав на приличия, хватает меня, рывком толкает к выходу.
Глава 6. Это всё она!
– Дрянь! Как ты могла?! – орёт на меня отец, а я не понимаю, в чём дело.
Стою посреди нашей гостиной, куда меня за шкирку зашвырнули пару секунд назад, как какого-то котёнка.
– Что я сделала?
– Ещё спрашиваешь?! – кричит отец в таком гневе, что я сжимаюсь от страха.
Никогда прежде я не видела его таким злым, как сейчас. Он никогда не поднимал на меня руку, но сегодня мне даже показалось, что отец поколотит меня прямо в особняке Герров, однако мачеха вовремя подоспела со словами: «Не на глазах у других, дорогой!».
И вот Герров нет. Нет никого, кто мог бы всё это остановить, а испуганная прислуга не смеет и пикнуть, потому что ещё никто не видел отца в такой ярости.
– Смотри! Сюда смотри, я тебе говорю! – Отец тычет мне в нос мятый лист с какими-то строчками. Что я должна тут увидеть? – Это ведь из твоего проклятого дневника?!
Приглядываюсь внимательней почерк похож на мой н я пишу без отступов, не с красной строки, чтобы сэкономить место и бумагу. Это точно писала не я.
А о чем там вообще говориться?! Хочу присмотреться к буквам, но…
– Её, папочка! Её! – Стейшка выскакивает вперёд . – Я подтверждаю!
Что?!
Бах!
Звон в ушах такой, что, кажется, я уже ничего, кроме этого звона, больше не услышу. Щека горит диким пламенем. На глаза наворачиваются слёзы. Не от боли. От обиды. От несправедливости! От отчаяния и бессилия!
Только боги знают, как же я хочу сейчас дать отпор.
Но не могу. Вижу краем глаза в дверях повариху. Она плачет, но при этом умоляет взглядом: «Терпи, так меньше проблем будет».
– Дрянь! Какая же ты всё-таки бестолковая! Кто просил тебя это писать? Ну и дура же ты! – орёт отец, расхаживая по красно-зеленому ковру.
– А что там написано, дорогой? – суетится мачеха, и отец отдаёт ей лист.
– Боги! Как ты вообще об этом узнала?! – рычит он мне, но на меня не смотрит, присматриваясь к тому, что тут можно разбить.
Но всё денег стоит. Его кровных. Так что бить бесплатно, пожалуй, можно только меня.
– Наверняка подслушала наш с тобой разговор, дорогой, – выдаёт мачеха, скользнув по строкам.
– Что там написано? Это не я писала! – выкрикиваю я, тянусь к бумаге, а мачеха тотчас сминает её в кулаке.
– Что за бред ты несёшь?! Это твой почерк, милочка! Не смей тут лгать! – гаркает мадам. – Глянь, она ещё и обмануть нас хочет!
– Нет! Правда! Не я!
– Я вот чего не пойму, – Отец вдруг останавливается. – Как этот лист попал к Геррам?
На секунду весь особняк погружается в тишину. Я со злостью кошусь на Стейшу, а та испуганно на свою матушку.
– Эта идиотка принесла его в академию и потеряла! – выпаливает сестрёнка.
Вот же…
А-а-а! Меня сейчас разорвёт от этой наглости и несправедливости!
– Ложь! Это ты его украла! Ты! Сделала копии и раскидала по всему кампусу! – в сердцах доказываю я. – Но этот лист не из моего дневника!
– Ложь! – верещит Стейша. – Ложь! Она врёт, папочка! Хочет меня выставить виноватой, когда сама раззява! Я отняла ее дневник у девчонок, а она всё выкручивает, неблагодарная!
– Стейша… – в ужасе шепчу я, не понимая, как она может опускаться всё ниже и ниже.
Меня ведь погубят из-за неё. А она этого и хочет?
– Ты это нарочно! – доходит до меня. – Ты всё…
– Не смей! – рявкает мачеха и заряжает мне такую пощёчину, что я падаю.
Её рука куда тяжелее и резче, чем у отца. И била она не просто со злостью, а будто с удовольствием.
Видят боги, я не ждала от неё любви и тепла, но это… За что она меня так ненавидит?
– Виновата ты! Не смей перекладывать с больной головы на здоровую! Не смей втягивать в это сестру! – рявкает мачеха. – Не важно, как лист попал к Геррам, ты это написала собственной рукой, почерк твой! Виновата ты!
– Нет. Это не я, это она!
– Ты опять! Твой отец так старался. Он всё поставил на кон ради этой помолвки, а ты так его опозорила! Ты всех нас опозорила! Не хочешь признавать свою вину по-хорошему, я выбью из тебя раскаяние силой! – снова ругается женщина.
Она замахивается, чтобы вновь меня ударить. Ждёт, что я испугаюсь, спрячу лицо.
А я… я устала бояться. Я устала терпеть!
– Бейте! – говорю я. – Я не сделала ничего плохого! Боги всё видят!
– Ах ты!
– Хватит! – рявкает отец.
Сам он уже держится в стороне от всего этого кошмара, лишь поглядывает искоса на миссис Румаш и меня.
– Не убивать же её за это.
Кажется, отец даже испытывает вину, но мачеха отлично знает, как избавить его от ненужных мыслей.
– Дорогой, позволь, я с ней разберусь. Ты и так перенервничал. – Мачеха моментально надевает маску заботливой жёнушки.
Глава 7. Беда, госпожа!
Отец кряхтит, кидает в мою сторону взгляд, но не задерживает его на мне даже на долю секунды.
– Нет! Папа! – выкрикиваю я.
Но он будто меня не слышит. Упорно не хочет встречаться взглядом ни со мной, ни с мачехой.
На что я надеюсь? В этом доме не будет мне ни помощи, ни защиты.
– Ты что, спустишь ей всё это с рук? Она нас опозорила, дорогой! Её как минимум нужно запереть в комнате, чтобы подумала над своим поведением! – выдаёт миссис Румаш.
Отец небрежно машет рукой и вздыхает.
– Поступай как знаешь.
Отмахнувшись от меня одной фразой, он берёт одну из газет, которые уже до дыр должен был дочитать, и садится в излюбленное тёмно-коричневое кресло у камина.
Нас для него больше нет.
– Стардинг! – рявкает мачеха так громко, что я вздрагиваю.
Высоченный дворецкий тут же отлипает от стены, делает два шага вперёд и кланяется.
– Жду ваших указаний, моя госпожа, – произносит он с глубочайшим почтением.
– Отведи эту никчёмную в её комнату и запри! – велит мачеха, и мне становится ещё страшнее, потому что “запри” означает “убери ее с глаз долой, чтобы не мешала, пока я думаю, что делать дальше”. И это очень-очень плохо! – Отныне не давайте ей ничего, кроме чашки риса и воды в день!
– Так это… вашество, – неожиданно подаёт голос наша круглощекая повариха, которая всё это время отчаянно изображала из себя часть интерьера.
Не выдержала, бедная.
– Что?! – рявкает мачеха так, что хрусталь на люстре звенит.
– По вашему приказу юная госпожа ничего, кроме риса, не ест уже полгода. Но одной чашки в день…
– Значит, теперь и этого есть не будет! Ничего! Ни маковой росинки! Уведи её с глаз моих долой! И никто, слышите, никто не смеет её навещать! – добавляет госпожа Румаш, стрельнув взглядом в повариху и горничную, что прячества за косяков двери.
Ловлю на себе их сочувствующие взгляды и тихо киваю, заверяя, что всё в порядке, всё обошлось, не стоит вмешиваться. А то и им ещё влетит.
Стардинг, личный пёс матушки, добросердечием не отличается, потому нависает надо мной, как гора, и вякает, чтобы шевелилась, не то за волосы оттащит. И ведь не шутит.
При отце он сильно руки не распускает, но может и толкнуть на лестнице, а потом сказать: «Не слушалась, вашество, брыкалась. Не удержал». Не знаю, верит ли ему отец, но ничего не говорит.
И вот точно так же грубо, толчком в спину, Стардинг заталкивает меня в комнату, как неугодную рабыню, и с явным удовольствием запирает дверь.
У меня даже такое чувство, что ему платят надбавку к жалованию за доставленные мне муки. И если подумать, то он много старался, чтобы выслужиться перед мачехой. Даже избавился от старых слуг, что были ко мне добры, только повариха не захотела уходить.
Но сейчас она никак не поможет. Я даже в плечо её не уткнусь.
Всё, что у меня есть, – это старая подушка, впитавшая уже много моих слёз, и крохотное оконце, рама которого в «заплатках». Не очень эстетично, зато больше не сквозит. И откуда только эти дыры постоянно берутся? Уж не стараниями ли Стейши?
Хотя сейчас самая большая дыра не в оконной раме, а в моём сердце. Его будто неистово выжигали, а оно всё ещё бьётся и болит. И от каждого удара невыносимо настолько, что сводит зубы.
Забираюсь с ногами на скрипучую кровать и прижимаю подушку к груди. На эту ночь, а может быть, ещё на много дней вперёд она – моя подруга поневоле. А я наказана не пойми за что.
Что же было написано в том письме, что всё так обернулось? Ума не приложу. А всё, что удалось ухватить глазами из того помятого листа, – «Оракул».
Оракул, о котором я даже и не думала до этого дня, не то что не писала. Но отцу всё равно, он даже не захотел разобраться.
А ведь это не сложно сделать. Отправить человека, чтобы узнать, были ли разбросаны в академии какие-то листы. Собрать эти листы и сравнить.
Точно! Сумка!
Тут же вскакиваю на ноги и ищу её. Там ведь куча листов, наверняка и этот поддельный будет. Но, увы, в комнате нет ни листов, ни сумки.
Как? Куда…
Щелчок замка отрывает меня от мыслей, и я вздрагиваю. Мачеха? Стардинг?
– Госпожа.
В дверях появляется знакомая кудрявая голова поварихи.
– Как вы, моя несчастная госпожа?
– О боги, Тая, зачем вы пришли? Вас ведь накажут, если увидят, – пугаюсь я.
Но повариху это не сильно заботит.
– А как мне спать, зная, что вам не дают ни воды, ни еды? Как же так можно? Это не по-людски! Боги обязательно накажут их, госпожа, а вас вознаградят за терпение, – шепчет она те же слова, что и всегда.
Раньше я жила ее учениями, а сейчас усмехаюсь с болью.
– Не верите мне?
– Я живу твоими наказами, сколько себя помню, и за моё терпение меня награждали разве что пощёчинами, – вздыхаю я.
Повариха взмахивает руками.
– Нельзя так говорить, госпожа! Боги разгневаются на ваши слова. У вас, должно быть, разум помутился от всех этих бед. Давайте я принесу вам хотя бы воды! – предлагает она.
Жажда действительно мучает так, что губы пошли трещинками, но если повариху поймают, то её накажут.
– Не стоит, – говорю я.
– Но чем же ещё я могу вам помочь?
Эх, если бы я сама знала, чем мне помочь.
– Тот лист, – моментально приходит в голову. – Тот, из-за которого всё это произошло. Ты, случаем, не знаешь, где он?
– Так ваша мачеха в печи сожгла.
Ну конечно!
– А что там написано, ты не видела? – загорается во мне ещё один крохотный лучик надежды, но увы.
– Коль видела, не смогла бы прочитать, вы же знаете.
Точно. Я учила Таю грамоте, но она запомнила, как писать и читать только те слова, что нужны были на кухне. «Хлеб, масло, молоко» – за секунду прочтёт, а вот на «платье молочного цвета» ей потребуется не меньше минуты. Но она всё равно большая умница.
– Госпожа, а может, дело в том, что ваш папенька обещал оракулу отдать часть шахт, если тот сосватает вас в женихову семью? – вдруг выдаёт Тая, и я на секунду теряю дар речи.
– Что такое ты говоришь? Папа бы не стал.
– Что слышала, то и говорю, – жмёт она плечами и несколько обиженно дует пухлые губы. – Господа часто путают прислуг с мебелью, вот и узнаёшь то, что не нужно, ненароком.
Боги, быть того не может! Значит, оракул написал письмо не по велению божьих знаков, а из-за папы? И это было разоблачено в «моём дневнике»?
Теперь я понимаю ярость господина Герра, но слов, сказанных его самовлюблённым напыщенным сыном, это никак не оправдывает. Даже если мой отец пошёл против традиций и схитрил, называть меня «недоразумением» и заявлять, что на мне не женятся, даже если на континенте я окажусь последней девушкой, это слишком!
Спешу вдохнуть, пока слёзы не заполнили глаза.
Не нужно думать об этом негодяе. Хватит уже того, что вместо сердца в груди пылающая рана из-за него!
– Госпожа, вам плохо? – Волнуется Тая, но ответить я не успеваю, пугаюсь шума за дверью.
Тут же щёлкает замок и я застываю: они увидят Таю и накажут!
– Боги! – Подскакиваю я, собираюсь накинуть на повариху покрывало, но этого не требуется.
На пороге стоит бледная, худенькая шетенка с белым чепчиком на голова с круглыми глазами по пол лица.
– Госпожа, беда! – выдаёт она дрожащим шёпотом.
Глава 8. От неё нужно избавиться
– Боги, куда уже хуже, Альфита? – Качает головой Тая. – Что там такого случилось? Засуха, что ли, грядёт или землетрясение?
– Ты всё шутки шутишь, а от молодой госпожи всерьёз хотят избавиться! – говорит горничная.
– Что ты такое говоришь, глупая? Опять сон с явью спутала?
– Клянусь своим языком, я так и слышала. Госпожа господину так сказала… – лепечет она, но вдруг спотыкается, глядя на меня блестящими от слез глазами.
Боится сделать мне больно, но я готова ко всему.
– Что именно она ему сказала? – спрашиваю Альфиту.
– Сказала, что выдать вас замуж было сложно, а после такого позора так вообще невозможно. А пока вы не замужем, Стейшу на смотрины никак не повести. Потому, – она смолкает, подбирая слова, но выходит не очень. – Потому нужно от вас избавиться. Так хозяйка сказала.
Альфита смолкает, и комната погружается в тишину, настолько, что слышно лишь нервное дыхание поварихи и стрекот сверчков за окном.
– И что же, хозяин согласился на это? – выдавливает из себя вопрос Тая, а так его знаю ответ, и глядя на выражение лица горничной, убеждаюсь, что подумала верно.
Избавится.
– Он избавится от родной дочери? Просто по щелчку пальцев? Уму непостижимо! – причитает Тая, а я наспех вдыхаю, чтобы остудить зародившиеся слёзы, и убегаю от новой боли в более важные мысли.
Например, как именно они собрались от меня избавляться?
В библиотеке мачехи куча интересных детективов, которые я читала тайком, пока никто не видел. Несчастный случай, яд, неудачное нападение грабителя? Меня ждёт что-то подобное?! От рук моей же семьи?
– Госпожа, вам нужно бежать! – выдаёт Альфита с огнём в глазах, но я при всём желании не могу с ней согласиться сейчас.
Во-первых, неловкая беглянка вроде меня на каждом шагу будет в опасности и может умереть ещё раньше, чем её угостят приправленным ядом рисом в её же доме.
Во-вторых, куда я побегу? К троюродной тётушке? Она десять лет как переехала в дальние пределы и к нам в гости больше не жаловала. Я её не найду, а больше некуда податься, мама была сиротой.
К тому же тут академия. Академия, в которой ещё долго будут надо мной насмехаться. Но это я переживу. Главное – там есть общежитие, куда можно, по идее, перебраться.
Значит, мне нужно придумать, как это организовать, ведь так? Сколько у меня времени?
– Да ну тебя, Альфита! Мало ли что господа имели в виду под «избавиться». Может, замуж за кого неприглядного хотят спихнуть. А ты сразу в страсти! – журит горничную Тая.
А вот мне описанная кухаркой перспектива кажется ничуть не лучше смерти. Замуж за абы кого, за незнакомца, – я не смогу. Это не для меня. Лучше всю жизнь быть одной, чем так.
Поговорив ещё немного, служанки уходят, обещая мне, что разузнают побольше о планах мачехи и отца. Меня же просят хоть немного поспать. Но какой тут сон после всего?
И глаз не могу сомкнуть, думая о том, что может меня ждать и когда это «что-то» случится. Завтра? Спустя неделю? Через месяц?
Пока варюсь в мыслях, решаю, что совет Альфиты насчёт побега, может быть, не так уж и плох. Только нужно всё продумать и подготовить. В кабинете отца наверняка есть письма от тётушки с её последним адресом.
– Тук-Тук! – Вырывает меня из тревожных мыслей резкий громкий стук в дверь, от которого я невольно подпрыгиваю.
Боги, уже утро?
Кидаю взгляд в окно, и вижу, что на улице совсем светло, а я ведь даже не заметила, как уснула. Не успеваю ответить, как дверь, не дожидаясь моего позволения, по-хозяйски отворяют.
Дворецкий!
Мигом натягиваю на себя одеяло, глядя на это надменное лицо с крючковатым носом. Благо я не в ночнушке лежу, а во вчерашнем бледно-голубом платье.
– Разве вы не знаете, что в комнаты позволено входить лишь слугам женского пола в эти часы? – Хмурюсь я.
– Всё ещё чувствуете себя здесь госпожой? Одевайтесь и спускайтесь. Немедленно, – произносит Стардинг так, будто отныне я одна из его подчинённых. К тому же очень провинившаяся.
Пускаю в него острый взгляд, на что он надменно задирает свой длинный крючковатый нос, и ухмыляется.
Что ж, это неравный бой. Не пристало госпоже меряться силами с дворецким, а мужчине в годах – с юной девушкой. Раз он этого не понимает, то отступлю я. Выпрямляю спину и под его взбешенным взглядом прохожу в ванную неспешно, достойно, как подобает госпоже.
Пока шумит вода, ополаскивая мои руки, в сердце копится страх. Кажется, я начинаю так нервничать, что скоро буду вздрагивать от вида собственной тени.
Что же значит «избавиться от неё»? Это ведь не может случиться внезапно? Вчера только обсудили, а сегодня уже хотят привести приговор в исполнение? Нет, им нужно же все организовать.
– Быстрее, вас уже ждут! – торопит Стардинг.
Я впиваюсь пальцами в борта раковины. Не оторвать меня от неё. Не хочу идти.
Но сколько я смогу тут протянуть, даже если дверь запру? Давай, Белла, соберись. Пусть ты не первая красотка королевства, но с мозгами всё в порядке.
– Ты что-нибудь придумаешь! Ты выкрутишься! – говорю я своему бледному отражению в зеркале.
Набираю в грудь побольше воздуха и спускаюсь, пытаясь упорно игнорировать кровожадную гримасу Стардинга. Он будто на казнь меня ведёт и делает это с превеликим удовольствием.
Но нет, в гостиной в столь ранний час меня ждёт вовсе не палач, а кое-кто похуже.
Глава 9. Отречённая
В зале стоит высокая худощавая дама в чёрном строгом платье, шляпе с такими же чёрными перьями и вуалью, прикрывающей наполовину её бледное сероватое лицо. Будто на похороны пришла. Кто-то умер?
– Она? – Женщина ведёт в мою сторону суровым взглядом, и я вздрагиваю от пугающего звука её голоса.
Он такой низкий и неестественный, что мурашки идут по коже. Будто даже не живой.
Мачеха кивает, а отец отворачивается к окну.
– Что ж, – хрипит высоченная женщина и, настигнув меня в несколько шагов, хватает костлявыми пальцами за щёки.
Вертит моё лицо из стороны в сторону, даже в рот заглядывает так, будто коня покупать собралась. А от её пронзающего взгляда у меня мороз идёт по коже.
– Сколько нужно на сборы? Долго ждать не смогу, – это всё, что она говорит, после того как заканчивает свою оценку и вытирает когтистые пальцы чёрным платочком.
– И не нужно. Она уже собрана, – спешит заверить мачеха.