Концлагерь «Ромашка»

Первая глава

Меня зовут Артём, я родился в 2013–м году, и, хотя мои родители разбились в автокатастрофе, когда мне было два года, я считаю, что мне очень повезло в этой жизни – я, по крайней мере, знаю их имена и берегу три их фотографии. Почти все сверстники, которых я знал, не имели и этого. Странно сказать, но теперь, когда я гляжу на выцветшие, вечно улыбающиеся лица матери и отца, то не испытываю никаких чувств, кроме любопытства – а была бы у меня та сила воли, тот незаменимый жизненный опыт и та удивительная биография, если б они остались живы? Вероятнее всего, нет.

Для многих детей – в особенности для сирот – жизнь в 2021–ом году круто изменилась. По России прокатилась волна кровавых бунтов, организованных мигрантами, и напуганные власти, опасаясь развала страны, решили принять срочные меры по спасению и реанимации славян – русского, украинского и белорусского народов. Сперва были запрещены аборты, гормональная контрацепция и выезд за границу для беременных женщин. Затем по всей стране, кроме Московского и Петербургского регионов (подальше от глаз столичной публики) были развёрнуты бойскаутские лагеря – специальные учреждения для воспитания детей и подростков от двух лет до восемнадцати, куда свозились сироты, дети, оставленные в роддомах, подброшенные в больницы и церкви, и просто изъятые социальными службами из – за того, что малыши в некоторых семьях выглядели уж слишком худыми и недокормленными. В последних не было недостатка, поскольку в условиях запрета абортов рождаемость в стране взлетела в три раза и содержать пять голодных детских ртов у многих семей не было никакой возможности. Но зато матери получили возможность выбирать – кого из детей, посимпатичнее да попокладистее, оставить, а кого отдать государству. Детей, выросших в семьях, стали с этих пор называть свободными, а детей из бойскаутских лагерей – государственными.

Если вы меня спросите, где лучше – в детском доме или бойскаутском лагере, я отвечу без колебаний – в лагере. В детском доме к тебе относятся порой как к инвалиду – само название этого места подчёркивает твоё сиротство и одиночество. А избыточное количество игрушек и постоянно приезжающие спонсоры, которые глядят на тебя сочувственными глазами, точно ты чем-то серьёзно болен – всё это ужасно расшатывает детскую психику.

В бойскаутском лагере атмосфера гораздо бодрее – дети избавлены от чрезмерной опеки, у них есть жёсткий график, который не оставляет времени на рефлексию, и чёткая цель в жизни – если бойскаут будет отлично учиться, или покажет себя выдающимся спортсменом, или работником – он сможет выбиться в люди, стать свободным человеком, и поднимется на одну значительную ступеньку в социальной лестнице, сможет даже завести семью. Поэтому, благодаря высокой конкуренции, обстановка в бойскаутском лагере несравненно более здоровая.

Кстати, о том, как выглядел наш лагерь. Представьте прямоугольник шесть на восемь километров, обнесённый по периметру пятиметровым бетонным забором, увенчанным колючей проволокой под напряжением. Только в одном месте, с северной стороны, этот забор прерывается – раздвижными воротами – которые несколько раз в день пропускают внутрь грузовики с продуктами и разным инвентарём, а выпускают обратно грузовики с мусором и вещами, сделанными девочками – рукодельницами. Выбраться из лагеря без разрешения невозможно, да и в случае, если это удастся, мальчик или юноша без документов далеко не уйдёт. Впрочем, с «Ромашкой», которая находится недалеко от границы, не всё так просто – очень целеустремлённый и находчивый обитатель лагеря может, перебравшись через забор в тёмное время суток, достаточно быстро преодолеть пятнадцать километров до границы и удрать в свободную страну. Одному из парней это в 2023–м году удалось – под покровом ночи 16–летний смельчак пробежал расстояние до границы за сорок минут, что, согласитесь, неплохо для пересечённой местности. Говорят, охрана в тот день праздновала день рождения директора лагеря и, будучи не совсем трезвой, хватилась беглеца лишь тогда, когда он уже был в другой стране. Так или иначе, после случая с беглецом Департамент бойскаутских лагерей сделал выводы – «Ромашку» окружили дополнительной оградой и несколькими дюжинами злобных ротвейлеров. Содержание ротвейлеров, как мне однажды удалось узнать, обходилось Департаменту в сто пятьдесят тысяч долларов в год – мясо дорогой продукт.

Внутри лагерного прямоугольника находится на севере и юге лес, состоящий из дуба, берёзы, вяза и сосны. Северный лес примечателен тем, что там расположены холмы и самая высокая точка лагеря, южный лес стоит на берегу продолговатого озера, служащего для бойскаутов местом летнего купания и круглогодичной рыбалки. И на севере и на юге лес аккуратно вырублен на расстоянии пятидесяти метров от забора – чтобы никому не взбрело в голову свалить сосну на забор и перебраться по ней на волю или воспользоваться с той же целью каким – нибудь дубом, сваленным на забор шальной молнией. Приближаться к забору на расстояние менее десяти метров нежелательно по всему периметру – бдительные охранники и видеокамеры отследят такого бойскаута, и ему придётся давать крайне неприятные объяснения в воспитательной комнате. Если объяснения не удовлетворят администрацию, можно быть оштрафованным и лишиться на три дня нормальной пищи или даже быть отправленным в карцер, хотя сухой и с необходимыми удобствами, но, тем не менее, крайне неприятный: тёмный, с полной изоляцией не только от друзей, но и от звуков внешнего мира. Каждому бойскауту, кто бывал там, становилось так неуютно и тревожно из – за неестественной гнетущей тишины, что он старался больше никогда не совершать серьёзных проступков, чтобы туда не возвращаться.

В центре прямоугольника, почти на равном удалении от его сторон, располагается бойскаутский городок. В «Ромашке» в разное время содержались от десяти до двадцати тысяч бойскаутов всех возрастов, поэтому на территории городка стоит около сотни зданий – в основном, это казармы (никто в лагере не называл их «благоустроенные дома для проживания воспитанников», как гласил устав), а также три стадиона для физических занятий на свежем воздухе, площадь для проведения торжественных мероприятий, кинотеатр, совмещённый с фитнесс – центром, несколько больших столовых, клиника, школы и три красивых здания администрации с претензией на русское барокко, стоявшие к югу от прочих строений за отдельной оградой и охранявшиеся – скорее, для виду – несколькими дюжими парнями, ранее работавшими в полиции. Строительство всего этого великолепия продолжалось четыре года – ко времени моего появления в лагере было закончено почти всё, кроме главного здания администрации.

К востоку от бойскаутского городка был разбит яблонево – вишнёвый сад, тянувшийся на целый километр, очень красивый в мае месяце, во время цветения, и привлекавший несметные тучи птиц в августе, когда, казалось, дрозды и галки всей Белгородской области слетались к нам клевать вишню. К западу от городка, между лесом и озером, тянулись поля картофеля, капусты, свеклы, моркови, клубники и прочих овощей и ягод – благодаря им лагерь в значительной степени сам обеспечивал себя продуктами и даже поставлял кое-что на продажу.

Единственная заасфальтированная вне пределов городка дорога уходила в северном направлении во внешний мир. Припасы по ней привозили рано утром, в пять или шесть часов, когда бойскаутам ещё полагается спать, и каждый грузовик дважды проверялся на предмет того, не успел ли запрыгнуть в него и притаиться среди мешков и коробок рисковый парень – при выезде из городка и перед северными воротами.

Лучшим моим другом среди бойскаутов был Илья Букетов. Он появился в лагере в свой 15–ый день рождения, что вообще редкость, поскольку взрослых ребят Департамент старается не брать – трудно переделать уже сформировавшуюся личность. Но в случае с Ильёй особого выбора не было – его отец, богатый когда – то бизнесмен, разорился и, опасаясь бывших партнёров по бизнесу, бежал из страны. Сыну он кинул на прощание короткую смс-ку: «Илья, прости. Мне срочно надо уехать. Ты справишься. Котлеты в холодильнике». Матери и других родственников у Ильи не оказалось, поэтому в один прекрасный день он сам пришёл в районное управление социальной защиты и, всхлипывая, попросил определить его в бойскаутский лагерь, потому что об отце нет известий уже три месяца, жить ему не на что, на работу такого юнца не берут, а денег осталось буквально на несколько дней. Учитывая то, что Илья успел получить блестящее образование (он знал 4 языка и рулил в химии), его определили к нам в «Ромашку».

Первые недели в лагере были для парня настоящим шоком. Помню, что в один из этих дней я возвращался в казарму после вечерней пробежки. Уже темнело, почти все бойскауты расположились в своих комнатах и читали, готовили домашнее задание или играли разрешённое количество времени в компьютерные игры. Я поднимался к себе на четвёртый этаж с мыслью о горячем душе и вдруг увидел в коридоре понурую фигуру, которая брела, как привидение, и глубоко вздыхала. От природы я неравнодушен к чужому горю, а жизнь в лагере обязывает поддерживать друг друга, потому что родных у вас нет, и если не поделитесь своей грустью с приятелями, то будете полночи плакать в подушку. Поэтому я окликнул фигуру:

– Эй, у тебя случилось что-нибудь?

Фигура распрямилась и обернулась. Лицо юноши показалось мне незнакомым.

– Да, можно и так сказать, – ответила фигура. – Я оказался здесь, вот что случилось. Это пока самое печальное событие в моей жизни.

– Постой. Ты новенький?

– Ага. На той неделе приехал. А ты?

– Я тут с семи лет. Эмм… Познакомимся? Артём.

– Илья. Илья Букетов. Чему ты улыбаешься?

Я улыбнулся, поскольку Илья представился с фамилией, как меланхоличный Джеймс Бонд.

– Всегда улыбаюсь после пробежки. Такой прилив сил чувствую, знаешь.

– А, понятно.

Я поближе рассмотрел парня. Вполне симпатичное, цилиндрическое лицо с правильными чертами увенчивали русые, коротко подстриженные волосы. В ярких глазах светился ум, а вздёрнутые уголки губ говорили о том, что у парня приятный и весёлый характер, который после трагических событий немного потускнел, как солнце, скрывшееся на небе за вдруг набежавшей тучей.

– Что это у тебя в руке? – спросил я, заметив, что Илья сжимает в правой руке какой – то маленький предмет.

– А, это… Лекарство от грусти. Мне его только что выписал врач и сказал принимать два раза в день по таблетке.

– Ну-ка покажи. Ух ты, малиновые! Видно, твоё состояние считают серьёзным.

– Не понял?

– Таблетки у тебя малиновые. Здесь выписывают три вида таблеток от депрессии – зелёные, голубые и малиновые. Эти – самые сильные. Знаешь, что от них бывает?

– Нет, расскажи, – Илья поднял брови.

Я рассказал ему, что Минздрав и Департамент бойскаутских лагерей испытывают на детях и подростках несколько комбинаций новейших антидепрессантов. Причём испытывают, как правило, на младших – у них больше проблем с адаптацией, и они больше страдают без родительской заботы. Если переесть малиновых таблеток, случаются забавные побочные эффекты, вроде беспричинного смеха или временного отупения. А самый интересный и серьёзный побочный эффект – полная и необратимая потеря памяти о событиях, произошедших за несколько часов перед употреблением большой дозы – трёх или четырёх таблеток.

– Это зрелище, я тебе доложу. Пацан, объевшийся таблеток, часов семь – восемь на одном месте сидит – весёлый – весёлый, с улыбкой на губах и из стороны в сторону раскачивается. Малиновые таблетки даже выменивают у малышей на жвачку или конфеты – с ними столько розыгрышей можно устроить. Один раз засунули во время обеда две таблетки преподу по геометрии в пирожок с яблоком. Так он потом такой ржачный урок провёл, ты представить себе не можешь! Но, правда, после того случая весь класс заставили три дня после уроков работать на грядках.

– Жесткач. Я чего – то не хочу их пить.

– А и не надо. Отдай пузырёк мне, я тебя сам от грусти вылечу. Ты ведь почему грустный – потому что у тебя тут друзей не было. А теперь есть я. Друзья? – я протянул Илье руку.

– Друзья, – он широко улыбнулся.

– Ну вот же! Ты выздоравливаешь на глазах. Пошли ко мне в комнату, фильм посмотрим.

– Окей. А не запалят?

– Да брось, кому надо. Надзиратель Иван Алексеич – он как часы. Делает два обхода – ровно в одиннадцать вечера и утром в пять двадцать, когда грузовики приезжают. Между этими обходами можно хоть из пушек палить, он даже не почешется.

Илье пришлось привыкать не только к оригинальному лечению, но и к урокам духовности и патриотизма. Под этими загадочными формулировками скрывались закон Божий и лекции по государственной пропаганде. И если с учением Христовым нам повезло – благодаря остроумному протоиерею Игнатию, который всегда с юмором относился к нашей лености и праздности, то политическое просвещение было воистину ужасным. Во – первых, нам действительно промывали мозги. Во – вторых, эти занятия вел самый страшный человек в бойскаутском лагере – Георгина Матвеевна. Её мужеподобное лицо и раскатистый голос вызывали всеобщий трепет в радиусе ста метров от её фигуры, а о жестокости Георгины ходили легенды. Первую лекцию, которую она нам рассказала в пятом классе, когда начались уроки патриотизма, я помню так же ясно, как если б это случилось вчера: «Бойскауты, вы рождены не для удовольствий! Русские – несвободный народ. Хорошо это или плохо, но это данность, с которой нужно мириться. Мы гордимся тем, что мы, несвободные, смогли добиться того, чего не сумели добиться свободные народы – мы первыми запустили человека в космос, мы делаем лучшее в мире вооружение, мы дали лучшую в мире литературу и мы сумели объединить нашу развалившуюся империю – тогда как Британская, Французская и Германская империи стали частью истории. Мы добились этого благодаря выдающимся качествам русского народа – покорности, уму, терпению и таланту. Вы часто переживаете, что живёте бедно и без родителей, много учитесь и работаете. Возможно, вы даже чувствуете себя людьми второго сорта. Это не так. Вы – и есть элита этой страны. Помните, что Спарта процветала, пока жила в спартанских условиях, и она погибла, как только погрязла в роскоши. Вы – спартанцы этой страны, у вас есть сила воли, терпение и умение справляться с жизненными трудностями. Лучшие из вас когда – нибудь возглавят эту страну, и тогда вы поймёте и почувствуете, насколько вы выше и сильнее изнеженных иностранцев и собственных сограждан, выросших в тепличных условиях, избалованных с детства заботой и вниманием».

В своём строгом костюме, напоминающем военный мундир, Георгина Матвеевна всегда была очень внушительна. Не помню, чтобы она при мне надевала платье или другой наряд, хотя бы отдалённо намекающий на женственность. Те немногие случаи, когда она всё же одевалась неофициально – это были дни уборки картошки или прополки свёклы – тогда Георгина Матвеевна нацепляла обычные рабочие брюки и рубаху с длинными рукавами.

В сущности, именно Георгина управляла бойскаутским лагерем, номинально являясь заместителем по воспитательной работе директора Олега Родионовича, слабого сибарита, прожектирующего красивых старшеклассниц, личности совершенно ничтожной.

Нужно сказать и о девушках. Парни и девочки в «Ромашке», как и по всей стране, учились раздельно. Парней у нас было раз в шесть больше – психологи Департамента бойскаутских лагерей доказали, что девочкам тяжелее переносить лагерные условия, и большинство их воспитывалось в пансионатах и специальных церковных школах. Подозреваю, их бы и вовсе не было в лагерях, если б не то соображение, что парням надо хоть как-то привыкать к виду и поведению женщин. Разумеется, содержание в лагерях парней и девушек в пропорции 6 к 1 на пике пубертата нередко приводило к напряжённой обстановке в казармах и на уроках – не проходило недели без нового случая насилия – на что Департамент, по большей части, закрывал глаза, потому что за всеми не уследишь и всех в карцер не пересажаешь. К тому же, самые сильные и активные парни – от природы естественные лидеры, и они следили за порядком в своих классах получше любых надзирателей.

У старших бойскаутов в бойскаутских лагерях случались и трагические любовные романы – поскольку всякая контрацепция в лагере запрещена, а аборты караются вплоть до пожизненного заключения, забеременевшей девочке 14–17 лет приходилось покидать лагерь и уезжать (обычно в другой регион, от соблазна подальше) в богадельню для мамочек (вообще-то официально эти заведения назывались «ясли полного цикла», но в разговорах их называли ещё и пожёстче – например, «тюрьмой для дырок»), где девушка до 2 лет нянчила ребёнка, а затем его забирали в бойскаутский лагерь, потому что одиноким матерям воспитывать детей запрещалось, разрешалось только семейным. Саму же девушку могли задержать в богадельне и до двадцати, и до двадцати пяти лет – чтобы она нянчила уже чужих детей. Некоторые так и оставались при этих заведениях на всю жизнь.

Кроме того, ребята в лагерях скучали без родителей. Все как-то с этим справлялись, хотя бывало непросто. Легендами лагеря становились рассказы о счастливцах, которым удалось выбиться в люди, в элиту, и получить всеми правдами и неправдами доступ к медицинской тайне, узнать имена своих настоящих родителей, приехать к ним, какие бы они ни были, или иногда (это очень грустные истории) взглянуть на их могилы, посмотреть на дома, где они жили, достать на память фотографии. У каждого из ребят была такая любимая история – со счастливым концом, не очень или совсем печальная. Многие даже выдумывали имена своим воображаемым родителям и придумывали воображаемые же биографии, чтобы проще было жить.

При всём этом, обстановка в у нас в «Ромашке» царила довольно дружелюбная и смиренная. Каждый день мы просыпались в семь утра. Я делал короткую зарядку, мылся в душе и съедал три бутерброда, а уже в семь сорок надо было в отглаженной и чистой форме, с аккуратной причёской идти на утреннюю линейку.

Линейка стартовала в восемь утра – выстроившись в стройные ряды по росту и возрасту, мы со скучающими лицами наблюдали за торжественным поднятием флага и чуть более бодро горланили гимн (бойскаут, замеченный с закрытым ртом или поющий не все слова, отправлялся в карцер на сутки за подрыв дисциплины). После торжественной части наступала нравоучительная: Георгина Матвеевна, чеканя шаг по плацу, как заправский полковник, объясняла нам, зачем мы родились на свет – приносить пользу, пользу, пользу Родине. Каждое утро она находила, чем нас пристыдить за безделье и сибаритство: то замечала, что каждый бойскаут обходится государству в двадцать долларов в день, из которых даже мы, старшеклассники, отрабатываем только десять, то сообщала, что Департамент передумал снабжать «Ромашку» новыми ноутбуками, потому что в этом году бойскауты нашего лагеря не смогли так же хорошо отличиться в олимпиадах по физике и истории, как в предыдущем. Повод выругать нас находился всегда.

Отчитанные таким образом нераскаявшиеся грешники, мы расходились на занятия. С девяти часов утра и примерно до трёх мы грызли гранит науки.

В три часа дня мы утоляли голод хорошим обедом, состоявшим из трёх блюд, из которых, впрочем, только одно (компот) было без недовеса. Тридцать граммов мяса, слизанных с каждой нашей котлеты или отбивной, давали в сумме ежедневно полтонны говядины, которую частью приворовывал персонал столовой, а частью реализовывал милейший наш директор Олег Родионович, продавая её одной сети магазинов Белгородской области по сдельной цене. Несмотря на то, что в бойскаутском лагере не с кого брать взятки, директор наш явно не бедствовал.

После обеда у нас был час на отдых, а затем часов до семи мы работали в поле или в мастерских. Не могу пожаловаться на условия работы. В бойскаутском лагере упорно ходило словечко «барщина», когда речь заходила о лопатном и тяпочном труде на картофельных и свекольных полях, но я всегда представлял себе, что работаю так на собственной даче вместе с воображаемыми родителями и дедом, и это примиряло меня с действительностью.

С восьми вечера и до пол – одиннадцатого было время, которым мы могли распоряжаться по своему усмотрению. Поужинав, можно было погулять с друзьями, списать домашнее задание по алгебре, которую я не терпел, побегать на стадионе или в фитнесс – клубе, если то была удачная неделя, когда ты заслуживал право заниматься на тренажёрах, или же полчаса (разрешённое время) посидеть в Интернете.

Так шло время, пока не начали происходить неожиданные и страшные события, сильно повлиявшие на жизнь нашего лагеря.

Вторая глава

Однажды заболел один из младших бойскаутов и всеобщий любимец, 8–летний Миша Маринич. У него поднялась температура до 40 градусов и начался бред. На дворе был ноябрь, многие грипповали, и все рассудили, что это грипп, хотя и в необычно тяжёлой форме.

В комнате Миши, ввиду его состояния, посменно дежурили молодые медсестры – Лера и Алёна – бывшие воспитанницы лагеря. С Алёной я немного общался: она беспрепятственно могла ездить во внешний мир, и я узнавал у неё разные белгородские новости.

В третий день мишиной болезни Алёна встретилась мне поутру – кажется, перед линейкой – и сообщила, кроме прочего, что Миша совсем плох: бред усилился, и он постоянно повторяет: «Хочу французский шоколад! Артём, дай хоть кусочек!»

Я покраснел.

– Ну как тебе? – спросила Алёна.

– Ужасно. Кто это слышал, кроме тебя?

– Никто. Ну, может быть, Лера слышала в свою смену.

– Он больше ничего не говорил?

– Нет.

– А другие имена называл?

– Нет.

Это была неприятная новость. Конечно, я знал, о чём Миша бредил. Французский шоколад с изюмом, очень нежный на вкус – наверное, мальчик за всю свою жизнь не пробовал ничего вкуснее. Такой шоколад в бойскаутский лагерь, разумеется, не завозили – мы вообще ели мало сладостей (Департамент считал, и, конечно, справедливо, что шоколад дорог, а подростки, которые потребляют мало сахара, существенно экономят на услугах стоматолога). Французский шоколад мы доставали с немалым риском в северном лесу. Выглядело это следующим образом. Один или два раза в месяц, в тёмную безлунную ночь, к внешней границе лагеря пробирались российские правозащитники. Они несли с собой пакеты, набитые разными подарками для бойскаутов: гаджетами, сластями и другими сувенирами. Кроме того, правозащитники привозили на джипах мощные станковые арбалеты. При помощи арбалетов пакеты с подарками перебрасывались через ограду на территорию лагеря, в северный лес, а дальнейшая судьба сувениров зависела от того, кто их подберёт – охранники лагеря или бойскауты.

Отправленные правозащитниками подарки в лагере были под запретом (за один найденный фантик от запрещённой конфеты полагались три дня карцера и несколько утомительных нотаций в воспитательной комнате). В день, когда, по сведениям администрации, ожидался приезд правозащитников, подросткам запрещали покидать территорию городка, а охранники лагеря, наоборот, выходили в лес на поиски трофеев. Дальнейшая судьба собранных охранниками трофеев мне неизвестна, но, рискну предположить, прохвост наш директор Олег Родионович их перепродавал.

Разумеется, мы не могли допустить такого положения дел, когда на нашу долю ничего не доставалось. Северный лес был холмист и изрезан оврагами – как-то раз на прогулке я и двое моих приятелей заметили, что раскидистый вяз и две мохнатые ели, растущие на склоне оврага, закрывают своими ветвями вход в пещеру. Пещера была неглубокой, метров до пяти, с глинистым полом и сводами. Мы сразу сообразили, что эта пещера открывает перед нами большие перспективы.

Здесь надо пояснить, что мы, равно как и администрация лагеря, заранее знали, что в такой-то день предстоит вылазка правозащитников. Объявления об этом – часто в иносказательной форме – развешивались сразу на нескольких сайтах в интернете, и мы внимательно их отслеживали.

На охоту за сувенирами мы выходили до октября, пока по ночам не стало холодно. Разводить костёр в лесу для обогрева было слишком рискованно, потому что дым легко могли заметить охранники, и если бы это случилось – прощай всё: подарки, укрытие и авторитет среди сверстников, который мы с Ильёй и несколькими приятелями сумели заработать благодаря своим дерзким вылазкам. Наша тайна была бы рассекречена, пещера зарыта, да ещё, пожалуй, одним карцером наказание бы не ограничилось: нас вполне могли сослать в дисциплинарный лагерь, учитывая продолжительность и систематичность нарушения дисциплины с нашей стороны.

Теперь на дворе был ноябрь. Днём столбик термометра едва переползал за ноль, ночью было и того холоднее.

Мне очень трудно это объяснить, но в тот день, когда я услышал от Алёны про Мишу, который бился в горячке и бредил французским шоколадом, во мне проснулось родственное чувство. Или, не знаю, может быть, братское чувство. Мне вдруг стало ясно, что я должен достать эти проклятые французские сладости, невзирая ни на какой мороз и лишения, потому что этого хочет маленький человечек, которому очень плохо и у которого в целом мире, представьте себе, больше никого нет.