Сны про чужую жизнь

Как и днем ранее, он опять оказался у длинной кирпичной стены. Бермудов пошел вдоль нее, оценив наконец прелесть текущего дня, наполненного солнечным светом, радостным полетом чертивших в воздухе птиц, шелестом цветущих лип, источающих медовый запах. Он даже поднял вверх руки от удовольствия созерцать всё это. И тут произошло то, что разом изменило его настроение. Он вдруг увидел, что руки, которые он тянул вверх, явно не его, не бермудовские. И что самое ужасное: на тыльной стороне ладоней пестрели пятна, какие бывают на коже у стариков. Осознав неладное, Бермудов побежал к центральной двери особняка, где находился вход на выставку. В стекле он увидел свое отражение. Перед ним стоял седой старик лет семидесяти, довольно еще бодрый на вид. Кровь ударила Бермудову в голову: они что, издеваются над ним?! Он дернул на себя ручку двери. Дверь, как и днем ранее, оказалась закрытой. Бермудов принялся яростно стучать по стеклу. За стеклом появился охранник, уже другой, вчерашний был худой, высокий, а этот – приземистый, с красным одутловатым лицом. «Чего надо?» – громко спросил он. «На выставку, на выставку мне надо!» – вскричал Бермудов и пристукнул ногой от нетерпения. «Мы уже закрылись, – ответил охранник и зевнул в кулак. – Приходи, отец, завтра». – «Как закрылись? Почему?! Вы только час назад открылись!» – возмутился Бермудов. «Ты, отец, пересидел на солнце. Посмотри на время: уже шестой час…» – охранник показал на циферблат ручных часов. Бермудов посмотрел на свои. Действительно, стрелки показывали пятнадцать минут шестого. «Откройте!» – крикнул в отчаянии Бермудов и ударил кулаком по стеклу. А что еще несчастному оставалось делать? «Если будешь хулиганить, папаша, я вызову полицию!» – заявил охранник и, погрозив пальцем, ушел из поля видимости. «Сволочи!» – выругался Бермудов и, дергаясь от негодования, пошел к своей машине. Машина была его единственным прибежищем, тем, что осталось от былой жизни. Нечто вроде дома на колесах, где можно было укрыться от непогоды и переждать трудные часы.

Сев за руль, Бермудов развернул к себе зеркало заднего обзора, чтобы увидеть, как он выглядит теперь. Зрелище, как он и предполагал, оказалось нерадостным. Из зеркала на него смотрел старик с морщинистым лицом и колючим взглядом. И хотя седина на голове придавала этому лицу определенное благородство, старик имел малопривлекательный вид. Щеки плохо выбриты, нос в красных прожилках. «Еще и алкаш в прошлом!» – отметил обреченно Бермудов. Возможно, Бермудов был слишком придирчив. Он привык относиться к старым людям с чувством некоторой брезгливости: старость – она и есть старость, что с нее возьмешь?! Еще он увидел в зеркале следы перхоти на темных плечах своего пиджака, и это его окончательно доконало. Он заплакал. Не желая видеть свои слезы, крутанул в сторону зеркало.

И всё же человек живет надеждой. Надеялся на лучшее и Бермудов. Успокоившись, он вытер слезы. «Не может это продолжаться день за днем, – рассудил он. – Когда-то я должен обрести свой прежний вид. Для этого природа и произвела меня Бермудовым, а не кем-то другим… Черт меня дернул сунуться в эту камеру преображения! Говорят же: с такими вещами нельзя шутить!.. Жил я себе, жил, вполне довольный своей жизнью, работой экономиста, положением в компании, где трудился и где меня ценило начальство, довольный – пусть и с некоторыми оговорками – женой, приятелями, даже этим недотепой Устюговым… и вот на тебе – вляпался!»

Надеясь на возвращение в прежнюю жизнь, Бермудов стал думать о жене. Он все-таки любил Клавдию, несмотря на ее выкрутасы. Надо как-то предупредить ее, что он будет отсутствовать еще некоторое время. А то она наверняка вообразила неизвестно что. И действительно: где Бермудов? То ли к другой бабе ушел, то ли попал под машину! А может, инопланетяне умыкнули его для своих опытов?

Перед тем как связаться с женой и постараться ей что-либо объяснить, Бермудов решил перекусить для бодрости духа. Ведь он с утра ничего не ел. Идти куда-то в шашлычную, а тем паче в ресторан у него не было желания. Да и вид у него теперь был не подходящий для ресторанов: мятый пиджак с перхотью на плечах (он ее стряхивал, а она вскоре опять набегала), брюки неопределенного цвета, давно не видевшие утюга, стоптанные туфли. Самое лучшее, решил Бермудов, – пойти в магазин, купить хлеба, колбасы и бутылку молока в придачу и в машине перекусить.

Он затормозил у небольшого магазинчика примерно в полукилометре от своего дома и вышел.

В магазине народу было всего ничего. Женщина средних лет с большой хозяйственной сумкой, покупавшая кефир и сосиски, и два нетрезвых мужика неопределенного возраста с озабоченными лицами. Мужики считали мелочь, которую держал в ладони, сложенной лодочкой, один из них. Денег купить бутылку водки не хватало, и оба устремили печальные взоры поверх прилавка на полки, где стояли бутылки с крепкими напитками, в надежде обнаружить там что-либо подешевле. Увидев Бермудова, оба оживились. Вид старика внушал доверие.

– Дед, третьим будешь? – спросил один из них, тот, что был на голову выше приятеля, черный от загара, худой, изнуренный – то ли болезнью, то ли водкой.

– Не буду! – буркнул Бермудов.

– Почему?

– Я не алкаш!

– А кто же ты? – удивился второй, с остатками волос на голове, словно ему показали обезьяну и сказали, что это аллигатор. – Ты на себя в зеркало смотрел?

– Смотрел, смотрел…

– И что же?

– Не пью! Внешность обманчива! – Бермудов шмыгнул носом и подумал: «А может, сложиться с ними на бутылку? Ведь пил же композитор Шостакович с подобной пьянью. Принять стакан на грудь сейчас не помешало бы…» Но тут он вспомнил, что ему надо сесть за руль, доехать до дома (тут метров восемьсот), поставить машину во дворе и пойти, вероятно, к Клаве в гости, представившись сослуживцем ее мужа, то есть его, Бермудова. Следовательно, садиться за руль пьяным негоже! Бермудов осуждал тех, кто пренебрегал этим правилом. С другой стороны, идти к Клаве в гости на трезвую голову он опасался. Да и что тут проехать-то – восемьсот метров?!

– Дед, долго думаешь, – сказал высокий. – Гони полсотни! Там на улице целая толпа из желающих присоединиться к нам третьим!

– Что-то я там никого не видел…

– Стоит мне только свистнуть, сразу набегут!

– Свисти!

Женщина, покупавшая кефир и сосиски, отошла от прилавка. Бермудов встал на ее место. Попросил у продавщицы белый батон (из тех, что посвежее), полкило телячьей колбасы и бутылку молока. Когда всё это продавщица выставила перед ним на прилавок, пьянчуги взглянули на него как на врага. Бермудов же был невозмутим. Полез за деньгами, чтобы расплатиться.

– Бывают хорошие старики, а бывают – вредные… – сказал тот, что был ниже ростом, и зло чесанул свою лысеющую голову. – Ты вот, дед, вредный! Небось травишь бродячих собак втихаря – признайся!

В ответ на это Бермудов попросил у продавщицы бутылку водки для себя. «Зачем пить с этой пьянью? – решил он. – Приеду на стоянку, закроюсь в машине и выпью сам по себе, сколько надо. А поговорить захочется – так мне всё равно к Клавке идти!» И Бермудов попросил продавщицу присовокупить к бутылке водки пяток пластиковых стаканчиков.

– Дед, дай хоть пару червонцев – на бутылку портвейна не хватает! – взмолился тот, что был ниже ростом. – А мы тебя после твоей смерти добрым словом поминать будем!

– Я умирать пока не собираюсь…

Помявшись немного в раздумье, Бермудов вынул кошелек и сунул мужикам два червонца.

– Слушай, дед! А ты не так плох, как казалось… – оживились сникшие было страдальцы.

Бермудов отмахнулся (ему не нужна была благодарность пьяниц), сложил свои покупки в пластиковый пакет и вышел из магазина.

Уже сидя в машине на стоянке возле дома, он разложил на газете нарезанные хлеб и колбасу. Наполнил пластиковый стаканчик водкой и выпил. Закусил не сразу. Сидел несколько мгновений и ждал, когда водка разольется по внутренностям. Словно так было надежнее для снятия стресса. Когда почувствовал, что внутри всё загорелось, взял бутерброд и стал жевать. Включил радио. Заиграла музыка. На волне радио «Ретро FM» звучала песня «Опавшие листья» в исполнении Ива Монтана. Бермудов слышал ее впервые и почувствовал, что песня созвучна его настроению. Он выпил еще половину стаканчика. Съел второй бутерброд. На душе повеселело. Он завернул хлеб и колбасу в газету и всё это, вместе с остатками водки и стаканчиком, убрал в бардачок. Теперь можно было идти домой разговаривать с Клавой. Он решил, что представится бухгалтером, сотрудником той компании, где работал.

Бермудов долго звонил в дверь. Но ему никто не открыл. Видимо, Клавдии не было дома. «Шляется где-то, – подумал он, – вместо того чтобы слезы лить по пропавшему мужу!» Воспользоваться своим ключом и войти к себе в квартиру он не рискнул. Не дай бог соседи увидят старика, открывающего чужую дверь! Вызовут полицию, и тогда он доберется до камеры преображения только года через три, если та еще будет существовать.

Бермудов вернулся в свою машину, которую, как и прошлой ночью, поставил в дальний конец двора.

Включив радио, прилег на заднее сиденье, положив под голову свою сумку и накрывшись пиджаком. Думать о чем-либо не было желания. Да и о чем тут будешь думать, ежели лежишь в машине стариком, которому за семьдесят? О девках? О восхождении на Эльбрус? Или о том, чтобы совершить выдающееся открытие и прославиться, о чем мечтается в молодости?

«Где же все-таки Клавдия?» – подумал Бермудов. И решил отправить ей эсэмэску, с помощью которой мог бы дать информацию жене о себе, не прибегая к посредникам. И пожалел о том, что столь чудесная идея не пришла ему в голову вчера. Бермудов вынул из сумки мобильный телефон, набрал текст: «Клава, не волнуйся! Я жив. Скоро увидимся», – и отправил его на номер жены. Вскоре мобильник ответно брякнул. Он приблизил его к глазам, заглянул на экран. «Ты где, сволочь? – спрашивала Клавдия. – Я уже отрядила полицию на твои поиски!» – «Я в командировке. Вернусь через день», – сообщил Бермудов. «В какой, блин, командировке?!» – возмутилась Клавдия. Бермудов даже представил ее негодующее лицо. Отвечать он не стал. Вместо ответа выключил мобильник. Главное сделано, подумал Бермудов, он дал о себе весточку.

И опять он плохо спал ночью. На этот раз побаливала после выпитого печень (сказывался возраст старика) и ныло от боли правое колено (видимо, старик к тому же страдал ревматизмом). Так с мучениями, иногда проваливаясь в сон, Бермудов дотянул до утра. И опять кто-то – уже после того, как рассвело – постучал ему в стекло, но он даже не повернулся, оберегая больное колено, лишь поднял лежавшую под рукой монтировку и показал ее тому, кто стучал. Судя по вопросу, который задал стучавший: «А где бабенка, что ночевала тут вчера?..» – Бермудов сообразил, что это вчерашний жаждущий любви нетрезвый скиталец. Увидев монтировку в руках старика, он удалился.

Когда пришло время собираться в дорогу, чтобы ехать на злосчастную выставку, Бермудов решил, что на этот раз умываться в кафе не пойдет. Он вынул из бардачка бутылку с молоком. Пополоскал им зубы и выплюнул жидкость через открытое окно наружу. После чего сделал несколько глотков, решив, что этого достаточно для завтрака. Затем вылез из машины и, за неимением воды, тем же молоком, наливая его в ладонь, умыл лицо. Умываются же молоком женщины для улучшения состояния кожи, и ничего! Молочные брызги падали на асфальт между его машиной и соседней, оставляя на нем прихотливые блекло-белые разводы. Умывшись, он вытер насухо лицо носовым платком.

Потом вынул из машины пиджак, почистил его от перхоти и следов мела, которые обнаружил сзади. Надел его и сел за руль. Бермудова немного подташнивало, правое колено продолжало болеть. Но он старался об этом не думать. Все его мысли роились вокруг предстоящей поездки на выставку. Опять он нервничал: а вдруг она сегодня закрыта? И убеждал себя, что это невозможно. Что так не должно быть.

Бермудов включил зажигание и отправился в путь.

Приблизительно за полквартала до места, где была выставка, на пути как-то неожиданно возник сотрудник ДПС. Он махнул своим жезлом, призывая Бермудова остановиться. Бермудов послушно припарковался. Но выходить из машины не стал. Приоткрыл окно и ждал, когда полицейский подойдет.

– Лейтенант Кривенко! – представился тот, приблизившись к нему. – Ваши права!

– В чем дело, командир? – поинтересовался Бермудов. – Я что-то нарушил?

– Просто проверка документов.

Бермудов сунул руку в сумку, лежавшую на соседнем сиденье, вынул водительское удостоверение, свидетельство о регистрации автомобиля и, подавая их, вдруг сообразил, что его нынешнее лицо резко отличается от фотографии на водительском удостоверении. Его бросило в жар. Не следовало показывать это удостоверение. Сказал бы лучше, что забыл его дома. Но было поздно: сотрудник ДПС уже взял документы в руки.

Пока полицейский изучал права, Бермудов изучал его лицо, прикидывая: можно ли с ним договориться или нет? И понял, что вряд ли. У лейтенанта было лицо человека, не привыкшего давать кому-либо спуска. Он даже родной матери не простил бы греха, если бы вдруг узнал, что она не с его отцом, а с кем-либо посторонним произвела его на свет. И чутье не обмануло Бермудова.

– Не понял, – нахмурился озадаченный лейтенант, сличив фотографию на водительском удостоверении с лицом седого старика, сидевшего за рулем.

– Ты о чем, командир? – прикинулся непонимающим Бермудов.

А сам мучительно думал, как бы поскорее отделаться от лейтенанта, так не вовремя возникшего у него на пути. Мыслями Бермудов был на выставке, куда он боялся опоздать.

– Кто это? – мрачно спросил лейтенант. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Человек на фотографии по крайней мере лет на тридцать моложе вас! Да и не похож к тому же!

– Неправда, похож! Это старая фотография! – принялся врать Бермудов. – И потом, у меня редкая болезнь: преждевременное старение кожи! Посмотри, командир, какие у меня морщины, – он ткнул пальцем себя в щеку, – а ведь я еще не старый человек! – И Бермудов для пущей убедительности всхлипнул.

Слезы старика не подействовали на лейтенанта. В историю с болезнью кожи он не поверил. И вообще старики вызывали у него чувство раздражения, особенно такие вот седые, с заторможенными мозгами, что лезли за руль, вместо того чтобы сидеть по домам и тихо проедать свою пенсию.

– В общем, картина ясная, – сказал он, – права не твои! Я их забираю. Приедешь к нам в отдел, старик, – будем там разбираться, что почем! Болезнь кожи у тебя или зуд афериста со стажем! Припаркуй машину у тротуара. Дальше пойдешь пешком.

– Нет, мне надо ехать, командир! Может, договоримся? – сделал еще одну попытку Бермудов.

– Не договоримся… – Безжалостное лицо сотрудника ДПС говорило само за себя. Вступать в сделку со стариком он был не намерен. Со старика много не возьмешь, а нажить неприятности можно.

Стало очевидно: спорить с лейтенантом бессмысленно. Лучше на время расстаться с правами, решил Бермудов, чем бегать еще неизвестно сколько в облике старика, мучаясь от его хворей. А права он завтра же вернет.

Бермудов переставил машину на более удобное место, закрыл ее. И поспешил в конец улицы, где находился нужный ему особняк.

Когда, запыхавшись, он подбежал к знакомому входу, часы показывали начало двенадцатого. В дверь входили и выходили люди, и Бермудов с облегчением отметил, что выставка работает. Оставалось купить билет и пройти в залы, где располагалась экспозиция. Что он тут же и сделал.

Лавируя в толпе, неспешно с умными разговорами плывшей мимо живописных полотен, Бермудов добрался до нужного ему зала, где находился белый куб с камерой преображения внутри. Как и в прежние дни, здесь стояла очередь. И пожилая женщина на стуле у входа была та же, в форменной одежде, со значком на груди. Неужели с этими людьми происходит то же самое, что и с ним, подумал Бемудов. И твердо решил не покидать сегодня камеру, пока не обретет свой прежний вид. Но хотелось иметь гарантии, и Бермудов, заняв очередь, решил объясниться с женщиной на входе.

– Что у вас здесь происходит? – обратился он к ней. – Люди внутри камеры превращаются… черт-те во что!

– Разве? Мне об этом ничего не известно. Я только продаю билеты, – ответила женщина, оторвавшись от своего занятия, и оглядела стоявшего перед ней бледного старика с седой щетиной на щеках. Его нервный взгляд, потертый пиджак и руки в старческих пятнах заставили ее лицо неприязненно поморщиться. Но положение обязывало ее быть вежливой. – Я только продаю билеты… – повторила она. – Я человек не любопытный и в камеру преображения не рвусь. Меня не интересует, что там. Меня в моей жизни всё устраивает. Что Бог дал, то и принимаю.

Ответ Бермудову не понравился, и он пошел красными пятнами.

– У вас есть книга жалоб?

– Не нервничайте, гражданин. Так и до инсульта недалеко! – сказала женщина, увидев, как изменился цвет его лица. – У нас не магазин, и книгу жалоб мы не держим.

– Тьфу! – сплюнул в сердцах Бермудов, удрученный неясным ходом происходящего.

– А вот на пол плевать нехорошо! – Женщина покачала головой. – Старый вроде человек, и такое!

– Дедуля поплыл от жары! – объяснила поведение Бермудова пухлая рыхлая бабенка лет сорока пяти, желтолицая, с большой отвисшей грудью под полотняной блузкой, стоявшая в очереди в числе первых.

– Папаша! Ты чего раздухарился? – поддержал бабенку прыщавый парень в майке с портретом Владимира Высоцкого, стоявший за нею. – Стой и жди, когда подойдет твоя очередь… А не нравится – топай домой!

Бермудов хотел было пуститься в объяснения, рассказать стоявшей в очереди публике, что с ним произошло, но люди смотрели на него с явным неудовольствием (только других задерживает!), и он, махнув рукой, ушел на свое место.

Очередь двигалась медленно, как и днем ранее. После разговора с женщиной, пропускавшей посетителей в камеру, Бермудов покорно ждал своего часа, время от времени наклоняясь и поглаживая болевшее колено. Теперь, когда до заветной двери осталось совсем немного, его вновь занимал вопрос: почему, при единственном входе в камеру, он всякий раз выходит на улицу, а не возвращается обратно в зал? Если бы он мог вернуться в зал, то совершил бы еще одну попытку в случае очередной неудачи.

Наконец подошла его очередь. Расплатившись с женщиной на входе, взглянувшей на него так, словно она увидела его впервые, Бермудов, задыхаясь от волнения, шагнул за дверь. Внутри камеры всё было по-прежнему. Черные стены, красная лампочка под потолком, полумрак… И ни единого звука! Постояв некоторое время на одном месте, Бермудов принялся с нервной дрожью ощупывать стены, проверяя, не скрывается ли в них какой-либо механизм, посредством движения которого закрывается один вход и открывается другой. Стены были гладкие, покрытые тканью, напоминающей на ощупь бархат, без каких-либо неровностей. Пока он ощупывал стены, ему показалось, что боль в ноге прошла. Он проверил свои ощущения. Действительно, колено не болело. И в теле появилась легкость, которой не было до того. Это его порадовало. Но поиск скрытого механизма он не прекратил. Пальцы его всё скользили и скользили по стенам. В одном месте на уровне полуметра от пола он увидел нечто похожее на выступ. Бермудов нагнулся, стал ощупывать выпуклость, при нажатии на которую ничего не произошло. Но зато он обнаружил, что не может подняться во весь рост, и пребывание в согнутом состоянии не доставляет ему неудобства. Сумка, висевшая у него на плече, не имея теперь возможности держаться, упала на пол. «В чем дело?» – озадачился он. Почему так? И когда посмотрел вниз на ноги, то похолодел от ужаса. Он увидел, что вместо ног и рук у него собачьи лапы, и тело его покрыто шерстью. Он понял, что на этот раз превратился в собаку! Бермудов взвыл от отчаяния, но вместо своего голоса услышал собачий вой. Точно пронзенный электрическим разрядом, он метнулся от одной стены к другой, ткнулся, помимо своей воли, в дверь и вылетел кубарем наружу к кирпичной стене. И с визгом закрутился там кольцом, точно хотел избавиться от чего-то ненужного, что повисло у него на хвосте. Он так отчаянно выл, что какой-то прохожий, оказавшийся поблизости, решил, что собаке сломал лапу безжалостный живодер и та вопит от боли.

Некоторое время спустя другие прохожие видели, как собака – помесь пойнтера и легавой – с нервным лаем прыгает у входа в особняк, забрасывает крепкие лапы на дверь, карябает ее когтями, словно призывая открыть дверь и пустить ее внутрь. Лай собаки, ее шумное поведение привлекли внимание охранника, выглянувшего из-за стекла. Он долго не мог понять, что возбудило уличного кобеля и почему тот так отчаянно рвется в помещение. Благо бы на улице был мороз или ливень. «Пошел прочь! Прочь!» – крикнул охранник и сделал жест рукой, призывая пса убраться. И погрозил затем кулаком.

Жесты охранника, его грозный вид не возымели действия. Пес всё прыгал и прыгал с лаем на дверь, карябая когтями ее нижнюю деревянную часть. Ладно, попрыгает и успокоится, решил охранник и ушел к себе на пост.

Какая-то сердобольная тетка, проходившая мимо, пожалела возбужденного пса и, не рискуя подойти близко, бросила ему кусок колбасы. «Поешь, песик, поешь!» – крикнула она.

Пес, уже основательно подуставший, даже не посмотрел в ее сторону. Обессилев, он растянулся на асфальте в полуметре от двери и, высунув розовый язык, тяжело дышал. Его темные глаза были полны печали.