Сны про чужую жизнь

Все трое молчали и мрачно пялились на серую воду реки, на неспешно идущий по ней пассажирский катер, словно на этом катере отбыли в неизвестном направлении дорогие их сердцу близкие родственники и друзья.

Было еще прохладно, и народ в реке не купался.

На столике перед мужиками в замысловатой композиции теснились стаканы с остатками питья, початая бутылка водки и бутылка пива, рядом стояла глубокая тарелка, где лежал один чебурек. По соседству разместилась еще одна тарелка с остатками овощного салата и торчащими из нее тремя алюминиевыми вилками. Под столом теснились пустые бутылки из-под водки и пива и время от времени звякали, когда их задевали ногами.

Увидев знакомые лица, Пистунов зверем вывалился из машины и бросился на веранду – даже дверцу за собой не прикрыл; благо Тонкошкуров, неспешно вылезший следом, закрыл обе дверцы.

– Что же это вы делаете, сучьи дети! – вскричал нервно Пистунов.

Взгляды трех скорбящих по ушедшему катеру переместились с речной глади на крупную фигуру начальника цеха. И что-то неясное отразилось в их глазах – то ли вселенская печаль, то ли сочувствие к заботам уже немолодого начальника.

Пистунов цепкой рукой подхватил свободный стул в стороне, подсел к столу.

– Михалыч! Не ругайся! Отдохни. Посмотри на природу… – заметил тоном доброго пастыря Картинкин, желая избежать скандала и успокоить начальника цеха.

– Что значит – отдохни?! – возмутился тот. – Объясни, что случилось?

– Объяснить? Можно и объяснить… Что-то накатило – и всё! Будто пружина лопнула. Душа человеческая – вещь, не подвластная пониманию… – Картинкин, когда был пьян, любил на всё взглянуть по-философски, чего трезвым никогда не делал.

– Накатило! Душа!.. – нахмурился Пистунов. – Я же говорил вам: сдадим заказ, дам каждому по паре свободных дней… Тогда и гуляйте на здоровье!

– Михалыч! – шмыгнул носом Чугунов. – Ты уж прости, но мы – в штопоре! Ты вроде в авиации службу проходил, знаешь, как это бывает…

– Да в чем причина? – нервно взмахнул руками Пистунов. – Умер кто?! Ты-то вообще, Чугунов, непьющий!

– Мы вот как раз сидим и пытаемся найти причину, – задумчиво отозвался Волобуев.

Тут загулявшие мужики увидели идущего к ним Тонкошкурова, которого поначалу не заметили. И от их философской заторможенности не осталось и следа. Все трое как-то разом разволновались, засуетились..

Волобуев ухватил бутылку водки и торопливо, словно боялся, что ее могут отнять, плеснул в три стакана. Все трое, словно по команде, одновременно выпили. Дальше произошло следующее. Картинкин прихватил лежащий в гордом одиночестве чебурек, давно уже остывший, и как-то мигом откусил от него сразу треть, закусывая водку. Чугунов успел выдернуть у него из пальцев оставшуюся часть и тоже, впившись зубами в золотистую корочку, основательно откусил. И готов был съесть всё до конца, но, увидев в глазах Волобуева презрение, послушно отдал ему то, что осталось от «деликатеса». Несколько мгновений все трое сосредоточенно жевали, стараясь не смотреть на Тонкошкурова.

У Пистунова рот пошел на сторону от удивления, настолько непривычным было поведение рабочих. Ничего подобного раньше за ними не замечалось – всё это были серьезные мужики, прошедшие армию, имеющие детей, не первый год трудившиеся в цехе. А Чугунов, тот вообще – лицо передовое, имеет членский билет партии «Единая Россия», человек глубоких, можно сказать, серьезных принципиальных взглядов. «И вправду что-то с мужиками не так!» – подумал начальник цеха.

Тонкошкуров же тем временем поднялся на веранду. Неприязненно оглядел рабочих и спросил с брезгливой миной:

– Ну… и что вы тут сидите?

– На пароходы смотрим… – выдержав паузу, несколько смущенно пояснил Картинкин. И вообще, к слову сказать, Картинкин был человек деликатный – матом ругался только через два раза на третий: то есть не спешил показывать оппоненту свои познания в этой области.

– Яйца свои проветриваем, – добавил Волобуев, малый жесткий и несколько грубоватый, особенно когда выпьет.

– Думаем, как обустроить Россию! – глубокомысленно изрек Чугунов. А что еще мог сказать член правящей партии, для которого нужды отечества первее всего?

– Пошли отсюда, Петр Михалыч! – проговорил Тонкошкуров, посмотрев на Пистунова. – Нам здесь делать нечего.

– Нет, постой! А кто в цеху работать будет? Ты? – дернулся на стуле Пистунов. – Мужики! – обратился он к рабочим. – Христом Богом молю: допивайте – и по домам! А завтра утром – в цех!

Волобуев опять разлил водку по трем стаканам и плеснул некоторую ее часть в четвертый, из которого до того все трое по очереди пили пиво, запивая им водку. Пододвинул стакан Пистунову:

– Будешь, Михалыч?

Тот только болезненно поморщился.

– Как знаешь!

– Ну, с богом! – изрек Чугунов.

И все трое торопливо – и опять синхронно – выпили.

Закусывали на этот раз остатками салата, беспорядочно звякая вилками, тыкая их в овощи и пытаясь подцепить нарезанный кольцами репчатый лук. А лук, расслоившись на отдельные тонкие полукружия, не хотел, чтобы его цепляли, не давался. И от этого звяканье вилок становилось ожесточеннее.

Тонкошкуров некоторое время наблюдал эту картину, и его недобрые серые глаза стали еще более недобрыми. С удрученным видом небожителя, взирающего на своих греховных чад, глядел он на угрюмо жующую братию.

Сойдясь с ним взглядом, Пистунов вдруг почувствовал жжение во рту, словно туда плеснули уксуса, и вслед за этим ощутил какую-то непонятную тревогу, возникшую внутри. Хотя в облике технолога не было ничего пугающего, так, лишь некоторая хмурость в выражении лица, которая бывает у швейцара в ресторане, когда ему не дают на чай.

– Вы как хотите, а я пойду, Петр Михалыч, – сказал Тонкошкуров. – У меня, знаете ли, аллергия на запахи в подобных местах…

– Да, да, иди, если аллергия… – не стал удерживать его Пистунов.

– Если вы рассчитываете, что они вас послушаются и завтра явятся в цех, – заметил Тонкошкуров, – вы сильно ошибаетесь… Не тратьте понапрасну время!

– Ты хотел уйти, так уходи! – отмахнулся Пистунов. Но сердце его опять почему-то тревожно екнуло. «Какого черта! – подумал он. – Вроде недавно был у врача, и тот сказал, что со здоровьем всё в порядке…»

Тонкошкуров тем временем покинул веранду и пошел к проезжей части улицы, где остановил какого-то «бомбилу» на «жигулях», сел в машину и уехал.

Гуляки сразу расслабились, словно сошли с шаткого мостка на твердую почву.

А Пистунов вдруг как-то сник, не понимая, что с ним происходит. План, срыв заказа, скандал, который непременно устроят смежники, не получив вовремя продукцию, финансовые санкции в связи с этим, разнос в дирекции – всё это отошло на второй план. И только необъяснимая тоска – стала главной. И сам не понимая, как это вышло, Пистунов взял предложенную ему ранее водку и залпом выпил.

Троица за столиком с серьезным интересом отнеслась к поступку начальника цеха. «Ничто человеческое Михалычу не чуждо!» – отметил каждый.

– Ну ты даешь, Михалыч! – то ли порадовался за него Картинкин, то ли посетовал, что начальник дал слабину.

Пистунов только рукой махнул.

– Вам можно, а мне нельзя?.. – И объяснил: – Что-то паршиво на душе… А ведь с утра всё было нормально.

– Глотни еще, – предложил сочувственно Волобуев. И вылил остатки водки в стакан начальника цеха.

Пистунов выпил. Мрачно оглядел беспорядок на столе, пустые тарелки и вдруг достал из кармана бумажник. Вынул из него пятисотрублевую купюру, протянул ее Картинкину:

– Купи, брат, водки и чего-нибудь пожевать…

Предложение было весьма кстати, потому что финансы загулявших мужиков были уже на нуле.

Картинкин не стал возражать, взял деньги и скрылся во внутреннем помещении кафе.

Волобуев и Чугунов с чувством, близким к умилению, глядели на начальника цеха: работали под его началом уже не первый год, а вот выпить вместе довелось впервые.

– А как ты нашел нас, Михалыч?

– Это Полина… Сказала: ищи их у водной станции или в закусочной у рынка.

– А Полина откуда знала, что мы здесь? – удивился Чугунов. – Мы только час назад сюда причалили…

– Эта ведьма всё знает! – объяснил Волобуев.

«Как-то это неправильно, что я здесь сижу, – подумал Пистунов, пытаясь мобилизовать себя в прежнем духе. – Надо бы встать и уйти… Обеспечить выполнение заказа!» Но голова теперь работала по-другому. Тепло от выпитой водки разбежалось по всем сосудам, стало жарко, и то гнетущее чувство, появившееся ранее внутри, ушло в тень. Он боялся повторения этого состояния, когда сердце вдруг екнуло и провалилось в бездонную яму, из которой, казалось, оно не вернется никогда. В тот момент у него словно вожжи выдернули из рук.

Появился Картинкин в сопровождении официантки, растрепанной, неухоженной девицы, поставил на стол пол-литра дешевой водки и бутылку портвейна. Девушка водрузила на середину стола блюдо с овощным салатом (такой же троица ела до прихода Пистунова) и тарелку, где лежали четыре серо-бурые, похожие на толстые отрубленные пальцы, сосиски. Сложила грязную посуду на поднос и ушла.

– Как-то мало вы едите, – оглядев скептически закуски, заметил Пистунов. Он хотел сказать: мало взяли еды – но не сказал.

– Это не еда, Михалыч, это закусон! – объяснил Волобуев. – А еда – это другое: борщ, котлеты…

– Щетка, бритва, самолет!.. – продолжил перечисление Картинкин.

– Михалыч! – шмыгнул носом Чугунов, вдруг остро ощутив свою вину перед начальником цеха за то, что пустился в пьянство, да еще в такой неподходящий момент. – Ты уж прости… – И глаза его увлажнились.

– Бог простит! – ответил Пистунов и поднял свой стакан, куда Картинкин успел налить водки. – Эх вы! – скорбно поморщился он, оглядев загулявшую троицу. – А народ в Руанде голодает… – И, не сказав больше ни слова, выпил.

Сидевшие перед ним мужики хоть и были основательно нетрезвы, но как-то по-трезвому озадачились его словами: к чему это он про голодающих в Руанде?

– Руанда… это где? – спросил Волобуев.

– В Африке, – пояснил Чугунов, с юных лет любитель чтения, знаток не только устава правящей партии, но и многих других занимательных вещей.

– Вот даже как…

Пока Пистунов, морщась, закусывал сосиской, весьма странной на вкус, мужики тоже выпили. И тут же дружно стали тыкать вилками в салат, суетясь наподобие оголодавших воробьев.

– Что ж теперь будет, Михалыч? – спросил Чугунов, имея в виду, что и тот дал слабину и выпил.

– Что теперь будет? – переспросил начальник цеха, заметно повеселевший к этому моменту. – А черт его знает!.. – Крупный, с большими руками, он резко повернулся на стуле, и стул под ним жалобно скрипнул. – Зарезали вы меня, мужики, без ножа! Напрочь!.. А тут еще какая-то дрянь внутри, – он ткнул себя кулаком в грудь. – А выпил водки – полегчало!

– Вот видишь, Михалыч, – заговорил Волобуев, – ты думаешь, я собирался пить? Ни в коем разе! Клянусь! А тут сижу в цехе, и точь-в-точь как у тебя: тоска такая – продыхнуть не могу! Словно кто за горло держит! Ну, думаю, если сейчас я не волью в себя стакан водки, коньки отброшу! А стакан – это как катер, дай ему только ход и – пошло-поехало!..