Три даоса и Валькирия. Философско-иронический роман

Глава 1. Промывание под дождём

Уже который день подряд Город дождей оправдывал своё название. Его славное низкое небо не уставало изливать из себя капли холодной влаги на головы хмурых прохожих. Однако же это никак не могло послужить причиной для кого-то из них перестать куда-то спешить и зачем-то суетиться. Закон муравейника суров и непреклонен. Сломить его лучше и не пытаться! Но зато можно попробовать перехитрить. Прикинуться, что ты такой же как все и тоже один из его винтиков, – деталька этого механизма по имени социум.

Вот так и у нашего героя никогда не получалось стать частью чего-то большего. Раствориться в дружном порыве созидании общего дела. Как бы он не старался. А единственно, что удавалось, так это мимикрировать кое-как под общую массу. Да и то далеко не всегда. И причина находилась, конечно же, в нём самом. В его ярко выраженной интроверсивности. Всё внешнее интересовало его лишь так, постольку-поскольку. Зато внутренний голод был неуёмен! И пусть это прозвучит пафосно, но заботы его простирались в область глобального. В чём смысл жизни, что есть смерть и как понимать бессмертие? – Вот то, что волновало его по-настоящему. Всю жизнь он искал ответы на эти вопросы. А поэтому и имя ему мы дадим – Искатель.

И сейчас он и направлялся туда, где надеялся эти ответы получить. Проводником же ему взялся стать человек, успевший забыть столько, сколько многим не под силу узнать и за всю их жизнь. А посему его мы назовём – Знатоком.

Искатель же прошёл через увлечения многими эзотерическими практиками. Но все они были какими-то неполными. Водили вокруг да около, не раскрывая сути. Или же, наоборот, оказывались прямой дорогой в никуда. И тут наконец-то пред его взором предстали китайские, а точнее даосские, практики. Пришла информация и о неком Учителе, сведующем в них. Судьба же свела и со Знатоком, согласившимся устроить с этим Учителем встречу.

И вот они шествовали под моросящим дождём и вели о предстоящем визите беседу. Зонт, кстати, Искатель с собою взял, но нёс его сейчас в руке сложенным. Дело в том, что Знатока, похоже, угроза слегка намокнуть особо не страшила. Он, по-видимому, вообще, был выше всяких там условностей. И Искатель посчитал своим долгом проявить к нему в этом солидарность. Беседу же их мы, дорогой читатель, перескажем тебе своими словами, и станем поступать так и в дальнейшем, приводя прямую речь.

«Не будет лишним, – сказал Знаток, – если я немного тебя подготовлю. Для начала, – продолжил он, – разберём хоть чуть-чуть сам феномен китайской цивилизации и постараемся привить тебе адекватное к нему отношение. Тут, знаешь ли, следует чураться крайних форм. Уж никак, например, нельзя не признавать древность этой цивилизации. Хотя, конечно же, и не настолько глубокую, насколько позиционируют её сами ханьцы. В изъявлении щедрости при отмере чего бы там ни было для собственного тщеславия им, лукавцам, никак не откажешь!»

Знаток начал входить в раж, как заправский лектор.

«Но и незачем также выставляться ″старшим братом″, как в те задорные времена, когда мы были с ними ″братьями навек″! С другой стороны, – разошёлся он, – опять же, глупо, позабыв о всякой критике, предаваться самозабвенному восхищению этой самой китайской цивилизацией. А таким пороком в наше время грешат многие! Еще же более неразумно – впадать в раболепное пред ней преклонение. Достаточно вспомнить различные не совсем лестные факты и не очень приглядные эпизоды из её истории, причём, относительно недавней, чтобы умерить тем самым свой пыл. В общем, как рекомендует Учитель, не принижая китайскую культуру, но и не превознося чрезмерно, надо брать из неё только всё нужное и полезное для собственного развития.

А от себя же добавлю, что в Китайской Народной Республике весьма приветствуются и пропаганда собственной культуры, и даже формальная передача традиции, но не слишком позитивно воспринимается распространение среди всяких там ″белых чертей″, – ″бай-гуев″, знаний, имеющих практическую пользу. И стало быть, всем рекомендую крепко призадуматься о целесообразности хожений через Реку Чёрного Дракона, – Хэй-Лун Цзян, то бишь через Амур, с целью получения на том берегу этих знаний!»

«Вот ты говоришь, что передача традиции китайцами для некитайцев формальна, – заметил Искатель, – но ведь Учитель не китаец, а насколько мне известно, все китайские учения, и даосизм из их числа, передаются исключительно по какой-либо традиции. Так к какой же тогда традиции относится Учитель?»

«Ни к какой! – ответил Знаток. Он их всех считает упадочными. У него нет никаких контактов с Китаем. Он даже не был там ни разу, в отличие от меня. И языком китайским не владеет. Знает лишь некоторые словосочетания, которые используются в даосских практиках, – дао-фа, как составляющие терминологической базы, и всё. Эти словосочетания устоявшиеся и произносятся так, как пишутся на современной палладице. Без всякого там тона, разумеется. Если же вдруг нужно что-то перевести, Учитель обращается ко мне».

Вот и мы, дорогой наш читатель, тоже переймём сею манеру. И вслед за Учителем и всеми остальными транслитерируя китайские слова кириллицей, будем их лихо склонять по падежам. Дескать, они устоявшиеся, ну… или должны стать таковыми.

«Да Бог с ним, с ″великим и могучим″! – это всё продолжал недоумевать Искатель. Знания-то, знания, в таком случае, откуда к Учителю пришли и каким образом он их получил?»

«А очень просто, – воскликнул Знаток, – сверху! От так называемых небесных бессмертных, – тянь-сяней. Для них-то уж точно никакого языкового барьера не существует!»

«Сверху, – усмехнулся Искатель, – как Елена Петровна Блаватская?! О, да это, воистину, – круто!»

«Понимаю твой сарказм, Искатель! – невозмутимо согласился Знаток. Подобную информацию трудно переварить быстро. Только вот здесь надобно заметить, что какими бы ни были наши наставники, – жэнь-ши, – небесными, – тянь-ши, или же самыми что ни на есть земными, – ди-ши, мы тем не менее не освобождаемся от необходимости подвергать их слова собственному анализу. И для данного случая как нельзя лучше подходит пятнадцатый афоризм Конфуция из первой главы его ″Суждений и бесед″, – ″Лунь-юя″, под названием ″Учиться, но…″, – ″Сюэ эр…″. Он начинается фразой: ″Учиться, но не размышлять – бесполезно!″, – ″Сюэ эр бу-сы цзэ ван!″. Правда, концовка у него такова: ″Размышлять, но не учиться – губительно!″, – ″Сы эр бу-сюэ цзэ дай!″. А разве ж мы стремимся к гибели? – Конечно же, нет! И вот именно поэтому мы и направляемся к Учителю.

Обучение же его, как он сам говорит, рассчитано именно на тех, кто с одной стороны, хоть насколько-то в теме нашей даосской субкультуры, но с другой, и не законсервирован в банке какой-то инертной традиции. Про мотивированность же упоминать вряд ли имеет смысл. Её наличие подразумевается по умолчанию!

А вообще же, я по своему личному опыту превосходно знаю то, как тяжело бывает работать с людьми. Иногда вот просто из кожи вон вылезешь, дабы что-то объяснить человеку. И он вроде как даже всё поймёт. Но только за ночь у него как будто бы происходит полное ″обнуление файлов″. И на следующий день всё приходится повторять с самого начала. Так что, труден он и отнюдь не прост этот самый путь наставничества, – ши-дао!»

И они шли по улицам города, ловя на себе недоумённые взгляды проходящих мимо представителей окружающего социума, – минь-жэней. Да, в их глазах эти двое выглядели какими-то чудиками, хотя своим внешним видом, вроде бы, особо и не выделялись. Даосские халаты, – дао-пао, на них надеты не были, да и метёлками, – фу-чэнями, они тоже не размахивали. Но это и не важно, – их чуждость считывалась интуитивно. А они же во всех встречных,.. ну или почти во всех,.. узревали сплошных людей пути, – даосов, – дао-жэней. Да, ибо, воистину, каждый из нас в другом всегда подсознательно видит лишь некое подобие себя!

Знаток же, похоже, оказался неисправимым лектором.

«Наверное, всё-таки, скажу я тебе как даос даосу, – продолжил он, – ценность любого обучения заключается не столько в его традиционности, сколько в результативности. Главное ведь не то, У КОГО ты учился, а то, ЧЕМУ ты при этом смог научиться! Какой, к чёрту, толк в громкости имени мастера-наставника, – ши-фу, если всё, что он даст составят, как говорится, два притопа и три прихлопа?!

А кроме того, наставнику помимо обладания непосредственно самим мастерством, крайне немаловажно иметь ещё и достаточно развитые преподавательские навыки. Случается же, что и очень хороший специалист не отличается способностью к передачи своих умений.

Да, мастер одним только лёгким прикосновением может инициировать у ученика активацию жизненной энергии, – шэн-мин чжи ци. И ощущения от этого поначалу, конечно, будут весьма яркими. Однако же если вдобавок он не проведёт обучение его тому, как следует с ней работать, – гуну, то переданный таким образом импульс просто-напросто постепенно затухнет. А ценность же несёт в себе только усвоенная информация!

Насчёт мною сказанного, надеюсь, ты понял, что под жизненной энергией, – шэн-мин чжи ци, я имел в виду ту внутреннюю энергию, – нэй-ци, работа с которой, собственно, и называется – ци-гуном по-китайски и ки-ко по-японски?»

«Да, разумеется, – ответил на вопрос Знатока Искатель, – я, слава Богу, немного знаком с базовыми концепциями и категориями древнекитайской натурфилософии».

«Ну а тогда слушай дальше! – не унимался Знаток. В буддизме и других зародившихся в Индии религиях имеется один очень яркий прообраз: – это лотос, – падма на санскрите, лянь-хуа по-китайски и нелумбо по-латыни. Он растёт на болоте, но в силу своего биологического свойства, не намокает и не пачкается. Следовательно, пребывая в определённой среде, остаётся к ней непричастным. Учитель частенько приводит лотос как пример независимости ни от кого, включая даже его самого».

«Так что же, – удивился Искатель, – Учитель позиционирует себя как грязь?»

«Всё, что приходит в наш разум извне по сути своей – грязь! – изрёк Знаток. Всё, даже слова Учителя, необходимо анализировать, а не принимать безотчётно на веру. Об этом мы говорили уже чуть ранее. И так тебе нужно будет вести себя с ним до тех пор, пока ты не научишься понимать его напрямую, без использования слов».

«О, да я, получается, по жизни лотос!» – подумал Искатель. Слова же про «понимание без слов», прости читатель за каламбур, ему покамест было ещё не осилить.

«Ну а ещё, скажу я тебе, – всё выплёскивал из себя Знаток, – Учитель постоянно подчёркивает, что ошибочно считать, будто бы занятия даосскими практиками, – дао-фа, подходят только для восточного человека, и никак не годятся для западного. Психология у нас и у них, конечно же, имеет значительные отличия, но физиология тем не менее примерно одинаковая.

Не требует он от личности и подвергать существенному пересмотру собственные устоявшиеся этические воззрения, ибо современный даосизм, по его мнению, в своём нравственном формировании полностью нейтрален.

Однако же Учитель бескомпромиссен в вопросе о том, что проявление индивидуальной родовой программы, определяющейся в родологии негативной, а в даосизме трактующейся как состояние дисгармонии с путём, – ю дао бу хэ-се дэ чжуан-тай, пресекать следует без малейшего сожаления и незамедлительно!

Вот как-то так. Ну а мы же вроде как и прибыли».

Искатель вздохнул с облегчением. А они подошли к арке дома, перекрытой чугунными решётчатыми воротами. На их кодовом замке Знаток набрал нужную комбинацию цифр. Дверца на воротах открылась и даосы проникли во двор-колодец.

В углу на стене Искатель заметил написанный на латыни, по-видимому, кем-то из местных алхимиков их знаменитый девиз: – «Сольве эт Коагула», то есть «Растворяй и Сгущай!». Так и загрохотала в ушах тема «О, Фортуна!» из кантаты Карла Генриха Марии Орфа «Кармина Бурана». Да, что ни говори, а чем старше район Санкт-Петербурга, тем явственней в нём проступает тень Бафомета. А метки же его повсюду, и каждая по-своему уникальна. Вот взять хотя бы эту: – одна её претензия на готический шрифт чего стоит. И разве ж под стать сему каллиграфическому изыску стиль тех обычных посланий, что в изобилии красовались бы на стенах домов культурной столицы, кабы не доблестный труд её дворников!

Ну а Знаток же, перешагивая через маленькие лужицы, подвёл Искателя к одной из парадных, на домофоне которой он нажал на номер квартиры. Дверь отворилась. Ступив внутрь, Искатель почувствовал столь родной и знакомый по детству запах кошачьей мочи. И вот началось долгое восхождение по изрядно крутой лестнице туда, где его непременно должны были ждать желанные заветные знания.

Глава 2. Излияния за чайным столиком

Во внешности встретившего их Учителя Искатель не обнаружил ничего необычного. Конечно же, даосский халат, – дао-пао, выглядел бы в данном контексте несколько по-бутафорски. Но он был одет уж через чур затрапезно: в простые треники с довольно обвисшими коленками и выцветшую футболку. А так же и вся квартира. Вот уж где со всею очевидностью предстала гармония с путём, – ю дао хэ-се! Понятно, что это бывшая коммуналка. И никакой там особой китайской экзотики. Лишь кое-где висели ветряные колокольчики, – фэн-лины, и прочая атрибутика учения о ветре и воде, – фэн-шуй сюэ. Зато кроме него самого, там присутствовало ещё одно очень грозное существо женского пола, которое за столь суровый вид мы, с твоего, дорогой читатель, позволения, наречём Валькирией.

После не чрезмерно затянувшегося знакомства и свершения гигиенических процедур, вся честна́я даосская компания была приглашена Учителем в импровизированную комнату для чайного действа, – ча-и ши. И там он рассадил её вокруг миниатюрного чайного столика, – ча-чжо, с лежащей на нём чайной дощечкой, – ча-баньчиком. Чайное действо, – ча-и, надо сказать, это то, что для европейского уха более привычно звучит как чайная церемония.

У стены на настольной электрической плите в металлическом ковшичке, – яо, нагревалась вода. Учитель, как ведущий чайного действа, – ча-и ши, следил за тем, что бы она не дошла до состояния полного кипения. Дело в том, что большинство сортов китайского чая, – чжун-го ча дэ пинь-чжунов, нельзя заваривать крутым кипятком. А по большому же счёту, нежелательно все!

И вот когда вода достигла нужной кондиции, Учитель залил её в чайник из исинской тёмно-красной глины, – и-син цзы-ша ча-ху. Как объяснилось им уже потом, чай, который находился в нём, он предварительно засыпал в фильтр-пакет. А стало быть, удалять первую заварку, – тоу-пао, с целью промывки чая, – си-ча, или некого «пробуждения чая», – «син-ча», было просто бессмысленно.

Видишь, читатель, как Учитель презирает всякие там условности. А Знаток, кстати, старается подражать ему даже в этом. Не всегда, правда, умело.

Но вернёмся к чаю. Дав ему как следует настояться, Учитель поднялся держа сам чайник, правой рукой за ручку, а левой придерживая его крышку. Наклонив носик чайника, он с высоты своего роста стал лить чай в специальную посудину-сливник, так называемое «море чая», – «ча-хай», или «чашу справедливости», – «гун-дао бэй». На добрую половину метра растянулась струя чая. Пропитавшийся же воздухом, он пенился в сливнике аки ядрёное пиво.

Разлив чай по чашкам, Учитель сделал первый глоток. А вслед за ним же отхлебнули и все остальные. И действо развернулось! Учитель только и успевал, что заваривать и потчевать себя и компанию этим напитком мудрецов, – чжи-хуэй жэнь дэ инь-ляо. И в итоге, к кому раньше, а к кому позже, но ко всем без исключения, после энцотой чашки пришло изменённое состояние сознания. Короче, всех накрыло! Не зря же ведь буддисты по сему поводу говорят что: «Чай и созерцание – одного вкуса!», – «Ча-чань и-вэй!».

А уж особенно не по-детски приход коснулся двух новоиспечённых даосских адептов – Искателя и Валькирию. У обоих достигнув тонкого кишечника, выпитый чай стимулировал выработку пресловутого «гормона счастья» – серотонина. С прекрасной даосской адепткой случилось переживание «полёта бабочек в животе», о чём она радостно пропищала, а неугомонный Искатель узрел «небесный узор», – «тянь-вэнь», прямо в рисунке обоев, но он об этом скромно решил умолчать.

Для пущего, видимо, усугубления Учитель возжёг ароматическую палочку, – сянь-сяну. И комната для чайного действа, – ча-и ши, стала постепенно наполняться терпким запахом сандала. Вкупе с действием чая от этого никому не показалось мало! Убедившись же, что все преисполнены вниманием и готовы слушать, Учитель завёл речь:

«Друзья мои! – торжественно обратился он. Наша сегодняшняя встреча не случайна. Это явная воля Неба, – Тянь-и. Сами небесные бессмертные, – тянь-сяни, желают, что бы мы в этот год Водного Зайца, – гуй-мао, и под этим северным небом создали свою независимую традицию. С древних времён в роли базовой концепции китайской натурфилософии рассматривается дуализм инь и ян, – инь-ян эр-юань лунь. Физическим проявлением категории инь, – инь-лэем, считается земля, – ди, а воплощением категории ян, – ян-лэем, значится небо, – тянь. У каждой из этой пары категорий, – лян-лэев, имеется свой путь. Есть путь земли, – ди-дао, и есть путь неба, – тянь-дао. А стало быть, для гармонии инь и ян, – инь-ян хэ-хэ, нам следует объединить оба этих пути. Итак, нашу традицию я предлагаю назвать ″Путём Земли и Неба″, – ″Ди-Тянь чжи Дао″, если перевести на китайский; кто за?»

«Да хоть ″Бандой Четырёх″, – ″Сы-жэнь баном″, если перевести на китайский!» – подумал Искатель. И вслед за этой мыслью пред его внутренним взором, – нэй-гуанем, промелькнул образ лотоса, – того, что нелумбо по-латыни, падма на санскрите и лянь-хуа по-китайски.

Ну а банда же была «за» единодушно. К тому же испитие чая начало активно проявлять свой терапевтический эффект, заключающийся в естественном промывании мочевого пузыря. И первой на эту процедуру была отпущена Валькирия. А вслед за ней, в порядке очереди, обитель Пурпурной Барышни, – Цзы-Гу, посетили и все остальные.

Когда же наконец вакханалия справления естественных нужд утихла, Учитель вновь приступил к мозговой атаке:

«Ну что ж, – изрёк он, – давайте теперь порассуждаем о сходстве и различии между земным и небесным путями, – ди-дао и тянь-дао. Попробуем найти среднее арифметическое. Постижение пути, – дэ-дао, вообще характеризуется сравнениями и противопоставлениями. Скажу больше, только оперируя взаимодополняющими противоположностями, собственно, и возможно освоить путь, – претворить лянь-дао!»

Надеемся, дорогой читатель, ты помнишь, что прямую речь мы пересказываем своими словами? А коли не забыл, то внемли далее:

«Итак, основатель даосизма Старый Мудрец, он же Старый Младенец, – Лао-Цзы, в первом же параграфе своего ″Трактата о пути и благой силе″, – ″Дао-дэ цзина″, постулировал, что путь, который может быть пройден полностью, не является постоянным путём, – чан-дао. И это, бесспорно, так! Постоянный путь, – чан-дао, должен быть безграничным. А попытки же добиться его завершения сродни стремлениям достичь края земли или перейти за линию горизонта.

Однако, будучи бескрайним как целое, постоянный путь, – чан-дао, разделён на вехи, имеющие как своё начало, так и свой конец, ориентируясь по которым, можно судить и о правильности его выбора, и о верности его выполнения – следования по пути, – шунь-дао. Ввиду этого наличие определённых результатов на каждом из отдельных этапов пути устанавливает его в положении истинного пути, – чжэнь-дао. И земной, и небесный пути – оба являются истинными, но только относящимися к разным уровням данной категории.

Условно, конечной целью осуществления пути, – дао-дао, следует назвать обретение бессмертия, – дэ-сянь. Однако же данное утверждение необходимо подкрепить разъяснением того, из-за чего во всех направлениях даосизма это самое пресловутое бессмертие значится столь важным и как оно в них позиционируется.

А дело обстоит так. Реальность в даосском учении, – дао-сюэ, представляется в виде лежащего на гончарном круге кома глины, из которого Великий Гончар – Хун-Тао, он же Великий Плавильщик – Да-Е, выступающий как персонифицированный образ, выражающий формирующую способность Пути, – Дао юй-чжи мао, его созидательную энергию, – хуа-юй чжи ци, постоянно вылепливает, или выплавляет, всё новые и новые формы вещей».

«Да, – подумал Искатель, таращась на глиняный чайник, – ша ча-ху, Учителя и вспоминая изливавшуюся из него тёмно-коричневую струю, – это уж точно работа рук Великого Гончара, – Хун-Тао. Иначе бы меня не торкнуло так круто!»

А сам же учитель самозабвенно продолжал:

«Впервые подобная персонификация Пути была аккредитована последователем основателя даосизма – начальником заставы Инем Си в его труде ″Истинный канон начала письмён высочайшего и чудесного Пути″, – ″У-шан мяо-Дао вэнь-ши чжэнь-цзине″, более известном просто как ″Мудрец Инь с заставы″, – ″Гуань Инь-цзы″.

Вернувшись же к каноническому памятнику Старого Мудреца-Младенца – Лао-Цзы цзин-дяню, мы обнаружим, что в его двадцать пятом параграфе о Пути говорится как о вещи, из хаоса возникшей, – ю-у хунь-чэн. Такая формулировка, определяющая Путь как ″вещь″, может нас поначалу просто шокировать. Объясняется же она тем, что Путь в данном контексте представляет собой собственную созидательную энергию, – хуа-юй чжи ци, или Великую Благую Силу, – Да-Дэ, появившуюся из Первозданного Хаоса, – Хунь-Дуня. И следовательно, должен быть условно определён по отношению к нему как первая и единственная вещь. Все остальные же являются ими уже относительно самого Пути. А он, в свою очередь, будучи прародителем всего сущего, буквально – ″матерью десяти тысяч вещей″, – ″вань-у чжи му″, в подобной ипостаси с их точки зрения, конечно же, никак не рассматривается.

″Десять тысяч″, – ″вань″, надо сказать, – есть имя числительное, означавшее в древнекитайском лексиконе бесконечное множество. И в древнерусском языке его аналогом допустимо посчитать слово ″тьма″.

А по сравнению с даосским учением, – дао-сюэ, есть ещё более древняя система знаний, которая называется учением о переменах, – и-сюэ, и базируется, соответственно, на ″Книге перемен″, – ″И-цзине″. Так вот, согласно ей, всё подчинено глобальному закону перемен, – и-ли. И при полном обзоре происходящего, включающем даже сами процессы рождения и смерти, пред нами раскрывается тотальная неизбежность проявления этого первопринципа. Такова суть бытия!

Путь не только мать десяти тысячи вещей, – вань-у чжи му, но и начало неба и земли, – тянь-ди чжи ши. А посему среди десяти тысячи вещей, – вань-у чжи чжун, находящихся между небом и землёй, – тянь-ди чжи цзянь, нет ни одной, не обладающей изменчивой природой. А выражаясь иначе, нет ни единой вещи из всех сущих в мире, каковая не была бы подвластна этому самому закону перемен, – и-ли.

Аналогичным образом, нет ничего неделимого и нет ничего несоединимого. Любая вещь может как распасться на части, становящимися самостоятельными вещами, так и самой слившись с другой вещью, стать её фрагментом. Такова природа вещей!

Добавлю также, что мягкость является для них благоприятным состоянием, а твёрдость, соответственно, – пагубным. Именно на это положение указывают слова Старого Мудреца-Младенца, – Лао-Цзы юй-лу, о том, что: ″Если дерево крепкое, то ему суждено сломаться!″, – ″Му-цян цзэ-чжэ!″, из семьдесят шестого параграфа всё того же его канонического трактата. Зато прямое подтверждение жизнеспособности состояния мягкости перед агрессией внешней среды, представленной в данном случае ветром, можно найти даже в стихотворении Александра Андреевича Прокофьева – ″Люблю берёзку русскую″. Вот его заключительные строки: ″…Под ветром долу клонится / И гнётся, но не ломится!″.