Арс лонга! Победить или умереть
- -
- 100%
- +
Взрослому человеку любых лет на самом деле тоже хочется в сказку. Но попасть туда с возрастом труднее и труднее, потому что знаешь, что это не волшебная страна и ты не король на башне замка над своими владениями, и не маг над бездной, а смотришь из открытых окон мансарды старого деревянного дома на то, как светится изнутри конденсат водяного пара в лучах восходящего солнца, розовых потому, что до глаза доходит именно эта часть спектра. Долой объяснения, пусть продлится восторг. Пусть розовый туман как просыпающийся дух, родившийся на холодном болоте, поднимается неслышно над лесом, увлекаемый ввысь неведомой силой.
Он прислушался к своему учащенному дыханию, к сердцу – волнение стихало. Ощутив себя на крае, завел руки за голову, выпрямил спину, вдохнул утреннюю свежесть. Эта туманная бездна была безгранично зовущей в новые впечатления, давала надежду на удачу и торжество справедливости.
Сергей Львович ненадолго позволил себе побыть мечтателем. Он по привычке начал планировать. С начала он обязательно напишет этот вид и туман. Вот повторит забытые основы профессии художника, приглядится к работам коллег, вспомнит. Работать будет много, благо есть желание и время. Потом приведет в порядок организм, ведь художнику нужно много сил – задумка это одно, но довести до конца нужна и выносливость, и умение быстро, на подъеме и почти в экстазе работать физически. И вот, наконец, вот он напишет портреты —сначала матери, потом, своего учителя, потом скорее всего Наденьки из библиотеки. Он перебрал многих знакомых, потом исторических деятелей, потом в мечтах своих стал совершенствовать технику и мастерство и потом взялся за сюжеты, серии работ, не ощущая ограничений ни во времени, ни в возможностях.
Тем временем туман рассеивался и становился белее и светлее, прозрачнее. Он очень медленно обнажал сначала деревья , потом звуки, и запахи. И наконец, проявилось во всей наготе радостное утреннее пение птиц, провозглашающих и приветствующих солнце. Переживание, сходное с впечатлением от картин Леонардо охватило Аненкова. Сфумато, то же самое неуловимое движение мерцание образа, тот же принцип в технологии живописи, что само природное явление – слои полупрозрачного воздуха или тумана аналогичны слоям лессировок. Наверно, Леонардо придумал свое гениальное сфумато, наблюдая за похожим явлением. Туман представился стал объемным, колышущимся и светящимся занавесом. Медленно, но ощутимо он раздвигался план за планом, сцена за сценой. Как будто сам Творец давал урок световоздушной перспективы. Гений Леонардо этот урок сделал понятным для всех. Шаг за шагом показывается новая деталь леса и новые запахи – от морозной свежести в сочетании с древесными ароматами до ароматов свежих трав и распускающихся почек. И вот уже взошло солнце и совсем в праве своем птицы хором возвестили утро, им вторили петухи в округе, гуси, залаяли собаки, пастух вновь погнал свое стадо через лес. Футуристическое и одновременно архаическое зрелище с признаками сфумато, называемое просто «туманное утро», завершилось, стремительно превращаясь в дневное кьяроскуро7 с его четкими границами и читаемыми формами.
«Ничто не вечно, постоянны лишь изменения, но и это не точно», – острил профессор Аненков, переходя от лекций по статике к динамике. Как легко было смеяться над умозрительной шуткой. Так непросто было осознать, что единственно постоянная вещь в мире – это изменения. Они происходят так или иначе, неизбежно и это невозможно отменить. Но как подружиться с той силой которая их движет? Как выбрать точку приложения этой силе?
Аненков почувствовал потребность оглядеться в комнате и сделать гимнастику. Если бы день закончился сейчас, Львович был бы благодарен за это долгое утро и счастлив, может и впервые за несколько лет так необыкновенно счастлив. Рассвета было достаточно для блаженства.
Тем временем зазвучала жизнь в этом доме. Уже кто-то пошел на кухню. Снизу потянуло кипяченым молоком и какао, доносился мерный стук деревянных, металлических, керамических предметов. Он был живой, не похожий на тот пластмассовый и механический, что он видел в кулинарных передачах. Звук передавался по лабиринтам дома, через деревянный потолок и стены, тихо множился. Хозяйка готовила вручную, не включала приборы, стараясь никого не разбудить и это составляло цельную музыку вместе с проснувшейся природой. Так ценны дома, в которых оберегают покой друг друга, давая возможность думать и слушать тишину. Тут даже дети ведут себя тише и задумчивее.
Его задержало сообщение от Антона: «Доброе утро, Сергей Львович я наслышан уже обо всем. Узнаю Ваш стиль! Вы сможете прийти сегодня часов в одиннадцать в мастерские по адресу улица Пограничников дом шестьдесят? Буду Вас ждать. Вернисаж уже завтра. Напишите, если нужна моя помощь». Аненков сразу ответил: «Доброе утро, Антон! Уже почти иду в ваш храм искусства»
И вот уже он спустился в столовую, смежную комнату с кухней. Его ждал завтрак, приготовленный Ангелиной Ниловной. Они с внуком встали раньше всех и куда-то собирались. Сергею Львовичу не терпелось рассказать подробно про то как спалось, про розовое утро и туман, про то, что у него случилось странное пробуждение и сон смешался с явью.
– Это Суседко хулиганил, домовой наш. Придушил чуток, – Сергею Львовичу показалось, что Ангелина Ниловна так шутит, перемигиваясь с внучатым племянником Васей лет шести.
– Вы верите в домового? – удивился профессор.
– Сергей Львович, как учитель истории и обществоведения, я должна позволять быть разным вариантам объяснения происходящего.
– Скажите, пожалуйста, а туман опускался или поднимался? – спросил Вася, с важным видом откусывая бутерброд с маслом и сыром.
– Поднимался.
– Вёдро будет, —сообщил Вася
– Это ясная и сухая погода, – уточнила Ангелина Ниловна, – Главное – не забывайте, мы навещаем вечером Машеньку, ангела моего. Как придете в больницу – спросите где Мария Васильевна Мамонтова. Запишите, а то забудете! На демонстрацию идете первомайскую? Мы идем! Традиция. Постоянство. Сколько знакомых увидишь, все нарядные и красивые. Новости, радости, горести – всем делимся.
– Спасибо, я уже договорился с Антоном, ему нужна моя помощь. До обеда я иду в мастерские. При других обстоятельствах я обязательно присоединился. Рад за ваши традиции и постоянство – залог успеха, – вежливо отказался Сергей Львович, чувствуя себя школяром перед строгой Ангелиной Ниловной.
– «Постоянство – признак мастерства» – так у нас трудовик говорил! Но где его сыскать? Что там у Гераклита нашего? «В мире нет ничего постоянного кроме вечных изменений и в одну реку не войти дважды». Со школы все помнят.
Глава 4. Успеем, сынок
Маленький персональный ад мучил Антона Голутвина все восемь лет с момента увольнения из вуза. Он считал себя почти предателем. Впрочем, другого бы может и не мучил бы, но Антон с большим пиететом относился к Сергею Львовичу Аненкову, единственному человеку, знаниям и опыту которого доверял на сто процентов. Больше чем отцу, Александру Евгеньевичу Голутвину.
Отец тоже много значил для Антона, но с профессором Аненковым были связаны самые важные, самые большие достижения в жизни и самые смелые мечты в науке. Правда, так и не свершившиеся. Он сам оборвал свою научную карьеру. Старт был впечатляющим – статьи, победы в конкурсах и вдруг – прощай, дорогая кафедра. Маневры оказались неудачными, а отец такой финал назвал позором, но не получив объяснений от сына.
Александр Евгеньевич работал главным инженером ящика, оборонного завода в Заболоцке. Сумел сохранить производство во время конверсии. А теперь, в свои шестьдесят восемь, руководил столярными мастерскими, обеспечивал художников багетными рамами, мольбертами и этюдниками, разными принадлежностями. Проектировал сам, с помощью Антона и его коллег. Качество их было его гордостью, сбыт налажен и доходы, вполне радовали. Не так просто было переделать заводской цех в целый комплекс с галереей, столярным и мебельным цехами. «Антош, бросил бы ты свои художества, занялся бы мужским делом. А там, глядишь, возглавил бы производство, потом расширил. Пора уже остепениться-то. Эти твои картины – занятие для сытых времен, а они не вечны», – уговаривал он сына.
Одно дело – отцом восхищаться, стараться быть достойным, а другое – слушаться. Антон тоже всегда добивался результата, у него и своих затей хватало. Алина, подруга, любила своего «трудоголика» Антошу, поддерживала. Но устала. Все им задуманное до финала приходилось доводить ей. Она исправно сделала последнюю их выставку, прощая гениальному любимому все выходки. Стоило увидеть финиш – он терял интерес, поручал все дела ей, увлекался новым. Так и в последний раз – бросил ее с художниками и уединился писать новую серию картин. А то же волна вдохновения уйдет, надо же ловить ее, ловить состояние потока. Это ж надо понимать. И она понимала. Понимала —понимала, да и перестала. Так и уехала она, пообещав вернуться, но не точно.
Решительность, с которой Антон пригласил профессора Аненкова на вернисаж, он сам не полностью осознал. Ведь много вода утекло с тех пор как Антон защищал под его руководством диплом. Это была совсем другая жизнь. Ее отделяет пропасть. Сейчас творческие метания, разброд и шатания. Тогда – размеренная, уверенная, спланированная научная работа. И только изостудия, в которую они с Аненковым вместе ходили по выходным осталась связующей нитью между «вчера» и «сегодня». Впрочем он вспоминал и программирование иногда, очень редко. Делал мелочи, маленькие приложения вроде каталогов или баз данных этикетажа. Восемь лет назад вся жизнь крутилась вокруг исследований с «папой Сережей», так за глаза звали студенты Аненкова. Статьи, конференции, лекции, семинары. Сейчас будто бы все хорошо – собственные живопись, выставки, продажи, проекты. Не успевал закончиться один – начинался второй. Но все восемь лет Антон не прекращал мысленных разговоров с Сергеем Львовичем. Он представлял, как тот терпеливо, тонко и уважительно замечает и достоинства, и недостатки в его делах. Говорил что-то вроде своего обычного «начнем с грамотной постановки задачи, коллега». Антон даже стал верить в телепатию.
Cудьбу учителя Антон отслеживал. Зачем? Тревожно было, виноватым себя чувствовал и готов был если что подставить плечо. Главное – решиться это сделать. Профессор не вёл ни страниц в соцсетях, ни блогов. Поэтому Антон регулярно следил за новостями института и кафедры, как следят за биржевыми сводками. Позвонить не решался. Зачем звонить, если хвастаться нечем, а разговаривать об своём уходе из института страшно. Да папа Сережа и не поверил бы этой странной истории. Признаться ему, что хакнул переписку их кафедрального руководства? Поступил против собственных правил и полез читать чужие письма. И как потом ему в глаза смотреть?
«Просьба не привлекать к работе посторонних людей, так как данные исследования являются предметом моей диссертации и защищены авторскими правами», – требовал коллега он в то время, как именно к этой теме Антона хотел привлечь завкафедрой. Чтобы написать диссертацию какому-то мутному типу. Антон помаялся да и вскрыл переписку руководства. И сразу сбежал с кафедры, не дожидаясь возвращения Аненкова с международного конгресса. И никакой шок от прочитанного не давал самооправдания все прошедшие годы. С тех пор Антона не покидало чувство вины перед Сергеем Львовичем. Надо было предупредить, чтобы был осторожным. Папа Сережа, надо ему отдать должное, и сам не расслаблялся, не оставлял без присмотра своих черновиков и уносил домой всю документацию по разработкам. Как будто знал, с кем дело имеет и розовых очков, как у Антона, у него уже давно не было.
«Да, именно в мае стукнет восемь лет после моего ухода, – посчитал Антон. И опять закрутились мысли-мыслишки: «Стоило все-таки сообщить Сергею Львовичу. Недостойно все-таки». Или никому не навредил, сам только закрыл дорогу себе и к научной степени, и к преподаванию. Может был бы уже кандидатом наук. Что с того, что я известный в Заболоцке художник и галерист! Художников и галеристов сейчас, как тогда инженеров, то есть как собак нерезанных».
После ухода из института Антон то продавал картины на Арбате, то писал картины для интерьеров, расписывал стены, автомобили, но в свою настоящую профессию возвращаться было больно.
Интеллект и по-отцовски деловая хватка сделали своё дело – жизнь наполнилась благополучием. Но Антон даже себе не признавался, насколько он несчастен при всей своей успешности. Никто не видел его грустным. Лишь Алина замечала, что у него всегда печальные глаза. Не сложилось с Алиной. Слишком больно она лезла в душу, слишком явно показывала недоверие. Антон считал, что любят его за легкость. Впрочем находились, кто за то же самое ненавидел. А жизнь гнала его вперед. И как только он переставал вращаться в своем чертовом колесе, кончалось все – и деньги, и проекты, и путешествия, о нем забывали люди.
– Жалеешь, что не остался на кафедре?– спрашивала мама, – И сколько же еще времени тебе нужно, чтобы перестать маяться и наконец найти то, что тебе действительно по душе.
– Мама, я всегда занимаюсь своим делом, – отвечал он, – все хорошо, мама. Я просто устаю.
Антон подошел к окну и увидел свое тревожное отражение в стекле. Он ненавидел периоды уныния, они все чаще повторялись и все реже он чувствовал прилив сил. Алинка ему биполярочку приписала как-то в шутку. Сейчас его опять покидала жизненная энергия, опять надо выуживать ее отовсюду – от природы, из творчества, из людских эмоций и одобрения. Отвоевывать из последних сил, со скрежетом зубовным. Но не хотелось даже выходить из дома. И если бы не вернисаж, если бы не приезд Сергея Львовича, он бы на все и плюнул, пились оно пилой. Вот и сейчас начался мысленный разговор с папой Сережей:
– Сергей Львович, но ведь есть же отсюда выход?
– Антон, раскрой глаза – выходов столько, сколько у тебя степеней свободы! Вот смотри – белый лист бумаги на столе. Сколько у него степеней свободы? По столу елозить? Да, конечно. А если поднять со стола и подбросить? А написать или нарисовать на нем что —то достойное вечности?
– А не мусорной корзины, – мрачно добавил Антон.
– А теперь подумай, что человек многомернее листа бумаги, сложнее. Сколько у тебя степеней свободы – бесконечно много. Ищи, открывай глаза.
Не просто так повторял подобные диалоги Антон. Сергей Львович однажды в ответ на фразу «из любого положения есть выход» сказал, что не один выход, а как минимум столько, сколько у тебя степеней свободы, и точно так же подбросил вверх лист бумаги. Теперь в студии Антон начинал с этого занятия по композиции и спрашивал: «Сколько у вас свободы?». Учеников охватывало чувство собственного могущества, когда они осознавали, что у обычного листа бумаги— бесконечное количество число степеней свободы. А что уж говорить о человеке…
Подспорьем Антона был его ежедневник. Записывал туда идеи, в день штук по пять. Почти каждая запись начиналась так: «Я, наконец, понял, что мне по-настоящему надо». Вчера вечером он записал не идею, а фразу, которую так и хотелось завершить словом «аминь»: «Пусть с приездом папы Сережи такая воронка событий закрутится, что в моей жизни все изменится. Да, надо признаться себе в конце концов, что я хочу строить дома и проектировать города. У меня уже есть проекты. Только кому они нужны? Профессор знает, как подступиться к любому делу. Он все расставит по полочкам, он гений. Что с того, что я сделал сложный проект частного дома с подземными этажами? Это не то. Хочу доказать, что на состояние людей очень влияет и планировка дома, и архитектура. Больше, чем просто порядок. Надо все перестроить – так даже проще наладить жизнь. Папа Сережа, наверно, поймет».
Он скоро будет. Скоро приедет. Скоро зайдет в эту мастерску. Антону накануне даже не спалось. Проговорил приветственную речь, прокрутил в голове предполагаемый сценарий встречи: «Сергей Львович спросит про успехи в живописи. Тут есть чем похвастаться. Он спросит, почему ушел тогда из института. Ответить можно уклончиво. Но лучше рассказать честно, даже подробно. И будь что будет. Если спросит про личную жизнь, есть ли семья. А лучше я буду больше вопросов задавать. Наших художников представлю, а то про себя по себя много рассказывать стремно. И вообще, возьми себя в руки, тряпка!»
Антон выпил воды и суетливо привел мастерскую в приличный вид. Достал чайник и мамины пирожки. Дверной звонок прозвучал резко, как звонок на лекцию.
– Здорово, коллега! Как интересно жизнь оборачивается! Постарел я? Узнать пока можно? – в коридор мастерских шумно вошел Сергей Львович со своей фирменной искренней и слегка насмешливой улыбкой.
– Сергей Львович, как же я рад! Здравствуйте, Сергей Львович! Проходите, Сергей Львович! Вот, смотрите как у нас тут все. У нас здесь двенадцать помещений. Активно работают тут девять человек. Но сегодня вряд ли кто-то еще придет. А моя мастерская в самом конце коридора. Сергей Львович, я до конца не верил, что вы приедете. Спасибо, Сергей Львович, что вы приняли мое предложение…
– Антон, да не тараторь. Тебе спасибо, что пригласил. Ты вот молодой еще, наверно, не знаешь, как жизнь может так потрепать, что сам и не знаешь за что зацепиться. Твой вернисаж мне сейчас как глоток воды.
– Сергей Львович, что же мы стоим, проходите. Вот смотрите какая светлая досталась мне мастерская. С северной стороны, как надо. Далеко видно. Высоко, выше только небо. Из окна можно написать наш Заболоцк.
– Антон, вспомнилось как мы помещение изостудии выбирали.
– О, Сергей Львович, да незабываемо. А помните, как подрались за него с парнями из секции бокса.
– Забыл.
– Им любое годилось, а для нас важно было естественное освещение. Дом культуры наш институтский сказал самим разбираться. Боксеры решили силушку показать, не пустить нас в законную комнату. Ведь и в бокс и в изостудию ходил, меня потом переговорщиком назначили.
– Помню, договариваться ты всегда умел. Заводские приехали, ты сразу договорился о внедрении методики из диплома.
– Хорошее время было. Мы же неплохо зарабатывали на этих договорах.
– Да, неплохо, но недолго.
– Я помню, мы с вами три статьи выпустили.
– Одну из них до сих пор цитируют.
– Класс! Алинка моя не верила, что я программировал. Говорит, что ты, мол, такой неорганизованный, до конца не доводишь ничего. Не верю и все тут.
– Я ей расскажу как ей повезло с парнем, дети будут такие же умные.
– Потом, когда приедет, – Антон смутился, чуть не брякнул «если приедет».
– Женитьба – дело серьезное. Раньше думал, что выбор профессии важнее, сейчас не возьмусь рассуждать на эту тему. Не эксперт.
– Вы во всем эксперт, Сергей Львович.
– Эксперт сам-то – один как сыч, в разводе
– Простите.
– Да ну, ерунда,—сказал Аненков и подумал, что можно уже действительно об этом не страдать, – просто полезных советов парню не дашь.
– Сергей Львович, я предлагаю выпить чаю или кофе. У меня чай есть разный, кофе из кофемашины.
Антон церемонно усадил профессора в элегантное невероятно удобное, обитое бархатистым материалом кресло:
– Как вам, кстати? Мой дизайн, между прочим. Анатомическое, с независимыми пружинами, регулируется по высоте и можно превратить в кресло-качалку. А можно посадить натурщика и писать портрет. Нравится?
– Отличное кресло. Дорогое, наверно. А ты и в дизайне себя пробуешь?
– Может это и дизайн. Я просто рассчитал его конструкцию. Оно эргономичное и анатомическое, а остальную красоту можно считать дизайном. В нем даже думается по-другому. Правда-правда. Это много значит. Представляете, если кресло так влияет, то все пространство влияет еще больше. Потом расскажу об этом подробнее. А смотрите: у мекня в мастерской много места. Я тут сам пишу и с учениками занимаюсь. Не только тут, есть еще галерея и школу искусств при ней скоро открою. Но галерея моя далековато от центра, на окраине. Многие все-таки сюда ходят. Хорошая ведь идея – давать художникам мастерские. Здесь, в Заболоцке, намного легче получить мастерскую, чем в Москве. Я успел за эти несколько лет, что мы не виделись, вступить в Союз художников. В наш, региональный. Вот мне и выделили эти апартаменты.
– Неплохо художники устраиваются. Инженерам и программистам бесплатных офисов и бюро не дают. Не податься ли мне тоже в художники? Не поздновато в мои пятьдесят? Дадут мне такие же хоромы?
Антон воспринял фразу как шутку, ему в голову не приходило, что Сергей Львович не смеялся, а наводил справки.
– Сергей Львович, нам не нужны подачки союзов. Построить свое – вот наш путь! У меня на этот счет есть вот какая затея…Впрочем, этого в двух словах не расскажешь, лучше потом. – Антон никак не мог решиться рассказать о своем заветном проекте. – А как вы чувствуете себя в этом кресле? Прошу вас, прислушайтесь к ощущениям.
– Нормальные ощущения, удобно, отдыхается. Дались тебе эти ощущения! И чай хороший, и пирожки – ум отъешь. Кресло весьма уютное. Ты – молодец.
– Вот, вы ощутили великую силу дизайна! – затараторил радостно Антон. – Это кресло – для особых размышлений.
– Антон, смотрю у тебя много литературы по архитектуре и дизайну, есть интерес?
– Да, я какое-то время думал стать архитектором. К тому же как куратору и галеристу нужно. А как без этих знаний сделать хорошую выставку? Да и картину в интерьер не подобрать. Картина ведь имеет свойство влиять на пространство, согласитесь.
Антону стало легко на душе от знакомого легкого кивка и внимательного взгляда, неизменной манеры профессора, означающей одобрение.
– Отлично, Антон! Говоришь есть у тебя свой проект? Мечтаешь реализовать?
– Да, Сергей Львович. Но пока разрабатываю, так далеко не загадывал. Да и поддержат ли?
– Нет, конечно, кому нужен твой проект?
Антон опешил. Неужели и папа Сережа такой циник. Аненков продолжил:
– Не смотри так испугано. Никто не обязан поддерживать проект. Их испокон веков защищали. Если надо что-то посоветовать или помочь – спрашивай.
– Ну да… и точный расчетнужен, а он не готов, Сергей Львович. Стыдно признаться, никак не доведу до ума, – Антон засмущался, расписываясь в своем бессилии.
– Ничего необычного, не хандри, и я тогда буду откровенен. Я ушел из университета. Точнее написал заявление об уходе, подпишут по завершении семестра. Научного кружка уже нет. Дипломников у меня нет. Аспирантов тоже. Это долгий разговор. Не хочу обратно, от души воротит смотреть на эти же лица. В Новый год умерла мама. Дочь взрослая, ей главное—не мешать. Вот такое тотальное одиночество. Буду учиться жить по-другому. Лучшего занятия, чем живопись, я не придумал для себя, может это судьба,– тихо и внятно, почти нудно говорил Аненков.
Антон несколько секунд сидел в замешательстве, потом обрадовался, забегал, в голове уже пронеслись мечты и планы. Вот он уже у себя делает выставку работ Аненкова, а вот Аненков его консультирует по проекту…Понеслось.
– Антош, ты гостиницу, говоришь, снял. На сколько? Надо снять квартиру месяца на три минимум.
Антон спохватился. Чисто бытовые и простые вопросы ему давались сложно.
–Я снял гостиницу только на две недели, – промямлил он и тут же спохватился: – Но я всё устрою! Очень хорошо!.. Вернее, сочувствую, но…Но это все равно хорошо.
У Антона пронеслись все чувства разом: смутился нестройности своих мыслей, путанице слов, стало стыдно за свою неорганизованность. Тут же захотел признаться в содеянном восемь лет назад. Потом рассказать о своих успехах. Но тут же про то, что ощущает себя бездарью и клоуном. Страшно стало Антону, что вдруг он напрасно питает надежды на то, что придет Учитель, поставит все на свои места и ему как юноше с горящими глазами, станет все в жизни понятно.
– Так, Антон, ничего особенного не надо. Пожалуйста, просто расскажи где лучше снять жилье, может знакомые есть, кто сдает недорого.
– Сергей Львович, спасибо. Я сделаю всё что смогу, поверьте. Я вытянул счастливый билет, сорвал джекпот, сегодня жизнь дала мне, разгильдяю, еще один шанс. Нет, это все не… Я счастлив, что вы здесь, мой Учитель. Я не лентяй, поверьте, и не предатель. Вы, наверное, сомневаетесь из-за моего внезапного ухода из института восемь лет назад. Я все расскажу. Все непросто…
Страшно было смотреть, Антон так забегал, что он на скорости неловко чуть не влетел в окно. Пришлось Сергею Львовичу покидать шикарное кресло. Аненков поймал снующего радостного Антона за руку.
–Стой, Антон! Что непросто, я догадываюсь. Жаль, что ты принял решение так быстро, можно было разрулить. Вожжи упустишь, не скоро изловишь. Вернемся в настоящее! Какие у нас шансы сегодня? В науке какие? В искусстве? Ты поделишься, к слову, рабочим местом в своей мастерской?
– Почту за честь.
– И второе – перейдем на «ты» ? Без Львовича, просто Сергей.
– Второе – непросто. Вот если бы сейчас сюда Эйнштейн приехал, что мне с ним тоже по имени и на ты?