Постабортный синдром: формирование, диагностика, психологическая помощь. Пособие для специалистов
- -
- 100%
- +
Психолог: да, получается, в детстве вам было сложно и финансово, и в быту, и после замужества. А детей вы в целом хотели, сколько? Или материнство тяготило?
О.А.: детей я люблю. Всегда хотела двоих, ну максимум трех. Ну так и получилось: Вика и Сережа. Мальчик и девочка – полный набор, как надо. И куклы, и футбол, все освоила с ними.
Психолог: Спасибо. Про первый аборт я поняла, что это беременность быстро после родов, и врачи рекомендовали аборт. С мужем вы мало об этом говорили. И мама вас поддерживала. Вам было страшно и много плакали. А как прошел сам аборт?
О.А.: нормально.
Психолог: как врачи себя вели (грубо, доброжелательно)? Что запомнилось?
О.А.: равнодушно, быстро – быстро все, на потоке. И я такая стеснительная была, боялась слово сказать, спросить. Быстрей бы домой. И Вика же лялька, я переживала, чтобы к ней быстрее вернуться.
П: а что-то запомнилось? Какая-то деталь?
О.А.: я четыре дня лежала в больнице. Выскребали, кровотечение было. Хотели вообще неделю продержать, но я под расписку домой выпросилась к ребенку. Помню, что было дико холодно. Моя кровать у окна, и так дуло в щели, я даже простыла. Я там все дни рыдала под одеялом, старалась тихо, чтобы девчонок не пугать. Там две на сохранении лежали, чтобы их не тревожить. А муж, козлина, ни разу не пришел. Решил, что жены дома нет – отпуск. Запил, где-то у друга. С ребенком – теща, жена в больнице – свободен, можно гульнуть. Я очень тогда обиделась, с ним неделю не разговаривала.
П: сочувствую. Очень грустная история.
Комментарий: психолог разобрал с клиенткой уже 5 пунктов схемы: «1-онтогенетическое развитие личности, формирование готовности к родительству», «2-история отношений с со-родителем», «3-наступление беременности», «4-процесс принятия решения об исходе беременности», «5-аборт, выполнение процедуры, травматический стресс».
П: а как вам сейчас кажется, этот аборт повлиял на ваши отношения с мужем? Как?
О.А.: он вообще ничего не понял, мне так кажется. А я обиделась за равнодушие такое. Никакой помощи. Я пришла простуженная, с кровотечением, а он заладил: «пусть твоя мама быстрее уезжает, она мне надоела». А что мне помощь нужна, это его не колышет. Но мама меня жалела, осталась, не смотря на его ворчание. Хотя, бедная, на полу на одеяле спала. Как она вообще выдержала. И он с бодуна.
П: а как прошел первый месяц после аборта? Как тело восстанавливалось? Вы говорили, что в больнице много плакали. Долго еще были слезы?
О.А.: у меня вообще глаза на мокром месте. Я очень сентиментальная. Любой фильм, передача, где кого можно пожалеть, у меня сразу слезы ручьем. Успокоиться не могу. Как фонтан прорывает.
П: долго плакали? Месяц? Год?
О.А.: да все два года! У меня все сбилось – месячные, настроение. Врач сказала, что гормоны зашалили, что после аборта так бывает. Как только Вике 1,6 года исполнилось я ее в садик, сама на работу, и я хотела развестись. Мне от работы могли дать комнату. Причем получше коммуналка. Люди поприличнее. А то в его заводской – страшные мужланы какие-то, все пьянь. Но Саша тогда испугался, обещал исправиться. Выпивки свои сократил. Только пиво упросил разрешения пить по субботам. У него был один пивной день.
П: то есть после аборта год были и физические симптомы осложнения, и плакали много, и хотели развестись.
О.А.: Да, но потом полегчало. Сашу повысили, он как-то ответственность почувствовал, повзрослел как-то. Он же младше меня был. Как второй ребенок у меня.
П: а вы говорили про кровотечения – это и до аборта были такие проблемы гинекологические или только после аборта?
О.А.: после аборта. Наковырялись там, конечно. Это же такой тонкий орган. Потом и миомы пошли. Ну это уже после второго аборта.
П: расскажите, пожалуйста, а он как случился?
О.А.: Я Вику родила в 24 года, потом первый аборт. Потом ей было 4 забеременела Сережкой, получается в 29 родила его. И потом ему было года три, получается мне примерно 32 снова залетела. Это мы на новый год что-то погуляли и вот тебе.
П: неожиданно?
О.А.: да, но я как бы и не против была. Думаю, где второй там и третий. Все-таки Сережа уже в садик ходил. Но муж заупрямился – куда. Да не он сам. Мать его всех взбаламутила. Она мне много крови попила: я – то не так делаю, это не так. Тогда получилось расселить ее коммуналку, и мы к ней прописались, сложная схема. В общем, мы в трехкомнатной квартире тогда с его матерью жили. Две хозяйки на одной кухне, сами понимаете. И она так его настроила. А моя мать тогда уже умерла. Рак груди. Быстро ушла. И какой-то дурдом дома был. Все нервные, дерганые. И как-то все одно к одному, я и сделала аборт.
П: мне так слышится, что как будто вы сожалеете?
О.А.: не знаю. С первым абортом – там правда было без вариантов. А тут можно было родить. Не пошли бы по миру. И у меня уже миома была. И я так кровотечений боялась. Пошла платно делать, боялась, что бесплатно опять напортачат в больнице.
П: вы в анкете написали, что второй аборт ускорил развод.
О.А.: как последняя капля. Я бы может и раньше ушла, но Сережка маленький был. Да и мне некуда было уходить. А тут моя мама умерла, ее квартира осталась, дача. Мы там с сестрами схему провернули. И дачу – одной сестре. Двушку разменяли – и мне однушка досталась. И я очередной раз разругалась со свекровью и ушла с детьми в эту однушку. Я как бы не разводилась. А просто его поставила перед фактом, что решай что-то с матерью, ну сил больше нет. Он сначала метался, то два дня с нами, то к ней. Но там же он всегда хороший. А с женой – жена что-то хочет. И как-то то, се и развод через два года.
П: вы сейчас общаетесь?
О.А.: он с детьми общается. Я желания не имею. Свекровь умерла уже. Сын Сережа с девушкой теперь там с отцом живут. А Вика со мной.
П: спасибо за такую откровенность. Непростая у вас женская судьба. Воспоминания об абортах как-то прорываются иногда? Может сны, кошмары, какая-то грусть иногда?
О.А.: Ту больницу прям не люблю, где первый аборт делали. Мимо иногда еду на трамвае, прям дрожь берет. Сколько лет прошло, а до сих пор запах палаты помню.
П: А на свекровь сильная обида за второй аборт?
О.А.: гигантская! И за аборт, и за то, что с Сашей нас развела. Он неплохой человек, но слабохарактерный. Если бы она не лезла, можно было притереться. Был промежуток между детьми, когда неплохо несколько лет жили, детьми занимался, помогал. Она когда умерла, я даже не смогла себя заставить на ее похороны пойти. Вика ходила, а я не пошла. Грех, конечно, умер человек, вроде надо проститься. Но ничего хорошего вспомнить о ней не могу.
КОММЕНТАРИЙ
полная беседа в реальной жизни была бы еще шире. Но даже по данному диалогу видно, насколько впечатление от анкет разнится с данными, полученными в живом поддерживающем диалоге.
ВЗГЛЯД ВЗРОСЛОЙ ДОЧЕРИ
А теперь дополним картину рассказом ее 29-ней дочери Вики, которая беременна (20 недель). Она обратилась к психологу на 8 неделе беременности с сомнениями, сохранять беременность или нет. Так они, собственно, и оказались на приеме у психолога.
Виктория проживает с мамой в однокомнатной квартире. Снимала с парнем квартиру, но недавно с ним рассталась, вернулась временно пожить у матери и выяснила, что беременна. Боится рожать без мужа, так как отец ребенка отказывается помогать и признавать ребенка. Но в тоже время девушка боится бесплодия после аборта. Это ее первая беременность, и возраст 29 лет, поэтому врачи настоятельно рекомендуют беременность сохранить. Мать Ольга Алексеевна постоянно плачет из-за этой ситуации и очень злится на «горе-отца». Сопровождает дочь по всем врачам, с ней пришла к психологу. Ее запрос: «Как убедить отца ребенка взять ответственность за беременность и помириться с Викой. Уж если не хочет жениться, ладно, но можно же снова сойтись ради ребенка. Считает, что Вика слишком упряма и ей надо как-то „правильно“ поговорить с женихом, а психолог должен ее этому научить».
Виктория беременность сохранила. Беседа с женщинами происходила на сроке 20 недель, когда они получали помощь от фонда и согласились поучаствовать в исследовании.
ОТВЕТЫ ВИКТОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНО ПАС У СВОЕЙ МАТЕРИ ОЛЬГИ АЛЕКСЕЕВНЫ
Виктория: Мне кажется, мама жалеет про свои аборты. О втором точно. Но про аборты она говорить не любит. Злится, ругается или замолкает. Я смотрела тогда, когда сомневалась, несколько роликов про внутриутробное развитие. Для себя. Смотрела узи детей на 8 неделе, как у меня. Позвала ее к компьютеру. Она отказалась смотреть. Мне кажется, ей страшно. Она мне говорила, что там ничего нет, еще клетки просто. Я ей говорю: «какие клетки? Вон голова, руки, ноги». Я ее раза три звала, она не подошла. Сказала: «ты беременна, ты и смотри». Я ей говорю: «так ты бабушка, твой внук». Она ответила: «нет еще никакого внука, родишь, принесешь, тогда и будет внук». Мы разругались.
Психолог: как вам кажется, мама готова расширять свои знания об абортах, воспринимать новую информацию?
Виктория: нет, точно нет. Она как застряла там в прошлом. Она игнорирует, все отрицает, категорически отказывается что-то новое смотреть, узнавать, а если я пыталась надавить – сильно злится.
Психолог: как вам кажется, мама могла бы обратиться за помощью психолога из-за последствий абортов?
Виктория: точно нет. Она психологию считает чушью. Мне говорит, что «надо прожить и забыть, прошлое не ворошить». Какой-то стишок мне все время цитирует. Не помню.
Психолог: в вашей беременности мама на вас как влияла в плане решения?
Виктория: она меня пугала, и ее слезы, истерики мне очень мешали. Словно катастрофа случилась, а не внук. А мне же с ней жить и с ребенком в одной квартире. Я сильно из-за нее колебалась. Я и сейчас очень надеюсь после родов скорее начать как-то зарабатывать. Да и сейчас тоже думаю всякие варианты, чтобы с ней не жить. Сейчас просто деваться некуда. Я сейчас прошусь к отцу в его трешку, там в одной комнате отец, в другой брат, и в третью бы я с ребенком. С ними спокойнее. Папа поддержал сразу. Там только в комнате надо ремонт сделать. Буду папу напрягать, чтобы поживее. Потому что мама, конечно, с одной стороны, помогать может много. Все-таки женщина. Но она и нервы треплет. А туда к папе она не придет помогать, они как кошка с собакой. Думаю, как мне с ребенком лучше будет.
СВЕДЕМ ВСЕ ДАННЫЕ ВМЕСТЕ
И теперь сведем все полученные данные воедино.
– Краткое описание случая: Ольга Алексеевна, 54 года. В разводе, два аборта от бывшего мужа.
– Тип отношения к своим абортам? Первый аборт – «сожаление с оправданием» – «это грустно, это трудно, я много плакала, но у меня не было другого выбора, ситуация была слишком трудной». Второй аборт – «перекладывание вины» – активно обвиняет свекровь и меньше мужа в совершенном аборте («меня заставили», «это он (а) виновата», «кто-то настоял, убедил, вынудил»)
– Сила симптомов ПАС физических? Были кровотечения и гормональный сбой в течение года после первого аборта. После второго аборта – образовалась миома матки.
– Сила симптомов ПАС психологических? Много плакала во время принятия решения о первом аборте и после аборта. Реакция на столкновение с темой аборта: раздражение, замыкание, нежелание обсуждать. Понижение настроения. Основная стратегия – избегание разговоров на тему абортов.
– Степень осознавания связи симптомов с абортом? Осознает связь физических последствий с абортом. Признает, что аборты ухудшали отношения с мужем, ускорили развод.
– Сила психологических защит и агрессии при соприкосновении с темой аборта? Средняя. При заполнении анкет склонна отрицать и занижать влияние абортов на свою жизнь и степень неприятности происходившего.
– Готовность исследовать прошлое и заново анализировать ситуацию аборта? Старается избегать этой темы. Менять отношение к своим абортам нет тенденции. Закрыта от новой информации о внутриутробном развитии, например, отказалась с беременной дочкой смотреть видео по беременности.
– Степень принятия собственной вины? Низкая. Ответственность перекладывает на мужа, свекровь, жизненные обстоятельства.
– Степень принятия чужой роли и обстоятельств? Высокая. Ответственность перекладывает на мужа, свекровь, жизненные обстоятельства.
– Отношение к ценности зачатого ребенка, родительству, семейным ролям? Детей любит, рожденные дети – желанные. Ценность жизни ребенка признает только после рождения.
– Готовность к выработке новой позиции в отношении абортов? Нет желания и побуждения к перемене сложившегося мнения.
ОБЩИЙ ВЫВОД
Использование тестов, опросников и других стандартных шкал может быть недостаточным для раскрытия глубоких психотравм после аборта. Поэтому для диагностики последствий аборта на личность рекомендовано проведение «поддерживающего интервью» и в дополнение использование проективных методик.
Выраженность эмоциональных реакций изменяется со временем и есть много женщин с отсроченными симптомами. Очень часто люди не видят, не осознают связи между мучающими их психологическими и соматическими переживаниями и абортом и при проведении короткого анкетирования склонны отвечать, что негативных последствий абортов нет.
При этом осознавание данных связей как инсайт несет облегчение пациентам и вселяет в них надежду на возможность улучшения своего психоэмоционального состояния.
Открыты к честному диалогу только лица, которые осознали связь негативных симптомов с абортом и готовы к исследованию своего внутреннего мира при поддержке специалиста.
Люди, делавшие аборты, но глубоко заблокировавшие в памяти и психике эти воспоминания, негативно и настороженно относятся к попыткам вывести их на глубокий доверительный диалог. Это делает очень затруднительным сбор объемного исследовательского материала по вопросу последствий аборта.
Часть 5. Методика «Таблица – зоны ответственности решения об аборте»
Одно из самых больших заблуждений в теме абортов – это считать, что беременная женщина сама единолично принимает решение о прерывании беременности, и ответственность целиком лежит на ней. Это крайне редкие истории, когда беременная в полной тишине, абсолютно одна идет на аборт. И это тоже тревожный признак про качество ее окружения. Что же за люди такие вокруг нее, что она вынуждена, никому ни сказав ни слова, принимать столь важное решение в тайне. Да и даже если она все делала в тайне – есть врач, медсестра, как минимум, у которых имелась психологическая возможность влиять на решение женщины. И даже если женщина все решила в тайне одна, то ответственность отца ребенка и родных в том, что они создали такие отношения с женщиной, что она не могла прийти к ним за советом, попросить поддержки, наверно заранее понимая, что получит в ответ.
В настоящее время в РФ есть закон об обязательном предабортном консультировании. Но раньше такой практики не было. И те, кто сейчас приходят с постабортным синдромом к психологу, не имели тогда такой возможности поговорить с кем-то искренне.
Помимо специалистов в большинстве случаев вокруг беременной есть как минимум 2—3 человека, активно участвующих в принятии решения. Чаще всего – это отец ребенка и ее мать. Это самые частые действующие лица в моей практике предабортного консультирования. А еще сестры, подруги, свекрови, врачи, отцы, братья, друзья, коллеги по работе. И каждый из знающих о зачатии вносит свой вклад в принимаемое решение, в качество психоэмоционального состояния беременной женщины.
И каждый из знающих о зачатии вносит свой вклад в принимаемое решение, в качество психоэмоционального состояния беременной женщины.
Аборт – это всегда разговор о том, кто «прав», кто «виноват», и кто виноват больше. Разговор о мнимой вине и реальной. И сила эмоциональной боли после аборта напрямую связана со степенью осознаваемой вины за свое поведение в процессе принятия решения. Но очень часто пропорции «вины» распределены несправедливо, поскольку клиент находится в плену деструктивных семейных сценариев, патологических психологических игр внутри семьи, типа «треугольника созависимости Карпмана».
Пример ситуации.
На консультацию пришла студентка Лера, 20 лет. Три месяца назад сделала аборт. После – разрыв отношений с отцом ребенка Максимом. Основная боль связана с потерей отношений, так как любит его до сих пор. У нее нарциссичная мать, психологически слабый отец во всем вторящий матери. Они надавили, заставили, принудили. Словом, сделали все, чтобы склонить Леру к аборту. Рисовали ужастики, обесценивали Максима, давили на нее, манипулировали так искусно, как это умеет делать нарцисс. Конечно, под соусом «мы спасаем тебе жизнь, чтобы ты ее не сломала». Предложение Максима о свадьбе полностью потонуло и заглушилось в родительском давлении. Но Лера настолько эмоционально подавлена матерью, что на встрече с психологом искренне объявляет, что мать «святая», что мама «хочет добра». Хотя мать по факту поставила ей ультиматум «или с мамой, но без ребенка; или уходи к Максиму и будешь самой неблагодарной дочерью в мире». Чувства самой Леры мать слышать не способна, эмпатия атрофирована. Родители – это хоть какой-никакой тыл, а Максим, которого она видела уже только через призму маминой «грязи» – казался хрупким и ненадежным вариантом. Лера жила с родителями, училась на их деньги, сама не работала. Максим также был пока безработным студентом. У Максима и у зачатого ребенка практически не было шансов против «тяжелой маминой артиллерии».
После аборта на консультации Лера всячески защищала маму, одновременно страдая, что Максим ушел. Хотя по факту она сама перестала общаться с Максимом по настоянию матери. После аборта мать была явно довольна, а Лере не с кем было поговорить о своей огромной душевной боли. Лера реально эмоционально не видела, а точнее не находила мужества осознать и озвучить, что бОльшая часть ответственности за аборт и разрыв отношений с Максимом лежат на ее матери и отце. Это ведь так страшно осознать, что «моя мама на самом деле не хочет мне счастья, а хочет держать меня в психологическом подчинении».
И здесь работа с постабортным синдромом – это в первую очередь работа с признанием истинной роли каждого, это необходимость сорвать психологические маски с участников трагедии, которая началась задолго до беременности. Это работа с кризисом в деструктивной семейной системе. Беременность просто вскрыла те проблемы, которые давно существовали в этой семье. А на самой Лере лежит ответственность за необходимость жесткой сепарации от своих деструктивных родителей, которые не желают ей ни реальной психологической взрослости, ни женского счастья. И что по психологическим законам патологических семей у Максима практически не было шанса как-либо спасти ситуацию.
В данном случае работа с Лерой на полное принятие всей ответственности за аборт на себя являлось бы терапевтической ошибкой, так как подкрепляло бы психологическую манипулятивную игру ее деструктивной матери, что «я святая и все правильно советую, а ты слабая, безвольная, глупая, во всем виновата и не способна принимать решения без матери». Реальной терапевтической пользой обладало именно возвращение фигуре матери ее полноты ответственности за обесценивающее давление, оказанное на дочь и отца ребенка. И возвращение отцу Леры его степени ответственности за то, что не защищал долгие годы дочь от тирании со стороны жены. А Лера сохраняла за собой ответственность за отсутствие бунта против матери. Лере нужно было в терапии позволить выразить яростный гнев на мать. Признать, что мать «не святая защитница», а «злая колдунья», имеет не добрые (как декларирует), а эгоистичные мотивы.
Признать, что именно мама стала главным врагом моему счастью – и страшно, и облегчающе одновременно. Именно этот момент «мучительной правды» становится началом здоровой сепарации, которая в таких случаях всегда будет происходить долго и болезненно, потому что нарциссическая мать всеми возможными и невозможными способами будет этому здоровому отделению препятствовать. Это будет очень похоже на «домашние военные действия». И это еще мягкое сравнение.
Зоны ответственности. Пропорции вины
В некоторых ситуациях клиент приходит с запросом на терапию ПАС с вполне здравым и четким пониманием зон ответственности каждого участника аборта. Мы разберем такие примеры подробно в следующих главах. В таких случаях психолог просто проговаривает это с клиентом, удостоверяясь, что нет перекосов и «игр в маски», когда жертву пытаются представить агрессором, а агрессора – жертвой, что очень характерно для манипулятивных отношений. Такое здравое видение ситуации чаще встречается у взрослых клиентов старше 40 лет, которые приходят к переоценке аборта спустя десятилетия, переосмыслив свой жизненный опыт и путь. Они достаточно объективно видят кто и в чем был виноват, но не знают, как теперь простить, отпустить, и что вообще с этим делать.
А в ситуациях с молодежью, лет до 23 – это чаще всего искаженное видение пропорций ответственности. Студенты в России, как правило, живут еще в тесной эмоциональной связке с родительской семьей. И даже живя телом и деньгами автономно, эмоционально многие находятся еще в глубоком слиянии с одной из родительских фигур, которая сама активно мешает сепарации своего взрослого «уже-не-ребенка».
И не только с молодежью честный разговор про доли ответственности имеет важное терапевтическое значение. Очень часто я была свидетелем того, как явно «виноватую» фигуру клиент пытается обелить, а случайного человека обвинить и обидеться. Психологический механизм тут следующий: гнев, вызванный фигурой, на которую злиться «опасно», перенаправляется на фигуру, на которую злиться «безопасно». Как ребенок, которого обидел большой взрослый, идет бить и ломать маленькую игрушку, так как это безопасно.
Пример случая
На терапию пришла Оксана, 26 лет и рассказала следующую историю, которая случилась, когда ей было 19 лет.
Оксана, 19 лет. Папа умер. Живет с мамой. Мама сделала из Оксаны подружку, а по факту себе «родителя». Мама ей всегда говорила, что даже если не будет мужа, то надо обязательно родить для себя: «Я так хочу внучечку». Девушка встречалась с молодым человеком, оставляла его у себя ночевать с полного одобрения матери. А когда Оксана забеременела, мама вдруг начала кричать, чтобы парень больше сюда не являлся, что ей неприятно присутствие постороннего человека в квартире, что ей хочется тишины после работы. Оксана растерялась, но мама сказала, что на мою помощь не рассчитывай, я слишком молода для роли бабушки. И вообще называть себя бабушкой не разрешу, я еще очень молода, мне стыдно иметь внука в таком возрасте.
Оксана была в шоке от разницы между тем, что раньше транслировала мама и тем, что она говорила теперь, когда реально наступила беременность. И на фоне всего этого Оксана случайно встретила в подъезде соседку с маленьким ребенком. Они пообщались, поболтали. Оксана взяла малыша на руки, помогла подняться в подъезде. Девушка держала ребенка, как бы примериваясь к роли матери, решиться на рождение или нет. И соседка сказала: «Ты так хорошо смотришься с ребенком, смотри, как она тебя принимает, хотя ни к кому на руки не идет. Ты будешь хорошей мамой». Слова эти сильно запали в душу девушки. Но в итоге был выбран аборт. С парнем этим рассталась, продолжила жить с мамой.
И вот спустя 7 лет девушка оказалась на приеме у психолога по поводу отсутствия отношений и навязчивых воспоминаний о той беременности. Теперь Оксане казалось, что это был реальный шанс на счастье. И парень был неплохой. «Если бы я сказала, давай поженимся, мы бы и поженились. Он очень переживал наше расставание, долго потом писал и звонил».
И вот Оксана с абсолютной верой говорит психологу, что огромная вина за аборт лежит на этой соседке, которая даже не знала о беременности и мыслях об аборте! А на маме нет вины, она просто выражала свои чувства. И парень не виноват, просто был молодой и растерялся, но он так сильно ее любил, что согласился с ее решением об аборте. То есть по итогу ответственность за аборт, по ее мнению, лежит на самой Оксане, на враче, что не отговаривала. И на соседке – за то, что не почувствовала, что говорила с беременной, не догадалась. Телепатически не прочитала, если доводить до абсурда.
И подобные перекосы в распределении зон ответственности встречались мне в практике многократно! Настолько часто, что проверку «зон ответственности участников аборта» я сделала обязательной процедурой в работе с постабортным синдромом. И всегда важно понять с какой «реально виноватой» фигуры переносится столько негативной энергии на невиновного «козла отпущения». Осознание клиентом реального распределения зон ответственности является мощным инсайтом и катализатором терапевтического процесса и личностного роста.